Самое, может быть, печальное в истории — что грех имеет обратную силу. Непристойное, жуткое в своей наглой беспардонности поведение казённых православных после 1991 года обесценило страдания и подвиги православных в 1919-1989 годах. Самые прогебешные кадры как Шевкунов вовсю спекулируют на теме репрессий против Церкви. Оплот реакции помягче, не петеушной, как Шевкунов, а университетской — Николо-Кузнецкий храм Воробьёва — гордо вздымает тему репрессий на своих хоругвях. Конечно, репрессии сами по себе никого не делали святым.
Большинство репрессированных не были ни героями, ни святыми. Православные даже не больше всех пострадали — буддистское духовенство было уничтожено на 100 процентов, и одного-единственного ламы не осталось. В Бутово 90% убитых — чистые атеисты-коммунисты. Убивали и тех, кто отрекался от Церкви и веры. Но всё же были и настоящие мученики и герои. Их страдания доказывали, что холуйство дореволюционного православия было наносным, что были и живые души в Церкви.
Но то, как этих мучеников использовали, обесценило их подвиг. Их использовали, чтобы доказать, что плох атеистический тоталитаризм. Но это доказывали, чтобы утвердить православный тоталитаризм, а не чтобы утвердить свободу. И в итоге те же палачи, которые терзали Церковь, теперь используют Церковь, а та не возражает. За здание, за коробку отреклись от свободы и продолжают, что важно, отрекаться ежедневно. Конечно, вся Россия такова — за квадратный метр удавятся и удавят. Но с верующих-то спросу больше. И здесь, и Там. Атеист и не знает, что душа есть и что она важнее квадратного метра и стен, а верующий-то должен это знать — что Церковь не в брёвнах, а в рёбрах, и что как раз в разгар репрессий Церковь была не только там, где палачи разрешали, но всюду, где двое или трое собирались во имя Христа. Но верующие это забывают, а в итоге даже верующие перестают собираться и уходят в аутичную померанцевскую религиозность.
Грех имеет обратную силу... Можно было бы удавиться от этого. Но есть и Бог, и Его сила — прямая. Прошлое она не переделает, но будущее — за нею.