Павел Седов

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ИНСТИТУТ ИСТОРИИ

На правах рукописи

Закат Московского царства.

Царский двор конца XVII века

Специальность: 07.00.02 – Отечественная история

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора исторических наук

Санкт-Петербург

2009

Работа выполнена в Санкт-Петербургском институте истории

Российской Академии наук

Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор

Алексеев Юрий Георгиевич

доктор исторических наук, профессор

Козлов Сергей Александрович

доктор исторических наук, профессор

Козляков Вячеслав Николаевич

Ведущая организация: Российский государственный

педагогический

университет имени А. И. Герцена

Защита состоится 27 октября 2009 г. в 14.30 на заседании Диссертационного совета Д. 002200.01 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора исторических наук при Санкт-Петербургском институте истории Российской Академии наук (197110, Санкт-Петербург, Петрозаводская ул., д. 7).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Санкт-Петербургского института истории Российской Академии наук.

Автореферат разослан «___» ______________ 2009 г.

Ученый секретарь

Диссертационного совета

кандидат исторических наук

П.В.Крылов

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

В качестве диссертации представлена монография: Седов П. В. Закат Московского царства. Царский двор конца XVII века. М., 2008. − 604 c.

Актуальность исследования определяется принципиальным значением для отечественной истории изученной в монографии проблемы российского самодержавия, рассмотренной на материалах второй половины XVII в. Ее актуальность связана с определением исторического места России в общеевропейском контексте.

Предмет и объект исследования. Объектом исследования является царский двор второй половины XVII в., политическая и придворная история 1667 – 1682 гг. Предметом исследования является механизмы и практика функционирования царского двора, сословная политика центральной власти, взаимодействие государя с правящей элитой, биографии придворных. Традиционно исследователи используют понятие государев двор, подразумевая под ним корпорацию столичного дворянства. Кроме этого понятия автор использует и более широкое – царский двор – совокупность всех сторон жизни двора, включая всех его служащих, в том числе и на женской половине, а также повседневную придворную жизнь.

Хронологические границы исследования. Последние годы царствования Алексея Михайловича (1667 − 1676) и последовавшее затем царствование его сына Федора Алексеевича (1676 − 1682) составляют особый этап в истории России. Начало хронологического периода исследования − 1667 г., когда закончилась тринадцатилетняя война с Речью Посполитой, завершившаяся присоединением Левобережной Украины и Киева. Церковный собор 1666 − 1667 гг. зафиксировал начало раскола Русской православной церкви и осудил патриарха Никона, завершив многолетнее противостояние царской и патриаршей власти. В 1667 г. произошло и важное событие в экономической истории России: был принят Новоторговый устав, с которым связан новый этап в торговой и финансовой политике с элементами протекционизма и меркантилизма. Конец 1660-х – начало 1670-х гг. отмечен стремительным ростом численности московских чинов и изменениями структуры государева двора. Эти перемены совпали по времени со смертью царицы Марии Ильиничны в 1669 г. и новым браком царя с Натальей Кирилловной в 1670 г. Последовавшее противостояние придворных кланов Милославских и Нарышкиных определило придворную историю всей последней четверти XVII в. Верхней границей исследования является 1682 г. – конец царствования Федора Алексеевича. Следующий период – годы регентства царевны Софьи – составляют особый период политической истории.

Цели и задачи исследования. Целью исследования является определение сущности и типологии самодержавной власти, изучение царского двора в определенный хронологический период российской истории (1667 - 1682). Автор поставил следующие исследовательские задачи:

- изучить структуру и практику функционирования Государева двора 1667 – 1682 гг.;

- проанализировать политическую и придворную историю в указанный период;

- рассмотреть преобразования и проекты реформ царствования Федора Алексеевича;

- дать характеристику виднейшим политическим и придворным деятелям;

- проанализировать характер перемен в культуре и быте в конце XVII в.

Методика исследования. Работа выполнена на основе базовых принципов исторической науки, прежде всего принципов историзма и системности. Принцип историзма предполагает изучение событий в их развитии, взаимосвязи и конкретности. Принцип системности ориентирует на анализ фактов как проявления системных явлений – в данном случае Царского двора.

В исследовании использованы институциональный и функциональный методы. Институциональный метод, то есть анализ через изучение институтов власти и управления, является традиционным при изучении истории Средневековой Руси, а его возможности связаны с вычленением структуры власти и управления.

Функциональный подход позволяет вскрыть повседневную практику управления, которая не совпадала с нормой. Функциональный метод особенно труден при изучении истории русского Средневековья из-за недостатка источников, однако именно он открывает и наибольшие возможности для постижения средневекового общества. Автор считает важным использовать преимущества обоих методов, не противопоставляя их друг другу.

Для детального изучения придворной и политической истории автор использует также просопографический и проблемно-хронологический методы. Их сочетание позволяет восполнить ограниченное число нарративных источников и документов личного происхождения, характерное для истории Средневековой России.

Состояние изученности вопроса. Оценку сущности самодержавия как составной части проблемы типологии российской государственности можно свести к двум основным концепциям. Большинство исследователей видит в российском самодержавии разновидность, пусть и весьма своеобразную, европейского абсолютизма. Другая точка зрения состоит в том, что оно являлось формой восточного деспотизма. Обе эти концепции отводили аристократии малозначимую роль в политической жизни страны.

Принципиальное значение для решения проблемы типологии российской государственности на материалах XVII в. имеет оценка взаимодействия царя и Думы. В. О. Ключевский и С. Ф. Платонов видели в боярстве силу, противостоящую поступательному усилению московского самодержавия. В.О.Ключевский писал об «исторической смерти боярства как правящего класса», которое являло собой в конце XVII в. «зяблое, упалое дерево».

Впервые мысль о политическом и культурном подъеме московской знати в конце XVII в. высказана В. К. Никольским в статье 1928 г. Он связал развитие самосознания и политической культуры русской знати с эволюцией политического строя России в сторону порядков Речи Посполитой и оценил оживление деятельности Земских соборов 1680-х гг. как тенденцию к превращению их в односословные дворянские комиссии, подобные польским сеймам. Польская формула «народ есть шляхта» на русской почве превращалась в формулу «вся земля − это дворянство».

Новаторская идея В. К. Никольского об эволюции русской знати XVII в. не получила развития, и в дальнейшем возобладало негативное отношение к боярству предпетровской поры. Критические оценки советской историографии в адрес московского боярства восходили к концепциям В. О. Ключевского и С. Ф. Платонова, но огрубляли и упрощали их позицию. Так, в духе концепции борьбы реакционного боярства и прогрессивного дворянства даже такой исследователь как А. И. Заозерский противопоставил царя Алексея Михайловича его Думе, оценивая ее как близорукую, тщеславную «историческую декорацию».

В 1950-е годы в советской историографии сложилась концепция перехода России во второй половине XVII в. от монархии сословно-представительной (по определению С. В. Юшкова) или сословной (по уточнению К. В. Базилевича) к абсолютизму. В 1960-1980-е годы эта концепция господствовала в отечественной науке, что предопределило ее детальную разработку в трудах Н. В. Устюгова, Н. С. Чаева, Л. В. Черепнина, С. О. Шмидта, А. В. Чернова, Н. Ф. Демидовой и многих других. Согласно этой концепции формирование абсолютизма проявилось в отмирании сословного представительства в виде Земских соборов, распаде служилого города и переводе большей части поместного дворянского ополчения на положение т.н. полков «иноземного строя», растворении боярства в массе дворянства, проникновении городовых дворян в состав столичного дворянства и даже в Думу, росте значения Ближней думы, в развитии воеводской власти и приказной системы, бюрократизации управления, подчинении церкви со стороны светской власти. Следствием этих процессов стало расширение социальной опоры самодержавной власти, формирование единого шляхетского сословия, усиление царской власти.

Дальнейшее уточнение ряда важнейших положений этой концепции и даже ее критика долгое время не приводили к ее общему пересмотру. Уже в новый историографический период, начиная с 1960-х годов, сложились условия, позволившие увидеть в боярстве нечто иное, чем «изменников», расправа над которыми оправдывала жестокость царской власти. Благодаря трудам А. А. Зимина, Н. Е. Носова и особенно В. Б. Кобрина было установлено, что на протяжении веков боярство было опорой и неотъемлемой частью системы самодержавия. Применительно к XVII в. этот поворот в историографии связан с монографией Р. Крамми (1983 г.), рассматривавшего это столетие как золотой век боярства. Подход Р. Крамми поддержан как в отечественной (О. Е. Кошелева, А. П. Павлов), так и в зарубежной историографии (П. Бушкович, М. По). Р. Крамми пришел также и к обобщающему выводу о том, что типологически самодержавие XVII века ближе к монархиям Восточной и Центральной Европы – Пруссии и Австрии. Для этих стран так называемого восточного абсолютизма характерна большая роль знати в управлении страной.

Тем не менее, по-прежнему весьма живуче убеждение в том, что русская аристократия XVII в. была отчуждена от практики высшего управления и неспособна воспринять новые веяния. В духе концепции В. О. Ключевского исследователи по-прежнему связывают усиление самодержавия XVII в. с падением значения боярства (Г. В. Талина, 2001).

Мысль о косности боярства XVII в., противостоявшего закономерной европеизации страны и не способного воспринять новые идеи, мешала оценить тот очевидный факт, что придворная знать и была той социальной средой, которая первая воспринимала новшества из-за рубежа, в основном из Речи Посполитой. Именно придворные первыми в России одевали иноземное платье, строили себе палаты и храмы в новом, т. н. нарышкинском стиле, учили иностранные языки, в том числе и латынь, читали иноземную литературу и т.д.

В зарубежной историографии сущность российского самодержавия понималась как разновидность восточной деспотии (Р. Пайпс). В 1990-е гг. такой взгляд на особенности российской государственности получил поддержку и среди отечественных исследователей (В. Б. Кобрин, А. Л. Юрганов, В. М. Панеях). Концепция восточного деспотизма также подразумевает несамостоятельность, сервильность Думы по отношению к царю, но не в связи с уменьшением роли боярства в XVII в., а в связи с отрицанием самого существования сословий в Московском государстве. При таком подходе боярство предстает не как верхушка служилого сословия, а как изолированный чин, т.е. думные люди находились во дворце, но не составляли постоянно действовавшего органа власти, привлекались государем к решению дел по его усмотрению. Важно подчеркнуть, что концепция самодержавия как восточной деспотии разработана на материалах XVI в., в первую очередь, в связи с опричниной. Применительно к исследованию XVII столетия, где источники позволяют более детально изучить систему и практику осуществления власти, концепция восточного деспотизма не использовалась исследователями для развернутого анализа.

Научная новизна работы состоит в том, что впервые в историографии фокус исследовательского внимания сосредоточен на политической и придворной истории как самоценной исследовательской задаче. Такой подход позволил проанализировать роль и значение Боярской думы, патриарха и других важнейших институтов власти, практику осуществления центральной власти, персональное влияние видных придворных на принятие важнейших государственных решений. Политические и придворные события изучаемого времени исследованы в диссертации с полнотой и детализацией, не имеющей аналогов в историографии. Конкретно-историческое исследование практики высшего управления второй половины XVII в. выполнено на широком фоне социальной политики, что позволило представить развернутую характеристику самодержавия в избранный период.

