Отец Александр Мень вспоминало своём духовнике о.Николае Голубцове:
«Отец Николай очень много мне дал, и я не терял с ним связи до самой его смерти (1963). Он мне говорил: с интеллигенцией больше всего намучаешься (это он знал из своего опыта). Но он был именно пастырем этого духовно-заброшенного сословия и мне это завещал».
После гибели меня Сергей Аверинцев свой очерк о Мене назвал «Миссионер для племени интеллигентов» и так переделал слова Голубцова:
«Перед ним [Менем] были советские люди — какие есть. Специально интеллигенция, образованщина, как ни назови: не в словах дело. На каком острове, на каких неведомых широтах и долготах какой миссионер находил племя, столь неподготовленное к восприятию христианского благовестия? И все же это были люди — по вере христианской носители образа Божия, хотя бы тысячекратно искаженного, за которых, согласно тому же вероучению, Господь пролил Свою кровь на кресте; люди, каждый из которых сотворен для вечности. Интеллигент не лучше никого другого, может быть, хуже; но он не меньше никого другого нуждается в спасении. И это особое племя — со своими особенностями, своими предрассудками, своим языком».
Легко заметить принципиальное различие. Для Голубцова и Меня интеллигенция — «сословие», для Аверинцева — «племя». Дикари. Мень об интеллигенции — «духовно заброшенное сословие», Аверинцев об интеллигенции: «интеллигент … хуже … образованщина».
Аверинцев не был прихожанином Меня, он был знакомым. Его выпад в адрес «племени интеллигенции» в предисловии к «Сыну Человеческому» есть выпад со стороны, свидетельствующий о том, что Аверинцев не считал себя интеллигентом. Раз не считал, то и был не интеллигентом, а интеллектуалом .
Вообще, это «мо» — что с «интеллигенцией больше всего намучаешься» — нельзя не признать очень неудачным. Впрочем, мы его знаем лишь в пересказе Меня.
Во-первых, интеллигенции просто было очень мало. В основном были советские интеллектуалы. Кому непонятное различие, тот интеллектуал, а не интеллигент. Маленький пример: интеллигент не будет критиковать чужой приход. Аверинцев говорил о Кочеткове и его прихожанах, к которым принадлежал, что они — дикое племя интеллигенции? Нет? До свидания, тогда неинтересно.
Во-вторых, а что, с пролетариями, с мелким чиновничеством, с «бабками» проблем не было? Проблемы были меньше? Да ничуть! Ненавидевшие отца Александра «попяры» из духовных академий — интеллигенция? Да неужели? Гебешники, которые его травили, мотали ему нервы допросами и убили — менее исказили образ Божий, чем племя интеллигенции?
В конце концов, кто замучил самого отца Николая? Его довели до инфаркта чекисты за то, что он посмел крестить Светлану Аллилуеву. Что, Аллилуева — интеллигентка?! Каким боком? Но спутать, конечно, легко.
Интеллигенты поддерживали Меня, интеллигенты составляли его самую благодарную аудиторию. Интеллигенты его любили, интеллектуалы в него поплёвывали. Кочетков поплёвывал— так он же не интеллигент, интеллектуал. И многие другие тоже. И надо блюсти себя и осторожно ходить, чтобы не деградировать из интеллигента в интеллектуала. Кочетков был интеллигентов, но став антисемитом — стал интеллектуалом. Интеллигент антисемитом быть не может по определению.
Интеллигенты — люди. Они разводятся, лгут, воруют, делают подлости. Наверное, надо говорить в прошедшем времени — нынче всем этим занимаются уже точно не интеллигенты, а интеллектуалы.
Слова про «намучаешься» были сказаны в начале 60-х, а вспоминал их Мень в начале 70-х. За это время — были «мучения»? А как же! Во-первых, был Феликс Карелин, сын чекиста, гебешный провокатор. Нагадив в приходе Меня, Карелин стал многолетним почтенным прихожанином церкви Ильи Обыденного. Лев Регельсон, Сергей Маркус, люди авантюристического склада — сломаны в КГБ. Мучали Меня? И до, и после, увы, но при чём тут интеллигентность? Владимир Волгин, алтарник Меня — теперь духовник жены Медведева — обличитель Меня — интеллигент? Ну, пусть будет интеллигент. Хотя вообще-то кремлёвская подстилка, даже не интеллектуал. Ну какой Волгин интеллектуал!
