Впервые я увидел отца Александра на экране. В шестьдесят пятом году режиссер Инна Туманян, с которой я тогда дружил, снимала для фильма Михаила Калика документальные эпизоды. Она сказала, что у нее есть замечательный материал, который я должен обязательно увидеть. Мне показали две заснятые ею проповеди совсем еще молодого отца Александра. Первую проповедь «О любви и браке» отец Александр произносил перед храмом в Тарасовке, а не в Новой Деревне, куда его перевели позже, вторую «О добре и зле» в храме. Проповеди потрясли меня, каждое слово на вес золота, и я сразу попросил Инну меня к нему отвезти. С первой встречи я отдал ему свое сердце, и наши отношения, отношения пастыря и пасомого, продолжались до дня его трагической гибели.
К Господу я пришел благодаря Баху. А в пятьдесят четвертом году купил пластинки с записью «Страстей по Матфею» и для того, чтобы понять, как музыка Баха соотносится со словом, вновь открыл Евангелие. Впервые я читал великую Книгу в семнадцать лет. Тогда я отнесся к Новому Завету так, как рекомендует Анатоль Франс: «Корявая арамейская литература, полная противоречий». Таковым я его, по неразумению, и воспринял. В двадцать четыре года, когда вновь раскрыл Евангелие, чтобы слушать Баха, мне стало ясно, что его музыка соответствует не слову, а духу слова. Потом, после многих прослушиваний с Евангелием в руках, слово отделилось от музыки, и я начал воспринимать его так, будто оно специально для меня и написано. Моим первым пастырем был отец Николай Голубцов, который, как выяснилось много позже, был первым пастырем отца Александра. Отец Николай умер в конце пятидесятых, и я стал прихожанином отца Всеволода Шпиллера, но по некоторым личным причинам мне пришлось с ним расстаться.
Отец Александр стал моим духовным руководителем в момент, когда я полностью осознал, что все пути для меня закрыты и мне не на что более рассчитывать Неприятности начались в шестьдесят втором. Какое-то время я держался, надеялся, еще не оценивая серьезности ситуации, в которой оказался. Тратил нервы, пытался пробить стену всеобщего умолчания, образовавшуюся после постановки балета «Ванина Ванини». К началу шестьдесят пятого последние надежды рассеялись. Отчаяние стало полным. И тут мы встретились. Эта встреча спасла меня от многих бед и прежде всего от многих болезненных переживаний. Его духовное руководство, его одобрение очень поддержали и ободрили меня. Он просто поставил меня на ноги, укрепил в вере и, насколько это было возможно, стал наставником в работе. Он стал играть в моей жизни огромную роль: крестил мою жену, потом венчал нас, крестил наших детей, освятил дом.
Отец Александр был совершенно чарующим человеком, неописуемо обаятельным. Он весь искрился добротой и высоким умом. Бывал весел и общителен в застолье в его присутствии застолье становилось христианской трапезой. А какая изумительная речь! Ведь он потрясающе говорил по-русски! Быстро и необыкновенно четко формулировал мысли. Что же касается его руководства моей композиторской работой, то оно началось с «Мистерии апостола Павла».
Однажды осенью шестьдесят девятого я дождался, когда он освободился после службы, и попросил, чтобы он посоветовал мне взять какой-либо сюжет из раннехристианских времен. Я сказал, что, к сожалению, не могу обратиться к Евангелию, так как с Евангелием уже работал Бах, а там, где прошел Бах, простому смертному делать нечего.
- Николай Николаевич! - почти не задумываясь ответил отец Александр.- Есть сюжет, замечательно подходящий для настоящего театра: апостол Павел в Риме! Подумайте сами: Нерон и нравы императорского Рима, первые столкновения с христианами, большой римский пожар и многое-многое, что вам известно.
Когда появились готовые сцены либретто, отец Александр внимательно следил за тем, как продвигается дело, вносил поправки, делал интересные и точные предложения.
Параллельно с «Мистерией» я начал писать оперу «Тиль Уленшпигель». Мы беседовали о протестантах, гезах, о людях и нравах XVI века. И наконец, в мой последний хоровой цикл «Восемь духовных песнопений памяти Б. Пастернака» я ввел по совету отца Александра два текста из Ветхого Завета, которые связали цикл с сегодняшним днем и определили его глубинный смысл.
Он был человеком моего поколения, однако его можно с уверенностью отнести к плеяде блистательных представителей великой российской интеллигенции, которые умели воспринимать бытие во всем его многообразии. У них у всех есть общая черта: они любили жизнь и получали радость от всех ее сопряжений. Отец Александр один из немногих известных мне людей, кто был равен им и веселостью нрава, и гигантской эрудицией, и синкретическими возможностями. Вместе с тем он постоянно ощущал свою внутреннюю связь с Господом, и ему не приходилось делать усилие, чтобы перейти из обычного бытового состояния в молитву.
