«Голубой кит» — существование заговорщиков, доводящих детей до самоубийства — не «городская легенда», как пишут в традиционно вздорной русской вики. Или тогда мы и википедию будем считать городской легендой. Не родившийся снизу фольклор, а раскручиваемая недобросовестным журналистом и властями пропагандистская истерика.
Гонения на свободу совести в России были самым мощным и самым заметным, влияющим на судьбы миллионов людей проявлением страха перед свободой. Они возобновились уже с конца 1991 года. Но проявлением того же страха была и ксенофобия с милитаризмом (чеченцы, американцы, китайцы нас одурманят, поработят и уничтожат), страх полового просвещения, гомофобия и — пожалуй, на последнем месте и по размаху, и по значению — суицидофобия.
Суицидофобия не есть страх самоубийства как такового. Она есть страх самоубийства под давлением внешних обстоятельств. Страх того, что я есть всего лишь продукт среды. Быть продуктом среды настолько чудовищно, что лучше меня не будет, чем я буду чьей-то игрушкой.
Страх перед суицидами как эпидемией, которая накатывает волнами, подобно гриппу, поражая особо слабых, распространён чрезвычайно, но всё-таки просвещение его сдерживает. В России с просвещением было плохо всегда, а с 1990-х годов стало совсем плохо. Вестернизация, которая в течение нескольких веков была мощным трендом, закончилась, замерла. Вестернизация эта всегда была неглубокой, в основном преследовала военные цели, а стала совсем имитационной. Отсюда и колоссальное развитие сектофобии с ксенофобией, сугубо восточное по количеству и качеству.
Периодические слухи, что существуют некие предметы (видеокассеты, куклы, картинки), которые несут в себе магическую силу, вынуждающие человека убить себя, постоянно возникают в плохо образованной среде. Обычно они остаются в рамках массовой культуры и ни на что не влияют. Таковы и слухи о том, что «пошла мода на самоубийства». Они никогда не подтверждаются — просто идёт тенденциозный подбор фактов.
В России самый громкий казус был в начале ХХ века, когда противники декадентства утверждали, что декаденты культивируют культ самоубийства и провоцируют «подражательные» суициды. Об этом писал, к примеру, Алексей Толстой в «Хождении по мукам», но это же было отвлечение внимания: сам Алексей Толстой был из тех персонажей, которые ржут на Иудой. Предать, убить, оболгать — нормально, самоубийство — не дождётесь.
В реальности волна самоубийств пришлась не на сытое праздное время перед Первой мировой, а на неимоверно тяжёлое время, когда миллионы беженцев из России, преимущественно крестьян, оказались в Западной Европе без знания языка, без денег, без профессии. Какие-либо социальные институты и программы, которые бы помогали адаптации, отсутствовали, разве что особо настырных беженцев отправляли в психушки. Да, тогда была волна самоубийств.
В России второй половины 2010-х годов истерика вокруг интернета как среды, поощряющей подростковые самоубийства, началась не с «городской среды», а очень конкретно с одной женщины — Галины Мурсалиевой.
Ответственности нет, а безответственность есть, и ярким примером такой безответственности стала пропаганда Мурсалиевой идеи, что в русском интернете действует хитроумная тайная сеть, которая побуждает подростков к самоубийству. Узнаваемым признаком заговора (речь идёт о классической конспирофобии) является хэштег «голубой кит», «блувейл». Подростку предлагается поучаствовать во флешмобе: сделать то-то, потом то-то, а в итоге последнее задание — убить себя.
Всё это высосано из пальца. Поводом стало одно событие: подросток, бросившийся под поезд, сперва сделал своё селфи.
Мурсалиева (род. ок. 1960) за несколько лет выросла из неизвестной журналистки в специалиста по суицидологии, психиатра, психолога. «Золотое перо России». Дума приняла особый закон против склонения подростков к самоубийству, кремлёвский диктатор указ написал. Ещё одно «запретилово». Сработал тот же механизм, который привёл к запрету «пропаганды гомосексуальности», «пропаганды фашизма» , «сект», «иностранных миссионеров» и т.п.
В реальности, надо подчеркнуть со всей силой и категорически, никакой опасности вовсе нет. Опасности совсем другие — но дума отказывается принимать законы против домашнего насилия. Хотя уж домашнее насилие куда более, реально причина подростковых самоубийств.