Основные положения, выносящиеся на защиту:

1. Существующее в историографии представление о русской знати XVII в. как о «зяблом, упалом дереве» и о растворении боярства в массе дворянства нуждается в пересмотре. В действительности при малолетних и болезненных государях последней четверти XVII в. имел место обратный процесс: роль и значение Боярской думы возрастают, одновременно происходит заметное обогащение русской знати на фоне оскудения основной массы дворянства.

2. Во второй половине XVII столетия в России складывается придворное общество как форма взаимодействия государя с правящей элитой в период перехода от средневековой монархии к монархии Нового времени. Зарождение этого процесса относится к первой половине XVII в., а его дальнейшее развитие - уже к XVIII столетию.

3. Преобразования времени царя Федора Алексеевича, предварявшие более радикальные реформы Петра I, носили половинчатый характер, поскольку не сопровождались решительным отказом от московской традиции. В этом смысле они принадлежали более к средневековому периоду русской истории.

4. Перемены в культуре и быте последней четверти XVII в. были частью более длительного процесса перехода России от Средневековья к Новому времени. Вплоть до конца XVII в. элементы нового в культуре еще не противостояли «старине», а сосуществовали с ней. Исследовательское понятие «западник», применяемое к тем деятелям этого времени, кто был способен хотя бы частично воспринимать передовой опыт западных соседей, является некорректной модернизаций.

Практическая значимость работы. Основные выводы диссертации позволяют по-новому исследовать историю России на рубеже Средневековья и Нового времени, в том числе проблему типологии российского самодержавия и проблему закономерности петровских реформ. Результаты исследования могут быть использованы в трудах обобщающего характера, при чтении лекционных курсов, а также в конкретных исследованиях, посвященных проблемам истории XVII в. Введенные в научный оборот новые источники расширяют представления исследователей о политической и придворной истории, истории культуры второй половины XVII в.

Апробация результатов исследования. Основные положения диссертации формулировались и публиковались автором на протяжении двадцати лет в двух монографиях (в том числе – одной коллективной), а также в научных статьях (более 40 публикаций) − общим объемом 90,6 п.л., представлялись на конференциях, в том числе и за рубежом. Автор выступал с докладом на Президиуме Отделения истории и литературы РАН, на международных конференциях в Москве, Санкт-Петербурге, Эдинбурге, Париже, Берлине, Будапеште, Тампере, Киле и других городах.

Структура работы. Монография состоит из введения, трех частей (восьми глав), заключения и двух приложений, в которых даны списки выборных дворян и посадских людей на «собор ратных и земских дел» 1681 − 1682 гг.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении дана характеристика основных источников исследования. Центральное значение для политической истории России XVII в. имеют документы Разрядного приказа (РГАДА. Ф. 210). Сопоставление на персональном уровне всех сохранившихся боярских книг и боярских списков за 1667 – 1682 гг. позволило сделать важный вывод о порядке их составления и степени достоверности. Сведения боярских списков о пожаловании в чин для думных людей обычно соответствовали действительности, но иногда в боярском списке фиксировали дату не пожалования в чин, а записи в боярской список. Для думных людей такая разница могла составлять один – два дня, для низших чинов Государева двора – несколько месяцев. Сведения о смерти московских чинов вносились в боярские списки по специальным памятям. При работе с большим числом имен случались ошибки, и тогда умершего могли переписывать из одного списка в другой на протяжении нескольких лет, а то и целого десятилетия с пометами «на службе». Такие погрешности источника незначительно влияют на статистическую обработку боярских списков (менее 1 % состава), но их важно учитывать при использовании сведений персонального характера.

Неопубликованные разрядные записи, текущая приказная документация позволяют проследить день за днем события при дворе, установить важнейшие служебные назначения. В столбцах Разрядного приказа, в документах Посольского и дворцовых приказов автором выявлены десятки писем думных и ближних людей друг другу, большая часть которых не зафиксирована в описаниях фонда. Эта переписка отражает практику управления Московской Руси через личное поручение царя. В отличие от официальных памятей, которыми сносились между собой приказы, эти письма носили полуофициальный характер: корреспонденты обращались друг к другу по имени и отчеству и сообщали о текущих делах управления. Часть писем сохранялась среди приказных дел, поскольку они служили формальным основанием для исполнения изложенных в них поручений. Приказная переписка, которая впервые вводится здесь в научный оборот как комплекс материалов по политической истории ХVII в., позволяет проследить принятие важнейших государственных решений, выявить скрытые пружины осуществления власти.

Систематические сведения обо всех грамотах, запечатанных царской печатью, отложились в записных книгах Печатного приказа (РГАДА. Ф. 233). В работе учтены все сведения беспошлинных книг (для думных чинов, высших иерархов церкви и командиров московских стрельцов) и частично – пошлинных книг (для московских чинов).

Документация Аптекарского приказа (РГАДА. Ф. 143) позволяет привлечь сведения о состоянии здоровья членов царской семьи, думных и многих московских чинов. Многие думные люди были преклонного возраста, и состояние их здоровья играло, подчас, решающую роль в политической истории.

Исключительно важное значение для данной работы имеют документы дворцовых ведомств (РГАДА. Ф. 396) − Казенного приказа, Царской и Царицыной мастерских палат. Эти материалы были скрупулезно изучены блестящим знатоком московских древностей И. Е. Забелиным. Ученого интересовали в первую очередь типичные проявления старомосковского быта, а множество деталей политической и придворной жизни, отраженные в приходо-расходных книгах и столбцах этих ведомств, остались за рамками его фундаментальных исследований «Домашний быт русских царей» и «Домашний быт русских цариц». Особенностью подхода И. Е. Забелина к документам дворцовых приказов было воссоздание реалий ХVII в. через описание предметов одежды, быта, дворцовых помещений и т. д. В данной работе эти документы рассмотрены, в первую очередь, как источники сведений об участниках придворной жизни. Если И. Е. Забелина интересовала преимущественно бытовая сторона дворцовой жизни, то в монографии наибольшее внимание уделено придворным событиям и их участникам.

В данной работе автор ставил своей целью учесть максимально возможное число сведений о придворных и думных чинах, содержащихся в обширной документации дворцовых приказов изучаемого периода. Тысячи датированных упоминаний об объявлении указов царя, о взносе и приеме вещей в палатах дворца, о раздаче царской милости в виде денег, одежды, сукон, мехов и украшений позволяют полнее представить повседневную жизнь дворца, выявить круг наиболее доверенных лиц. Документы дворцовых ведомств фиксировали детали придворной жизни и в ка­кой-то степени позволяют восполнить характерный для Московской Руси недостаток воспоминаний современников и дневников. В работе использованы также другие новые источники из фондов Поместного, Посольского, патриарших и других приказов.

Значительные материалы для изучения политической истории ХVII в. сохранились в монастырских фондах. Приходо-расходные книги московских подворий монастырей и епархиальных владык и, в особенности, отписки монастырских и епархиальных стряпчих своим властям о московских делах почти не использовались как источник по политической и придворной истории Московской Руси. Этот массовый материал в наиболее полном виде сохранился в фонде Иверского Валдайского монастыря: только за период 1667–1682 гг. в фонде отложились несколько тысяч листов с описанием московских новостей (Архив СПбИИ. Ф. 181. Оп. 1). В работе использованы аналогичные материалы Соловецкого, Антониево-Сийского, Успенского Тихвинского, Нижегородского Печерского монастырей, новгородского митрополичьего дома и вологодской архиепископской кафедры.

Важным источником по политической истории являются донесения иностранных резидентов из Москвы. Частично они уже известны в историографии (по работам Г. В. Форстена, Ю. Н. Щербачева, М. Белова, Х. Эллерсика, М. По и П. Бушковича), но большая часть содержащейся в них информации еще не введена в научный оборот. Самые значительные по объему донесения нидерландского резидента в Москве И. Келлера использованы в данной работе полностью.

Часть I. Институты власти и управления Московского государства во второй половине XVII в.

Первая часть состоит из двух глав. В первой главе рассмотрена практика государственного управления. Удалось установить, что повседневная деятельность Думы во второй половине XVII в. осуществлялась иначе, чем это изложено в литературе. Спорные дела из приказов рассматривала не вся Дума, а две трети находившихся в Москве думцев (треть списочного состава), специально назначенных для этого по царскому указу. Впервые в историографии прослежен весь путь подачи челобитных на имя царя и их последующего рассмотрения государем и думными людьми. Подробные отчеты монастырских стряпчих позволяют в деталях исследовать, как царь принимал челобитные, расспрашивал челобитчика о существе дела, рассматривал дела на своем рабочем столе в царской Комнате, велел перекладывать некоторые из них на подоконник (это означало отказ от рассмотрения) или передавал их для обсуждения думным людям, которые, «скопясь человек пять-шесть» в Золотой палате, выносили приговор. Новые данные позволяют с уверенностью утверждать: думные люди принимали повседневное участие в рассмотрении поданных на имя государя челобитных. Царь на деле правил по совету со своими думцами.

В монографии сделано наблюдение о том, что система управления приказов действовала несколько иначе, чем это можно представить по официальным документам. Существовала практика подчинения нескольких важнейших приказов одному влиятельному боярину, который мог вообще не иметь никаких формальных приказных постов. Такой боярин ведал вопросы, выходившие за пределы компетенции отдельного приказа, и отвечал перед государем за общий ход дел (в 1678 – Р. М. Стрешнев, в 1693 г. – Л. К. Нарышкин).

Подробно рассмотрена деятельность надворных комиссий на государевом дворе в отсутствие царя. Когда государь находился во дворце, практика его взаимоотношений с думными людьми не находила или почти не находила отражения в официальных документах. Когда же государь покидал столицу, возникала переписка между ним и оставленными в царском дворе думными людьми. Эта переписка позволяет представить характер взаимодействия царя и Думы: царь во всем просил совета у думных людей, а те, в свою очередь, постоянно испрашивали мнение царя. В этом проявилась характерная черта высшей власти допетровской Руси − совместное правление царя и Думы.

Значение патриарха в системе московской власти рассмотрено через обычай благословения. Каждая встреча мирянина с главой церкви сопровождалась благословением, но это повседневное явление ускользает от исследователя, поскольку не фиксировалось в документах. Расходные книги икон патриаршего благословения позволяют проследить, каких придворных и по каким поводам благословлял глава церкви. Думные и комнатные люди систематически испрашивали благословения у патриарха по случаю своих именин и важных назначений. Исключения были весьма редки: в 1678 г. патриарх Иоаким заявил, что не может убедить думного дьяка А. С. Кириллова уменьшить налогообложение церкви, поскольку тот не ходит к нему для благословения так часто как другие думцы. Впрочем, и А. С. Кириллов испрашивал благословения у патриарха хотя бы раз в год по случаю своих именин. Этот обычай был одним из проявлений существенного влияния патриарха на повседневную жизнь царского двора. Традиция благословения патриархом всех важнейших государственных решений («по благословению святейшаго патриарха царь указал, и бояре приговорили») не соответствует определению политического строя Средневековой Руси как восточной деспотии.

Вторая глава посвящена формированию придворного общества В России во второй половине XVII в. Выдающаяся заслуга в изучении этой темы принадлежит И. Е. Забелину. В более широком контексте эта проблема рассмотрена в новаторской книге Норберта Эллиаса «Придворное общество. Исследования по социологии короля и придворной аристократии» (М., 2002, нем изд. − 1976). Н. Эллиас обосновал мысль о закономерности расцвета придворного общества в период перехода от Средневековья к Новому времени.

