Последняя треть XX века: Появление экологии и христианство

Экология лишь на первый взгляд кажется наукой, подобной физике или биологии. Экология более похожа на историю. Она одновременно есть и то, что существует (и в этом смысле говорят о "плохой" или "хорошей" экологии). Она есть и то, что изучает существующие экологические системы. Экология, наконец, есть мировоззрение или, по крайней мере, часть мировоззрения, один из способов, при помощи которых современный западный человек ориентируется в мире, осмысляет мир. Нельзя говорить о "физическом мировоззрении", но можно говорить об экологическом мировоззрении. Возникновение экологии в этом смысле есть столь же революционное появление чего-то из ничего, как возникновение взгляда на мир как на историю, а не только как на миф.
Экологическое сознание возникло внезапно, в считанные годы, в конце 1960-х. Экология словно взорвалась перед человечеством, и произошло это одновременно с другим взрывом, с взрывом атомной бомбы. Атомная бомба была последней точкой в вере в прогресс, в том числе, в вере в науку — двигатель прогресса. Стало ясно, что и история развивается далеко не по восходящей линии, и что о "развитии" в истории можно говорить лишь очень условно, и, во всяком случае, что обожествление науки завело человечество в тупик, оторвало человека от природы, поссорило человека с ближними и самим собой. Совершилось то, что давно предсказывали христианские проповедники, обличавшие науку умно и не очень.
Проповедники, однако, пугали людей и убеждали их в том, что настанет час и придется от ученых вернуться к священникам, вспомнить, что храм важнее лаборатории. А вот этого-то и не произошло. Массовое разочарование в науке вовсе не обернулось массовым возвращением в христианство. Наука ведь сама по себе была и остается только частью современной секулярной цивилизации, для которого противостояние христианству столь же принципиально важно, как и сохранение определенных христианских принципов. Эта цивилизация спокойно передвинула науку на более скромное место, а в качестве ее мировоззренческой замены и возникла экология.
Экология достаточно наука, чтобы гармонировать со всем предыдущим опытом секулярной цивилизации. Экология, однако, преодолевает главный недостаток науки: она преодолевает "объективированность", снимает противопоставление человека и природы, субъекта и объекта. Это противопоставление клеймили с конца XVIII века романтики, но романтики звали назад, а экология зовет вперед. Экологическое мировоззрение помимо религии прекрасно решает все те проблемы, в создании которых религиозные проповедники упрекали секулярный мир: проблему техники, проблему отчуждения от природы. Экология победила такой страшный недостаток секуляризма прежних веков как рационализм, сняло противопоставление духа и плоти, разума и страсти, "я" и "оно".
Экология не унижает науку, а встраивает ее в более сложное, более гармоничное, более человечное и одновременно более космическое восприятие мира. Экология, в отличие от романтизма, есть именно наука,  даже более наука, чем биология и ботаника, ибо экология резко раздвинула предмет научного познания, резко расширила инструментарий науки и ее понятийный аппарат. Но одновременно экология более романтична, чем романтизм, ибо романтизм оставался культурным развлечением социальной элиты, он требовал огромного напряжения художественной фантазии, а экология без труда и без потерь становится достояниям рядового человека, она достаточно проста и подкрепляет деление всего происходящего на "хорошо" и "плохо" делением на "экологично" и "анти-экологично". Экология изначально популярна, в отличие от физики и биологии, ибо она соответствует тому, как нормальный человек глядит на мир: не вдаваясь в мелочи, но верно усваивая общую картину, достаточно верно, чтобы не разрушать этот мир.
Сила экологии в том, что она не требует от человека быть религиозным. Экология может с гордостью сказать, что она выше религиозности. В конце концов, пустыни созданы людьми религиозными, религиозными очень древней, "языческой" религиозностью, но религиозными. На протяжении тысячелетий человечество истребляло природу и, главное, людей, будучи религиозным. Религия часто говорила о гармонии с природой, о любви к человеку, но на практике мало что менялось. Экология мало говорит (книги об экологии отнюдь ведь не стали массовым чтением, не вытеснили детективов и дамских романов), но много делает.
Сила экологии, однако, еще и в том, что она терпит религию. Наука была (и в значительной мере остается) антирелигиозным явлением, во всяком случае, если речь идет о западной модели науки. Верующий ученый до сих пор остается белой вороной. Поэтому, видимо, наука и ученые, создавшие современную цивилизацию, оставались в ней замкнутой кастой. Цивилизация науки секулярна: то есть, она не хочет быть ни религиозной, ни антирелигиозной. В этом смысле наука слишком радикальна для цивилизации, которая в значительной степени наукой рождена и наукой определяется. Ученые остаются меньшинством, ранее — почитаемым, теперь — слегка презираемым (и намного хуже, чем раньше, оплачиваемым). Наука слишком усердна, она выговаривает то, что "умный должен понимать без слов, а дурак не поймет и со словами". Экология же принимает в свое лоно и верующих, и неверующих.
