Война номенкатурократии с советами: первая битва
Советская власть всегда была глубоко антисоветской, она ненавидела (и ненавидит) любые формы низовой самоорганизации. Советы в России были именно такой формой. Когда Георгий Львов приходящим к нему людям из разных краёв империи говорил, что они должны теперь жить сами, не спрашиваясь у главы государства — каковым формально был он — Львов говорил именно о самоорганизации.
Самоорганизация и выросшие из неё советы показали — и в 1905-м, и в 1917-м — что русские к самоорганизации способны. Собственно, в доказательствах это не нуждалось и не нуждается. Самоорганизацией был крестьянский «мир». Самоорганизацией была земщина. Русские обычнейшие люди, и самоорганизация для них естественна как для американцев, евреев, украинцев, поляков.
Именно поэтому Ленин и его преемники до Путина включительно вели и ведут постоянную войну со способностью к самоорганизации. Не самоорганизация, а организация! Не перманентная революция, а перманентная война с советами.
Михаил Восленский писал о номенклатурократии:
«Центрами принятия решений являются не Советы, столь щедро перечисленные в Конституции СССР, а органы, которые в ней не названы. Это партийные комитеты разных уровней: от ЦК до райкома КПСС. Они и только они принимали все до единого политические решения любого масштаба в СССР».
Правда, Восленский забывает, что «руководящая роль партии» была в Конституции закреплена совершенно открыто.
Ненависть Ленина к самоорганизации была исключительной и совершенно никак не связанной с идеями Маркса или с социализмом. Она проявлялась в том, что другие социал-демократы за много лет до революции заклеймили в Ленине как «бонапартизм», «сектантство», «вождизм». Выдвигал Ленин лозунг «вся власть Советам» или, наоборот, «снимал» этот лозунг, — он боялся советов и не желал от них зависеть. Ему была нужна личная диктатура, организация военного типа. Самоорганизация же, «народоправство», как говорили в 1917-м году — главный враг диктатуры.
И в 1990-е годы под все разговоры о свободе, именно местное самоуправление оставалось под запретом, и разнообразными способами продолжало подавляться. Конечно, в 1990-е годы это было легко, потому что и традиции самоуправления были прерваны, и репрессивный механизм был намного разнообразнее и изощрённее, чем при Ленине. Однако, Ельцин всё-таки счёл разумным устроить демонстративный расстрел парламента, а выросшая в недрах ленинского режима интеллектуальная среда этот расстрел одобрила, купившись на примитивную демагогию о том, что «нет другого выбора как ответить на насилие насилием».
Ненависть Ленина к самоорганизации граждан была абсолютно такой же, как ненависть к самоорганизации у Николая II и российской экономической и интеллектуальной элиты. Георгий Львов был исключением, правилом же было недоверие людям. Поэтому элиты в 1917-м году советам сопротивлялись всеми силами, ослабляли их власть и, в конечном счёте, успешно — погубив и самих себя.
В сентябре 1917 года Троцкий занял пост председателя совета Петрограда, а Ногин — Москвы. Ленин писал: «Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки». Он имел в виду переворот, восстание, а вовсе не выборы.
Ленин знал, что в целом по стране большевики были в меньшинстве, и рассчитывал только на то, что в сильнейшим образом централизованной имперской структуре захват власти в центре приведёт к подчинению всей страны. Он оказался прав.
Отнюдь не капитализм породил своих могильщиков, а сверхцентрализованные империи Австро-Венгрии, Германии и России сверхцентрализацией породили своих могильщиков.
Троцкий и Ногин, захватив два центральных совета, стали игнорировать те советы, где они были в меньшинстве. Желания договариваться с меньшинством у них было не больше, чем у Трампа, противоречило всему их мировоззрению.
В октябре 1917 года Ленин требовал организовать переворот до созыва Второго всероссийского съезда советов, чтобы подчеркнуть — источником власти является насилие, а не выборное начало, не самоорганизация снизу, не договоренности с представителями других политических сил.