До сих пор исследователи обращали внимание на придворное общество в России, лишь начиная с XVIII столетия. По мнению автора, придворное общество формируется на протяжении всего XVII в. и складывается ко второй половине столетия. Проявлением этого процесса стало двукратное увеличение численности Государева двора, превысившего в 1681 г. 7 тысяч человек. В 1670 г. впервые находим термин «царедворцы» для обозначения московских чинов. В XVIII в. этот слово будет синонимично понятию придворный.

В монографии проанализированы материальные основы формирования придворного общества. На протяжении всего XVII в. государство испытывало острую нехватку средств для обеспечения всего служилого сословия, в связи с чем власти пошли на преимущественное обеспечение верхов служилого сословия – московских чинов как наиболее надежной опоры трона. Члены Государева двора, особенно высшие чины, получали экстраординарные дачи «в приказ», которые в несколько раз превышали окладное жалование. Используя связи при дворе и в приказах, царедворцы имели преимущественные возможности для получения выгодных назначений и новых земельных пожалований. Сверх этого придворная элита получала регулярное жалование дорогой одеждой, кормовое жалование едой и питьем, на содержание лошадей и проч. Такая политика выделяла из служилого сословия ее привилегированную верхушку – Государев двор как ближайшую политическую опору трона.

Думные люди были одновременно и придворными, прислуживали государю в царской комнате. В 1670-е годы три поколения князей Одоевских одновременно заседали в Думе. Этот единственный за всю историю Думы факт был следствием службы четырех поколений этой семьи в спальниках царей и стольниках при наследниках престола. Многолетняя комнатная служба порождала особые, доверительные отношения между царем и его ближними думцами. «Шепчущий любимец» Б. М. Хитрово, «глубокой дворских обхождений проникатель» И. М. Языков и другие «ближние предстатели» достигали боярских чинов, благодаря комнатной службе. Многолетняя комнатная служба делала думных людей более зависимыми от царских прихотей, превращая представителей древних аристократических родов в привилегированных комнатных слуг государя.

Впервые в историографии рассмотрено значение спальников (комнатных стольников) в придворной жизни. Среди них особую роль играл спальник «у крюка в Комнате», который, в частности, впускал придворных в царские покоевые палаты. Через эту должность высших постов в государстве добились Б. М. Хитрово, Ф. М. Ртищев, А. Т. Лихачев и другие выдающиеся деятели XVII в. Отдельные параграфы посвящены другим придворным должностям – возницам и ухабничим, командирам московских стрелецких полков и «дворовым людям». Последние служили в многочисленных дворцовых ведомствах – Конюшенном, а также в Сытном, и Кормовом. Во второй половине XVII в. эти мелкие дворцовые слуги стали пробиваться к вершинам политической власти, достигая высших придворных и думных чинов. Такая немыслимая ранее практика была еще одним проявлением роста значения придворной службы.

В этой же главе рассмотрены два сюжета, принципиально важных для придворного общества, но обделенных вниманием исследователей − природа боярского клана и слуги на боярском дворе. Центральное место в клановых связях занимало родство, которым обычно ограничиваются исследователи при изучении боярских кланов. Важным элементом клановых связей был институт душеприказчиков, исполнявших духовные завещания. На значение последнего института обратила внимание О. Е. Кошелева.

В монографии впервые в историографии устанавливается факт общности боярского клана, объединенного не только родством, но и связями через общий монастырь. Боярские семьи были вкладчиками нескольких монастырей, но при этом один из них находился под их особенным патронажем на протяжении нескольких десятилетий, а то и столетий. Родовая усыпальница часто объединяла общим поминальным культом и заботами по обустройству и покровительству своей обители представителей нескольких семей. Такие связи переходили «по наследству» следующим поколениям вкладчиков, даже если последние не были связаны между собой узами родства.

Этот феномен позволяет по-новому взглянуть на политическую борьбу Средневековой Руси. Боярский клан не был строго очерченной политической группировкой. Ядро клана, объединенное родством и многолетними служебными или соседскими связями, носило устойчивый характер и сохраняло верность друг другу, несмотря на перипетии придворной борьбы. Царские милости позволяли увеличивать число своих сторонников, опираясь при дворе, в том числе, и на вкладчиков «своих» монастырей. Если же боярскую семью постигали опала, то некоторые вкладчики общего монастыря могли присоединиться к иной, более удачливой группировке, что, впрочем, случалось и с родственниками. Сведения о том, кто из придворных был вкладчиком одного и того же монастыря, позволяет ввести новый критерий для изучения боярских кланов и при систематическом учете уточнить общую картину политической истории России XVI – XVII вв.

В монографии показано, что, подражая царскому быту, думные люди имели своих «дворецкого», «казначея», «конюшего», «стольников», «жильцов» и других слуг. Привилегированную верхушку такого боярского двора составляли «держальники» и «хлебояжцы» из представителей рядовых дворянских семей, которые иногда служили своим покровителям на протяжении несколько поколений. Исследователи не обращали внимания на тот факт, что таких «держальников» во множестве жаловали в московские чины.

Таким образом, наплыв рядовых дворянских фамилий в состав государева двора, особенно заметный во второй половине XVII в., получает новое объяснение. Это было не растворение боярства в массе дворянства, как писал В. О. Ключевский, а напротив, усиление придворной знати, заступничеством которой царский двор наполнялся бывшими слугами столичных верхов. Это был еще один источник формирования боярского клана, его нижних слоев: такие выходцы с боярских дворов становились верными клиентами своих высоких покровителей.

Данное явление отражает более сложную структуру служилого сословия. Вчерашние боярские слуги после пожалования в московские чины сохраняли верность своему покровителю, были «приточны» в его дом поутру, на манер самих бояр, ездивших утром к царю «челом ударить». Общее количество слуг на дворах столичной знати превышало численность самого Государева двора. В ходе смотра 1681 г. столичные чины были обеспокоены намерением забрать у них этих слуг на государеву службу, и специальный царский указ заверил придворную знать, что этого никогда не было и не будет. Служба дворян на боярском дворе была запрещена лишь при Петре I в 1701 г. Тем самым, непосредственное подчинение всех служилых людей государю было реализовано в полной мере.

Часть II. Царский двор в 1670 – 1682 гг.

Вторая часть состоит из четырех глав. Первая глава посвящена политической и придворной истории конца царствования Алексея Михайловича. В ходе выбора царем Алексеем новой царицы обнаружилась исключительная роль придворных. Трое стрелецких голов представили на царских смотринах своих претенденток в царицы, а командир привилегированного стремянного приказа стрельцов Ю. П. Лутохин представил царю даже двух невест. Однако победил другой стрелецкий голова – А. С. Матвеев, чья воспитанница Наталья Кирилловна Нарышкина стала второй супругой Алексея Михайловича. В связи с этим браком возросло значение стрелецких голов – командиров дворцовой стражи, занявших ключевые придворные должности стряпчего с ключом, постельничего и дворецкого царицы.

Благодаря царской милости А. С. Матвеев сменил боярина А. Л. Ордин-Нащокина на посту главы Посольского приказа, что стало выразительным примером влияния придворной конъюктуры на внешнюю политику страны. А. С. Матвеев придерживался иной внешнеполитической линии, чем А. Л. Ордин-Нащокин. Последний советовал воевать против Швеции за выход на Балтику в союзе с Речью Посполитой и считал возможным отказаться во имя этого союза от Украины. А. С. Матвеев, напротив, считал более важным борьбу за Украину.

Возвышение А. С. Матвеева в 1670 - 1675 гг. позволяет проследить механизм взаимодействия царского фаворита с влиятельными боярскими кланами. Каково бы ни было царское доверие А. С. Матвееву, он был вынужден в борьбе со своими противниками сотрудничать с некоторыми из них. Такая практика удостоверяет значение боярских группировок в управлении страной. Царь не мог игнорировать Боярскую думу вообще. Преодолевая скрытое сопротивление родственников своей первой жены, Алексей Михайлович опирался на свою новую родню и новых советников, которые постепенно встраивались в прежнюю систему придворных кланов.

Этот процесс не обходился без конфликтов. А. С. Матвеев был не чужд интереса к западным новшествам: он считал важным поддерживать регулярное почтовое сообщение с западными соседями, ввел первый в истории России придворный театр. Против этих новшеств, усиливавших «канцлера» в глазах царя, выступил боярин князь Ю. А. Долгоруков и значительная часть Думы. В дело вмешался патриарх Иоаким, который наложил церковное запрещение на царского духовника Андрея Савиновича, благословившего царя смотреть театральные представления. Конфликт усугублялся личной неприязнью «канцлера» к главе церкви: А. С. Матвеев был женат четвертым браком, и патриарх хотел объявить этот брак недействительным.

Факты не подтверждают вывод американского исследователя Поля Бушковича о полном отсутствии борьбы Милославских и Нарышкиных в последние годы царствования Алексея Михайловича. Царские милости превратили А. С. Матвеева в самого влиятельного боярина – «царька», как его назвал иностранный резидент. Используя царское доверие, А. С. Матвеев удалил из Москвы тех придворных, которые были вкладчиками московского Знаменского монастыря, находившийся под патронажем Милославских. Эти лица и в последующие годы сохраняли верность Милославским, отличавшимся крайним консерватизмом взглядов.

Крупнейшим придворным конфликтом конца царствования Алексея Михайловича стало дело боярыни Морозовой. В историографии сложилась традиция рассматривать этот сюжет только в плане церковной истории: борьбы староверческой семьи боярыни Ф. П. Морозовой против никоновской реформы. Такой подход выявляет лишь одну сторону этого противостояния, которое было частью придворной борьбы тех лет.

В 1666 г., накануне церковного собора, осудившего Аввакума и всех старообрядцев, царь отобрал у Ф. П. Морозовой половину ее вотчин и заставил, по крайней мере для вида, отречься от дониконовского обряда. Тогда Федосья Прокопьевна была третьей боярыней царицы Марии Ильиничны и не пошла на открытый конфликт, то есть поступила так же, как и большинство приверженцев старого обряда при дворе. По заступничеству государыни царь вернул влиятельной придворной боярыне земли. После смерти царицы ситуация изменилась. Если царица Мария Ильинична заступалась за старообрядцев перед царем, то при Нарышкиных А. С. Матвеев устроил для царя неслыханные театральные представления, кощунственные для ревнителей старины.

Комплексный анализ источников позволил сделать вывод, что конфликт начался не с вопросов веры, а в связи с придворной борьбой. Под предлогом болезни боярыня Морозова отказалась явиться на царскую свадьбу, поскольку ей надлежало произносить титул новой царицы. Полгода царь пытался урезонить строптивую боярыню и ее сестру Евдокию Урусову и только затем начал против них следствие в связи с их приверженностью старой вере. Соборное Уложение позволяло царю и патриарху возвести боярыню и ее сестру на костер, но боярин князь Ю. А. Долгоруков и большинство думцев выступили против. Этот факт показывает, что царская власть была не беспредельна и должна была считаться с мнением Думы. Тогда царь тайно приказал уморить несчастных женщин голодом.

Царь умело использовал имущественные интересы придворных для того, чтобы заставить их подчиниться своей воле. Огромные вотчины Морозовых были конфискованы и розданы тем, кто поддержал расправу над староверческой семьей. Ближние бояре «стоявшие над муками» Морозовой получили особо щедрые пожалования на юге страны. Муж Евдокии Урусовой развелся с опальной женой и после ее смерти выхлопотал для своего сына чин царского спальника.

Таким образом, синкретизм средневековой культуры позволяет рассматривать религиозное противостояние царя и боярыни Морозовой в контексте придворной борьбы и имущественных интересов боярских семей. В противном случае реальные события превращаются в литературный житийный сюжет.

