Первое послание Петра тоже стало жертвой гиперкритицизма. Гиперкритицизм самого вздорного сорта: ну не может галилейский рыбак так писать! Он что, в школе для греческих мальчиков учился, что ли?!
Как будто апостола Павла где-то научили писать как апостол Павел! Это гиперкритицизм немецкой профессуры, убеждённой, что талант писателя выдаётся только отличникам по итогам года.
Павел — великий публицист от природы. Рядом с ним не поставить ни Климента Римского, ни Петра, ни Сенеку, ни Тацита. Он яростный, искренний, парадоксальный.
Пётр — обычный человек, вынужденный писать. Тугодум. Плохо умеющий выражать свои мысли. Но они у него есть! В отличие от многих и многих его современников. Поэтому его текст и уцелел.
Насколько плохо Пётр выражал свои мысли, видно из его самого загадочного пассажа, который обычно называют «про сошествие во ад», хотя там ад не упоминается.
Пассаж — часть размышлений о страдании, точнее, о том, почему страдание может быть, даже должно быть частью жизни. Страдание может быть частью доброго дела, напоминает Пётр. Конечно, как всякая селёдка рыба, но не всякая рыба селёдка, так не всякое страдание позитивно.
Лимонад можно сделать только из лимона, но не из всякого лимона можно сделать лимонад. Гнилой лимон — только выкинуть. Но если человек бросился в воду спасать тонущего, удовольствия ему это не доставит, даже и погибнуть может. Бывало такое, и ох как бывало. Может другого спасти, а сам утонуть, и такие случается сплошь и рядом.
В каких ситуациях быть добродетельным означает страдать — отдельный вопрос, важно, что Пётр размышляет о позитивной боли и вдруг говорит о том, что вот — Иисус ведь тоже... того...
А что «того»?
Пётр в ответ вспоминает предание о потопе.
Долготерпеливый Бог. Ной. Семья Ноя. И остальные люди, которые утонули. Предупреждали всех — спаслось восемь человек. Пётр сравнивает воду потопа и воду крещения.
Сравнение стало позднее очень популярным, но беда в том, что оно корявое. Какая уж тут античная риторика! Ведь Ной и его родня не погружались в воду, они вышли из потопа сухими. В крещении же главное именно погружение в воду с головой. Само погружение может быть символическим (меня обрызгали несколькими каплями), но это именно погружение.
Это к вопросу о «великом» мастерстве Петра. Но важнее другое: а страдание-то какое с каким сравнивается?
Пётр предельно ясен: Христос пострадал ради нас телом, нам придётся пострадать телом, чтобы не грешить телом же.
Это сравнение тоже крайне корявое, потому что страдание Христа ради других, а страдание христианина — ради себя.
Наконец, встаёт вопрос: а кто страдал в истории о потопе? Ной не тонул — не страдал (разве что морально, от насмешек, как писал один толкователь). Да Ной и праведен был. Погибшие люди, если и страдали, погибая, то это было абсолютно не спасающее их страдание.
В истории о потопе никто не страдал. Но Пётр-то рассказывает не о потопе, а об Иисусе, Который — внимание! — «сошёл» к погибшим во время потопа. Вот это образ и сильный, и меткий. Но это не образ ада-пустоты или ада-пламени. Перед глазами Петра — зеленоватая муть воды, в которой вечно тонут, вечно захлёбываются оптимисты, полагавшие, что «всё будет хорошо».
Конечно, тут соблазнительно вспомнить рассказ о хождении по водам — который, точнее, есть рассказ о неудачном хождении по водам, о том, как Пётр, понадеявшись на себя, рванул за борт и стал тонуть. А Иисус — глазом не повёл. Петру пришлось позвать Его на помощь — и вот тогда Спаситель спас его.
Это соблазн, которому можно и нужно поддаться. Петру страшно вспомнить, как он тонул — но он вспоминает. Хуже страдания, кажется, быть не может, чем умирать, захлёбываясь, да ещё ночью.
Вот здесь метафора, построенная Петром, оказывается эмоционально очень сильной. Страдают — бесконечно, вечно страдают — те, кто рассчитывал на лопнувшее долготерпение Божие. Плавают между дном и поверхностью, как утопленники. Потому что они и есть утопленники. Тела уже давно рыбы объели, скелеты растворились, но наглели духом — и духи их нетленно и нескончаемо тонут, захлёбываются, страдают. Спасает их то, что Иисус, умерев, не поднимается в райский свет, а Духом Божиим опускается до них.
Пётр находит свой аналог распятие и крестных мук — утопление и муки тонущего. Это он пробовал, это травма, которую он сохраняет в памяти навсегда, его стандарт страдания. С точки зрения физиологии, вполне корректное сравнение — воздуха не хватает и тонущему, и распятому, подвешенному человеку, у которого мышцы не в силах двигать лёгкими, он прежде всего задыхается.
Страдание — нехватка воздуха. Господи, спаси меня, ибо я задыхаюсь! Задыхаюсь, зато уже не до греха... Задыхаюсь, зато начинаю чувствовать чужую боль. Задыхаюсь, зато начинаю нутром понимать, что чувствует Спаситель мира. Бесконечность бросили в аквариум с рыбками. Была и такая метафора — в фильме группы «Монти Пайтон» «Смысл жизни... Чувствовать себя в этом мире хорошо — значит, не понимать, что ты уже давно мёртв, задохнулся, утопленник, обросший ракушками и водорослями. Спасти тебя — означает не «встать рядом», а означает «утонуть». Вот оно — страдание, которое началось не на Голгофе, а в Вифлееме...