Лев Регельсон

ТРАГЕДИЯ РУССКОЙ ЦЕРКВИ:
1917-1945 ГГ.

К оглавлению

От автора

Замысел этой работы, посвященной истории Русской Православной Церкви после 1917 года, складывался в непосредственной и органической связи с теми духовными исканиями и событиями, которыми отмечена Ее история за последние десять лет.

Открытое письмо Патриарху о. о. Н. Эшлимана и Г. Якунина положило начало постепенному просветлению той туманной атмосферы благочестивого мифа, которая скрывала правду о Русской Церкви от Нее Самой и от Ее искренних друзей. Значительность и новизна этого духовного акта заключалась не только в обличении государственного насилия над Церковью, хотя и это было сделано с большей энергией и убедительностью, чем кем бы то ни было прежде.

Главное заключалось в преодолении той бездуховной прикованности к внешней стороне жизни, которая в современной России заставляет каждого искать корни своих болезней где угодно, но только не в себе самом. Обычное бессильное негодование против лживости и жестокости государственной политики начало сменяться стремлением "навести порядок в собственном доме", не дожидаясь возникновения "благоприятных условий", ибо для духовного, церковного делания всякое время благоприятно, и время скорбей и гонений, быть может, благоприятно в наибольшей степени.

Отрезвляющее впечатление, произведенное "Открытым письмом", было связано, таким образом, не столько с разоблачением очередной попытки насильственного уничтожения Церкви, сколько с разоблачением той дряблости церковного духа, той вовлеченности в мирскую стихию, той зараженности страхом и ложью, которая обнаружилась при этом в самой Русской Церкви, в особенности в Ее высшей иерархии.

Однако, когда встал вопрос о выходе из этого болезненного и невыносимого состояния, вскоре стало очевидным, что путь обличений и призывов, направленных к архиереям, также несостоятелен. Хотя несомненно, что преодоление всякого церковного кризиса начинается с личного духовного подвига, а характер нынешнего кризиса требует этого подвига прежде всего от епископов, однако именно здесь вскрывается самая глубокая болезнь современной русской церковности, наглухо закрывающая возможность для такого спасительного усилия.

Трагизм нынешнего положения не в том, что Патриарх и большинство епископов избрали путь малодушного сервилизма, усугубляющий в новых условиях худшие традиции эпохи церковно-государственной симфонии, но в том, что усилия отдельных ревнителей сохранить Церковь от растления и разрушения пресекались не только государственным насилием, но прежде всего и главным образом — насилием церковно-административным.

Ярким прецедентом, убившим всякую надежду отдельных епископов на возможность самостоятельной церковной инициативы, была судьба владыки Ермогена (Голубева), который в период "хрущевского гонения" сумел, опираясь на поддержку духовенства и верующего народа, не выходя за рамки гражданской законности, успешно противостоять государственному нажиму. В двух епархиях он сохранил храмы от закрытия, в период, когда была ликвидирована половина приходов Русской Церкви. Однако владыка Ермоген, проявивший реальность своей архипастырской власти перед лицом гражданских чиновников, оказался духовно безоружным перед насилием со стороны тех же чиновников, когда оно осуществилось не прямо, а через посредство Патриарха Алексия, устранившего владыку Ермогена — под видом "увольнения на покой" — от архиерейского служения и сославшего его в удаленный монастырь. Аналогичная судьба постигла тех епископов, которые пытались возражать против постановления Церковного Управления, изъявшего контроль над церковным имуществом из рук иерархии и передавшего этот контроль в руки старост, а через них — в руки местных органов гражданской власти.

В сознании и сердце епископов не мог не возникнуть трагический конфликт между требованиями церковной совести и архипастырского долга, с одной стороны, и требованием административного послушания Патриарху — с другой. Конфликт этот неизменно решался в пользу послушания, порождая чувства уныния, безнадежности, бесплодности каких-либо попыток проявления церковной инициативы, в малейшей степени противоречащей очередному повороту курса государственно-церковной политики. Однако всякий другой путь казался покушением на величайшую святыню — церковное единство...

Такой принципиальный разлад в недрах церковной совести, такой безысходный конфликт между требованиями церковной правды и церковного единства свидетельствовал, конечно, не о том, что Церковь не может сохранить свою чистоту в условиях недоброжелательства гражданской власти, но о том, что существует глубокий дефект в самом церковном сознании, в самом понимании природы и структуры Церкви. Как следствие этого дефекта сознания над Русской Церковью нависла, с одной стороны, угроза распада на враждующие между собой части с различной политической ориентацией, с другой — угроза "канонического плена", позволяющего одному человеку, ставшему Патриархом не без помощи "мирских начальников", завести Церковь в бездну духовного падения, явным образом не нарушая при этом букву православных догматов.

Реальность первой угрозы доказывается опытом церковных расколов 20-х годов, а также тем фактом, что и в настоящее время Русская Церковь распадается, по крайней мере, на пять частей: две на территории СССР — Московская Патриархия и "катакомбная Церковь", малочисленная, но хранящая богатое духовное наследство, и три "юрисдикции" за рубежом: синодальная ("Карловацкая"), западно-европейская и американская — каждая из которых, по-видимому, остается в глубинном экклезиологическом смысле принадлежащей к Русской Церкви, несмотря на все временные попытки того или иного решения проблемы административно-канонического управления.

Реальность второй угрозы — "канонического плена" — доказывается постепенной эррозией православного церковного сознания, вызываемой длительным и настойчивым воздействием на него со стороны официальной государственной идеологии через посредство Высшего Церковного Управления. Эта постепенная эррозия едва не перешла в духовную катастрофу, когда после смерти Патриарха Алексия возникла вполне реальная возможность, что Патриархом Русской Церкви станет митрополит Никодим (Ротов).

В "Обращении к Поместному Собору 1972 г." свящ. Н. Гайнова и мирян Ф. Карелина, Л. Регельсона и В. Капитанчука на основании тщательного исследования было показано, что митр. Никодим с группой богословов на протяжении многих лет развивал и насаждал в Русской Церкви новое, соборно не обсуждавшееся учение в духе апокалиптического религиозного коммунизма, в котором давалась новая догматическая формулировка тех основ христианской веры, которые не были сформулированы в Догматах Вселенских Соборов.

Ни в какой степени не отрицая свободы богословского творчества в Православной Церкви, авторы "Обращения", помимо анализа сомнительных аспектов нового учения, указали на тот глубоко тревожный факт, что внедрение нового учения и с ним — новой духовности производилось путем целенаправленной смены состава епископата, так что несколько десятков новых епископов были поставлены под влиянием и по выбору митр. Никодима, пытавшегося таким образом усилить свои позиции среди русской иерархии. При существующей практике иерархического взаимоотношения между Патриархом и епископами ничто не могло помешать митр. Никодиму, если бы он стал Патриархом, сменить весь состав русского епископата. Очередное колебание государственной политики, совершившееся — мы верим — не без Промысла Божьего, помешало митр. Никодиму прийти к власти в Церкви и привело к этой власти иерарха более консервативного в отношении богословских новшеств. Однако пережитая опасность с ужасающей очевидностью вскрыла тот факт, что в сознании и в практике Русской Церкви, во всяком случае в той ее части, которая административно подчинена Московской Патриархии, нет никаких начал, никаких принципов, которые могли бы воспрепятствовать такому духовному насилию над всей Церковью со стороны одного иерарха, вставшего во главе Церковного Управления и пользующегося поддержкой государственной власти.

При всем этом для православного сознания представлялось несомненным, что патриаршество, восстановленное Поместным Собором 1917-18 гг., является величайшим духовным достоянием Русской Церкви, так что принципиальный экклезиологический разрыв с Патриархом, какими бы личными недостатками Патриарх ни обладал, чреват возникновением какой-то глубинной ущербности церковной жизни. Эта ущербность реально переживалась в опыте отделившихся от Патриарха группировок Русской Церкви, несмотря на сохранение ими чистоты веры, благодатности таинств и свободы от внедрения в Церковь чужеродных Ей государственных начал.

Положение казалось безвыходным: ради сохранения одного аспекта церковности необходимо было жертвовать другими — с чем православное сознание примириться не могло, ибо такой вывод означал бы частичное разрушение веры в Церковь.

Невозможность найти положительное разрешение вопроса, оставаясь в рамках привычных понятий и исторических прецедентов, свидетельствовала о том, что Русская Церковь поставлена перед лицом глубокого экклезиологического кризиса, выход из которого не может осуществиться иначе, как путем углубления и прояснения православного понимания природы Церкви — в аспекте церковного устройства.

Такое углубление экклезиологического сознания не может быть, однако, достигнуто без приобщения к реальному опыту исторического становления Церкви, в котором и осуществляется откровение Ее природы.

Между тем, в сознании большинства членов Русской Церкви в настоящее время имеется зияющий провал церковно-исторической памяти, причем провал этот относится к наиболее содержательному и духовно напряженному периоду русской церковной истории — тому периоду, в который зарождался нынешний церковный кризис и, одновременно, вынашивались возможности его разрешения.

Отсюда становится ясным, что первым шагом к выходу из кризиса должно быть восполнение этого пробела, и лишь приобщение к этому беспрецедентному опыту может дать прочное основание для всех последующих духовных усилий.

Работа по осмыслению материала, относящегося к истории Русской Православной Церкви после Поместного Собора 1917-18 гг., началась сразу же после опубликования "От
крытого письма" двух священников и с перерывами продолжалась все эти годы.