У него была своя особая, уникальная миссия. Он служил Господу в одичавшей стране, которую даже языческой не назовешь. Возможно, святому Владимиру, крестившему Русь, было легче он имел дело с язычниками, которые хоть во что-то верили и имели свои представления о нравственности. Отец Александр служил и проповедовал среди общего озлобления и отчаяния не одно десятилетие. Он крестил, наверное, тысячи людей. В том состояла его апостольская миссия.
И он совершал свой пастырский подвиг в тяжких условиях Иерархия была им недовольна. Его постоянно вызывали, дергали, Он стал упреком для тех, кто занимался обрядоверием.
Христианство по сути своей всегда должно быть активным, экстравертным. Христианина Господь всегда, как пророка Иону, толкает в спину. Так вот, их Господь в спину не толкал, поэтому отец Александр мешал, его деятельность раздражала. Его переводили с места на место, куда-нибудь подальше, старались нейтрализовать. Его часто осуждали за экуменизм.
Подумать только! Во всех храмах всех христианских церквей мира ежедневно, в каждой Литургии произносятся специальные молитвы «о воссоединении»! Во всем мире проводятся экуменические собрания, съезды. Есть специальные летние лагеря, где живут и общаются люди различных христианских конфессий.
У нас нет ничего!
Отец Александр был единственным, кто последовательно и серьезно занимался проповедью воссоединения. Иерархия, в особенности ее правое крыло, никак не могла с этим примириться. «Крещенных Менем перекрещивать надо!» кричал мне однажды один из таких священников (после гибели отца Александра я видел его выступление на телевидении он славил убиенного на все лады). Его обвиняли в том, что он «продался» католикам или жидовствующим. Как будто Христос у нас не один! Как будто основа веры у всех христиан не едина!
Вот эпизод, который привел бы в ярость «черносотенцев от православия». Попытаюсь вспомнить, как рассказал его отец Александр.
Однажды после конца службы приехал ко мне в Новую Деревню отец Сергий Желудков и привез с собой католического кюре из Франции и лютеранина-пастора из Германии. Мы сидели у меня в домике и беседовали.
Вдруг является некая девица, вызывает меня из комнаты и требует: «Отец Александр! Я должна сей же час принять крещение!».
Отвечаю ей: «Это невозможно, дочь моя! Служба давно кончилась, певчие ушли, церковь заперта, и у меня нет даже предметов, необходимых для обряда. К тому же я не уверен, что ты подготовлена к крещению. Так что сама видишь, я не могу тебя крестить сегодня!»
Она опять свое: «Хочу креститься немедленно! Не могу больше жить некрещеной!»
И вижу: вся она пылает, глаза горят, руки трясутся и все твердит: «Хочу креститься! Хочу креститься!»
Посмотрел я на нее и решил, что готовить ее не надо, а надо мне взять некоторый грех на себя, а потом уж его отмаливать. Пошли мы впятером к новодеревенскому пруду. Девица вошла в воду. Я встал на одном берегу, отец Сергий на противоположном, пастор направо от меня, кюре налево. Молитвы читали все вместе: мы с отцом Сергием по-нашему, кюре на латыни, пастор на немецком. Так и окрестили!
Еще они, конечно, не могли ему простить того, что он был крещеным евреем.
Отец Александр рассказывал мне, что он имел объяснения и с КГБ: эти боялись, как бы он не открыл потихоньку церковную школу, не начал обучать и духовно просвещать детей. «Вот старушки, с ними и должны заниматься, а молодежь трогать нельзя!» Это давление длилось долгие годы, но остановить отца было невозможно. А ведь он никогда не занимался политикой. Занимался только верой и приводил людей к Господу.
Отец Александр был необычайно добрым человеком, однако во время общей исповеди, перечисляя наши грехи, он становился грозным, как библейский пророк.
Думаю, он им очень мешал, потому что последние два года получил возможность открыто проповедовать Евангелие в различных аудиториях и на телевидении каждое его слово отрицало режим в его онтологической сути. Мешал еще и потому, что нес на себе судьбы сотен, быть может тысяч людей. Мне известны многие из тех, кого он вытащил из бездны отчаяния.
В его храме всегда бывали молодые прихожане, хотя и старушек хватало. К последним он относился с ангельским терпением. Есть люди, которые без совета священника куска хлеба преломить не могут. Со многими этими мелочами к нему шли сотни, и для всех он находил время и доброе слово. А ведь он успевал еще писать книги. Мне кажется, при его жизни издали за границей книг восемь или девять, и осталось еще несколько в рукописях. Чтобы писать, он использовал каждую свободную секунду. Он писал в перерывах в службе, в электричке.
Я пришел к нему со смятением: как жить, как соединить написанное в Евангелии с реальной жизнью, в чем находить опору? Отец Александр был терпелив, и он умел прощать. После его строгого внушения всегда становилось радостно. Между нами возникла духовная связь, которая длилась четверть века.
