«Варвар» есть универсальное слово из языка ненависти (hate speech), бессмысленное и беспощадное как «дурак», «подлец», «подонок». В русском языке точный аналог слову «варвар» — слово «немец». «Варвар» — с точки зрения грека всякий, кто не знает греческого, следовательно, вообще не человек, а, скорее, животное, которое рычит «бар-бар-бар» (аналог английскому «бла-бла-бла»). «Немец» — вообще «немой», он даже не рычит, а стоит в изумлении, разведя руки, словно герои «Ревизора» в финальной сцене, перед РСХВП (Русью Святой Хранящей Веру Православную). В иерархии живых существ варвар стоит между кошкой и человеком.
Вот передо мной книга Андреаса Дорпалена «Гинденбург и Веймарская республика». Монография очень хорошая. Отмечу два важных наблюдения автора.
Во-первых, коммунизм в 1920-е годы в Германии не был такой важной угрозой, как заявляли всевозможные антикоммунисты. Он не пользовался широкой поддержкой даже среди рабочих, у него не было ярких лидеров. Так что антикоммунистическая истерия, которая в конце концов привела к власти нацистов, была самообманом и обманом. Немецкие коммунисты, отмечает Дорпален, прекрасно сознавали свою слабость и потому на выборах несколько раз призывали голосовать за нацистов по принципу «вот тогда будет так плохо, что обратятся к нам».
Антикоммунистическая истерия в полной мере была характерна и для духовенства (Дорпален об этом не пишет), и для аристократии, не говоря уже об основном своём носителе — буржуазии. Можно предположить, что эта истерия питалась нечистой совестью. Коммунизм, конечно, воровство, но и капитализм попахивает кражей даже в самом своём «чистом» виде (который, на самом деле, далеко не чист даже с точки зрения растяжимых нравственных представлений самого капитализма).
Во-вторых, Гитлера к власти привёл не столько антикоммунизм, сколько милитаризм. При всей раздробленности немецкого политического спектра, было два общих убеждения: во-первых, что Германия нищая и, что важнее, ограбленная победителями страна, во-вторых, что Германия должна тратить как можно больше денег на вооружения. В итоге складывалась кафкианская ситуация, когда Германия просила скостить репарации ввиду экономического кризиса и одалживала деньги на вооружение.
При этом немецкий милитаризм, как и любой другой, считал Германию жертвой. Вся репутация Гинденбурга зиждилась на вере в то, что в августе 1914 года он спас Германию от русской орды. В 1920-е немцы страшно боялись нападения поляков. Русской орды, конечно, тоже, но меньше — поэтому Германия использовала Россию советскую для первичного восстановления своей нападательной промышленности. Мало кто знает, что «завод Хруничева» в Москве, в Филёвской пойме, был создан в 1920-е немцами для строительства их военных самолётов, а уже потом стал выпускать атомные ракеты.
Милитаризм — это тёмные очки, нацепленные прямо на мозг, и поэтому карьеру в милитаристских структурах делают не те, кто лучше воюет, а те, кто меньше думает. Гинденбург — изумительный пример, квинтэссенция ничтожеств и идиотов, воспетых Швейком. Пустая кукла, которую в том самом 1914-м году поставили над действительно талантливым военачальником Людендорфом (который и разгромил русских). «Назначение, — пишет Дорпален, — было призвано обеспечить этого способного, но своевольного и очень темпераментного офицера номинальным руководителем, который не станет вмешиваться в принимаемые решения» (С. 15).
Постоянный отказ «принимать решения» и привёл, в конечном счёте, Гинденбурга к приятию Гитлера — только Гитлер обеспечил национальному мифу полную возможность не принимать решений, взяв их все на себя. Однако, надо понимать, что Гитлера Гинденбургу активно навязывали все его вполне разумные сотрудники. Они были уверены, что разумнее Гитлера и смогут им манипулировать, приручить его. Коммунисты — недоговороспособные, нацисты — договороспособные, вот иллюзия, из-за которой утратили жизнь миллионы людей, включая тех, кто не имел ни малейших иллюзий по поводу Гитлера. Иллюзия, порождённая высокомерной самоуверенностью, которая даётся властью — и, возможно, правы критики папства, потому что и папство, осуждая нацизм как учение, всё же выбирало нацизм как грязное, но неизбежное средство сопротивления коммунизму.
Теперь собственно о варварстве.
Характеристика Людендорфа как «способного, но своевольного и очень темпераментного» и есть обозначение варвара. В полной мере она приложима к Гитлеру, в котором видели варвара, сочетающего силу («способного»), первобытную силу, волю, энергичность («пассионарность», как сказали бы русские лжеучёные), волю со «своеволием» — то есть, с неспособностью договариваться. Варвар не может договариваться, потому что не владеет человеческой речью.