*   *   *
Лет через десять после взрыва экологического сознания верующие ринулись в экологию. Возникла "экотеология". Начались разговоры о том, что именно религия дает самый основательный фундамент для экологии. Но это уже победа задним числом, да это и не победа. Экология — вот победительница. Так кинематограф можно приспособить к нуждам религии, снимать фильмы о Христе или Кришне, но кинематограф остается внерелигиозным явлением. Более того, верующие смотрят фильмы "не про религию", они даже духовно обязаны знать шедевры Бергмана, а вот неверующие фильмы про Христа или Кришну не смотрят, для "общей культуры" им достаточно доброй старой Библии. Так и экология остается автономной от религии, но религия не может быть автономной от экологии. Можно быть экологом, не будучи верующим, но уже неприлично верующему не заботиться об экологии.
К сожалению, обратившись к экологии, верующие люди пошли по самому легкому пути, по пути кражи. Они попытались присвоить себе права экологического первородства, заявить, что "мы же говорили" всегда. В Библии и святооотеческих творениях стали находить экологические лозунги. Всякое слово о любви стали истолковывать как экологическое слово.
Более того, верующие подошли к экологии с черного хода, использовали экологию как еще один повод для нападок на секулярную цивилизацию. Религиозные люди частооказываются в числе толпы, которая наслаждается руганью в адрес современности: ругают современность за эгоизм, за отравление природы, за антропоцентризм. Но ведь совершенно не обязательно быть верующим в Христа или в Кришну, чтобы ругать людей за эгоизм и техницизм. Такая ругань объединяет верующего с неверующим. К покаянию современного человека призывают не только церковные проповедники, но и представители совершенно других религий, и просто шарлатаны от духа. А вот к творчеству призывают очень немногие, и в основном не христиане, и творят преимущественно за пределами Церкви и помимо Церкви, даже христианам удобнее творить там, где не стоят церковные погоняльщики.
За разговорами о покаянии, за призывами к новому человеку обычно скрывается приглашение к людям очень старого типа, к вульгарному клерикализму. За критикой потребительства слишком часто скрывается не творчество и не аскеза, а желание командовать процессом потребления. Люди чувствуют эту фальшь и потому не доверяют христианам. Мы в целом остаемся на периферии современной цивилизации не потому, что она скверная цивилизация, а потому что мы скверные христиане. Мы обвиняем секулярную цивилизацию в том, что она выходит из-под контроля Бога, а она всего лишь вышла из-под контроля набожных ханжей. Мы пользуемся всеми благами секуляризма и брюзжим, а ведь мы бы первые взвыли и отправились на костер, если бы мир начал жить по нашей воле, потому что наша воля есть прежде всего воля к прошлому, к средневековью, к легкому, но пройденному пути, а не воля к будущему.
*   *   *
Религия по-разному отвечала экологии, потому что сама религия — разная. Христиане вспомнили заповедь заботиться о земле, быть ее "экономом". В ход пошла этимология — как же, ведь и "экуменический" от того же корня, что "экология". Все это выглядит очень благородно, только сразу встает вопрос: а где мы раньше-то были? Раньше что, Библия была другая? Почему не от христиан, не от профессиональных богословов изошла экология, а от равнодушных к религии ученых? Почему христиане успешно уничтожали животных, оскверняли природу?
Такой упрек имеет право бросить христианству современный секулярный человек. Но этот упрек часто бросают христианству и религиозные люди, только представляют они другую религиозность, более древнюю, нежели христианство. Но эти люди обвиняют христианство и в чем-то худшем, чем отставание от экологии. Они обвиняют христианство в анти-экологичности. Почитание Бога как Отца, почитание человека как центра творения, вообще иерархизм в мышлении, при котором мужчина кажется выше женщины, человек выше земли, — вот что неприемлемо для такой религиозности в христианстве.
Честные противники при этом прямо говорят, что нехристианская религиозность лучше, "экологичнее", а кстати и истиннее, что нет никакого Бога Отца, а есть мать сыра земля, что мужское и женское — равноправные начала в творении, как и тьма, и свет, что вообще нет иерархии, и не должно быть. Экология становится аргументом в пользу религиозного дуализма, который видит весь мир как равновесную систему, не подлежащую нравственному суду, в пользу религиозного апофатизма, отрицающего возможность усматривать в Боге и в творении иерархизм.