Хотя данное исследование непосредственно написано одним человеком, однако автор считает своим правом и долгом назвать тех лиц, которые принимали участие в этом осмыслении: о.о. Николай Эшлиман и Глеб Якунин, Феликс Карелин, Виктор Капитанчук и Евгений Барабанов. Каждый из них внес решающий духовный вклад в понимание того или иного аспекта духовных проблем, возникших в связи с этой работой, так что отсутствие одного из названных лиц, скорее всего, привело бы к тому, что данная работа не появилась бы на свет. Соборность процесса осмысления, разумеется, не снимает с автора полной ответственности за понимание и изложение как частных вопросов, так и общих выводов.

Автор выражает благодарность о. Николаю Педашенко, о. Сергию Желудкову, а также Анатолию Левитину и ряду других лиц за обсуждение отдельных моментов русской церковной истории, в которых они принимали личное участие; о.о. Г. Якунину и Н. Педашенко, а также Е. Барабанову и М. Агурскому за помощь в собирании необходимых документов и книг.

Особо должна быть отмечена роль тех ревностных тружеников, которые посвятили свою жизнь собиранию и хранению уникальных или труднодоступных материалов по истории Русской Церкви.

Ценнейший архив таких материалов был изъят следственными органами во время паломничества нескольких участников этой работы в Новый Афон в 1968 году и до сих пор не возвращен. Потеря, казавшаяся невосполнимой и вынудившая на время отложить работу, милостью Божией была впоследствии возмещена с лихвой.

Отметим, далее, те исследования, на которые автор более всего опирался при сборе и анализе исторического материала. Для периода 1922-24 гг. одним из основных источников явилось фундаментальное исследование А. Левитина и В. Шаврова "Очерки по истории русской церковной смуты 20-30-х годов XXвека", тт. 1-3, Москва, Самиздат, 1960 г., посвященное обновленческому расколу. Богатый, хотя далеко не полный, материал по истории гонения на Церковь в 1918-1925 гг. дает ставшая библиографической редкостью, но и теперь остро актуальная работа А. А. Валентинова "Черная книга" ("Штурм небес"), Париж, 1925 г. (с вводной статьей Петра Струве). Незаменимым пособием явилась единственная в своем роде книга прот. М. Польского "Новые мученики российские", Джорданвилль, т. 1, 1949г.; т. 2, 1957 г. Хотя некоторые духовные установки М. Польского представляются спорными, однако значение этой книги для церковного читателя в СССР, если бы она была ему хоть в какой-то степени доступна, трудно переоценить.

Для изучения церковной оппозиции против митр. Сергия (Страгородского) в конце 20-х годов важную роль сыграла диссертация архимандрита (теперь архиепископа) Иоанна Снычева "Церковные расколы в Русской Церкви 20-х и 30-х годов XXстолетия", 1965 г., написанная по материалам и под руководством митрополита Мануила (Лемешевского), сохранившего для истории многие важнейшие сведения о той эпохе. Работа архим. И. Снычева ценна еще и тем, что она представляет собой наиболее разработанную попытку серьезной и вполне искренней апологии церковной позиции митр. Сергия. Шеститомный словарь русских епископов митр. Мануила (Самиздат) явился уникальным источником для исследования изменений состава русской иерархии и для получения биографических сведений о епископах.

Отметим также небольшую, но содержательную статью католического священника А. Дейбнера "Русские иерархи под игом безбожников" ("Благовест", № 4, 1931, Париж).

Граждански-правовой аспект положения Церкви в СССР в 20-е годы обстоятельно рассмотрен в ряде статей в журнале "Путь" (в частности, И. Стратоновым).

Остальные источники указаны в списке, помещенном в конце Приложения I (Часть II).

Данное исследование состоит из двух частей: в I части рассматриваются с авторских позиций узловые моменты русской церковной истории 1917-1945 г. II часть представляет собой научно-историческое приложение, в которое входят: 1) история Русской Церкви этого периода в датах и документах; 2) изменение состава русского епископата по годам и 3) биографические сведения о епископах, находившихся в церковной оппозиции к митрополиту Сергию. Перенесение во II часть всего объема фактических сведений позволило избежать чрезмерной перегруженности I части.

Позиция автора, безусловно, отразилась и в подборке цитируемых в Приложении I документов, хотя он стремился к тому, чтобы в этой подборке были представлены различные точки зрения и чтобы основные темы можно было проследить в их развитии. Автор надеется, что односторонность, неизбежная в данном исследовании, будет преодолена в дальнейшем изданием возможно более полного, объективного и беспристрастного сборника документов, который составит несколько объемистых томов.

В настоящем исследовании несомненно будут обнаружены ошибки и неточности. Если ошибки в авторской позиции могут быть исправлены только соборным церковным обсуждением, то научно-исторические и литературные дефекты, возможно, удалось бы уменьшить при наличии времени и сил. Учитывая реальную опасность, что возможность дальнейшей работы может в любой момент прерваться, автор решается выпустить этот труд в несколько незавершенном виде. Слишком велик долг перед мучениками Русской Церкви, чтобы можно было далее откладывать эту попытку свидетельства об их подвиге и духовных исканиях.

Цель автора не в том, чтобы заставить услышать себя, но в том, чтобы помочь услышать их. Большую часть исследования составляют выдержки из подлинных церковных документов, в своей совокупности неизвестных почти никому в Русской Церкви. Авторский текст сведен до минимума и служит задаче выделения — из всего богатства церковного свидетельства — нескольких основных идей и тенденций, наиболее важных для решения церковных проблем сегодняшнего дня.

ЧАСТЬ I

У ИСТОКОВ ЦЕРКОВНОЙ СВОБОДЫ…

Глава I.

Всероссийский Церковно-Поместный собор 1917-18 гг. и русская междоусобица

Поместный Собор 1917-18 гг. является поворотным событием в истории Русской Церкви, определяющим все формы ее нынешнего существования. Во всех разномыслиях и разделениях, которые возникали впоследствии, авторитет Собора оставался непререкаемым. Полнота церковного представительства на Соборе, охватившем все основные течения церковной жизни, и благодатное единодушие Собора в решении основных, узловых вопросов — превращают этот Собор в одно из тех незыблемых оснований, на которых строилась и продолжает строиться Русская Церковь. Память о Соборе, верность его духу есть единственная надежда на достижение грядущего единства Церкви, кажущегося столь далеким от нынешней церковной реальности. Более того, это явленное соборное единство было и остается единственной альтернативой тому духу ненависти и братоубийственной вражды, которым и поныне больна Россия.

В годы великой смуты только Русская Церковь противостояла всеобщему раздору и жертвенной кровью своих страстотерпцев, пролитой за неучастие в братоубийстве, скрепила незыблемое евангельское основание грядущего и чаемого единства.

И сейчас, когда Русская Церковь и Россия разодраны на враждующие части, а в самой Русской Земле все тот же нераскаянный грех братоубийства непрестанно порождает мертвенное отчуждение и взаимную ненависть под личиной насильственного и механического единства, — нет и не будет иного спасения, как припасть к тем заброшенным, но неиссякающим источникам жизни, любви и духовной силы, нет другого пути, как заново обрести для себя неисчерпаемые духовные богатства, которые под внешне непритязательной формой явила Русская Церковь в те зачинательные, судьбоносные годы...

Всероссийский Церковно-Поместный Собор неразрывно связан с одним из самых критических моментов истории христианства. Это был момент окончания Константиновской эпохи, длившейся без малого 1600 лет и начавшейся тогда, когда Бог призвал императора Константина принять духовное покровительство христианской Церкви над земным государством.

В свое время этот неожиданный и резкий, по непосредственному Божественному Повелению совершившийся поворот духовной истории человечества был с немалым трудом и не без тяжких внутренних потрясений воспринят Вселенской Церковью — на Русскую же Церковь пала вся тяжесть окончательного разрыва земного государства с христианством как своей духовной основой.

Особый характер церковно-государственной "симфонии" в России был обусловлен тем, что здесь Церковь не встретилась с прочно сложившимся, веками устоявшимся государственным устройством, как это имело место в Римской империи в эпоху Константина и Юстиниана, где поэтому речь могла идти лишь об освящении, об одухотворении, о религиозно-нравственном наполнении уже существовавших государственных форм и где римская государственность в силу своей зрелости сама оказала формирующее влияние на структуру и организацию Вселенской Церкви; напротив, в России Православная Церковь в значительной степени осуществляла творческую задачу созидания и формирования государственного организма. Образцами для такого созидания являлись библейские ветхозаветные царства, Византийская империя и, наконец, непосредственное духовное созерцание Божественной Премудрости, стремление осмыслить и построить земную жизнь как софийный образ, как икону жизни небесной. "Взирая на единство Святой Троицы, побеждать ненавистное разделение мира сего", — учил преподобный Сергий Радонежский.

Несмотря на многие провалы и неудачи, Церковь смотрела — и не без оснований — на русскую государственность как на свое детище, связанное с ней неразрывными узами. Народ относился к царю с почти религиозным благоговением, как к некоему малому Помазаннику-Христу, как бы прозревая в нем икону и символ Самого Господа Иисуса, царствующего в творении, т. е. Иисуса в апокалиптической перспективе — "Господа господствующих и Царя царей" (Откр. 17,14). Глубокая сакрализация идеи земного царя, связанная с характерным для России остро-софийным восприятием символа, вплоть до потери ощущения различия между символическим и реальным воплощением Первообраза, приводила к тому, что православное народное сознание склонно было видеть Церковь и Царство как реальности, расположенные в одной плоскости бытия, забывая о том, что Церковь, как Тело Христово, онтологически укореняется в Самом Боге, тогда как земное царство — какому бы церковному освящению оно ни подвергалось — есть реальность ветхого человека, и в лучшем случае — реальность прообразовательная.

