Пётр Струве рождением на квартал раньше Ульянова. Классово — номенклатура, как и Бердяев (Ленин — не из номенклатуры, а из аппаратчиков). Струве и Бердяев из генерал-губернаторских династий. Но Бердяев перестал быть номенклатурщиком, а Струве им оставался всю жизнь, психологически, как Ленин — именно Ленин, а не Сталин — оставался гениальным аппаратчиком, усовершенствовавшим зловещую триаду «диктатор/номенклатура/аппарат» так, что она благоденствует до сего дня.
Струве любил власть и рвался в неё. Власть он имел как главный редактор, причём властвовал плохо, все жаловались. Царь его отверг по злопамятству, ведь всё-таки бывший марксист. Один раз Струве дорвался до настоящей власти: в Февральскую революцию стал заведующим департаментом МИДа, принял предложение Милюкова (хотя был много правее). Пообещал, что «теперь Россия пойдёт вперёд семимильными шагами». Когда же Милюкова ушли в отставку, озлобился до невероятия, проклял Февраль (зря), равно как потом проклял и Ленина (поделом). Но ничему не научился и восторгался Муссолини:
«Значение Муссолини в том, что он — в защиту начал государственности и национальности — не только выстроил исконно консервативные «легитимные» и «легитимистские» силы и стихии … но и мобилизировал для этой цели народные (демократические) силы».
А как было не восторгаться, если главный пафос Струве абсолютно бесчеловечный, державнический:
«Мистичность государства ... в том, что индивид иногда только с покорностью, иногда же с радостью и даже с восторгом приносит себя в жертву могуществу этого отвлеченного существа <...> Следует удивляться тому, как это далекое существо способно испускать из себя такое множество горячих, притягивающих лучей и так ими согревать и наполнять человеческую жизнь. В этом именно и состоит мистичность государства, что, далекое индивиду, оно заставляет жить в себе и собою».
Ничего себе «мистика»! «Национальная идея современной России есть примирение между властью и проснувшимся к самосознанию и самодеятельности народом, котjрый становится нацией. Государство и нация должны органически срастись».
Это прямая дорога в фашизм, нацизм, ленинизм-путинизм. Потому что государство и народ разные весовые категории. Государство — вот оно, милое, номенклатура, аппаратчики, силовики. А народ, по Струве, вроде поручика Киже:
«Народ в эмпирическом смысле, народ-факт и неуловим, и неуложим ни в какие общие схемы, кроме самых бессодержательных, и потому не может служить никакой нормой, никаким законом. Таковым может быть только народ в метафизическом смысле, народ-идеал, народ-требование, народ-задание».
Удобная штука, такой «народ» — лепи по своему усмотрению! Пиши задание миллионам людей!
Струве был противником «насильственного национализма». То есть, он искал такие слова (новояз), которые бы представляли завоевания и империализм как нечто святое. И нашёл. Об Андрее Боголюбском, реальном создателе России, который первым ограбил Киев, вывез из него иконы в Россию, совершив тем самым символический акт переноса империи, translatio imperium, он писал:
«Андрей Боголюбский вовсе не был тем окончательно обособившимся от юга северным деспотом, каким его себе часто представляют». Не деспотизм, а «гегемония Ростовско-Владимирской земли».
Всего лишь «гегемония». Но и это слово показалось Струве слишком откровенным (разумно), и он отступил к хрестоматийному новоящу:
«Три «северные» князя [Юрий, Андрей, Всеволод] были первыми и подлинными собирателями Руси».
Собирают, однако, марки или урожай, а страны — завоёвывают.
Струве всё перетолковывал к пользе «собирания». Всеволод Большое Гнездо и другие бежат от родного брата в Константинополь, чтобы сохранить свою жизнь? Они «своим пребыванием в Царьграде в качестве временных эмигрантов непосредственно приобщились к византийской культуре».
Никаких доказательств «приобщения» не приводится. Спустя многие годы вспоминал ли Струве, оказавшийся беженцев в Париже, эти свои слова про благодетельность беженства?
Струве не слеп. Он видит «московский дух» в жестокости и агрессии. Но ему это нравится, вот незадача, во всяком случае, протеста он не заявляет! Он так пишет о Всеволоде:
«В его приемах чувствуется уже веяние «московского» духа: Всеволод предвосхищает Ивана III и Ивана IV».
Суть «московского духа» Струве формулирует чётко:
«Систематическое враждебное действие новой могущественной силы, бесцеремонно и жестоко утверждавшей свою гегемонию».
Струве подчёркивает, что именно Всеволод «произвел первый в русской истории планомерный и погромный «вывод», или трансплантацию [слово «депортация» ещё не было в ходу — прим. Я.К.] населения и власти (рязанских князей и рязанских граждан) … Всеволод III в 1208 г. «вывел» всё население Рязани с епископом из города и в карательном порядке сжёг и самое Рязань, и Белгород Рязанский».
Струве поэтому возлагает на Всеволода III вину за последующие преступления рязанских князей: убийство шестерых родственников и их свиты князем Глебом в 1218 году. Струве отмечает, что Всеволод простил Рюрику Ростиславичу и Ольговичам разорение Киева в январе 1203 года, хотя такого «зла не было от крещения под Киевом» (так писал суздальский летописец, забывший, видимо, о разорении Киева Андреем Боголюбским).
Первая массовая депортация в истории России, ну и что? Зато «Суздаль, в лице Юрия, Андрея и Всеволода, утверждал себя как гегемона и над Новгородом Великим».
Надо заметить, что Струве при этом придерживается теории, что колонизация финских земель была затеяна государством, князьям. Это, конечно, не совсем так. Князья пришли потом. Это не принципиально. Бывают и децентрализованные империи — например, греческая колонизация Средиземноморья была, безусловно, созданием империи, пусть и без единого центра, но не менее убийственной и разорительной для жителей «колонизированных» стран. Индейцам Америки было совершенно всё равно, кто их вытеснял и убивал — люди, подотчётные монарху в Лондоне или Париже или одиночки-либертариане.
Струве называл себя консервативным либералом. Он один из тех, о ком острят, что русский либерализм заканчивается на границе с Украиной. Тут надо, однако, твёрдо сказать, что язык не собственность номенклатуры. Если человек империалист, державник, националист, он не либерал. Если у треугольника четыре стороны, он квадрат, а не треугольник. И никак иначе.
Одно радует: хотя бы религию Струве не слишком терзал. Он больше по части государственной мистики. Ну, не без греха, конечно, любил свистнуть про то, что Россию спасёт прошлое, Сергий Радонежский. Только вот Сергий Радонежский — не прошлое. Он — вечное. В отличие от Дмитрия Донского — которого Сергий, конечно, не проклинал, поддерживал, но сам-то всё же не воевал, не воевал. А личный выбор важнее любых слов. Ах, он кого-то там благословил воевать? Ну и вы благословляйте, а сами ни-ни.