Придворное соперничество и религиозное противостояние конца царствования Алексея Михайловича определили двойственность ситуации, в которой формировался наследник престола Федор Алексеевич. Его крестной матерью была царевна Ирина Михайловна, самая последовательная староверка во дворце, а крестным отцом – сподвижник Никона наместник Воскресенского монастыря Изосим. Первые годы жизни царевича прошли при преобладающем влиянии в его палатах мамки Анны Петровны Хитрово – постницы и ревнительницы старины. В связи с проектом посадить царевича Федора на польский престол его пытались, было, учить латыни, но, видимо, недолго. В исследовании показано, что утвердившееся в литературе мнение о знании Федором Алексеевичем латыни следует признать сильно преувеличенным.

В монографии исследована проблема возрастания церемониальности московского двора в конце царствования Алексея Михайловича. Стараниями А. С. Матвеева традиционному богомольному шествию царской семьи в Троице-Сергиев монастырь в сентябре 1675 г. был придан невиданный ранее характер пышной дворцовой церемонии. Современные исследователи уделяют повышенное внимание дворцовым церемониям, рассматривая их как из раза в раз повторяющиеся действа. Анализ источников позволил установить, что для понимания придворных церемоний не менее важно разглядеть уникальность каждой из них, представить их глазами очевидцев и участников. При таком подходе традиционное восприятие церемонии могло отступать на задний план по сравнению с новыми смыслами сиюминутной придворной жизни.

Во второй главе рассмотрено начало царствования Федора Алексеевича. По мнению А. П. Богданова, юный царь, которому не исполнилось еще и шестнадцати лет, с первых же дней крепко взял бразды правления в свои руки. Детальный анализ состояния здоровья Федора Алексеевича не позволяет согласиться с таким утверждением. Вопреки утвердившему мнению, Милославские взяли в свои руки правление не сразу после смерти Алексея Михайловича, а несколько месяцев спустя. Царь неделями и месяцами не выходил из палат, а от его имени страной правили несколько влиятельных бояр: князь Ю. А. Долгоруков, Б. М. Хитрово, князь Н. И. Одоевский и др. «Старые бояре» запретили театральные представления при дворе, пытались даже отменить крайне необходимую стране почту и выслать из России всех иностранных резидентов.

В монографии проанализированы внутриполитические мероприятия «старых бояр», важные для характеристики настроений в боярской среде. В это время был установлен запрет на местничество при дворе, в связи с чем был составлен так называемый Шереметевский список думных чинов, начиная со времен Ивана III. Таким образом, само боярство инициировало старшинство выслуги вместо традиционного местнического счета, сохранявшегося еще в армии. Установление старшинства выслуги позволяло избежать местнических конфликтов при дворе и консолидировать боярские кланы.

Автор обращает внимание на снятие запрета приобретать новые земли в южных «заказных» городах, в результате чего думные люди за три года получили на юге страны обширные земли, сопоставимые с землевладением всей Думы в 1613 г. Столько же земли получили московские чины. Такое обогащение знати за столь короткое время не имело аналогов в предшествующей истории страны. Впервые в XVII в. земельная политика государства решительно жертвовала интересами местной служилой мелкоты, страдавшей от засилья крупных землевладельцев, в пользу формирующегося придворного общества.

В монографии установлено, что крестная мать царя царевна Ирина Михайловна, Соковнины и другие староверы стали склонять Федора Алексеевича к возвращению дониконовского обряда. Этой цели служила подготовка «кашинского похода» царя к мощам Анны Кашинской, чьи персты во гробе были сложены двуперстно. Однако сопротивление патриарха и болезнь царя не позволили придворным староверам реализовать их замысел. Влияние «ближних предстателей» царя – постельничего И. М. Языкова и братьев Лихачевых, Симеона Полоцкого, выполнявшего роль наставника молодого государя, появление в царских палатах настоятеля Флорищевой пустыни Иллариона, порвавшего со старообрядцами, способствовали едва ли не первому выбору юного царя. Он отклонил предложения вернуть «старую веру», продолжив линию отца. Тем самым, очередная попытка ревнителей старины изолировать страну от западного влияния потерпела неудачу.

Возвращение в Москву И. М. Милославского в июле 1676 г. привело к ожесточению противостояния Милославских и Нарышкиных. А. С. Матвеев был обвинен в колдовстве и сослан в Пустоозеро. Использование колдовских процессов для расправы над своими политическими противниками, характерное для допетровской Руси, является отличительной чертой позднесредневекового периода русской истории.

В третьей главе проанализировано военное управление, состояние финансов и армии в связи с чигиринскими походами 1677 и 1678 гг. По мнению А. П. Богданова, Россия в эти годы уже имела «современный военно-морской флот» и регулярную армию, а Федор Алексеевич осуществлял военное руководство сам и «эффективнее», чем затем Петр I. Точки зрения о существовании регулярной армии в XVII в. придерживается и А. В. Малов.

Документы позволяют в деталях проследить как в 1677 г. хворавший Федор Алексеевич ездил на богомолья, тогда как роль царя в военном управлении оставила мало следов в источниках. По словам датского резидента в Москве, в царском окружении шла борьба между двумя внешнеполитическом линиями. «Старые бояре» справедливо видели главную опасность со стороны Турции, а «молодые советники» постельничий И.М.Языков и братья Лихачевы подсказывали немедленно начать войну со Швецией, даже не окончив ее на юге. Юный царь склонялся начать войну со Швецией и «резко третировал» старых бояр, но ничего не добился. По сохранившимся письмам можно утверждать, что военное руководство находилось в руках «старых бояр». 19 декабря 1677 г. были ликвидированы Монастырский и Челобитный приказы, которые при Алексее Михайловиче были органами контроля светской власти над церковью и личного надзора царя за всей системой управления. С учетом недавнего упразднения приказа Тайных дел произошло заметное сокращение непосредственного участия болезненного царя в управлении.

В 1677 г. определяющее влияние на принятие решений по финансовым делам имел боярин И. М. Милославский, но в марте 1678 г. он заболел рожистым воспалением ног и общий надзор за сбором дополнительных налогов с церкви царь поручил боярину Р. М. Стрешневу. Тот немедленно изменил общую направленность финансовой политики, освободив церковь от экстраординарных поборов и наложив дополнительные подати на посадских людей. Впрочем, доверенное лицо И. М. Милославского – думный дьяк А. С. Кириллов − и в дальнейшем проявил исключительную твердость, взимая дополнительные поборы с монастырей. Однако этот выходец из гостей был одинок в боярской среде, тесно связанной с иерархами церкви и крупными монастырями, где бояре были вкладчиками. В результате очередная попытка ограничить финансовые привилегии церкви осталась более на словах, чем на деле. Идея секуляризации церковных имуществ, одержавшая верх в XVIII в., не находила поддержки у большинства думцев в XVII в.

Поворотным пунктом в войне с Турцией стал захват Чигирина турками в 1678 г. Факты не подтверждают мнения А. П. Богданова о существовании тайного распоряжения царя воеводе князю Г. Г. Ромодановскому сдать Чигирин неприятелю и тем самым заключить мир. Чигирин пал потому, что состояние русских войск заставляло русских воевод придерживаться пассивной тактики.

Элементы регулярности были присущи лишь двум выборным солдатским полкам М. О. Кровкова и А. А. Шепелева, которые на поле боя не показали себя сколько-нибудь эффективнее, чем элитная стрелецкая пехота московских приказов. Состояние русских войск в чигиринских походах свидетельствует не о существовании к тому времени регулярной армии, а о необходимости ее создания. За исключением двух выборных солдатских полков прочие полки так называемого иноземного строя сдавали оружие в казну, поскольку власти справедливо опасались, что солдаты могут продать свое оружие. В чигиринском походе 1677 г. рейтарские полки армии князя В. В. Голицына были вооружены самодельными копьями, так как их оружие не успели привезти из столичных арсеналов. По словам современника, в чигиринском походе 1678 г. «от рейтар и городовых дворян только крик был». Создание регулярной армии в России было длительным процессом. Опыт создания во второй половине XVII в. двух выборных солдатских полков, несомненно, был полезен при строительстве регулярной армии при Петре, но он все же недостаточен для общего вывода о существовании регулярной армии уже в Московском государстве XVII в.

То же относится и к процессу бюрократизации управления. Исследователи придавали преувеличенное значение объединению четырех финансовых приказов 22 мая 1680 г. под властью боярина И. М. Милославского как важной вехе в централизации финансового управления (А. С. Лаппо-Данилевский, С. М. Троицкий). В контексте придворного соперничества этого времени данное мероприятие предстает как борьба с недостатками управления в подведомственных И. М. Милославским приказах, где было много «лишние волокиты». Через полгода два приказа из четырех были изъяты из-под ведения И. М. Милославского. Анализ источников позволяет предположить, что объединение нескольких приказов под властью одного влиятельного боярина является проявлением не централизации, а децентрализации управления, поскольку сосредотачивало власть не в руках государя, а, напротив, распределяло ее между влиятельными придворными. Не случайно, такая практика имела место при юных и несамостоятельных государях, когда отдельные бояре приобретали чрезмерную значимость.

Возрастание личного участия царя Федора Алексеевича в государственных делах можно проследить с 1679 г., хотя у него не доставало еще опыта и силы воли, чтобы настоять на своем решении. Вопреки мнению «старых бояр» царь считал необходимым добиваться военного союза с Речью Посполитой. Для этого в Москву был вызван старец Антоний – в прошлом выдающийся дипломат боярин А. Л. Ордин-Нащокин. Сам царь нарушил традицию и показался перед послами Речи Посполитой в польском платье. Однако, лидеры Думы отвергли предложения старца Антония, и русско-польский союз в 1679 г. так и не состоялся.

Четвертая глава посвящена политической и придворной истории двух последних лет царствования Федора Алексеевича. В 1680 г. царь самостоятельно выбрал себе невесту – дочь выехавшего на русскую службу польского дворянина. Это событие знаменовало собой взросление царя, увеличение влияния его ближайших советников И. М. Языкова и братьев Лихачевых. Этих «ближних предстателей» царя обычно именуют в литературе «западниками». Анализ источников не дает основания для такой чрезмерной модернизации реалий XVII в. Языков и Лихачевы то проявляли интерес к западным новшествам, то, напротив, демонстрировали приверженность московскому благочестию. Эта «черезполосица» культурного поведения не позволяет применять понятие «западник» к деятелям конца Московского царства, которые никогда не выезжали за пределы страны. Цельного мировоззрения западничества просто не могло существовать в то время.

В последние месяцы царствования Федор Алексеевич проявил особенный интерес к иноземной культуре и опыту, первым из русских царей посетил Немецкую слободу. При этом его комнатный быт был соединением традиционного и нового: в его палатах рядом со множеством икон висели портреты польского и французского королей.

Часть III. На пути к переменам.