Есть еще и такие противники христианства, которые претендуют быть большими христианами, чем Христос. Они хотят считаться христианами, но разделять нехристианские религиозные взгляды. Именно они требуют от Церкви покаяться в том, что Бога называют Отцом, что священников избирают только из мужчин, что женщин угнетают. Спорить с такими противниками бессмысленно, потому что здесь налицо интеллектуальная нечистоплотность, неаккуратность. Диалог возможен с мусульманином, с иудеем, с буддистом, но не с христианином, который утверждает, что Христос и есть Будда. Здесь исчезает средство диалога — слово как артикулированное представление об истине, слово становится инструментом для утверждения справедливости.
Когда от христиан требуют покаяться в иерархизме, сексизме, в угнетении Юга, совершенно особое слово может сказать русский христианин. Как противопоставление Запада и Востока не работает для России, так и противопоставление Севера и Юга именно в России обнаруживает свою надуманность. Россия есть и Север, и Юг, она сама и эксплуататор, и эксплуатируемый, для нее нет виноватого за рубежом. Но то же можно сказать и о тех странах, где никогда не выпадает снег.
Дело не только в географическом опыте России, но и в опыте русской революции. Когда богословы Латинской Америки или Индии требуют низвержения иерархизма и сексизма, русский христианин не чувствует потребности вступать в спор об идеях. Он жил и живет в стране, где иерархизм был свергнут, где стирали и стирают всяческие грани, включая и грани между мужчиной и женщиной. И мы знаем, к чему это приводит: к еще худшему иерархизму, к еще горшему подавлению женщины, да и мужчины. Восстание против иерархии оборачивается не равенством, а утверждением самой худшей иерархии, когда на самом верху находится туман, болото, ничто. Богословие освобождения не освобождает, если побеждает, а утверждает власть хама, проливает море крови. Победа над сексизмом ведет к победе и над женщиной, и над мужчиной. Стремление к совершенному миру и целостности — причем немедленно, сейчас, здесь —  ведет к террору и распаду.
Как и почему так происходит, пусть думают богословы и социологи, но что именно так это происходит, мы знаем кожей, и мы слишком дорого заплатили за это знание, чтобы с ним расставаться. Впрочем, и в других странах мира этот опыт есть, хотя в несравненно меньших масштабах. Может быть, наиболее впечатляет опыт Эфиопии, где в протестантских общинах после революции возникла охота на "экологических колдунов". Борьба за экологию оборачивается уничтожением одного из элементов экологической системы — человека. Оцеживая комара, пропускают верблюда, — говорил Христос; сейчас, оцеживая человека, пропускают в жизнь и комара, и верблюда.
Россия знает, что таится за феминизмом и теологией освобождения. Феминизм есть не ниспровержение иерархии, а перевертывание иерархии. Феминизм есть патернализм, есть попытка заменить отца матерью. Надрывная любовь к экологии, женщинам, беднякам есть любовь к слабости, к униженным и оскорбленным. Такая любовь плоха тем, что она любит не человека, а определенные свойства человека, и она не любит того, что любит человек: здоровья, силы, ума, богатства. Эта любовь схематична, только одну схему (Восток-Запад, мужчина-женщина) она заменяет другой (Север-Юг, женщина-мужчина).
Все три ответа религии на экологический вызов следует признать неудачными: и механическое соединение христианства и нехристианства с экологией, и попытка дехристианизировать христианство. Крайне неудачен ответ, выступающий против науки, продолжающий старую и глупую традицию апологетики 19 века под новыми, экологическими лозунгами. Пугание чудищами и болезнями, которые вырвутся на свет в результате генной инженерии никого не пугает, а лишь ставит христиан в один ряд с алармистами, свидетельствует не о вере христиан в Бога, а об их неверии в человека, о циническом и пессимистическом в христианах. И самое неразумное: винить во всём секуляризацию, не видеть в ней начала творческого, не видеть, что секуляризация, а не христианство, продолжает оставаться главным творческим началом в современном мире, что секуляризация, а не Церковь совершила "зеленую революцию", накормив миллиарды голодных и тем исполнив заповедь Христову, не понимать, что в секулярности есть своя праведность, а христианская праведность должна секулярную превзойти, а не уничтожить. Самое подлое: делать вид, что христиане всегда были правы, всегда больше любили свободу, чем нехристиане, что секуляризм и восстание против Церкви принесли только закабаление и разочарование.
*   *   *
Провалы у секуляризма, конечно, есть, и это великие провалы, но его достижения грандиознее его провалов. В современном мире именно вне Церкви больше любви к свободе, больше творческого духа. Застоя больше в видимых рамках Церкви, а не в секулярном мире. За бьющим в глаза материализмом скрывается подлинная духовная жизнь, и отрицать это и нечестно, и глупо. Материализма и властолюбия предостаточно и в Церкви, в этом отношении люди Церкви не лучше людей за ее границами.