Сон разума порождает конспирофобию.
И это журналистка как бы демократической газеты... Впрочем, «Новая газета» такая же псевдо-демократичная, как «Эхо Москвы».
Распространение конспирофобной истерики вокруг «голубого кита» связано, видимо, с общим ухудшением ситуации в России после «крымнаша». Закручивание цензурных гаек — «о чём говорить, когда говорить ни о чём нельзя». Медленное, но неуклонное обнищание. Рост агрессивности на всех уровнях. Аналогом — только меньшего размера — была истерика, устроенная той же «Новой газетой» вокруг «секты Грабового», приведшая к реальному тюремному сроку для бедолаги — так власть попыталась переключить внимание после трагедии в Беслане.
Успеху Мурсалиевой способствовало наличие «триггера» в её выдумке. Триггером служил реальный факт: случаются массовые самоубийства китообразных. Возможно, помогло и слово «голубой» — в английском цвет обозначает и уныние, тоску, а питательной средой для фейка послужила в начале среда с высоким уровнем знакомства с англоязычной культурой.
Конспирофобия Мурсаливой отвечает потребности в цензуре — а потребность в цензуре базовая, потому что она извращённая, вывернутая наизнанку потребность в творчестве. Её идея в том, что суицид начинается с малого. Запретить малое — спасёшь малых сих. В идеале нужно запретить не только конкретный хэштег, отдельную игру, социальную сеть, а вообще интернет. К этому и идёт. Не дойдёт, конечно, к глиняным табличкам не вернутся ни Россия, ни Китай, но будут электронные девайсы по форме и глиняные таблички по содержанию.
Скорее всего, идея «голубого кита» содержит в себе и отсылку к «Моби Дику». Хотя Моби Дик — кашалот, но в изображении Мелвилла он дорастает до голубого кита. Кашалоты в длину не превышают 17 метров, голубые киты бывают и вдвое больше, с весом до 150 тонн.
Роман написал в 1851 году, когда голубые киты были мечтой китобоев, но мечтой недосягаемой. Только изобретение гарпуна с динамитной шашкой на стволе в 1868 году и появление крупных китобойных судов с мощными двигателями позволило начать охоту на голубых китов. Однако, эта охота вполне развернулась лишь после Первой Мировой войны, почему Рокуэллу Кенту и заказали в 1929 году иллюстрировать Мелвилла. К тому времени поголовье гладких было уже выбито, пришлось переключаться на гигантов-полосатиков.
Моби Дик у Мелвилла, пусть и кашалот, но вполне библейский левиафан, символ зла (который в раю будет на пиршественном столе — и хватит на всех). Казус с кашалотом, потопившем китобойное судно (небольшое, разумеется), произошёл в 1820 году.
Капитан Ахав — не какое-то моральное чудовище, хотя его имя отсылает к библейскому царю-богоборцу. Он борется не с настоящим Богом, а со злом.
«Моби Дик» это классический романтический сюжет о спасителе, добром и любящем, который скрывается под маской сердитого и страшного ворчуна — от Люцифера у Мильтона, Урсуса у Гюго до Воланда у Булгакова, далее мелкой пташечкой. Этим и объясняется популярность таких произведений: они как бы евангелие, «хорошая новость», но в шкуре понеровангелия, «зловестия». Что как бы предохраняет добро от опошления и властолюбия. Это сюжет не о порабощении, а именно об освобождении, спасении.
Хорошая новость: никто не может заставить ни подростка, ни взрослого человека покончить с собой. Никакой буллинг, никакой Освенцим, никакая школа. Даже необходимость выносить мусор.
Плохая новость: подросток точно так же может покончить с собой как любой взрослый человек. Собственно, он «подросток» потому, что «подрос до взрослого». Половое созревание вводит в мир любви, но любви не бывает без свободы, и самоубийство — это проявление свободы, использование свободы во зло. Тем не менее, подростки справляются со свободой куда лучше взрослых — во всяком случае те подростки, которые не ковыряют пальцем в носу м ширяются, а хотя бы о суициде подумывают. Вот взрослые дяди, убившие в себе подростка, те — да, угроза жизни, и обычно не своей, а как раз окружающих. Госдума России и её президент — очень наглядный пример.