Вот, например, какую картину монархии нарисовал Иннокентий Херсонский — картину, явно выходящую за пределы исторической реальности, восходящую к тому Царству Христову, которое лишь как бы прозревается и предвосхищаетсявнесовершенномхристианскомцарстве, осуществленномвистории:

"Христианин... верует, что Вышний владеет царством человеческим (Дан. 4,22) и что народоправители, при всем величии их, суть только слуги (Рим. 13,4) Самодержца небесного. Посему между Царем земным и Небесным должно происходить непрестанное, живое сношение для блага народа...

Моисей выходит на Синай для собеседования с Богом и принятия от Него закона (Исх. 19,20); Илия возводится на Хорив для созерцания славы Божией (3 Цар. 19,11); Сам Сын Божий на безмолвной вершине Фавора слышит глас, нарицающий Его Сыном возлюбленным (Матф. 17,5). Должен быть и для народов постоянный Синай, на коем слышна была бы воля небесного Законодателя; — постоянный Фавор, где бы свет славы Божией отражался на лице венчанных представителей народа. Этот Синай, сей Фавор есть — престол царский". (В. М. Скворцов, "Церковный Совет и государственный разум" (сборник цитат), СПб, 1912).

Член. Собора 1917-18 гг., Н. И. Троицкий, писал о том времени, когда царь Феодор установил в Москве в 1589 году "превысочайший престол патриарший": "Получилась картина поистине умилительная, когда эти два трона, царский и патриарший, стали рядом в Московском Успенском Соборе: престол царя и престол патриарха — пред престолом "Царя царствующих и Вечного Первосвященника, прошедшего небеса". Так две власти верховные на земле, поддерживаемые одна другой, стали под сению единой благодати Вседержителя Христа". (Деяния Собора, кн. III, прил. IIк деян. 31, Пг., 1918).

Идея о том, что земное царство есть плоть от плоти детище Церкви, получила свое предельное выражение в тот период истории, когда Русская Церковь, достигшая зрелости, осознавшая свою вселенскую миссию как хранительницы полноты и чистоты Православия, вывела Россию из бедствий Смутного времени и, обладая непререкаемым авторитетом, смогла на короткое время при Патриархе Филарете и царе Михаиле реализовать свое представление о соотношении Церкви и Царства. Однако дальнейшие события показали всю непрочность этого исторического воплощения идеала симфонии. Трагедия старообрядческого раскола, в котором была разорвана связь национальной традиции с вселенской природой Православия; бунт царя Алексея Михайловича против духовного руководства Патриарха Никона, завершившийся сокрушением мощи и влияния патриаршества; реформы Петра, превратившие церковную организацию в придаток государственного организма; конфискация Екатериной II церковных земель, подорвавшая материальную независимость Церкви — все это доказывало, что Церковь и государство — это два разных организма, имеющих разную природу и лишь частично совпадающие цели.

Много усилий к восстановлению самостоятельного достоинства Церкви приложил великий московский митрополит Филарет. Ощущением этого достоинства полны его слова о взаимном отношении Церкви и государства.

"Да, есть в том польза, когда алтарь и престол союзны, но не взаимная польза есть первое основание союза их, а самостоятельная истина, поддерживающая тот и другой. Благо и благословение царю покровителю алтаря; но не боится алтарь падения и без сего покровительства. Прав священник, проповедующий почтение царю, но не по праву взаимности, а по чистой обязанности, если бы то случилось и без надежды взаимности... Константин Великий пришел к алтарю Христову, когда сей уже стоял на пространстве Азии, Европы и Африки: пришел не для того, чтобы поддержать оный своей мощью, но для того, чтобы со своим величеством повергнуться пред его Святыней. Живый на небесах рано посмеялся тем, которые поздно вздумали унизить Его божественную религию до зависимости от человеческих пособий. Чтобы сделать смешным их мудрование, Он три века медлил призывать мудрого царя к алтарю Христову, а между тем со дня на день восставали на разрушение алтаря сего: царь, народы, мудрецы, сила, искусство, корысть, хитрость, ярость. Что же, наконец? Все сие исчезло, а Церковь Христова стоит не потому, что поддерживается человеческою силой..." (В. М. Скворцов, стр. 26).

Со всей ясностью и трезвостью видит митрополит Филарет естественные истоки государства — в нравственном законе и семейной жизни ветхого человека:

"Что есть государство? Союз свободных нравственных существ, соединившихся между собой с пожертвованием частью своей свободы для охранения и утверждения общими силами закона нравственности, который составляет необходимость их бытия. Законы гражданские суть не что иное, как примененные к особенным случаям истолкования сего закона и ограды, поставленные против его нарушения...

...В семействе лежат семена всего, что потом раскрылось и возросло в великом семействе, которое называют государством. Там нужно искать и первого образа власти и подчинения, видимых ныне в обществе. Отец, который естественно имеет власть дать жизнь сыну и образовать его способности, есть первый властитель; сын, который ни способностей своих образовать, ни самой жизни сохранить не может без повиновения родителям и воспитателям, есть природно подвластный. Но как власть отца не сотворена самим отцом и не дарована ему сыном, а произошла вместе с человеком от Того, Кто сотворил человека, то открывается, что глубочайший источник и высочайшее начало первой, а следовательно всякой последующей между людьми власти в Боге" (там же, стр. И).

Большую роль в критике синодального строя сыграли славянофилы, проповедовавшие идеи соборности Церкви и свободы человеческого духа, видевшие в Церкви особый духовный организм, основанный на свободном, чуждом какого-либо принуждения единении всех членов его между собою.

Однако, требуя восстановления самостоятельного бытия Церкви, как организма высшего по отношению к государству, церковные деятели не одобряли идею отделения государства от Церкви в смысле принятия государством религиозно-индифферентной позиции.

"Отделенное от Церкви государство, — писал Вл. Соловьев, — или совсем отказывается от духовных интересов, лишается высшего освящения и достоинства и вслед за нравственным уважением теряет и материальную покорность подданных; или же, сознавая важность духовных интересов в жизни человеческой, но не имея, при своем отчуждении от Церкви, компетентной и самостоятельной инстанции, которой оно могло бы предоставить высшее попечение о духовном благе своих подданных или о воспитании народов для Царства Божия, государство решается брать эту заботу всецело в свои руки; а для этого ему пришлось бы последователъно присвоить себе высший духовный авторитет, что было бы безумной и пагубной узурпацией, напоминающей "человека беззакония" последних дней: ясно, что государство, забывая свое сыновнее положение относительно Церкви, выступало бы тут во имя свое, а не во имя Отца".(В. М Скворцов, стр. 48; подч. нами — Л. Р.).

Не менее категорично высказывается о катастрофических последствиях отпадения государственной власти от христианских начал епископ Феофан Затворник:

"Царская власть, имея в своих руках способы удерживать движения народные и держась сама христианских начал, не попустит народу уклониться от них, будет его сдерживать. Как антихрист главным своим делом будет иметь отвлечь всех от Христа, то и не явится, пока будет в силе царская власть. Она не даст ему развернуться, будет мешать ему действовать в своем духе. Вот это и есть удерживающее (подч. еп. Феофан — Л. Р.). Когда же царская власть падет, и народы всюду заведут самоуправство (республики, демократия), тогда антихристу действовать будет просторно. Сатане не трудно будет подготовлять голоса в пользу отречения от Христа, как это показал опыт во время французской революции. Некому будет сказать veto — властное. Смиренное же заявление веры и слушать не станут. Итак, когда заведутся всюду такие порядки, благоприятные раскрытию антихристовых стремлений, тогда и антихрист явится. До того же времени подождет, удержится". (Там же, стр. 30).

Надеждам на восстановление достоинства и независимости Церкви, при одновременном сохранении основных принципов церковно-государственной симфонии, не суждено было сбыться.

В действительности процесс возрождения церковной свободы шел параллельно с разрушением симфонии.

31 марта 1905 г. Николай II, в ответ на просьбу Св. Синода, возглавляемого митр. Антонием (Вадковским), выразил готовность на созыв в подходящее время Поместного Собора, который должен был сам решить вопрос о новой форме церковного управления, а 17 апреля вышел царский указ о веротерпимости, согласно которому отпадение из православия в другое христианское исповедание перестало подлежать какому-либо преследованию со стороны государства, а при известных условиях допускался и переход в нехристианские исповедания.

По свидетельству митр. Евлогия, "внесение правительством в Государственную Думу законопроектов о свободе вероисповедания или, по принятой терминологии, "о свободе совести" вызвало большое негодование в церковном обществе,особенносредиепископовидуховенства..."(митр. Евлогий, "Путь моей жизни", стр. 202).

Государственная Дума, в которой вероисповедный вопрос привлек исключительное внимание, пошла значительно дальше правительства, признав равноправие перед лицом закона всех вероисповеданий, как христианских, так и нехристианских. Хотя это решение Думы было отвергнуто Государственным Советом, однако оно показало, что большинство либеральных политических деятелей категорически отказывалось от одной из основ константиновской симфонии — обеспечения прав и привилегий господствующей Церкви методами государственного принуждения.

Болезненные удары со стороны Думы были нанесены Церкви также в вопросах о государственном финансировании и о церковно-приходских школах. Обсуждение этих вопросов все яснее показывало, что большая часть русской общественности, за исключением правой и националистической партий, не имевших достаточно широкой поддержки в народной массе, уже отказалась от идеи симфонии.