Здесь кроется ловушка: когда Гитлер вдруг «договаривается» (на самом деле, он лжёт), это рассматривается как свой личный успех в деле «очеловечивания варвара».
Разумеется, превращение варвара в человека — не самоцель. Варвар несёт внутри себя положительный потенциал — «силу», «волю», некий природный ресурс который у «цивилизованного человека» растрачен. Приручение варвара — как строительства электростанции на водопаде.
Кто следующий после Гитлера варвар в глазах аристократии и буржуазии? Русские и поляки? Да, конечно, но есть и более мощный источник варварства — американцы. Они тем более опасны, что являются одичавшими европейцами. Здесь — истоки европейского антиамериканизма, который заметен уже у Токвиля, вполне жив и сегодня. Уровень этого антиамериканизма прямо пропорционален уровню властности, которая в Европе по сей день имеет все рудименты феодализма — кастовость, высокомерность, замкнутость.
Тут обнаруживается, что «цивилизованность» бывает очень разная. Есть цивилизованность как развитие коммуникативных способностей. Цивилизованность порождает демократию, которая стоит на общении, на речах, на приватных и публичных дискуссия («парламент» — «говорильня»). На этой подлинной цивилизованности, развивающей главное в человеке — способность к общению — паразитирует цивилизованность власти. Военные и аристократия (земельная и церковная) — очень яркий пример. Когда Гинденбург баллотировался в президенты, он произнёс всего две речи — а Гитлер произносил по нескольку речей за день. С точки зрения «цивилизованной власти» это — варварство. Варвар ведь не просто не умеет говорить, он пытается говорить, он говорит больше «нормального человека», он говорит громче — именно потому, что он имитирует речь. Как узнать американца в Европе? Он «громогласен». Он нарушает конвенциональное поведение — говорить следует тихо, умеренно, и не столько потому, что рядом человек, у которого, возможно, болит голова, сколько потому, что рядом человек, у которого власть. Речь в рамках «цивилизации власти» — атрибут власти. Один отдаёт приказы — другой отвечает «да». И нечего тут обсуждать!
В пределе — как и в случае Гинденбурга — представитель цивилизации власти вообще не говорит. Фараон молчал, говорил «Уста Фараона». Президент Гинденбург молчал, за него говорили другие. Говорение унижает достоинство носителя власти. Вот где цивилизация превращается в настоящее, а не выдуманное варварство. Ярче всего, возможно, это видно в церковных институтах, особенно в римо-католичестве, каким оно было до 1960 года (и каковым реставрируется сейчас). Говорит один, говорит редко, каждое слово — на вес золота. На вес серебра слова, которые от имени и по поручению этого одного говорят его разнообразные «уста». Основная же масса молчит, либо зачитывает вслух то, что им спускается сверху и отвечает «аминь». Всё это превосходно воспроизводится и в нацистской, и в коммунистической организациях. Кошмар в том, что в итоге «аристократ», «цивилизованный человек» Гинденбург стакнулся с «варваром» Гитлером. Властолюбие оказывается сильнее любой культуры. Вот «варвары» американцы спасли, худо-бедно, цивилизацию...
Антиамериканизм есть страх перед творческой мощью слова, общения, коммуникации. Конечно, реальная жизнь в США имеет и свою «цивилизацию власти», свою нетитулованную аристократию, избегающую публичности, но щедро финансирующую нужных ей политиков. Тем не менее, сила Америки в том, что эта аристократии ограничена в своих возможностях — не абсолютно, но существенно в сравнении с другими странами, включая Европу. Свобода слова — вот основной «природный ресурс» Америки. Свобода слушать, говорить, отвечать. Этот ресурс можно вывозить из Америки в любых количествах, — только почему-то не очень торопятся.
Власть, стремление порабощать извращают цивилизованность, превращает её в немое, скучающее, высокомерное безделье. Стремление к свободе облагораживает «варвара» и является, собственно, источником всякой цивилизации. Честертон, кажется, первым отметил, что любая цивилизация вырастает из варварства — но, конечно, не из варварства милитаризма, угнетения, нацизма, коммунизма, феодализма, а из варварства свободолюбия, из варварского интереса ко всему — к другому, к жизни, к свету.
Дорпален А. . Гинденбург и Веймарская республика. М.: Центрполиграф, 2008, 479 с. PDF №42024, HTM №42025. Кажется, пиратское издание, потому что английский копирайт не указан (Dorpalen A. Hindenburg and the Weimar Republic. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1964. Pp. ix, 506). Видимо, считают, что срок авторского права истёк, хотя выходные данные всё же указать следовало бы. Перевод терпимый, не считая того, что германские «земли» (Бавария, Пруссия и т.п.) упорно именуются «государствами». В переводе называется «Германия на заре фашизма». Калечение названия — старая большевистская традиция (неужели не противоречащая хотя бы истекшему авторскому праву?)
