Набоков возмутился, когда его сравнили с Платоновым. Возмущение правильное навыворот: рядом с Платоновым Набоков пигмей. Прежде всего, по языку: Набоков языком жонглирует, языком владеет, плетёт слова, Платонов языком создаёт новую вселенную. Обычнейшее различие между талантом и гением, между писателем, которому не о чем писать, и писателем, который стал всем.
Может показаться, что «Лолита» роман о том, как извращённое влечение переходит в настоящую любовь: ведь герой хочет Лолиты и после того, как она покидает ряды нимфеток. Но тут мы имеем дело с двумя проблемами. Во-первых, в сексопатологии и любви Набоков разбирался как в шахматах: никак (это не означает, безусловно, что он не любил). Профессиональный шахматист Иван Волков в 2017 году опубликовал анализ «Защиты Лужина»:
«Владимир Набоков плохо разбирался в шахматах. Его сведения о современном ему шахматном мире и состоянии шахматного искусства – очень приблизительные и неточные. Он нигде не называет ни одного реального шахматиста, а единственная партия, которую он упоминает в своем творчестве, была сыграна в 1851 году. Набоков не владел шахматной терминологией, не знал современной шахматной литературы (недаром Лужин ничего не писал) и плохо представлял себе “живого шахматиста”«.
Не разбирался Набоков и в психопатологии и не считал нужным разбираться. В «Приглашении на казнь» это не так заметно, потому что половая страсть не описана, а описан распад личности перед ужасом смертной казни. В «Лолите» попытка описания есть, и обернулась эта попытка пошлостью и недостоверностью.
Базовая недостоверность в том, что «Лолита» предлагается читателю как рукопись героя, а «Приглашение на казнь» — не рукопись, а поток сознания героя, в том числе, героя уже после казни. «Приглашение на казнь» — фантасмагория, «Лолита» — сексуальная фантазия. Искренен ли Гумберт в утверждении, что он желает Лолиты даже после родов? Возможно. Искренность не означает правдивости. Это искренность психопата. Гумберт пишет записки в клинике для душевнобольных — почему он там? Не потому, что он педофил и не потому, что он убийца, а потому что он признан невменяемым. Он и был невменяемым, а любовь похожа на невменяемость, но ей противоположна.
Набоков сам загнал себя в ловушку: если бы Гумберт полюбил, он бы не стал подробно описывать, как развращал Лолиту, не стал бы себя оправдывать тем, что она уже была развращённая. Любимой женщине не суют в руки её же собственные деньги в качестве подарка, сюсюкая по-французски «подарочек», «подарочек». Физиологическая педофилия переросла в педофилию психологическую.
Убийство показывает, что любовь была призрачной: кто ревнует, тот не любит, да и ревность картонная, по неверному адресу. Чувства спутаны — то ли это ревность, то ли месть. Спутанность не от сложности внутреннего мира Гумберта, а от писательской неряшливости Набокова, и эта неряшливость совершенно не случайно, она постоянно присутствует в самых разных текстах Набокова. Та же неряшливость приводит к психологически недостоверному финалу, к самоубийству, которое мотивировано патологически, точнее, вовсе не мотивировано, разве что страхом смертной казни. Но этот мотив, играющий в «Приглашении на казнь», в «Лолите» оказывается подчинён совершенно другой, хотя тоже внелитературной цели: написать бестселлер.