Третья часть состоит из двух глав и посвящена реформам и проектам преобразований конца царствования Федора Алексеевича. В первой главе проанализированы изменения в системе государственного управления. Степень новаторства и западного, в основном польского, влияния для преобразований царствования Федора Алексеевича является дискуссионной в историографии. С. М. Соловьев придавал этому царствованию значение поворотного пункта и начинал с этого времени Новую историю России. По его мысли, именно при Федоре Россия «тронулась, пришла в движение» и повернула после восьмивекового движения на восток – на запад: сначала под польским влиянием при Федоре, а затем под немецким – при Петре. Н. Ф. Демидова полагает, что поворотный пункт в истории России, относится ко времени Федора Алексеевича: в 1679 г. начинаются реформы уже не имеющие общего с преобразованиями Алексея Михайловича, но предваряющие реформы Петра. А. П. Богданов пришел к выводу о том, что реформаторская деятельность времени Федора Алексеевича во многом шла даже дальше петровских нововведений. В частности, по его мнению, Федор Алексеевич создал «самую мощную в мире регулярную армию (на вооружение поступили даже винтовки), впоследствии уничтоженную Петром I под восторженные крики Запада».

В монографии введены в научный оборот новые данные о преобразованиях времени Федора Алексеевича, что позволяет более точно охарактеризовать их направленность. Царь Федор велел перевести с латыни «польскую Конституцию», повесил в своих покоях портрет польского короля. Ученик Симеона Полоцкого − Сильвестр Медведев − с осуждением писал в 1684 г. о неких ближних советниках царя, которые вводили «всякие новые дела в государстве, <…> иноземским обычаям подражающее». Удалось обнаружить новые сведения о таких советниках. Это был польский шляхтич Павел Негребецкий, которому царь поручил составить проект создания Академии и первую в истории России гербовную книгу русского дворянства. Еще один участник преобразовательной деятельности – стольник С. Ф. Николев − был сыном французского полковника протестанта Николя де Манора. Ему царь поручил ведать «церковное и дворовое, и хоромное, и садовое строение на Москве». Влияние культуры западных соседей на преобразования времени Федора Алексеевича несомненно, хотя оно носило поверхностный характер

Причина поверхностности польского влияния тех лет состояла в том, что оно ограничивалось узким кругом дворцовой знати и царского двора. Большинство дворян не разделяло ни увлечение знати польским бытом, ни связанных с ним представлений о политическом устройстве.

Насколько настроения городового дворянства были далеки от обычаев соседней Речи Посполитой можно проследить на примере ликвидации губных старост в 1679 г. Губные старосты как органы сословного представительства на местах были важной частью политического устройства Московского государства. Однако выборное начало в губном управлении все более уступало приказному. При этом выборные губные старосты не осознавались местным дворянством как выразители их сословных прав. Служба в губных старостах не считалась почетной, сюда часто определяли увечных, не годных к службе дворян. Еще важнее была неспособность губных старост справиться с возвращением беглых крестьян. В этом наиболее важном для городовых дворян вопросе они всецело уповали на местных воевод, рассматривая выборное губное управление как дополнительную обузу.

Общей чертой европейских абсолютистских государств была декларация для всех сословий справедливого суда. Этой же цели служило учреждение в 1680 г. Расправной палаты. Полный состав палаты насчитывал двенадцать судей, что ассоциировалось с судом апостолов. Автор обнаружил существование принципа, согласно которому все члены палаты без исключения освобождались от всех приказных постов и тем самым должны были выступать беспристрастными судьями. Выявленные дела, рассмотренные в палате, и описания неформальных сторон ее деятельности позволили сделать вывод, что эта «Правосудная палата», как называли ее современники, не могла принципиально изменить особенности приказного делопроизводства. Система управления XVII в., пронизанная кумовством и мздоимством, не могла быть кардинально улучшена введением лишь нового аппеляционного органа еще и потому, что члены царской семьи вмешивались в решения Расправной палаты. Расправная палата не имела оснований в политическом строе Московского государства, где сословные права не получили разработанного законодательного закрепления.

Проекты изменения церковной иерархии 1680 – 1682 гг. отразили характерные черты преобразовательской деятельности царствования Федора Алексеевича. Это была последняя в истории средневековой Руси попытка поднять значение церковной иерархии в жизни общества. Так родилась мысль об учреждении титула папы для главы русской церкви (на это место прочили находившегося в то время в ссылке Никона). Обнаруженные автором новые данные подтверждают существование такого проекта. Под властью папы должны быть четыре патриарха, двенадцать митрополитов и 70 епископов. Создание такой грандиозной церковной иерархии отражало средневековые представления об определяющей роли церкви в жизни общества.

После кончины Никона идея учреждения папы была отвергнута, а смерть Федора Алексеевича прервала ход реформы. Тем не менее, сам факт учреждения новых архиерейских кафедр позволяет уточнить утвердившийся в историографии взгляд на упадок церкви после дела Никона и ее подчинении светской власти. Обнаруженные новые факты подтверждают вывод Б. Н. Флори о том, что положение русской церкви второй половины XVII в. определяли две тенденции. Подчинение церкви со стороны светской власти сочеталось с консолидацией церковного сословия вокруг юрисдикции епископата, упрочением принципа непосудности церковного сословия светскому суду.

В январе – феврале 1682 г. в Москве собрались выборные представители от дворян (по одному от уезда) и от посадских людей (по двое от города). Списки дворянских и посадских выборных помещены в монографии в Приложениях I и II. Анализ документов о созыве выборных позволяет утверждать, что состав дворянских представителей определялся выбором-назначением, а не выбором-избранием: в грамотах из Москвы заранее указывалось, кого из дворян следует выслать в столицу.

Выборные от посадов вызывались в Москву по должности, служа в земских старостах, кабацких и таможенных головах. Посадские люди и крестьяне их уездов нередко использовали это обстоятельство для подачи коллективных челобитных на злоупотребление своих состоятельных земляков, служащих в старостах и головах. В такой ситуации выборные не могли в полной мере представлять все посадское население своего города. Тем самым проявлялась характерная черта верхушки посадского сословия, которая одновременно находилась на государственной службе, была частью чиновнического аппарата, обязанного собирать подати и надзирать за исполнением других государственных обязанностей.

Разделение сословий на отдельные чины, немногочисленность посадского населения в городах не позволяли сословиям дворян и горожан выступать активной политической силой даже тогда, когда власть вызывала их представителей в Москву для обсуждения общегосударственных вопросов. Активную роль в их постановке и решении играла власть, а не выборные от сословий. По словам современника, царь велел собрать выборных от посадских людей, чтобы выяснить «от чего ево великого государя казна не збирается», то есть во главу угла были поставлены интересы казны. Одновременно во многих городах был проведен сыск о злоупотреблениях воевод и приказных людей по жалобам местных жителей. Однако сколь бы власти не были заинтересованы в борьбе со мздоимством и злоупотреблениями местных властей, это не меняло традицию осуществления власти, основанную на эпизодическом привлечении населения к управлению.

Как показано в монографии, разобщенность посадского сословия не только мешала посадским людям сообща отстаивать свои интересы, но и создавала трудности для казны при взимании налогов в годы войны с Турцией (1673 - 1681). Предложения решить возникшие проблемы исходили не от посадских людей, которые лишь жаловались на то, что их город или отдельный чин несет несправедливо тяжелое налоговое бремя по сравнению с другими чинами или городами, а от московских властей. Во-первых, в 1681 г. на 10 % было уменьшено серебряное содержание копейки – самое большое понижение за весь XVII век. По оценке иностранного резидента падение покупательной способности копейки составило даже 15 %, видимо, с учетом общей инфляции и вызвало большое недовольство горожан. Во-вторых, размер главной подати страны, стрелецкие деньги, были уменьшены на 29,6 %.

Анализ приказного делопроизводства позволил установить, что интересы казны вынуждали власти уменьшать различия между чинами посадских людей. Для «изравнения» податей и служеб посадских людей в Москву были вызваны по два представителя от города. Однако еще до их приезда в столицу эту работу выполнили 13 гостей, а приехавшие в Москву посадские выборные должны были лишь утвердить проведенную раскладку, уточнив детали, касающиеся их собственного города. Выборные из Болхова утверждали, что гости «польготили» посадам центра страны в ущерб южным порубежным городам с немногочисленным посадским населением. Попытки властей объединить отдельные чины для совместного несения тягла встречали сопротивление посадских людей. Так привилегированная Казенная слобода готова была даже платить больше податей, но отстояла свою самостоятельность, не желая слияния с Барашской слободой. Посадские люди отстаивали не общие права всего сословия, а интересы отдельного чина, города или региона. Объединение посадского сословия шло не через общие права и привилегии, а через обязанности перед казной.

Ярким фактом сословной политики конца царствования Федора Алексеевича является отмена местничества. Датой этой важнейшей реформы принято считать 12 января 1682 г. Удалось обнаружить царский указ с боярским приговором 24 ноября 1681 г. об отмене местничества, что, строго говоря, и является днем нововведения. 12 января следующего года это уже принятое решение было лишь подтверждено в торжественной обстановке.

Принципиальное значение имеют причины отмены местничества. Традиционно это событие оценивается как историческое поражение московской аристократии. Однако, такой подход не соответствует фактам. В историографии уже замечено, что отмена местничества произошла при активном участии знати: боярин князь В. В. Голицын возглавил Ответную палату, занимавшуюся отменой местничества, боярин князь М. Ю. Долгоруков руководил символическим сожжением местнических документов 12 января 1682 г. Однако, историографический миф об упадке знати в конце XVII в. затруднял объяснение этих фактов.

Причины такой позиции русских аристократов состояли в эволюции московской знати в придворную аристократию. Придворные второй половины XVII в. искали места за царским столом не столько службой своих предков, сколько близостью и расположением государя. Под соборным деянием об отмене местничества 12 января 1682 г. должны были поставить свои подписи не только думные чины, но и спальники, что впервые закрепляло вхождение этого высшего придворного чина в правящую элиту страны. Придворная служба фактически уравняла потомка великого князя Гедимина князя В. В. Голицына и рюриковича князя М. Ю. Долгорукова с приближенными царя Федора Алексеевича − боярами И. М. Языковым и царским дядькой И. Б. Хитрово, хотя отцы последних служили в городовых дворянах. Примечательно, что бояре, пробившиеся в Думу благодаря придворной службе, также приняли непосредственное участие в отмене местничества. В связи с реформой боярин И. М Языков подал новый проект старшинства думных и придворных чинов, а боярину И. Б. Хитрово царь поручил составить образцовую родословную роспись. Отмена местничества отражала не противостояние боярства и дворянства, а сотрудничество старых боярских родов с представителями менее родословных фамилий и даже выходцев из городового дворянства. Все они разными путями стремились занять место на придворной службе.

В историографии не оценен тот факт, что отмена местничества не означала полного отказа от родословного старшинства. Было принято решение о пополнении Родословной книги, а фактически − о составлении новой, которая должна была охватить всех служилых людей. На деле этот проект был воплощен лишь частично – так появилась так называемая Бархатная книга. Любопытны принципы составления новой родословной книги. В первый раздел были включены те роды, чьи предки когда-либо имели думные и высшие придворные чины. Тем самым, принцип старшинства оставался прежним (служебно-родовой), но методы и практика учета такого старшинства принципиально менялась. Они становились более гибкими, открывая возможности для новых родов легального вхождения в правящую элиту страны через придворную службу.

Нельзя сказать, чтобы знать вовсе не пыталась сохранить свое прежнее привилегированное положение. В связи с отменой местничества «палатсии боляре» советовали царю закрепить за думные чинами «вечные» наместнические титулы. По традиции такие титулы давались думным людям в соответствии с их местническим положением лишь на время дипломатических поручений. В общем контексте исторической смерти московского боярства В. О. Ключевский видел в этом проекте 1681 г. реакционную попытку расчленить страну, ввести «феодализм польского пошиба». Источники не дают оснований для такой интерпретации, поскольку речь шла только о придворных титулах и передаче их по наследству. Новая титулатура должна была сохранить для родовитой части придворной знати особенное положение. Однако этот проект не был одобрен.