«Блажен, кто верует, тепло ему на свете!» в этих словах заключена лишь часть истины. С приходом к вере сама возможность какого-либо компромисса с властью начинала вызывать чрезвычайную брезгливость. Это крайне затрудняло пребывание в социуме. Чтобы выжить, надо было найти себе некую экологическую нишу. Я перестал бывать в Союзе композиторов и появился в нем только в восемьдесят девятом году, после двадцатипятилетнего отсутствия. Меня, естественно, к этому времени совершенно забыли. Нет композитора Каретникова, есть только кинокомпозитор. Однако некоторые сочинения мне удалось тайно записать на радио благодаря моему другу, который очень рисковал, делая эти записи.
К сожалению, я смог показать отцу Александру лишь немногие из своих сочинений. У него всегда было очень мало времени, и я не решался часто отрывать его от дел. Кроме того, в домике около церкви не было инструмента. Иногда я привозил кассетник, и он слушал музыку в записи. Он любил и прекрасно разбирался не только в духовной, но и в светской музыке. Одаренный музыкально и артистически, он вел службу эмоционально, особенно на Страстной неделе: его покаяние было трагично.
Отец Александр выслушал за свою жизнь много исповедей, случалось и так, что он сам немного открывался. Но, честно говоря, мы, его прихожане, относились к нему потребительски. Мы вели себя эгоистично. Однако теперь, когда иногда говорят, что отец Александр был одиноким человеком, я этому не верю: если ты живешь с Господом ты не одинок.
Еще при жизни отца Александра стремительно поднялся интерес к вере. Ходить в храм стало модным. Я спросил его, что он думает по этому поводу. Он ответил, что относится к этому процессу спокойно и ничего дурного в нем не видит. Отец часто повторял: «Гони Бога в дверь, Он в окно влетит». Конечно, спекуляции возможны повсюду, и на религии тоже. Не важно, как человек приходит к Богу, главное он начинает слышать голос. Как говорил отец Александр, далее произойдет естественный отбор: то, что не истинно, отпадет.
В стихотворении Галича «Когда я вернусь» есть такие строки:
Когда я вернусь, я приду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит в меня и заплещется в сердце моем...
Это о голубом своде церкви, где служил отец Александр.
Я много рассказывал Галичу об отце Александре, и когда Саша захотел креститься, предупредил отца, что мы приедем. Галич принял крещение в маленьком домике священника при церкви. Мы были втроем. Отец очень полюбил его и всегда смотрел с глубокой нежностью.
Гибель отца Александра была чудовищным ударом. Сознание того, что его больше нет, невыносимо. У нас дома несколько дней стоял плач. Потеря его так же тяжка для русской духовности, как для русской свободы тяжка потеря А.Д. Сахарова. После гибели отца Александра со мной и со многими его прихожанами начали происходить удивительные вещи: у многих как-то очень наладились дела. Хорошо сказала одна из его духовных дочерей: «Пока он был с нами на ЗЕМЛЕ, ему некогда было заниматься делами каждого из нас. Слишком многие тянули. А сейчас, когда он ТАМ, он просит Господа о каждом». Я чувствую его присутствие в моей жизни.
Страшно сказать, но смерть логически завершила его жизнь. Есть глубокая закономерность в том, что человек такой просветленности и веры, каким был отец Александр, окончил жизнь кaак мученик, как апостол. Сегодня, когда видишь то, что происходит в нашей несчастной стране, которая убивает своих пастырей, порой начинаешь думать, что мы в безвыходном положении и что надеяться не на кого но на это мы не имеем права. Господь судил отчаяние и уныние как тяжкие грехи и завещал нам свет надежды. Нашу страну, я думаю, может спасти только вера. Мы ее потеряли, ее необходимо вернуть и утвердить отец Александр положил на это жизнь. Для возрождения народа нет иного пути
Из воспоминаний Николая Каретникова о работе над «Мистерией апостола Павла»
В 70-м году отец Александр Мень в ответ на мою просьбу подсказать тему для сочинения о ранних христианах, предложил мне взять сюжет о пребывании апостола Павла в Риме. Он дал список литературы, которую следовало изучить, и когда Семён Лунгин начал, по мере написания, выдавать мне готовые сцены из будущей «Мистерии апостола Павла», я немедленно отправлялся в Новую Деревню. После конца службы мы с отцом Александром уединялись и начинали работу с текстом. Это была обычная спокойная работа с духовным руководителем и одновременно редактором: я осмысливал его замечания, старался на месте разрешить возникшие сложности и весь уходил в эту работу громыхал Неронов триумф. Павел проповедовал любовь, горел Рим, в дыму и пламени звали друг друга гибнущие люди, жгли христиан, судили и казнили апостола Павла, потом свергали Нерона.
Что работа эта была обычной, мне только казалось В непредсказуемый момент глаза отца Александра загорались великим весельем, и он жарко восклицал: «А теперь, Николай Николаевич, помолимся за успех дела!» Начиналась молитва, к ней отец Александр был готов ежесекундно. Он ни на мгновенье не терял связи с Господом. Я бросался догонять его, как отставшая лошадь бросается догонять уходящий кавалерийский полк. Потом наши голоса сливались И это было счастье.