Одновременно в самой Церкви шла интенсивная творческая работа, особенно ярко проявившаяся в деятельности Предсоборного Присутствия 1906-1907 гг., приводившая к осознанию Ею самой себя как самостоятельного организма, для нормальной жизнедеятельности которого необходимо освобождение от слишком тесной связи с государственной властью и одновременно ограждение от разгоравшихся в то время в России, стремившихся захватить Церковь, партийных страстей. Процесс этого осознания далеко не закончился к моменту созыва Собора, но сдвиги в этом направлении были несомненны и весьма велики.

Разочарование в обещаниях царя в связи с постоянно откладывавшимся созывом Собора и глубокое потрясение, вызванное 10-летним господством распутинщины, привели многих искренних членов Церкви к заметному охлаждению верноподданнических чувств и к сомнениям в способности монархии вывести Россию из кризиса без глубоких реформ всей государственной и церковной жизни. Не случайно Св. Синод отнесся резко отрицательно к предложению обер-прокурора Раева (за несколько дней перед отречением Государя) обратиться с воззванием к народу с призывом поддержать рушащуюся монархию. Церковь, напротив, полностью поддержала позицию Великого Князя Михаила и Государственной Думы, открывавшую возможность ненасильственного выражения воли всего русского народа о желаемом образе правления (монархия, республика и т. д.) путем созыва Учредительного Собрания. (Все ссылки на источники, а также даты событий и выдержки
из документов см. Приложение I(ЧастьII). При всех неясностях исто
рического характера рекомендуется обращаться к этому Приложению,
т. к. там фактические события отражены более полно). Несомненно, значительная часть Церкви приняла с чувством облегчения и заявление нового обер-прокурора об освобождении Церкви от опеки государства и увольнение на покой ставленников Распутина — митрополитов Петроградского Питирима, Московского Макария, Тобольского Варнавы и др.

Однако ослабление связей с монархией отнюдь не привело к укреплению связей Церкви с политическими партиями, возглавлявшими правительство в период подготовки страны к Учредительному Собранию. Неоднократные конфликты Церкви с октябристами и кадетами, не говоря уже о социалистах, еще в период 3-й и 4-й Думы, затем властная политика обер-прокурора В. Н. Львова, пытавшегося "освобождать" Церковь от опеки государства путем глубокого государственного администрирования, наконец, чрезвычайно болезненное для Церкви постановление Временного Правительства о переходе церковно-приходских школ в ведомство Министерства народного просвещения, пресекавшее церковную инициативу в деле народного образования, — все это побуждало Церковь отказаться от надежд на политические силы России и действовать самостоятельно, в соответствии с собственными духовными принципами, выражавшими религиозные убеждения и чувства ее многочисленных чад.

Разумеется, это освобождение Церкви от органической связанности с государством, ставшей многовековой традицией, проходило не безболезненно, постепенно, путем иногда великих духовных усилий, под давлением чрезвычайных исторических событий, но все же исключительно важно, что процесс этого освобождения к моменту созыва Поместного Собора достиг уже такой степени, что позволил Церкви достойно выполнить в новых условиях свою духовную миссию, свой долг перед русским народом.

Нам представляется фактом первостепенной важности, что Церковь осознала свою историческую миссию в критический момент жизни России не в борьбе за то или иное государственное устройство (прежде всего — не в борьбе за монархию, любовь к которой, несомненно, сохранялась в сердцах многих верующих), не в борьбе за укрепление своих собственных позиций в государстве, а прежде всего и главным образом — в борьбе за прекращение народной распри и вражды, за прекращение партийных и социальных раздоров, за сохранение в России подлинно христианского, подлинно православного духа братолюбия.

12 июля Св. Синод обращается к Церкви и гражданам России с призывом к прекращению партийных раздоров, 24 августа Всероссийский Церковно-Поместный Собор (открывшийся 15 августа) обращается к народу, а также отдельно к армии и флоту, с призывом к прекращению распри. Болью и тревогой за будущее родины наполнены слова обращений, порой возвышающихся до библейского пророческого пафоса: "...Ныне в рядах нашего воинства рядом с доблестными защитниками родины находится немало людей, забывших Бога, и совесть, и Отечество. Несмотря на совершившийся переворот, призывающий всех к обновлению и усовершенствованию народной жизни, разложение проникло далеко вглубь России, и по всей земле водворилась смута. Совершающиеся ежедневно в разных местах нашего Отечества события порождают мысль, что близится гибель России, раздираемой и внешними и внутренними врагами... Забвение христианских начал ведет к пробуждению животных и зверских инстинктов в жизни и грозит разрушением всей христианской культуры и основ всякого разумного человеческого общежития..." — гласило послание Св. Синода от 2 августа 1917 г.

1 сентября Собор принимает постановление по поводу угрожающей России братоубийственной войны:

"Верная своим священным заветам, Церковь Православная не принимает участия в борьбе политических партий", говорится в постановлении. "Междоусобие должно быть предотвращено, братоубийство должно быть оставлено окончательно, примирение обеих враждующих сторон должно быть полным и прочным. Не должно быть места для недостойных актов кровавой мести".

Чем больше проходит времени, чем яснее раскрывается перед нами духовный смысл эпохи, тем все глубже и значитальней звучат эти простые, искренние, подлинно евангельские слова.

То, что это были не только слова, а глубочайшее религиозное убеждение, лучшие сыны Церкви — им же несть числа — доказали в дальнейшем не только своей жизнью, но и своей смертью, принятой во имя братолюбия, принятой за неучастие в братоубийственной бойне, за призыв к прекращению кровавого раздора...

Призыв этот рождался из самых недр церковности, ибо прежде всего на самом Соборе дух мира, терпения и любви все более явственно торжествовал над подозрительностью, завистью, гневом, злобной одержимостью политическими идеями — над всеми этими предтечами того духа братоубийственной вражды, который овладевал в то время Россией. Вот как рассказывает об этом участник Собора, митрополит Евлогий:

"Русская жизнь в те дни представляла море, взбаламученное революционной бурей. Церковная жизнь пришла в расстройство. Облик Собора, по пестроте состава, непримиримости, враждебности течений и настроений, поначалу тревожил, печалил, даже казался жутким... Некоторых членов Собора волна революции уже захватила. Интеллигенция, крестьяне, рабочие и профессора неудержимо тянули влево. Среди духовенства тоже были элементы разные. Некоторые из них оказались теми "левыми" участниками предыдущего революционного Московского Епархиального съезда, которые стояли за всестороннюю "модернизацию" церковной жизни. Необъединенность, разброд, недовольство, даже взаимное недоверие... — вот вначале состояние Собора. Но — о, чудо Божие! — постепенно все стало изменяться... Толпа, тронутая революцией, коснувшаяся ее темной стихии, стала перерождаться в некое гармоническое целое, внешне упорядоченное, а внутренно солидарное. Люди становились мирными, серьезными работниками, начинали по-иному чувствовать, по-иному смотреть на вещи. Этот процесс молитвенного перерождения был очевиден для всякого внимательного глаза, ощутим для каждого Соборного деятеля. Дух мира, обновления и единодушия поднимал всех нас..."

"Основная задача Священного Собора, — писал член Собора А. В. Васильев, — это — положить начало восстановлению в жизни нашей Церкви и нашего Отечества исповедуемой нами в 9-м члене Символа веры, но в жизни пренебреженной и подавленной — соборности (разрядка Васильева — Л. Р.). Если мы исповедуем Церковь соборною иапостольскую, а Апостол определяет ее кактело Христово, как живой организм, в котором все члены находятся во взаимообщении и соподчинены друг другу, то значит такая соподчиненность не чужда началу соборности и соборность не есть полное равенство одинаковых членов или частиц, а содержит в себе признаниеличного и иерархического начал... Соборность не отрицает власти, но требует от нееопределения к добровольному ей повиновению. Итак,власть, определяющая себякак служение, по слову Иисуса Христа: первый из вас да будет всем слуга, — иподвластные, добровольно покорствующие признаваемому ими авторитету, согласие, единомыслие и единодушие, в основе которых лежат взаимные, общие друг к другу доверение и любовь, —такова соборность. И только при ней возможно осуществление истинной христианской свободы и равенства и братства людей и народов... В соборности стройно согласуются личноиерархическое и общественное начала. Православное понимание соборности содержит в себе понятиевселенскости, но оно — глубже, указывает на внутреннюю собранность, цельность, как в отдельном человеке его душевных сил, воли, разума и чувства, так и в целом обществе и народе — на согласованность составляющих его организмов — членов..." (Деян. Собора, кн. III, прил. к деян. 31, Пг., 1918).

Другой член Собора, профессор-архимандрит Иларион (Троицкий), в пламенных словах выразил чувства тех, кто видел в восстановлении патриаршества прежде всего патриотический смысл, возрождение древней русской церковной традиции, видел в будущем Патриархе духовного главу всего православного русского народа.

"Есть в Иерусалиме "стена плача",— писал архим. Иларион. — Приходят к ней старые правоверные евреи и плачут, проливая слезы о погибшей национальной свободе и о бывшей национальной славе. В Москве, в Успенском соборе, также есть русская стена плача — пустое патриаршее место. Двести лет приходят сюда Православные русские люди и плачут горькими слезами о погубленной Петром церковной свободе и о былой церковной славе. Какое будет горе, если и впредь навеки останется эта наша русская стена плача! Да не будет!

Зовут Москву сердцем России. Но где же в Москве бьется русское сердце? На бирже? В торговых рядах? На Кузнецком мосту? Оно бьется, конечно, в Кремле. Но где в Кремле? В Окружном суде? Или в солдатских казармах? Нет, в Успенском соборе. Там, у переднего правого столпа должно биться русское Православное сердце. Орел петровского, на западный образец устроенного самодержавия выклевал это русское Православное сердце. Святотатственная рука нечестивого Петра свела Первосвятителя российского с его векового места в Успенском соборе. Поместный Собор Церкви Российской от Бога данной ему властью снова поставит Московского Патриарха на его законное, неотъемлемое место. И когда под звон московских колоколов пойдет Святейший Патриарх на свое историческое священное место в Успенском соборе — тогда будет великая радость на земле и на небе". (Деян. Соб., прил. к деян. 31).