Одновременно с отменой местничества под несомненным польским влиянием царь поручил своему новому советнику Павлу Негребецкому составить гербовную книгу русского дворянства, и сотенная организация дворянского ополчения была заменена на ротную. Однако в жизнь было воплощено только то, что непосредственно связано с положением придворной знати. Первый и единственно известный частный герб этого времени принадлежал думному дворянину В. С. Нарбекову, а ротная организация на деле была введена только для московских чинов.

В конце царствования Федора Алексеевича состоялся первый в истории России указ о праве дворян выходить в отставку после сорока лет службы. Этот факт, впервые установленный автором, имеет принципиальное значение в истории формирования шляхетского сословия. Первые гербы и ограничения срока обязательной службы конца XVII в. предвещали расцвет дворянских привилегий следующего столетия. Характерным отличием дворянских привилегий конца XVII в. было их применение не ко всему дворянству, а лишь к столичным верхам.

Ведущая тенденция в эволюции служилого сословия состояла в слиянии различных чинов в шляхетское сословие. Однако, по мнению автора, единство этого сословия в конце XVII в. преувеличено в историографической традиции. Стирание чиновных перегородок внутри служилого сословия шло не путем создания единого шляхетского сословия, а через формирование двух полюсов: придворного общества и городового дворянства. Различия между этими полюсами – экономические, политические, поведенческие – не только сохранялись в конце XVII в., но в некоторых отношениях и нарастали.

Такое различие проявилось и при обсуждении писцового наказа дворянскими выборными от городов. Коллективные дворянские челобитные и мнения выборных от городовых дворян предлагали властям пресечь злоупотребления столичных чинов при захвате земель мелких и средних землевладельцев, разрешить последним формально записать за собою освоенные ими поблизости земли и увеличить удельный вес усадебной земли, освобожденной от налогов. В ходе обсуждения писцового наказа в Ответной палате в марте – апреле 1682 г. царь и его окружение пошли навстречу этим чаяниям городовых дворян, и по ряду вопросов обещали им даже больше, чем они просили. Однако после смерти Федора Алексеевича обещанные дворянам льготы были отобраны. В конечном счете, земельная политика проводилась в интересах столичной знати.

В отличие от Речи Посполитой, где магнаты объединяли вокруг себя местную шляхту, в Московском государстве интересы «мочных людей» были связаны со службой при дворе, а не с отстаиванием общих с городовыми дворянами интересов. Эта особенность объясняет как феномен российского самодержавия, возвысившегося над сословиями, так и неудачу русской знати получить новые права и привилегии на манер польско-литовских магнатов.

Во второй главе изучено влияние культуры Речи Посполитой на быт правящей элиты Московского государства во второй половине XVII в. Этой проблеме посвящена обширная литература (труды К. В. Харламповича, А. И. Соболевского, А. Н. Робинсон, А. М. Панченко, Н. С. Демковой, А. С. Демина, О. А. Белобровой, Е. К. Ромодановской, И. Л. Бусевой-Давыдовой, Л. А. Черной, А. А. Тица, В. П. Выголова, В. Г. Брюсовой, Е. С. Овчинниковой, М. Н. Левинсон-Нечаевой, И. А. Селезневой, Н. А. Герасимовой-Персидской, В. В. Протопопова и др.). Особенностью подхода к проблеме в данной монографии является анализ культурных перемен как части придворной жизни.

Еще в середине столетия при московском дворе господствовало представление о том, что придворному или приказному человеку неприлично строить богатые каменные дома из опасения прослыть «посулником и злоимателем». После походов русских войск во главе с царем на территорию Речи Посполитой увиденная там роскошь нашла подражателей и при русском дворе. Царь Алексей Михайлович и его сын Федор подавали в этом пример.

Комплексный анализ различных сторон придворной культуры позволяет установить характерные черты перемен в придворной культуре и быте, временной рубеж, когда культурные новшества приобрели новое качество, а также самых активных участников этого процесса. Новым явлением для русского двора стала роскошь, характерная для придворного Нового времени. Показное богатство могло вести даже к разорению придворного, поскольку его целью была демонстрация высокого придворного статуса. Другим отходом от традиции было использование элементов иноземного быта, в основном из соседней Речи Посполитой. Переломным в плане культурных новшеств стал 1679 г., когда сам царь Федор Алексеевич проявил интерес к польской культуре. В этом интересе его поддерживали ближайшие царские советники: постельничий, а затем боярин, И. М. Языков и братья М. Т. и А. Т. Лихачевы.

Еще царь Алексей Михайлович проявлял интерес к партесному пению, а при дворе его сына, начиная с весны 1679 г., увлечение партесом получило новый, более сильный импульс. Автором выявлены новые данные о выступлениях перед царем выдающегося мастера партеса Василия Титова сына (автором впервые установлена его подлинная фамилия − Коробов ) и других певчих дьяков, что знаменовало утверждение новомодной музыки при дворе. В монографии отмечено, что сколь бы не были значимы эти нововведения, они были не более, чем новыми элементами в церковной музыкальной культуре. Светская придворная музыка появилась только при Петре I.

Изменения в одежде справедливо считаются символом перемен в русском обществе на рубеже XVII – XVIII вв. Между тем, до сих пор отсутствует комплексное монографическое исследование это важнейшего сдвига в русской культуре. Наименее изучено бытование одежды. Принципиальное значение в этом плане имеет указ Федора Алексеевича об изменении придворного платья, подготовивший более решительную реформу одежды при Петре I.

В историографии существуют различные подходы к оценке указа царя Федора Алексеевича. Текст указа до недавнего времени не был известен исследователям, и даже точная дата вызывала споры. Опираясь на свидетельства современников, С. М. Соловьев оценил указ Федора Алексеевича как ведение короткого польского платья. Эта интерпретация нововведения утвердилась в историографии.

В последние годы были предложены новые подходы к проблеме. По мнению Е. Ю. Моисеенко, вплоть до введения венгерского костюма при Петре в 1698 г. включительно, русский костюм XVII в. представлял собой моделирование нового покроя на основе известных одежд, и только введение немецкого и французского платья уже в начале XVIII столетия стало качественно другим этапом. С иных позиций подходит к проблеме С. М. Шамин утверждая, что уже в конце XVII в. у российской знати сформировался национальный костюм европейского покроя, а переломным в этом процессе стал указ Федора Алексеевича 22 октября 1680 г.

В работе предложена новая интерпретация перемен в одежде России в контексте аналогичных процессов в Восточной и Центральной Европе. Во второй половине XVII в. здесь существовало два центра моды: Франция и Турция. Французский придворный костюм демонстрировал изящество и элегантность его владельца, а турецкий – богатство и могущество. Одежда правящих верхов России XVII в. вовсе не была изолирована от внешних влияний, которые, однако, носили более сложный характер, чем это принято думать. Во второй половине XVII в. из Речи Посполитой в Россию проникали новые виды одежды: ферезея (не путать с традиционной московской ферязью) и турский кафтан. Важно подчеркнуть, что это были восточные формы одежды, они воспринимались в Речи Посполитой как отличительный знак сарматской культуры, отделявший польского шляхтича от западных соседей. Проникновение восточных форм одежды с запада шло вплоть до насаждения венгерского кафтана при Петре – последний сложился в Венгрии под сильным турецким влиянием.

На основе документов Оружейной палаты удалось установить, что в 1679 г. царь Федор Алексеевич и его ближайшее окружение стали носить парные кафтаны по польской моде: нижний с длинными рукавами и верхний – с короткими. Царь открыто продемонстрировал эту новую для московской традиции одежду в том же году перед польскими послами в связи с проектами русско-польского сближения.

Следующим шагом в этом же направлении стал царский указ с боярским приговором 22 октября 1680 г. Указ запрещал не только некоторые виды традиционной московской одежды, охабни и однорядки, но также категорически воспрещал носить и короткое иноземное платье. В этом отношении указ Федора Алексеевича принципиально отличался от петровской реформы платья. Указ 1680 г. имел придворный характер: он касался только служилых людей, и его исполнение контролировалось лишь на территории Кремля.

Автором обнаружена и опубликована домовая опись одежды князя В. В. Голицына – самая ранняя опись одежды боярина Средневековой Руси. В отличие от других описаний одежды, голицынская содержит пометки о бытовании платья хозяина в 1678 − 1680 гг., в том числе и в связи с указом 1680 г. К первому дню, когда следовало явиться ко двору в новом платье, были изготовлены долгополый кафтан и «кафтан короткие рукава». Таким образом, реформа предусматривала не переход на короткое платье, как это принято считать, а отказ от наиболее одиозных форм старомосковского платья. На смену охабням и однорядкам пришли долгополые турские кафтаны и польские парные кафтаны: нижний – с длинными рукавами, а верхний – с короткими.

Реформа придворного костюма при Федоре Алексеевича не порывала вовсе с московской традицией, а была частью длительного и постепенного процесса перехода от традиционного московского платья к формам европейского костюма, процесса растянувшегося на несколько десятилетий второй половины XVII – начала XVIII вв.

Также как и петровская реформа, указ царя Федора не носил характера привилегии: власти заставляли служилых людей носить одежду, которая напоминала не об их правах, а об обязанностях службы. Заимствование турских и парных кафтанов из Речи Посполитой не сопровождалось восприятием идеи самостоятельности польского шляхтича по отношению к государю. Реформа Федора Алексеевича усилила сословные различия в одежде и выделила, в первую очередь, столичных служилых людей. Городовые дворяне были вынуждены обзаводиться новоуказным платьем лишь по приезде в Москву; посадским людям, включая купечество, и духовенству было официально разрешено носить традиционное платье.

Ярким событием придворной жизни, совершенно неизвестным в историографии, стало появление новых женских головных уборов – «польских шапок», введенных с легкой руки первой жены царя Федора – Агафьи Симеоновны. Отец царицы выехал на русскую службу из Речи Посполитой, а сама государыня стала носить шапочку, оставлявшую волосы частично открытыми. Эти «девические» шапочки, отороченные мехом, царица раздаривала своим боярыням, что принципиально меняло положение замужней женщины в обществе. На смену затворническому образу жизни женщины, старательно скрывавшей свои волосы от постороннего взгляда в опаске «опростоволоситься», шла новая модель поведения, в которой женщина становилась частью придворной жизни. Сама Агафья Симеоновна открыто появлялась вместе с царем перед народом, что было отмечено современниками как небывалое новшество.

При Федоре Алексеевиче была создана первая средняя школа при Типографии, и появился проект учреждении Академии, своего рода высшего учебного заведения. Сохранившаяся «Академическая привилея» вызвала совершенно различные оценки Академии в историографии: «страшный инквизиционный трибунал» (С. М. Соловьев

 

«высшая школа современного западноевропейского уровня» (А. П. Богданов). По мнению автора, такие противоречивые оценки проекта отражают одноплановость восприятия переходного периода. Для западника С. М. Соловьева следы средневекового мировоззрения в тексте «Академической привилеи» являются досадными свидетельствами отсталости России в деле образования того времени. А. П. Богданов, напротив, придает некоторым новым подходам к образованию расширительное значение, игнорируя те статьи «Привилеи», где за чтение книг на иностранных языках и общение с иностранцами следовали угрозы ссылки в Сибирь и даже сожжения на костре. Эти противоречия находят разъяснения, если рассматривать «Привилею» как документ переходной эпохи, когда средневековая традиция сосуществовала с некоторыми представлениями раннего Нового времени. Б. Н. Фонкич убедительно показал, что «Привилея» была создана Сильвестром Медведевым, возможно, с использованием более раннего текста Симеона Полоцкого. Так в документе появились черты, характерные для европейских университетов. Выпады против приезжающих из-за рубежа учителей Б. Н. Фонкич связал с личным соперничеством С.Медведева с Яном Белобоцким, приехавшим из Речи Посполитой.