Троцкий предложил — и провёл — другой план, более «ленинский» (или «иезуитский») по духу: подменить Всероссийский съезд Советов. 29 сентября большевистский ЦК постановил созвать Съезд Советов Северной Области (ССО). Представители ВЦИК Советов — органа, избранного I Съездом Советов — выразили протест. Большевики протест игнорировали. На съезд были отобраны представители меньшинства советов — тех, кто доминировали большевики.
Съезд ССО собрался 11 октября, абсолютное большинство на нём составляли большевики и левые эсеры. Съезд объявил о созыве II Всероссийского съезда советов, предписав переизбрать те советы, которые будут против созыва. Фальшивый совет объявил о созыве съезда настоящих советов!
«Известия» — тогда ещё орган настоящей советской власти — опубликовали заявления Исполнительного Комитета настоящего Совета о том, что большевики поступили незаконно. Но одновременно тот же Исполком, отметив, что выборы большевики провели незаконно и с подтасовками, согласился на созыв II Cъезда Советов.
Параллельно большевики провели, как выразился Троцкий, «сухое» восстание. 3 октября немцы взяли Таллин, Керенский предложил эвакуировать правительство и Исполком Всероссийского Совета в Москву. Большевики возмутились (через четыре месяца они осуществили идею Керенского), Керенский снял предложение.
9 октября Исполком и пленум Совета создал Комитет революционной обороны, причём большевики добились того, что этому Комитету поручили оборону не только от немцев (которые всё же были далеко), но и от «военных и штатских корниловцев» — то есть, от Временного правительства.
10 октября большевики — 11 человек — на тайном совещании постановили начать переворот до созыва II Съезда Советов. Троцкий не отрицал, что Съезд — лишь прикрытие, но предлагал оттянуть переворот до созыва съезда, чтобы не сеять в массах подозрений, будто большевики против советов. Ленин считал, что массам важнее как раз демонстрация силы: «В лучшем случае 25 октября может стать маскировкой, но восстание необходимо устроить заранее и независимо от съезда Советов. Партия должна захватить власть вооруженной рукой, а затем уже будем разговаривать о съезде Советов».
12 октября Исполком переименовал Комитет революционной обороны в Военно-революционный комитет, 16 октября ВРК начал действовать — фактически им руководили большевики, это была легальная — считая источником легитимности Исполком Совета — структура, состоявшая исключительно из большевиков и левых эсеров.
В реальности всё-таки Троцкий дотянул путч до созыва съезда, так что Временное правительство арестовали, когда заседание уже шло. Но и Троцкий, и Ленин на съезде подчёркивали, что источником их власти является не голосование Съезда, а переворот. Разумеется, они заявляли, что переворот — это проявление воли «миллионов».
В первом своём декрете утром 25 октября Ленин объявлял: «Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона».
Ленин ещё стесняется, прикрывается «Военно-революционным комитетом», потому что Временное правительстве не арестовано. В случае чего — отвечать Подвойскому.
В два часа дня кронштадские матросы пытаются арестовать Временное правительство, но трусливо отступают перед совсем ничтожными силами, охраняющими Зимний дворец.
В половине третьего Троцкого, чтобы не терять времени, открывает заседание Петроградского совета, возглавшая:
«Воля Всероссийского съезда Советов предрешена огромным фактом восстания петроградских рабочих и солдат, происшедшего в ночь на сегодня. Теперь нам остается лишь развивать нашу победу».
Ленин появляется на несколько минут и объявляет всемирную социалистическую революцию. От растерянности. Потом в течение недели о социализме не будет сказано ни слова, и Ленин даже вычеркнул из декларации о свержении Временного правительства слоа "да здравствует социализм". По-немецки он говорит Троцкому:«Es schwindelt» («Кружится голова»).