Вот как описывает торжество избрания Патриарха один из членов Собора, кн. И. Васильчиков, ("Нов. Журнал", кн. 102, 1971, стр. 149):

"...Ваша весть об избрании меня в Патриархи является для меня тем свитком, на котором было написано: "Плач, и стон, и горе", и какой свиток должен был съесть пророк Иезекииль (II, 10; III, 1). Сколько и мне придется глотать слез и испускать стонов в предстоящем мне патриаршем служении, и особенно — в настоящую тяжелую годину! Подобно древнему вождю еврейского народа — Моисею, и мне придется говорить ко Господу: "для чего Ты мучишь раба Твоего? И почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? Разве я носил во чреве весь народ сей и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька носит ребенка. Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня" (Числ. XI, 11-14).

Во время торжественной интронизации Патриарха Тихона 21 ноября в Успенском соборе представитель Вселенского Престола архим. Иаков в своем приветственном слове говорил:

"Лучшие и избранные люди нового Израиля, представители клира и народа, совершили великое торжество, избравши Ваше Святейшество при псалмопении и молитвах...

Святейший Первосвятитель! Ничего нет под небесами такого, чего не было бы предназначено свыше. Там, где происходили гонения и потрясения, всегда Божественное Провидение поднимало и борцов сильных и призывало правителей опытных.

Мрачные поднимаются на горизонте тучи, ревет и зловеще стонет море, бурлящее тысячами сталкивающихся страстей. Ужасны подводные скалы физической борьбы и гражданской войны и невидимые подводные камни духовных опасностей. Всюду неизмеримые высоты воли и бездонные пропасти религиозного сомнения, суеверия, охлаждения и полного безверия превращают ровный и нормальный ход великого, богоустановленного церковного корабля в многотрудный и едва осуществимый...

В Вас воля Всевышнего воздвигла вовремя человека нужного. "В руке Господа власть над землею, и человека потребного Он вовремя воздвигнет на ней". (Сирах. Х.4). Мужайся же и стойко держись в предстоящих Тебе подвигах. Ибо страшен поднявшийся в вертограде Господнем ураган, велика и ужасна нависшая отовсюду опасность. Но неустанно держись, Богоизбранный Патриарх..."

Первое время после интронизации Патриарх на Соборе не появлялся и Собор заседал под председательством митрополита Новгородского Арсения. "Но вот, — рассказывает митр. Евлогий, — как-то раз, словно ясное солнышко, — появился на Соборе Патриарх... С каким благоговейным трепетом все его встречали! Все — не исключая "левых" профессоров, которые еще недавно так убедительно высказывались против патриаршества... Когда, при пении тропаря и в преднесении патриаршего креста, Патриарх вошел, — все опустились на колени. Патриарх проследовал прямо в алтарь, вышел в мантии, приветствовал Собор и, после молебна, благословив всех, — отбыл.

Это посещение — высшая точка, которую духовно достиг Собор за первую сессию своего существования. В эти минуты уже не было прежних несогласных между собой и чуждых друг другу членов Собора, а были святые, праведные люди, овеянные Духом Святым, готовые исполнять Его веления... И некоторые из нас в тот день поняли, что в реальности значат слова "Днесь благодать Святаго Духа нас собра...".

В те же дни, когда Собор переживал благодатные минуты единения человеческих сердец, в стране все более разрасталась междоусобная народная распря.

2 ноября 1917 г. Собор во время осады Кремля и уличных боев, исход которых был далеко не ясен, обратился к враждующим сторонам: военно-революционному комитету, с одной стороны, и к Московскому комитету общественной безопасности и старшему военному начальнику обороны Кремля, — с другой: "Во имя Божие Всероссийский Священный Собор призывает сражающихся между собой дорогих наших братьев и детей ныне воздержаться от дальнейшей ужасной кровопролитной брани. Священный Собор от лица всей нашей дорогой Православной России умоляет победителей не допускать никаких актов мести, жестокой расправы и во всех случаях щадить жизнь побежденных. Во имя спасения Кремля и спасения дорогих всей России наших в нем святынь, разрушения и поругания которых русский народ никогда и никому не простит, Священный Собор умоляет не подвергать Кремль артиллерийскому обстрелу".

Мы не знаем, вняли бы мольбам Собора о милосердии к пленным юнкера, если бы они победили, но победили большевики, и мольбам Собора они не вняли.

11 ноября Собор обращается к победителям:

"До членов Собора доносятся возмущающие душу и сердце вести о том, что в Москве и разных концах России юнкерам и другим беззащитным людям угрожают со стороны вооруженной толпы самосуд и иные виды насилия и кровавой расправы.

Священный Собор во всеуслышание заявляет: довольно братской крови, довольно злобы и мести.

Мести не должно быть нигде и никогда; тем более она не допустима над теми, кто, не будучи враждующей стороной, творил лишь волю их посылавших.

Победители, кто бы вы ни были и во имя чего бы вы ни боролись, не оскверняйте себя пролитием братской крови, умерщвлением беззащитных, мучительством страждущих! Не причиняйте нового горя и позора истерзанной Родине, и без того слишком обагренной кровью своих сынов!

Вспомните о несчастных матерях и семьях и не примешивайте еще новых слез и рыданий о пролитой крови. Даже и те, кто отказался от Бога и Церкви, кого не трогает голос совести, остановитесь хотя бы во имя человеколюбия.

Собор взывает и к вам, руководители движения: употребите все свое влияние на обуздание кровожадных стремлений тех, кто слишком упивается своей братоубийственной победой".

Здесь Церковь свидетельствует о ценностях, бесконечно более значительных и глубоких, чем любые партийные программы и проекты общественного переустройства: о ценности человеколюбия, о ценности народного единства, о том, что нет в мире таких целей, во имя которых допустимо братоубийство. "...Во имя чего бы вы ни боролись, не оскверняйте себя пролитием братской крови, умерщвлением беззащитных, мучительством страждущих..."

Издревле в России дух милосердия и братолюбия коренился в глубокой сердечной вере в Бога и потеря веры шла рука об руку с ожесточением против братьев. Призывы Собора к братолюбию не были прекраснодушными фразами, не были проявлением терпимости ко злу, не были вызваны чувством страха и бессилия. В посланиях Собора поражает впечатление великой духовной силы, той силы, которая сохранилась у исповедников Русской Церкви и тогда, когда всякие надежды на установление по воле народа законной государственной власти были полностью исчерпаны, когда надежды на 100-миллионный православный народ, который встанет на защиту своей Церкви, оказались иллюзорными, когда никакая человеческая сила уже не стояла за спиной свидетелей евангельской Истины. И мы с уверенностью можем сказать: призывая к братолюбию и обличая его нарушителей, делая это "как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи", Собор одновременно со свидетельством о евангельской любви свидетельствовал о необоримом могуществе Бога-Вседержителя. И если это могущество до времени не проявляется внешним образом, то лишь потому, что Господь долго терпит, ожидая сердечного покаяния и внутреннего преодоления величайшего народного греха против величайшей народной святыни — братолюбия. Не может появиться и достойной власти у русского народа, пока он не изгонит из своего сердца дух братоубийственной ненависти и вражды.

Со скорбью, гневом и духовной силой свидетельствует обо всем этом послание Собора от 11 ноября 1917 г.:

"Великие бедствия постигли уже Родину нашу, но чаша гнева Божия все еще изливается на нас, и новыми грехами умножаем мы сей праведный гнев. Ко всем несчастьям присоединилась великая междоусобица, охватившая Русскую землю. Одна часть войска и народа, обольщенная обещаниями всяких земных благ и скорого мира, восстала на другую часть, и земля наша обагрилась братской кровью. Русские ружья и пушки были направлены уже не против врага, но на родные города, не щадя беззащитного населения, жен и детей. Но вождям междоусобицы оказалось мало и этого. Было совершено кощунственное преступление перед православной верой, перед всем православным народом и его историей. В течение ряда дней русские пушки обстреливали величайшую святыню России — наш священный Московский Кремль с древними его соборами, хранящими святые чудотворные иконы, мощи св. угодников и древности российские. Пушечным снарядом пробита кровля дома Богоматери, нашего Успенского собора, поврежден образ Св. Николая, сохранившийся на Никольских воротах и во время 1812 года, произведено разрушение в Чудовом монастыре, хранящем св. мощи Митрополита Алексия. С ужасом взирает православный народ на совершившееся, с гневом и отвращением будут клеймить это злое дело потомки наши, стыд покрывает нас перед всем миром, не можем поднять головы от посрамления и горя. Поистине исполняются и над нами слова Иеремиина плача: "сором и мерзостью Ты сделал нас среди народов... Ужас и яма, опустошение и разорение — доля наша" (Плач Иер. III, 45-47). Но чьими же руками совершено это ужасное деяние? Увы! Нашего русского воинства, того воинства, которое мы молитвенно чтим именованием христолюбивого, которое еще недавно являло подвиги храбрости, смирения, благочестия. Совершители этого злого дела живут теперь среди нас, с клеймом Каина братоубийцы, с грехом страшного кощунства на совести; быть может, упоенные кровавою своей победой, они и не думают о соделанном. Но есть Божий суд и Божия правда! Бог поругаем не бывает. Вместо обещанного лжеучителями нового общественного строения — кровавая распря строителей, вместо мира и братства народов — смешение языков и ожесточенная ненависть братьев. Люди, забывшие Бога, как голодные волки бросаются друг на друга. Происходит всеобщее затемнение совести и разума. Неодинаковая ответственность лежит на разных участниках этого злого дела, ибо многие из них — думаем, даже большинство — простые и темные люди, сбитые с толку, обманутые и развращенные, и не ведали, что творили, и вся ответственность ложится на обольстителей и руководителей их... "Горе миру от соблазнов, ибо надо прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит" (Мф. XVIII, 7). Давно уже в русскую душу проникают севы антихристовы, и сердце народное отравляется учениями, ниспровергающими веру в Бога, насаждающими зависть, алчность, хищение чужого. На этой почве обещают они создание всеобщего счастья на земле. Христиане предварены Словом Божиим об этих лжеучителях. "Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским" (I Тим. IV, 1). "В последние дни наступят времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны" (2 Тим. III, 1-4). Открыто проповедуется борьба против веры Христовой, противление всякой святыне и самопревознесение против всего, называемого Богом (2 Фесс. II, 4). Поэтому не случайно русские пушки, поражая святыни кремлевские, ранили и сердца народные, горящие верою православною. Но не может никакое земное царство держаться на безбожии: оно гибнет от внутренней распри и партийных раздоров. Посему и рушится Держава Российская от этого беснующегося безбожия. На наших глазах совершается праведный суд Божий над народом, утратившим святыню. Вместе с кремлевскими храмами начинает рушиться все мирское строение Державы Российской. Еще недавно великая, могучая, славная, она ныне распадается на части. Покинутая благодатию Божией, она разлагается как тело, от которого отлетел дух. "И в народе один будет угнетен другим, и каждый ближним своим; юноша будет нагло превозноситься над старцем и простолюдин над вельможею" (Исайя, III, 5).