В монографии проанализировано сочетание старого и нового и в каменном строительстве при Федоре Алексеевиче. В конце его правления деревянная Москва на глазах отстраивалась в камне. Кремль получил современные шатровые завершения башен, в центральных районах столицы одновременно строили около двух десятков храмов, десятки каменных палат. Надзор за дворцовым каменным строительством царь поручил С. Ф. Николеву, сыну французского полковника.

Образцом для строительства каменных палат придворной знати стали каменные палаты боярина И. М. Языкова и казначея М. Т. Лихачева. Круглые оконные столбики и отставные капители конца XVII в. отражали новые веяния в каменном строительстве: если раньше ведущую роль в композиции здания играла сама стена, то теперь она отходила назад, уступая место эффектным колонкам и наличникам. Крыши каменных богаделен на Покровке были украшены перилами с балясинами – деталь характерная для архитектуры польского Ренессанса.

Важным противопожарным новшеством стал запрет строить деревянные вторые этажи на нижнем каменном основании и крыть палаты пожароопасными материалами. Вдоль основных улиц Китай-города и Белого города предусматривалось строительство только каменных палат, ограда вдоль улиц также должна была быть сплошь из камня. Датский посланник, выехавший из Москвы в начале 1682 г. сообщал, что благодаря размаху каменного строительства царь Федор Алексеевич снискал славу покровителя строительства: «Москва при его государской державе стала каменная, которая преж сего была древянная».

Новшеством стал и замысел 1681 г. соорудить первый в России каменный храм нового стиля – т. н. нарышкинского. Этот замысел был реализован уже после смерти Федора Алексеевича и в другом месте – так возник соборный храм Донского монастыря. Примечательно, что на освящении этого храма ближайшие советники царя Федора Алексеевича Алексей и Михаил Лихачевы, причастные к перестройке столицы по новым планам, были торжественно пожалованы новыми думными чинами.

Однако разноплановые новшества каменного строительства 1680-х годов не вышли еще за пределы московской традиции. Регулярная застройка и строительство дворцов на европейский манер – явления более позднего времени.

Хрестоматийным примером изменений в российском обществе на рубеже XVII – XVIII вв. является литературный сюжет Повести о Фроле Скобееве. Обнаруженные автором новые данные подтверждают высказанное в историографии мнение о том, что основой сюжета Повести стала реальная история, приключившаяся с дочерью стольника Ордина-Нащокина, записанная на рубеже XVII – XVIII вв. участником событий стольником Ловчиковым. Как удалось установить, у стольника Воина Ордина-Нащокина действительно была дочь, которую можно сопоставить с героиней Повести Аннушкой. Последняя, согласно тексту произведения, умерла в то же время, когда скончалась и дочь исторического стольника Воина Ордина-Нащокина, сына известного боярина Афанасия Лаврентьевича.

В этом случае Повесть передает часть истории семьи Ординых-Нащокиных. В начале XVII в. псковского дворянина Лаврентия Денисьевича «убили в воровстве в Великом Новегороде, как служил свейскому королю»; его сын Афанасий Лаврентьевич, который в Новгороде познакомился с иноземцами и слыл «неглупым подражателем» западных обычаев, дослужился до боярского чина, знал латинский, немецкий, польский и молдавский языки. Латынь освоил и его сын Воин Афанасьевич, который бежал за рубеж, но затем вернулся на родину. Факты позволяют видеть в дочери Воина Афанасьевича героиню Повести Анну, которая совершила не менее отчаянный поступок, чем ее отец: без родительского благословения она вышла замуж за ловкого жулика Фрола Скобеева.

Характер последнего замечательно выражает изменение нравственных ориентиров на исходе XVII в.: «Буду полковник, либо покойник», − говорит Фрол, пускаясь в явно сомнительную, с точки зрения средневековой морали, авантюру. Примечательно, что автор Повести не осуждает проходимца, а скорее сочувствует его честолюбивым замыслам. Даже если совпадения реальной истории семьи Ордин-Нащокиных и литературного сюжета Повести о Фроле Скобееве носят случайный характер, то и в этом случае каждая из этих историй самостоятельно свидетельствует о разрушении традиционной морали и становлении характера человека Нового времени.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1. Детальное изучение царского двора, придворной и политической истории второй половины XVII в. позволяет предложить новое решение проблемы типологии российского самодержавия. Царь фактически правил, «поговоря с бояры». Такая практика уходила корнями в дружинные традиции, основывалась на выдающейся роли московского боярства в политической жизни страны, находила выражение в христианской идее о пользе всякого «благого совета» − «во многом совете спасение». Христианский «дух совета», характерный для средневековой Европы, определял и лицо высшего управления Московского государства XVII в. Отличие же состояло в том, что сословное общество Средневековой Руси было менее развитым, чем в других европейских странах, и особенно это касалось сословных прав и привилегий.

Специфика русского средневекового общества состояла в том, что значение правящего слоя страны относительно государя было оформлено не законодательно, а находило выражение через практику управления. Своды законов Средневековой Руси не содержат никакой регламентации работы Думы, ее прав и обязанностей. Но это не значит, что ее не существовало и что не было таких прав и обязанностей.

Проведенное исследование позволяет прийти к выводу, что оценка самодержавия XVII в. как формы восточной деспотии является, скорее, результатом историософского или публицистического взгляда на особенности исторического развития России, чем результатом детального исторического исследования. Восточный деспотизм, то есть власть, не связанную ни традицией, ни какими-либо институтами, невозможно примирить с многовековой практикой местничества, из века в век передающейся традиции боярского совета, с глубоким убеждением, стоявшим выше всякой власти, о необходимости благословения царского решения со стороны главы церкви.

2. Известный вывод С.М.Соловьева о предпетровском времени – «Народ собрался в дорогу и ждал вождя» − был основан на убеждении, что путь будущего исторического развития страны, избранный Петром, был ясен до его появления. Как удалось показать, последняя треть XVII в. составляет особый период в истории России, со своим содержанием и тенденциями, отличными от результатов петровских реформ. Факты не укладываются в господствующую в историографии схему неуклонного укрепления самодержавия в этот период. На деле имело место не усиление, а временное ослабление самодержавной власти, что было результатом ряда как субъективных, так объективных причин.

После смерти Алексея Михайловича на престоле друг друга сменяли малолетние и болезненные государи. Борьба за престол между наследниками от двух браков Алексея Михайловича расколола правящую элиту страны и ввергла ее в длительное противостояние придворных группировок Милославских и Нарышкиных. В ход пошли обвинения в колдовстве, ссылки и даже использование столичного гарнизона для расправы над политическими противниками. В результате весь царский двор оказался заложником стрелецкого мятежа 1682 г. и был вынужден покинуть Москву. Это был единственный случай в дореволюционной России, когда столица оказалась в руках восставших на несколько месяцев.

Церковный раскол существенно ослабил возможности государства в контроле над идеологической сферой. Не только значительная часть подданных, но и многие представители знати считали действия царя неправедными. Во дворце, среди ближайшего окружения государя и даже в самой царской семье, были сторонники дониконовского обряда, которые не оставляли мысли о его возвращении. Дело боярыни Морозовой, осада Соловецкого монастыря и другие последствия реформы Никона наносили урон престижу государства, были формами открытого неповиновения царской и церковной власти.

Временное ослабление самодержавия после смерти Алексея Михайловича выразилось и в ликвидации Монастырского приказа и приказа Тайных дел, с которыми исследователи справедливо связывали усиление личного надзора царя над системой управления. Спад деятельности Земских соборов в зрелые годы правления Алексея Михайловича сменился возрождением соборной практики в 1680-х гг.

3. Вопреки глубоко укоренившемуся мнению об упадке Боярской думы во второй половине XVII в. ее численность, а вместе с ней и значение в политической жизни заметно возросли. При юных и болезненных государях конца XVII в. государственными делами заправляли влиятельные бояре и другие «ближние предстатели». По их протекции в московские чины были пожалованы десятки их ставленников. Появление множества новых фамилий при дворе во второй половине XVII в. свидетельствует не о растворении боярства в массе дворянства, как писал В. О. Ключевский, а об усилении знати, наводнившей царский двор своими бывшими слугами − «держальниками» и «хлебояжцами». В результате боярство не умирало, а превращалось в придворную аристократию, что нашло отражение в отмене местничества.

4. Выражением сотрудничества самодержавной власти с аристократией и одновременно способом усилить ее зависимость от личной воли самодержца стало формирование придворного общества. Впервые московские государи и их советники пожертвовали интересами большинства мелких и средних землевладельцев на юге страны в пользу столичных чинов. В 1670 – 1680-е гг. думные и московские чины, верхи духовенства получили на юге огромные земли, которые они населили пришлыми крестьянами. Эти земельные богатства оказались едва учтенными писцовым описанием 1678 г. и не облагались налогами вплоть до податной реформы Петра. Они стали дополнительным источником богатства верхов служилого сословия, архиереев и крупнейших монастырей.

Но главными источниками благосостояния столичных чинов, питательной средой для «вскармливания» придворного общества стали придворные милости, жалование «в приказ» по особому распоряжению царя или его приближенных. Государство не имело ресурсов для материального обеспечения всего служилого сословия и в этой связи доходами казны преимущественно пользовались те, кто ближе стоял к трону. Этот процесс шел на фоне оскудения основной массы городовых дворян и вызывал недовольство с их стороны.

5. Положение самодержавной власти второй половины XVII в. определялось особенностями эволюции сословий, разделенных на множество чинов. Консолидация сословий шла под определяющим влиянием государства и вела к формированию двух полюсов в дворянском, церковном и посадском сословиях. Верхушка этих сословий была ориентирована не столько на интересы своего сословия, сколько на царский двор. При этом верхи сословий объединялись вокруг полученных новых привилегий, а остальная часть – вокруг увеличивавшихся обязанностей. Эта «разорванность» сословий XVII в. определила особенности сословного строя в России: политически активные верхи сословий верно служили самодержавной власти и не помышляли ставить принципиальные вопросы о ее пределах, поскольку целиком зависели от нее.

Придворная знать нашла объект подражания в Речи Посполитой, политические порядки которой были далеки от абсолютизма. Проекты придать думным чинам новые наследственные титулы на манер Речи Посполитой, появление первых гербов, влияние польской генеалогичеcкой традиции, право уходить в отставку после сорока лет службы и другие привилегии русской знати отражают неоднозначность политического развития России конца XVII в. Эти тенденции получат продолжение в дворянских привилегиях XVIII столетия, но они не определят лицо государства, как в Речи Посполитой, а станут частью самодержавной монархии. Временное исчезновение придворного общества в петровское время, неудача «затейки верховников» 1730 г. свидетельствуют, что русская знать не смогла занять самостоятельное положение относительно самодержавной власти. Основная причина состояла в отсутствии единства служилого сословия, оторванности столичного дворянства от городовых дворян и детей боярских.