Боится Ленин, боится Троцкий: не вернётся ли в Петроград Керенский с войсками. Но всё наоборот: Зимний покидают последние защитники.
В 11 часов вечера большевики всё-таки открывают II «Всероссийский Съезд советов». Нелегитимный, избранный совсем не так, как избирался первый съезд советов. Присутствуют меньшевики, чьи товарищи — в составе Временного правительства, в Зимнем.
Исполком, представляющий настоящую советскую власть, выпускает заявление:
«Центральный исполнительный комитет считает II съезд несостоявшимся и рассматривает его как частное совещание делегатов-большевиков».
В три часа ночи съезд узнаёт об аресте Временного правительства. Вечером 26 октября заседание возобновилось. Съезд целиком контролируется большевиками, но и теперь Ленин ещё сдерживается, он диктует резолюцию:
«Образовать для управления страной, впредь до созыва Учредительного собрания, Временное рабочее и крестьянское правительство, которое будет именоваться Советом народных комиссаров».
Ленин уже меньше стесняется, о ВРК не говорит, но всё равно лжёт. Он ни секунды не собирался признавать Учредительное собрание. Он лгал, чтобы выиграть время, не оттолкнуть от себя сразу всех. Отчасти ему это удалось, но всё равно потом пришлось расстреливать, расстреливать, расстреливать. Пока же он убил Советы, выпотрошил, набил чучело своими сторонниками. Учредительное собрание он даже не стал превращать в чучело, просто повесил его шкуру над своей кроватью. А чучело Советов живо по сей день, только названия переменились пару раз.
25 октября есть день победы не столько над Временным правительством, сколько именно над Советами.
Троцкий, подчёркивал Ричард Пайпс, сознательно старался потянуть время, чтобы большевики успели набрать сил, и для этого выдавал революцию за развитие "советов". Троцкий писал: "Нормально приурочивая в агитации вопрос о власти к моменту Второго съезда Советов, мы развивали и углубляли уже успевшие сложиться традиции двоевластия, подготовляя рамки советской легальности для большевистского восстания во всероссийском масштабе». "Советы" оказывались лишь "легальностью для восстания".
В Москве в миниатюре повторилась питерская ситуация. Власти не решались просто арестовать большевиков. Они боялись пролить кровь. Большевики использовали это для собирания сил и напали первыми, обстреляв Кремль из пушек.
Ленин писал откровенно:
«Да, диктатура одной партии; на этой почве мы стоим и сойти с нее не можем». «Мы — партия класса, и потому — почти весь класс (а в военные времена, в эпоху гражданской войны, и совершенно весь класс) должен действовать под руководством нашей партии».
«Признание главенствующей роли партии должно быть у нас в виду... мы должны знать и помнить, что вся юридическая и фактическая конституция Советской Республики строится на том, что партия все исправляет, назначает и строит по одному принципу, чтобы связанные с пролетариатом коммунистические элементы могли пропитать этот пролетариат своим духом».
Разумеется, Ленин пытался растворить свою диктатуру в объявлении всякой власти диктатурой: «Классами руководят обычно и в большинстве случаев, по крайней мере в современных цивилизованных странах, политические партии». До такого не договаривался ни один теоретик социализма — что капиталистами руководят партии.
О взаимоотношении диктатуры и советов Ленин:
«[Г]осударственные функции ... [o]существлять ... приходится через ряд особых учреждений опять-таки нового какого-то типа, именно через советский аппарат».
Зиновьев в 1926 году, пытаясь объяснить, почему диктатура партии не есть диктатура над пролетариатом, а диктатура пролетариата, использовал сочный, пахучий образ:
«Партия гнездится в порах рабочего класса».
Но более устойчивым оказался зиновьевский образ шкива:
«Диктатуру может осуществлять только коммунистическая партия, которая вбирает в себя авангард пролетариата и имеет ряд приводных ремней к массе через советы, профсоюзы и т. п.».