Для тех, кто видит единственное основание своей власти в насилии одного сословия над всем народом, не существует родины и ее святыни. Они становятся изменниками Родины, которые чинят неслыханное предательство России и верных союзников наших. Но, к нашему несчастью, доселе не родилось еще власти воистину народной, достойной получить благословение Церкви Православной. И не явится ее на Русской земле, пока со скорбною молитвою и слезным покаянием не обратимся мы к Тому, без Кого всуе трудятся зиждущие град.

Священный Собор ныне призывает всю Российскую Церковь принести молитвенное покаяние за великий грех тех своих сынов, которые, поддавшись прельщению, по неведению впали в братоубийства и кощунственное разрушение святынь народных. Примем содеянное ими, как всенародный грех, и будем просить Господа о прощении. Сам Господь да пробудит в сердцах их спасительное покаяние и сознание всей вины их перед Богом и русским народом.

Покайтесь же и сотворите достойные плоды покаяния! Оставьте безумную и нечестивую мечту лжеучителей, призывающих осуществить всемирное братство путем всемирного междоусобия! Вернитесь на путь Христов!

Да воскреснет Бог и расточатся враги Его и да бежат от лица Его все ненавидящие Его". (Деян. Соб. 38, стр. 185-187).

Лжеучители не только отвергали существование Бога, они возводили хулу на человека, доказывая, что человек есть лишь слепое орудие корыстных классовых интересов, что мир всегда был построен лишь на лжи и насилии, и потому нет ничего нового или особенного в том, что за более совершенный — по их убеждениям — общественный строй приходится расплачиваться кровью даже и невинных людей. Это тяжелое и греховное заблуждение, это отрицание в человеке образа и подобия Божия нельзя было искоренить из соблазненных душ одним лишь справедливым возмездием за совершенное зло. Такое возмездие и принудительное установление законности и порядка ограничило бы возможности осуществления злых помыслов, но не изгнало бы их из глубины сердец человеческих.

Был лишь один путь для духовного преодоления народного греха: свидетельство о богоподобии и свободе человека, свидетельство об истинности и реальности братолюбия как основы отношений между людьми — свидетельство путем личной жертвы, принятой безропотно, без попыток сопротивления, с одним лишь нравственным обличением греха.

С высоты Патриаршего Престола этот призыв был обращен прежде всего к пастырям Русской Церкви.

"В наши смутные дни, — писал Патриарх, — явил Господь ряд новых страдальцев — архипастырей и пастырей, как Святитель Киевский, митрополит Владимир (Богоявленский), отец Иоанн Кочуров, отец Петр Скипетров, убиенные и замученные обезумевшими и несчастными сынами Родины нашей. Да минует нас чаша сия. Но если пошлет Господь нам испытание гонений, уз, мучений и даже смерти, будем терпеливо переносить все, веря, что не без воли Божией совершится это с нами и не останется бесплодным подвиг наш, подобно тому, как страдания мучеников христианских покорили мир учению Христову.

Верим, что как быстро и детски доверчиво было падение народа русского, развращаемого много лет несвойственной нашей христианской стране жизнью и учениями, так же пламенно и чисто будет раскаяние его, и никто не будет так любезен сердцу народному, как пастырь родной его Матери Церкви, вызволившей его из египетского зла.

Призываю Божие благословение на пастырский труд Ваш покорять людей по Закону Христову". ("Открытое письмо свящ. Николаю Троицкому" от 30 января/12 февраля 1918 г.).

Долг Церкви перед русским народом не был бы выполнен, если бы Она в эти дни наступившей смуты, когда люди были одержимы политическими страстями и классовой враждой, уклонялась бы от свидетельства о главном и высшем — о Боге и грядущем Суде Божием, свидетельства о Человеке, о его духовной гибели и спасении. И кроткий пастырь Ее — Святейший Тихон — становится грозным пророком, произносящим властное обличительное слово, полное благодати и истины:

"...Гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово и вместо любви христианской всюду сеют семена злобы, ненависти и братоубийственной брани.

Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до Нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем неповинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только в том, что честно исполняли свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханной доселе дерзостью и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попранием всякого права и законности совершается в наши дни во всех почти городах и весях нашей Отчизны: и в столицах, и на отдаленных окраинах (в Петрограде, Москве, Иркутске, Севастополе и др.)...

Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это — поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей — загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной.

Властию, данною Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафемствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной.

Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: "измите злого от вас самих" (1 Кор. 5,13)". (Послание от 19 янв./1 февр. 1918 г.).

Снова и снова обращается Патриарх с призывом прекратить братоубийственную междоусобицу, которая лишь сильнее разгорелась после заключения позорного мира с внешним врагом:

"...Братие! Настало время покаяния; наступили святые дни великого поста. Очиститесь от грехов своих, опомнитесь, перестаньте смотреть друг на друга, как на врагов, и разделять родную страну на враждующие станы. Все мы — братья и у всех нас одна мать — родная русская земля и все мы чада одного Отца Небесного, которого молим: Отче наш, остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим...

Взываю ко всем вам, архипастыри, пастыри, сыны Мои и дщери о Христе: спешите с проповедью покаяния, с призывом к прекращению братоубийственных распрей и раздоров, с призывом к миру, тишине, к труду, любви и единению.

Убеждайте всех усердно молиться Богу, да отвратит Он праведный гнев Свой, грех наших ради на ны движимый, да укрепит наш расслабленный дух и да восставит нас от тяжкого уныния и крайнего падения. И милосердный Господь сжалится над грешной русской землей и помилует ее ради святых угодников Божиих, наипаче же Заступницы усердной рода христианского, молитвами коих да снизойдет на вас благословение Божие. Аминь". (Из обращения по поводу Брестского мира).

Если первой духовной вершиной Всероссийского Поместного Собора было избрание Патриарха, то, несомненно, второй такой вершиной было прославление Собором памяти убиенного митр. Владимира.

Здесь, на торжественном заседании 15/28 февр. 1918 г., были сказаны глубокие, полные убежденности и в то же время религиозного дерзновения слова, вскрывающие содержание и смысл духовного подвига русских мучеников, свидетельствующие о несомненном убеждении Собора в их святости для Бога и для Церкви.

Первым принес свое религиозно ответственное, авторитетное свидетельство сам Святейший Патриарх. "Мы глубоко верим, — сказал он, — как высказал на прошлом заседании митрополит Антоний, что эта мученическая кончина владыки Владимира была не только очищением вольных и невольных грехов его, которые неизбежны у каждого, плоть носящего, но и жертвою благовонною во очищение грехов Великой Матушки — России". Здесь и далее подч. нами — Л. Р.).

Подвиг этот — стать "жертвой очищения" — величайший из возможных для христианина. Включая в себя понесенный древними мучениками подвиг исповедничества и свидетельства веры, он содержит в себе нечто большее — прямое соучастие в искупительной жертве Иисуса Христа, ибо не кто иной, как Христос и был в первую очередь "Жертвою благовонною во очищение грехов".

"Народ наш совершил грех... — подхватывает мысль Патриарха протоиерей Иоанн Восторгов. — А грех требует искупления и покаяния. А для искупления прегрешений народа и для побуждения его к покаянию всегда требуется жертва. А в жертву всегда избирается лучшее, а не худшее. Вот где тайна мученичества старца-митрополита...

...Эта смерть есть воистину жертва за грех. Бог творит Свое дело. Он не карает, а спасает, призывая к покаянию. Если бы только карал, то погибли бы убийцы, а не убитый митрополит.

И мученическая смерть старца-митрополита, человека чистого и сильного, — ими же Бог весть судьбами, верим, — внесет много в то начинающееся движение покаяния, отрезвления, которое мы все предчувствуем сердцем, которое мы призываем и которое одно принесет спасение нашему гибнущему в кровавой и безверной смуте народу".