Было бы ошибкой видеть в русской аристократии второй половины XVII в. силу, противостоящую царской власти. Московская знать гордилась верной службой русским самодержцам, стремилась не ограничить царскую власть, а оказаться как можно ближе к государю – источнику власти, богатства и придворного влияния. Поэтому правление юных монархов, составлявшее большую часть XVII века, не привело к ограничению самодержавия.

Отсутствие единства сословий, привязанность их верхов к двору, не позволили сословиям реализовать выпавший им в конце XVII в. исторический шанс политического участия в управлении страной. Ориентация верхов знати на порядки соседней Речи Посполитой не встречала поддержки основной массы дворянства. Обогащение верхов епископата и крупнейших монастырей также разительно отличалось от положения основной массы церковного сословия. Верхи купечества стали послушным орудием для взимания податей с посадских людей. Относительный «вакуум» политической воли в последней трети XVII в. существовал недолго и был заполнен железной волей Петра I, мобилизовавшего страну на решение государственных задач часто в ущерб сословным интересам подданных. Это стало возможным в рамках уже сложившейся традиции преимущественной опоры самодержавия на верхи сословий.

Основные положения диссертационного исследования изложены в следующих работах автора:

МОНОГРАФИЯ

1. Седов П. В. Закат Московского царства. Царский двор конца XVII века. СПб., 2006. − 604 с. (50 п.л.).

ГЛАВА В КОЛЛЕКТИВНОЙ МОНОГРАФИИ

2. Седов П. В. Правящая элита Русского государства 1660 – 1680-х гг. // Правящая элита Русского государства IX – начало XVIII в. Очерки истории. СПб., 2006. С. 406 – 469 (4,4 п.л.).

СТАТЬИ, опубликованные в ведущих рецензируемых журналах и других изданиях, определенных ВАК:

3. Седов П. В. О боярской попытке учреждения наместничеств в России в 1681 – 1682 гг. // Вестник ЛГУ. 1985. № 9. Вып. 2. С. 25 – 29. (0,3 п.л.).

4. Седов П. В. Подношения в московских приказах ХVII в. // Отечественная история. 1996. № 1. С. 139 – 150. (1,7 п.л.).

5. Седов П. В. К изучению источников по истории отмены местничества // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. XXVI. СПб., 1998. С. 209 – 223. (1 п.л.).

6. Седов П. В. Строительство в Москве при царе Федоре Алексеевиче // Отечественная история. 1998. № 6. С. 150 – 158. (1 п.л.).

7. Седов П. В. К вопросу о достоверности данных боярских списков // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. XXVII. СПб., 2000. С. 53 – 63. (1 п.л.).

8. Седов П. В. Выдающиеся представители рода Лихачевых на закате Московского царства // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. XXIX. СПБ., 2005. С. 253 – 263. (1 п.л.).

9. Седов П. В. Ответ на дискуссию по поводу книги «Закат Московского царства: царский двор второй половины XVII века» // Отечественная история. 2008. № 4. С. 170 – 178. (0,5 п.л.).

Другие публикации:

10. Седов П. В. Реформа служилого платья при Федоре Алексеевиче // Всероссийская научная конференция “Когда Россия молодая мужала с гением Петра”, посвященная 300-летнему юбилею отечественного флота. Тезисы докладов. Переславль-Залесский, 1992. (0.2. п.л.).

11. Седов П. В. Реформа служилого платья при Федоре Алексеевиче // Труды Всероссийской научной конференции «Когда Россия молодая мужала с гением Петра». Переславль-Залесский, 1992. Вып. 1. С. 77 – 84. (0,5 п.л.)

12. Седов П. В. Деятельность боярских надворных комиссий в отсутствие царя в Москве // Российская государственность. Этапы становления и развития. Тезисы и материалы научной конференции. Кострома, 1993. (0,3 п.л.).

13. Седов П. В. Роль государства в развитии образования в России в ХVII в. // Панорама культурной жизни стран СНГ, Балтии и Закавказья. Вып. 1 – 2. М., 1994. С. 1 – 14. (1 п.л.).

14. Седов П. В. Изменение структуры «государева двора» во второй половине ХVII в. (По боярским спискам 1667 – 1682 гг.) // Сословия и государственная власть в России ХV – XIX вв. Чтения памяти акад. Л. В. Черепнина. М., 1994. (0,2 п.л.).

15. Седов П. В. “Почесть”, “посулы” и “поминки” в московских приказах ХVII в. // Россия в Х – XVIII вв. Проблемы истории и источниковедения: Тезисы вторых чтений, посвященных памяти А. А. Зимина. М., 1995. (0,3 п.л.).

16. Седов П. В. Детские годы царя Федора Алексеевича // Средневековая Русь. Сборник научных статей к 65-летию со дня рождения профессора Р. Г. Скрынникова. СПб., 1995. С. 77 – 93. (1 п.л.).

17. Седов П. В. Деятельность боярских надворных комиссий ХVII в. в отсутствие царя в Москве // Studia humanistica 1996. Исследования по истории и филологии. СПб., 1996. С. 73 – 86. (1. п.л.).

18. Седов П. В. Появление польского головного убора в женском дворцовом гардеробе начала 1680-х годов // Русское просветительство конца XVII – XVIII веков в контексте европейской культуры. Тезисы докладов научной конференции. СПб., 1997. С. 12 – 14. (0,2 п.л.).

19. Седов П. В. Распространение польской моды при московском дворе в начале 80-х годов ХVII в. // Феодальная Россия: Новые исследования. Вып. II. СПб., 1998. С. 59 – 65. (0,4 п.л.).

20. Седов П. В. Проект учреждения папы в России // Вторые Димитровские чтения. СПб., 1997. С. 14 – 20. (0,4 п.л.).

21. Седов П. В. Борьба крупных монастырей против отмены тарханов в 1670-х гг. // Духовное, историческое и культурное наследие Кирилло-Белозерского монастыря: К 600-летию основания. СПб., 1998. С. 34 - 49. (1 п.л.).

22. Седов П. В. Подношения в системе воеводского управления Новгорода ХVII в. // Новгородский исторический сборник. Т. 7 (17). СПб., 1999. С. 130 – 163 (3 п.л.).

23. Седов П. В. Проекты изменения церковной иерархии в царствование Федора Алексеевича // Средневековое православие от прихода до патриархата. Волгоград, 1998. Вып. 2. С. 268 – 315. (2,6 п.л.).

24. Седов П. В. Взятки и подношения в системе управления Московского государства: практика ХVII в. // Место России в Европе. The Place of Russia in Europe. Budapest, 1999. С. 122 – 130. (1 п.л.).

25. Седов П. В. Дневник Патрика Гордона об обороне Чигирина в 1677 г. // VI world Congress for Central and East European studies». Abstracts. P. 380. (0,1 п.л.).

26. Седов П. В. Конец местничества // Российское самодержавие и бюрократия. Сборник статей в честь Натальи Федоровны Демидовой. М.; Новосибирск, 2000. С. 88 – 103. (1 п.л.).

27. Седов П. В. Россия на пороге Нового времени: Реформы царя Федора Алексеевича // Von Moskau nach St. Petersburg. Das russisсhe Reich im 17. Jahrhundent. Harrassowitz Verlag; Wisbaden, 2000. С. 291 – 301. (1 п.л.).

28. Седов П. В. Опись гардероба боярина князя Василия Васильевича Голицына // Россия ХV – XVIII столетий. Сборник научных статей. Юбилейное издание. Волгоград; СПб., 2001. С. 267 – 282 (1. п.л.).

29. Седов П. В. Хождение во власть гостя Аверкия Кириллова // Торговля, купечество и таможенное дело в России в ХVI – XVIII вв. Сборник материалов международной конференции. СПб., 2001. С. 90 – 95. (0,3 п.л.).

30. Седов П. В. Перемены в одежде правящих верхов России в конце XVII в. // Место России в Евразии. Будапешт, 2001. С. 172 – 181. (0,7 п.л.).

31. Седов П. В. Создание Расправной палаты // Russische und Ukrainische Geschichte. Vom. 16 – 18. Jahrundert. 2001. С. 97 – 108. (1 п.л.).

32. Седов П. В. Оборона Чигирина в 1677 г. // Российское государство в XIV - XVII вв. СПб., 2002. С. 485 – 508. (2 п.л.).

33. Седов П. В. Культурный традиционализм средневекового кормления и его модернизация в петровскую эпоху (на примере Новгорода) // Первая Всероссийская научно-практическая конференция грантополучателей программы Межрегиональные исследования в общественных науках «Потенциал социально-гуманитарных наук и проблемы развития современного российского общества». Сборник аннотаций докладов и выступлений. СПб., 2002. С. 57 – 58. (0, 1 п.л.).

34. Седов П. В. «Самая действенная русская конституция» (Культурный традиционализм средневекового кормления и его модернизация в петровскую эпоху) // Чело. 2003. № 1 (26). С. 35 – 47. (1,7 п.л.).

35. Седов П. В. Выдающиеся представители рода Лихачевых на закате Московского царства // Историческое источниковедение и проблемы вспомогательных исторических дисциплин. СПб., 2002. С. 75 – 76. (0,1 п.л.)

36. Седов П. В. Спальники конца царствования Алексея Михайловича // Нестор. СПб., 2005. № 7. С. 177 – 189. (1 п.л.).

37. Седов П. В. «Он мне свой…» (Свойство при московском дворе XVII в.) // Нестор. № 7. СПб., 2005. С. 190 – 199. (1 п.л.).

38. Седов П. В. Historiographie de l`autoctatie russe au seuil de l`epocque moderne (fin du XVII-e siecle)// Magazine. Universite Paris 8. 2005. № 8. P. 21 – 22. (0,1 п.л.).

39. Седов П. В. Челобитная князей Одоевских о своих родовых землях накануне отмены местничества // Исследования по истории средневековой Руси. К 80-летию Юрия Георгиевича Алексеева. М.; СПб., 2006. С. 338 – 344 (0,4 п.л.).

40. Седов П. В. Боярские «хлебояжцы» и свойственники // Времена и судьбы. Сборник статей в честь 75-летия Виктора Моисеевича Панеяха. СПб., 2006. С. 133 – 142 (0,6 п.л.).

41. Седов П. В. «Царь указал, и бояре приговорили» (к истории московской практики управления второй половины XVII в.) // Памяти Лукичева. Сборник статей по истории и источниковедению. М., 2006. С. 252 – 267. (0,7 п.л.).

42. Седов П. В. Русский человек в эпоху перемен (жизнь придворного конца XVII в.) // Санкт-Петербургский международный летний культурно-исторический университет. Реформы в России XVI – начало XX в. СПб., 2006. С 4 – 33. (2 п.л.).

43. Седов П. В. Российское самодержавие накануне реформ Петра I // Труды кафедры истории России с древнейших времен до XX века. Т. II. «В кратких словесах многой разум замыкающее…». Сборник научных трудов в честь 75-летия профессора Руслана Григорьевича Скрынникова. СПб., 2007. С. 437 – 444. (0,6 п.л.).

44. Седов П. В. Волынский Василий Семенович; Одоевский Юрий Михайлович; Пронский-Рыбин Иван Петрович; Черкасский Михаил Алегукович; Шваль Иван; Шереметев Петр Васильевич Большой // Великий Новгород. История и культура IX – XVII веков. Энциклопедический словарь. СПб., 2007. С. 127, 364 – 365, 401, 533 – 534, 536, 538. (0,3 п.л.).

45. Седов П. В. Долгоруков Михаил Юрьевич // Большая российская энциклопедия. Т. 9. М., 2007. (0,1 п.л.)