Мень был своего рода публицист, блогер, стендап духовный. Он был мастер импровизации, соединяя наблюдательность, напряжённую внутреннюю жизнь, целеустремлённость, опыт в одной реплике. Прихожанка уныло вздыхает: «Никто меня не любит!» Мень отвечает: «Как, а я?!» (2015, 30)
Формально это цитата из «Малыша и Карлсона», сжатый пересказ реплики «Но у тебя же есть я».
Стэндап очень индивидуален. Та же прихожанка просит что-нибудь почитать. Она иконописца, художница. Мень отвечает: «Вы всё, что надо, знаете, только не делаете». Другим Мень активно раздавал книги, а тут — отказ. Почему? Сама женщина интерпретирует это своеобразно, но конструктивно: «Важны не наши дела, даже и хорошие, а важно жить с любовью к людям» (2015, 30).
Стиль Меня напоминает стиль св. Амвросия Оптинского, всегда шутлив, иногда довольно остро:
«Как-то я пожаловалась отцу Александру на нескончаемые домашние дела, что съедают время, отпущенное для творчества, для самообразования. Он незамедлительно отпарировал: «А вы что, хотите вознестись при жизни?»
Была книга, где подобные реплики Меня были собраны, собраны сознательно без порядка. Идея «цветочков Александра Меня», как и «цветочков Франциска Ассизского», есть идея архаичная, возвращающая нас к сборникам разрозненных афоризмов и анекдотов, к «евангелию Фомы». Эта идея отказывается от Евангелия как усилия обобщить, увидеть цельность, личность, сюжет в другом и в себе. Идея коллекционера марок, а не идея автора писем. Не лорд Честерфилд пишет сыну, а дворецкий лорда Честерфилда собирает гусиные перья, которыми писались письма.
Жизнь эпизодична, память же преодолевает эпизодичность. Но не сама по себе память, память работает только вместо с идеями, идеалами, фантазиями. Это не отрицательная её сторона, а положительная. Человек не только хранит информацию, но и обнаруживает в информации смысл. Может человек и уничтожать смысл, и фальсифицировать смысл. Считать, что смысл всегда есть произвол и выдумка, означает не быть строго научным наблюдателем, а означает занимать совершенно определённую — и разрушительную — мировоззренческую позицию. Нельзя не видеть сцепки современного кризиса демократии и нарастания цинизма-пофигизма.
Эпизод. Духовная дочь спрашивает отца Александра Меня (не на исповеди, но наедине, за несколько дней до его гибели): «Батюшка, почему всё так трудно в моей личной жизни? Первый раз не сложилось, второй, третий...».
Отец Александр отвечает «мгновенно»: «Вы хотите счастья в личной жизни?... А Христос предлагает вам Себя» (2015, 24).
После паузы последовало продолжение: «Если бы вы были счастливы, благополучны, вы были бы красивой и надменной матроной, и, возможно, осуждали бы других за что-то. А Господь допустил пройти вам через очень многие грехи и падения, чем избавил вас от величайшего греха — осуждения. Вы теперь никогда и ни за что осудить не сможете».
Обе части высказывания вне контекста не работают. Одна слишком сильная, вторая слишком слабая.
Христос предлагает Себя не только тем, у кого несчастье, кто не женился или не вышел замуж. Бог не утешение холостяков. Так что сказано слишком сильно, если сказано всем. Но в обращении к конкретному человеку — видимо, сказано было правильно. Более того, бывает правота не адресата, а говорящего. Тут человек, явно сознававший близость опасности и возможность гибели, на краю смерти говорит то, что вообще-то говорить крайне рискованно: ну не всем личное счастье даётся в виде брака! Не всем! Что ж тут поделать, иногда надо остановиться и сказать себе — стоп, машина. И это настолько сильно, что сказать такое можно только в очень исключительных обстоятельствах, потому что вообще-то любая душа такому воспротивится, если не готова.
Вторая же часть высказывания слишком «слабая». Пошловатая. Страдания и падения сами по себе не дают благодать неосуждения. Даже наоборот. Очень наоборот. Это высказывание не справедливо, а становится справедливым применительно только к одному человеку, и, опять, это огромный риск — такое сказать. Променять семейное счастье на добродетель неосуждения? Неравноценный обмен! Вовсе не обязательно замужем становиться надменной!! Никто не смеет так сказать о другом. Но поверх «не смеет» случается «иногда бывает нужно сказать и такое». И никаким алгоритмом не отличить, когда можно, когда нельзя, как никогда не определить наверняка, завтра тебя зарубят топором или нет.