Будучи, подобно Христу, искупительной жертвой — как было засвидетельствовано Патриархом Тихоном перед лицом Собора, — русские страстотерпцы, несомненно, были, подобно Христу и его ученикам, исповедниками и мучениками и с венцом мученичества предстоят перед Богом, — продолжает Соборное свидетельство митрополит Арсений Новгородский:

"Наступивший период гонения на Церковь, — сказал он, — уже ознаменовался мученическими кончинами священнослужителей, а теперь — и такою же кончиной архипастыря. Но история показывает, что сила гонений всегда слабее духа исповедничества и мученичества. Сонм мучеников освещает нам путь и показывает силу, пред которой не устоят никакие гонения. История же свидетельствует, что ни огонь, ни меч, ни настоящее, ни будущее, ни глубина, ни высота (подч. митр. Арсением — Л. Р.) — ничто не может отторгнуть верующих, и особенно пастырей, от любви Христовой. И такие жертвы, какова настоящая, никого не устрашат, а напротив — ободрят верующих идти до конца путем служения долгу даже до смерти.

Убиенный святитель предстоит теперь пред престолом Божиим, увенчанный венцом мученичества. Он кровью оросил служение Русской Церкви и ничего не уступил из своего долга. И на нем исполняются Слова Тайнозрителя: буди верен до смерти, и дам ти венец живота".

Многие честные люди во всем мире, какие бы убеждения они ни разделяли, многие верные сыны России, узнавая о том, что творили насильники по отношению к Церкви и духовенству, ко всем безоружным и беззащитным жертвам, не могут удержаться от упрека по отношению к Собору и Патриарху — почему они не стали оплотом героической борьбы против неслыханного разгула изуверства и нечестия, как в Смутное время стали таким оплотом Троице-Сергиевская лавра и Патриарх Ермоген? Почему не был наложен запрет на все богослужения, пока православный народ силой не сбросит преступивших все человеческие нормы совратителей России? Почему Собор и Патриарх не благословили белое движение, при всех своих недостатках безусловно героическое и благородное? Казалось бы, ничего, кроме благодарности потомков, не заслужила бы Русская Церковь, если бы в критическую минуту она проявила всю, далеко не сразу сокрушенную мощь своего духовного и нравственного авторитета, подняв еще здоровую часть русского народа на священную войну с невиданными преступниками против Бога и человечества. Чтобы понять духовный смысл происшедшего, надо отдавать себе ясный отчет в том, что такая возможность у Церкви реально была, что Церковь эту возможность сознавала — и воспользоваться ею не захотела.

В той великой духовной войне, которую пришлось вести Русской Церкви, религиозная победа могла быть одержана только теми, кто ни словом, ни делом не приобщился к антихристианскому и античеловеческому духу и в то же время отклонил путь только внешней борьбы со злом.

"Строители нового мира" ставили свои псевдорелигиозные ценности так высоко, считали достижение их столь великим и необходимым для будущего человечества, что оправдывали этим и кровь, даже и невинную кровь, не только кровь братьев — врагов, но и кровь братьев — агнцев, в междоусобице — не участвующих.

Духовную победу над лжеучителями одержали именно эти кроткие, не поднимавшие меча против коммунистических ценностей, но игнорировавшие их, как мало существенные, как вторичные, как условные, ибо для этих людей ценность одна — Иисус Христос и вечная жизнь с Ним, а все остальное — лишь постольку, поскольку "приложится". Лучше умереть с Христом, чем жить со всеми обещанными благами, но — без Христа, с грехом братоубийства в сердце.

Они умерли, чтобы никогда больше не воскресла каинова идея — построить счастье детей на крови братьев...

Отвергнув путь героизма, по-своему несомненно благородный, Церковь пошла сама и повела своих верных детей путем святости. В обезумевших насильниках Церковь продолжала видеть своих несчастных, но родных детей и братьев. Сыны Церкви захотели не истребить и покарать преступников, а — искупить их вину, принеся в жертву самих себя. Потому что борьба шла не против большевиков, а против греха, "не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесных".

Послушаем, что говорили в те времена одержимые, которые смотрели на небо и землю сквозь призму ненависти:

"Эксплоататоры всех стран в деле закабаления и подчинения своей воле широких трудовых масс — всегда смотрели на религию, как на медное кольцо в ноздре у быка. Идея крестных страданий Бога, спасителя трудящихся и обремененных, бьет по сознанию борца сильнее, чем ременная плеть по обнаженным плечам истязуемого... вот почему эксплоататоры всех стран, все хищники и кровососы, питающиеся трудовым потом трудящихся угнетенных классов, всегда были убежденными христианами и тратили уйму денег на распространение среди трудящихся разлагающей волю их религии Христа распятого... "Воистину воскресе", — вопят они, стараясь заглушить сотни страдающих пролетариев.

— Нет, — решительно скажем мы им в ответ. — Нет, никогда не воскреснет ваше право распоряжаться жизнью трудящихся там, где власть толстосумов низвергнута пролетарскими штыками. Долой буржуазию.

В яму всех палачей народной свободы.

В яму все орудия нашей кабалы, орудия пролетарской пытки в руках врагов наших.

Долой религиозный дурман.

Воистину не встанет с земли поповская ложь и гнусная идея христианского смирения перед капиталом". ("Безбожник", 1923, N2 4).

Разве людей с таким искаженным сознанием может вернуть к рассудку даже самое справедливое возмездие! Что, кроме еще большего ожесточения, мог вызвать в них новый Крестовый Поход! Бог побеждает Правдой и Жертвой, и потом лишь — но неизбежно — являет Силу.

Воистину воскресе! — продолжают свидетельствовать христиане, заглушая вопли уже не страдающих, а победивших и озверевших от злобы богоненавистников (не "пролетариев" — православные рабочие проявляли наибольшую стойкость перед гонителями Церкви).

"Слушайте, вы, обитатели Смольного, — говорил прот. Владимир Воробьев, воскрешая память о древних христианских исповедниках, — вас мы не послушаемся, вам мы не подчинимся ни за что и никогда... Мы будем совершать все таинства нашей Церкви и все общественные богослужения. Вы силою отнимете наши храмы, мы будем править службу Господу Богу в домах и даже подземельях. Вы произволом захватите наши антиминсы. Мы будем без них, с благословения своих епископов, совершать литургии. Вы насилием заберете наши священные сосуды. В домашних сосудах тогда мы совершим страшную жертву Тела и Крови Господней. Без нее мы не можем жить, она — наша жизнь, без нее нам смерть. Св. Евхаристия дает нам радость, неземной восторг и силу жить, бороться и силу мужественно, бестрепетно перенести страдания. Гонений и мук от вас мы не боимся. Мы их хотим, мы жаждем их кровавой красоты. Мы не трепещем ваших революционных трибуналов (судов ведь нет). Изуродованные вашим самосудом наши тела будут пронзать, словно иглами, и вашу совесть, будут прокладывать путь к победе света над беспросветною тьмою, христианству над новым язычеством, и победа бесспорно будет наша...

Радуйтесь, ликуйте и торжествуйте, люди: воистину воскрес Христос Спаситель мира, Господь наш и Бог наш!!!..."

(Из речи перед молебном о защите Св. Православной Церкви по поводу декрета об отделении Церкви от государства, "Церк. Вед.", 1918, 11-12).

Языком, понятным для неверующих гонителей, говорил прот. И. Восторгов, известный православный миссионер, по убеждениям — правый монархист:

"В свое время за нашу веру мы получали брань, поношения, гонения, в дни революции на нас выместили всю полноту злобы. Если нас теперь заточат, убьют, разорвут на части, то мы и в преследованиях и в смерти сохраним чувство удовлетворения, сознание нашего морального торжества. Этого счастья нет и не может быть у наших противников".

У Пермского владыки Андроника среди посмертных бумаг был найден конспект речи перед судом, который, как он думал, будет рассматривать обвинения против него:

"1. Моя речь кратка: радуюсь быть судимым за Христа и Церковь. Вы дорого стоите, а моя жизнь — плевок.

2. Контрреволюция! Политика — не мое дело. Ибо погибшая Россия не спасется в нашей взаимогрызне от отчаянности.

3. Но церковное дело святыня моя. Всех всюду зовя, отлучаю, анафематствую восстающих на Христа и посягающих на Церковь.

4. Кто слов не принимает, тот может быть убоится Суда Божия за захват священного.

5. Посему, только через мой труп захватите святыню. Это мой долг, почему и христиан зову к стоянию до смерти.

6. Судите меня, а прочих освободите — они должны исполнять волю мою, пока христиане. Иначе — анархия, развал, презрение от всех". ("Тобольские Еп. Вед.", 1919, № 6).

Епископ Тобольский и Иркутский Ермоген в предсмертном послании к пастве писал:

"Братия христиане! Поднимите ваш голос на защиту церковной, апостольской веры, церковных святынь и церковного достояния. Защитите наше право веровать и исповедовать нашу веру так, как вы научились от дней древних... Оберегайте святыню вашей души, свободу вашей совести. Скажите громко, что вы привыкли молиться и спасаться в храмах, что церковные святыни дороже вам самой жизни, что без них спасение невозможно. Никакая власть не может требовать от вас того, что противно вашей вере... Богу мы должны повиноваться более, чем людям... Апостолы с радостью страдали за веру. Будьте готовы и вы на жертвы, на подвиг и помните, что физическое оружие бессильно против тех, кто вооружает себя силою веры во Христа. Вера горами двигает, вера христиан победила дерзость языческую... Станьте же все на защиту своей веры..."