Интеллигенты, которые горячо спорили о том, нужно ли быть «подписантом» или принять сценарий Померанца, эмигрировать или нет — они мучали о.Александра? Ну, наверное. Краснов-Левитин, милый Анатолий Эммануилыч — мучал? Ну, наверное, хотя всё-таки — нет, не мучал, просто был другом и собеседником. А митрополит Филарет Вахрамеев не мучал, потому что гипсовые идолы не мучают. Мучают живые люди.
Я лично мучал отца Александра Меня, я — интеллигент. Больше всех остальных мучал. Но говорить об этом имею право только я. Аверинцев имел право говорить, как он, Аверинцев, мучал своего духовника о.Георгия Кочеткова. Это базовый принцип интеллигента. Впрочем, и христианина. Другое дело, что на мой личный взгляд Кочетков сколотил свой приход именно и исключительно из интеллектуалов, тщательно отсеивая интеллигентов.
Прихожане Меня злоупотребляли добротой о.Александра, как злоупотребляли и злоупотребляют и будут злоупотреблять добротой Бога. Меневцы об этом помалкивают, и это молчание поощряет злоупотребление. Покаяния и смирения, смирения и покаяния! А нежиться в лучах чужой славы не стоит. Но злоупотребляли все, а не только интеллигенция, образованные, москвичи. Злоупотребляли прихожане Меня, злоупотребляли, злоупотребляют и будут злоупотреблять и будущие прихожане будущих священников. Вот и ответ на вопрос, отчего нужно спасать человечество.
Из всех кластеров советского общества интеллигенция была лучшим. Да, она была занозой в заднице. А заднице угодно туалетную бумагу помягче? Ну уж нет! Все пороки интеллигенции были от несвободы, это были пороки, общие с советскими интеллектуалами, пролетариями, чиновниками, «простым народом». А вот достоинств интеллигенции у других кластеров не было, и солженицынское мление над Матроной — вздор. В оскорблении интеллигенции Аверинцев опустился до уровня Солженицына с его наездами на некую «образованщину». Но единственным представителем образованщины был сам Солженицын.
В другом очерке о Мене Аверинцев повторил и углубил свой тезис:
«Как все знают, специальным объектом миссионерских усилий отца Александра стало совсем особое туземное племя, которое зовется советской интеллигенцией. Племя со своими понятиями и преданиями, со своими предрассудками, по степени дикости в вопросах религии подчас превосходящее (и уж подавно превосходившее лет тридцать назад) самые дикие народы мира. Племя, с которым миссионер должен разговаривать на его собственном туземном языке; если нужно — на сленге. Только не надо с нажимом повторять, до чего же хорошо отец Александр владел языком светской культуры, с удивлением констатировать, что он, подумать только, мог наилучшим образом поговорить с людьми науки, искусства и литературы на темы, близкие для них. Все это — чистая правда, однако не в меру умиляться этому — несоразмерно с масштабом его жизненного дела. Поразительна не его разносторонняя образованность; он был человек очень одаренный, очень живой, очень сильный, и этим все сказано. Поразительно другое — как эта образованность без малейшего остатка отдавалась на служение Богу и людям».
О каком «сленге» идёт речь? Какой «сленг» в книгах Меня? Никакого. Обычная научно-популярная литература. Мень не подделывался под язык интеллигенции, он сам был интеллигент и говорил на нормальном русском языке. В отличие от интеллектуалов, которые как раз создавали высокопарные сленги — как и сам Аверинцев. В отличие от советского чиновничества — включая чиновничество «от культуры», вовсе не интеллигенцию, а опять же интеллектуалов.
Да, гуманитарии подвергались особенному разложению. Их удушали отсутствием информацием, от них требовали постоянно лгать. Но миф о матронах, об особо порядочных рабочих — чепуха. Это их дети росли и выросли расистами, любителями безопасности на крови. К тому же, увы, Аверинцев, бросив камень в приход Меня, не нашел даже маленького камешка для прихода Кочеткова, к которому сам примкнул. Хотя, разумеется, наполнение было одно и то же абсолютно. Усилия Кочеткова «воспитать», «катехизировать», «сплотить» привели лишь к подбору особо искусных в фарисействе, и если уж нужны примеры «дикарей», использовавших христианство для культурно («грамотно», «интеллигентно») оформленной агрессии или изоляционизма, то Воробьёв, Кочетков и слишком многие другие — прекрасные примеры, в отличие от Меня. Лучше уж наша новодеревенская безалаберность, хотя, увы, немного её осталось. Все подтянулись, дисциплинировались, научились молчать и дистанцироваться.
Аверинцев воспользовался Менем, чтобы выплеснуть на неопределённо широкий круг людей какой-то свой внутренний комплекс. Выплеск этот к Меню отношения не имеет, как и к сложным реальностям жизни в России 1960-1980-х годов.