Признавая подлинность духовных достижений секулярного мира, мы не предаем Христа, наоборот, мы начинаем глубже понимать, что же дает нам Христос такого, чего нельзя получить без Него. Многое есть у нехристиан, почти все — кроме Христа. Конечно, и за пределами Церкви свобода и творчество берутся не из ничего, а даются Богом, но это только напоминает, что не Бог подчинен христианам, а христиане — Богу, что Бог, в отличие от христиан, не ограничивает Свою благодать видимыми границами Церкви. Сознание этого не разрушит Церковь, а укрепит ее, научит ценить церковность не утилитарно, как обязательное условие для жизни, а ценит Церковь как нечто любимое, как Тело Христово.
Видимо, Церковь тогда ответит экологическому беспокойству, когда ответит секуляризму, ответит творчески, не бранью и не подыскиванием в богословском багаже симпатичных фраз. Вызов экологии и секуляризма — этот вызов превзойти чуткостью и беспокойством экологическое и секулярное сознание, а не только разделить чужое, пускай даже "общечеловеческое" беспокойство. Ответ этот рождается не из богословия, а из веры в Христа, из свидетельства о невидимом, из свидетельства о том, что Бог хочет спасти всех людей, все творение, но это спасение невидимо, осуществляется только через человека и его сердце.
Точкой, в которой решается диалог Церкви и секулярного мира, остается человек. Церковь обвиняет секулярный мир в антропоцентризме. Но мы не замечаем, что в экологии секуляризм нашел выход из антропоцентризма, отказавшись вообще говорить о "центре". В этом смысле экологическое сознание делает религию излишней. Цитата из Исаака Сирина о необходимости любви ко всей твари, красивые слова о смирении, рассказы о том, как христианские отшельники вытаскивали занозы у львов будут с вежливой благодарностью принята экологическим сознанием, но ничего к этому сознанию не добавит. Мы лишь докажем, что мы "тоже хорошие", что мы идем в ногу со временем, но мы не покажем, что Церковь — выше времени, в вечности.
Экология обнаружила то, что было верно и до экологии.  Антропоцентризм сам по себе не есть грех. Антропоцентризм может быть даже добродетелью, когда он борется с объектоцентризмом, с триумфализмом философов и клерикалов. Антропоцентризм может быть грехом, когда он заменяет собою теоцентризм, но секулярная цивилизация очень осторожна в этом отношении. Антропоцентризм совместим с христианством, и, более того, антропоцентризм есть порождение христианства, ибо Христос — антропоцентричен. Человек в центре мира для Бога, но что истинно для Бога истинно и для человека. Секулярный антропоцентризм был роднее христианству, чем экологический отказ вообще видеть какой-либо центр в мире, будь то Бог или человек. Но христианство не проклинает экологию, а благодарит ее за то, что экология освобождает христианство от попечения о мирском, берет многое на себя, напоминает христианству, в чем его смысл. Христианство не просто спасает мир, но преображает мир. Христианство помещает человека в центр не природного, а духовного мира. Никакая экология не упразднит того ощущения, которое внесено в мир Христом и которое остро выразил Бердяев:
"Основной дуализм не есть ни дуализм естественного и сверхъестественного, ни дуализм материального и психического, ни дуализм природы и цивилизации, а дуализм природы и свободы ... Под природой я тут понимаю не животных, не растения, не минералы, не звезды, леса и моря, которые все имеют внутреннее существование и принадлежат ... Природный мир, "мир сей" и его массивная среда, совсем не тождествен с тем, что называют космосом ... "Мир" есть порабощенность, закованность существ, не только людей, но и животных, растений, даже минералов, звезд. Вот этот "мир" должен быть разрушен личностью, освобожден от своего порабощенного и порабощающего состояния. ... Человек свободный должен чувствовать себя не на периферии объективированного мира, а в центре мира духовного"1.
Христианство свидетельствует о том, что в экологии есть правда освобождения личности, поставления личности в должное отношение к природе, но главное в христианстве — свидетельство о том, что есть нечто, что не осуществимо в экологии, что не осуществимо в пределах этого мира, и это нечто есть освобождение и спасение мира не только от грязи и отравления, но и от самого себя как начала падшего, спасение и искупление не только через науку, социальное усилие, но через Христа и Его Церковь.

1 Бердяев Н.А. Царство Духа и царство кесаря. М.: Республика, 1995. С. 56, 57.

Опубликовано.