За несколько дней до ареста владыка говорил приближенным: "Я от них пощады не жду, они убьют меня; мало того, они будут мучить меня, но я готов, готов хоть сейчас. Я не за себя боюсь, не о себе скорблю, скорблю о городе, боюсь за жителей, что они сделают с ними?" После чего из окон благословил весь город, в том числе и ту его часть, сторону и тех людей, которые в это время рождали преступный замысел об аресте и убийстве владыки", — рассказывает очевидец.

В последней церковной проповеди, накануне ареста, архиеп. Ермоген сказал:

"Я никогда великое, святое дело учения Христа не положу к подножию той или иной политической партии. Я безбоязненно говорил святую правду бывшему самодержцу и не умолчу о ней перед самодержцами новыми. Знаю участь свою, но знаю также и то, что по скончании своей земной жизни предстану перед Страшным Престолом Судии живых и мертвых, и, когда буду вопрошаем Им, что скажу Ему?" ("Тобольские Еп. Вед.", 1919, № 10).

Глубоко символичным было убийство летом 1918 г. бывшего русского царя Николая II и его семьи. Сердца многих людей, даже далеких от любви к монархии и последнему царю, были глубоко потрясены вестью об этих царственных жертвах братоубийственной вражды.

Патриарх Тихон, презрев смертельную опасность, которой подвергал себя лично, презрев все слишком "земные" соображения о пользе Церкви, исполнил свой нравственный долг и открыто осудил это бессмысленное и жестокое злодеяние:

"Счастье, блаженство наше, — сказал Святейший во время проповеди в одном из московских храмов, — заключается в соблюдении нами Слова Божия, в воспитании в наших детях заветов Господних. Эту истину твердо помнили наши предки. Правда, и они, как все люди, отступали от учения Его, но умели искренно сознавать, что это грех, и умели в этом каяться. А вот мы, к скорби и к стыду нашему, дожили до такого времени, когда явное нарушение заповедей Божиих уже не только не признается грехом, но оправдывается, как нечто законное. Так, на днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший государь Николай Александрович, по постановлению Уральского Областного Совета рабочих и солдатских депутатов, и высшее наше правительство — Исполнительный Комитет одобрил это и признал законным. Но наша христианская совесть, руководясь Словом Божиим, не может согласиться с этим. Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его. Не будем здесь оценивать и судить дела бывшего государя: беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит перед нелицеприятным судом Божиим, но мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней. Он мог бы, после отречения, найти себе безопасность и сравнительно спокойную жизнь за границей, но не сделал этого, желая страдать вместе с Россией. Он ничего не предпринял для улучшения своего положения, безропотно покорился судьбе... и вдруг, он приговаривается к расстрелу где-то в глубине России, небольшой кучкой людей, не за какую-либо вину, а за то только, что его будто бы кто-то хотел похитить. Приказ этот приводят в исполнение, и это деяние — уже после расстрела — одобряется высшей властью. Наша совесть примириться с этим не может и мы должны во всеуслышание заявить об этом, как христиане, как сыны Церкви. Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточат в тюрьму, пусть нас расстреливают. Мы готовы все это претерпеть в уповании, что и к нам будут отнесены слова Спасителя нашего: "Блаженны слышащие Слово Божие и хранящие е".

"Его Святейшество говорил с волнением, — свидетельствует член Собора Лахостский. — К сожалению, его слышали не все, но мне показалось и другим, что те, которые слышали, почувствовали какое-то облегчение от сознания, что заговорили те, кому следует говорить и будить совесть. Правда, на улицах говорят различно, некоторые злорадствуют и одобряют убийство..."

В пору своей юности Россия уже испытала страшные последствия греха братоубийства. И впервые в истории христианства Русская Церковь явила новый тип святости, прославив князей Бориса и Глеба как "страстотерпцев", — не только как свидетелей веры, подобно древним мученикам, но в первую очередь как святых, подражавших Иисусу Христу — невинному Агнцу, безропотно понесших страдание во имя братолюбия, во имя искупления Каинова греха.

"Господи Иисусе Христе! — молится Борис, оставив свою дружину и ожидая приближения убийц, посланных его братом Святополком. — Как Ты в этом образе явился на землю нашего ради спасения, собственною волею дав пригвоздить руки Свои на кресте, и принял страдание за наши грехи, так и меня сподобь принять страдание. Я же не от врагов принимаю это страдание, но от своего же брата, и не вмени ему, Господи, это в грех". (Подч. нами — Л. Р.). И подхватывает его молитву Глеб, решившийся идти вслед за своим возлюбленным старшим братом:

"Увы мне, Господи! Лучше было бы мне умереть с братом, нежели жить на свете этом. Если бы видел я, брат мой, лицо твое ангельское, то умер бы с тобою: ныне же зачем я остался один? Где речи твои, что говорил ты мне, брат мой любимый? Ныне уже не услышу тихого твоего наставления. Если доходят молитвы твои к Богу, то помолись обо мне, чтобы и я принял ту же мученическую кончину. Лучше было бы мне умереть с тобою, чем в свете обманчивом жить..."

"Повар же Глеба, — повествует летописец, — именем Торчин, зарезал Глеба, как безвинного ягненка. Так был он принесен в жертву Богу, вместо благоуханного фимиама жертва разумная".

И через много столетий, на закате русской исторической жизни, вторит летописцу Патриарх Церкви Российской, говоря о новых жертвах новых "окаянных святополков":

"....жертва благовонная во очищение грехов Матушки России".

"...Слава они князей наших и заступники земли русской, ибо славу этого мира они попрали, а Христа возлюбили, по стопам Его решились идти. Овцы Христовы добрые, они не противились, когда влекли их на заклание, не уклонились от насильственной смерти! Потому-то и с Христом воцарились в вечной радости..." — свидетельствует летопись.

Урок, преподанный промыслом Божиим на заре русской истории, помогает понять духовный смысл и нынешних событий. Пусть послужит грозным предостережением тем, кто и поныне считает братоубийство законным способом решения мировых вопросов, возмездие окаянному Святополку, совершившееся по молитве к Богу и к страстотерпцам (ибо искупление греха не означает, что в свое время не придет и возмездие нераскаянному братоубийце).

"Ярослав стал на месте, где убили Бориса, — продолжает летописец, — и воздев руки к небу, сказал:

"Кровь брата моего вопиет к Тебе, Владыка! Отомсти за кровь праведника этого, подобно тому, как отомстил Ты за кровь Авеля, осудив Каина на стенание и содрогание: так поступи и с этим".

Взмолился и сказал:

"Братья мои! Хоть вы телом отошли отсюда, но молитвою помогите мне против врага этого — убийцы и гордеца".

...К вечеру же одолел Ярослав, а Святополк бежал. И во время бегства напал на него бес, и расслабели суставы его, он не мог сидеть на коне, и несли его на носилках. Он же говорил: "Бегите бегом со мной, гонятся за нами". Отроки же его посылали посмотреть: "Не гонится ли кто за нами?" И не было никого, кто бы гнался по следам их, и продолжали бежать с ним. Он же в бессилии лежал и, привставая, говорил: "Вон гонятся, ой, гонятся, бегите"...

Это Бог явил в поучение князьям русским, — свидетельствует преподобный Нестор, — что, если они еще раз совершат такое же братоубийство, зная об этом конце Святополка, они ту же казнь примут, даже еще большую той, потому что совершат такое злое убийство, уже зная об этом.."

И как будто к нам, пожинающим горькие плоды нового ига, проистекшего из новой русской междоусобицы, обращена проповедь святого летописца:

"Да никто не дерзнет говорить, что ненавидимы мы Богом! Пусть этого не будет! Ибо кого так любит Бог, как нас возлюбил Он? Кого так почтил Он, как нас прославил и превознес? Никого! Потому именно гнев Свой воздвиг на нас, что больше всех почтены бывше, мы худшие всех совершили грехи. Ибо больше всех просвещены бывше, зная волю Владычную и, презрев ее и красоту, горше других наказаны".

26 июля (8 августа) 1918 года Патриарх Тихон обратился ко "всем верным чадам Православной Российской Церкви" с призывом к всенародному покаянию в грехах в наступавшие дни Св. Успенского поста:

"Возлюбленные о Господе братия и чада!

Долг архипастырской любви, объемлющей болезни и скорби всего православного народа русского, повелевает Нам снова обратить к вам Наше отеческое слово.

Вместе с вами Мы страждем сердцем при виде непрекращающихся бедствий в Нашем Отечестве; вместе с вами молим Господа о том, чтобы Он укротил Свой гнев, доныне поядающий землю нашу.

Еще продолжается на Руси эта страшная и томительная ночь, и не видно в ней радостного рассвета. Изнемогает Наша Родина в тяжких муках, и нет врача, исцеляющего ее.

Где же причина этой длительной болезни, повергающей одних в уныние, других в отчаяние?

Вопросите вашу православную совесть, и в ней найдете ответ на этот мучительный вопрос.

Грех, тяготеющий над нами, — скажет она вам, — вот сокровенный корень нашей болезни, вот источник всех наших бед и злоключений.

Грех растлил нашу землю, расслабил духовную и телесную мощь русских людей. Грех сделал то, что Господь, по слову пророка, отнял у нас и посох и трость и всякое подкрепление хлебом, храброго вождя и воина, судью и пророка, и прозорливого и старца (Ис. III, 1-3).

Грех помрачил наш народный разум и вот мы ощупью ходим во тьме, без света, и шатаемся, как пьяные (Иов. XII, 25).

Грех разжег повсюду пламень страстей, вражду и злобу, и брат восстал на брата, тюрьмы наполнились узниками, земля упивается неповинной кровью, проливаемою братскою рукою, оскверняется насилием, грабежами, блудом и всякою нечистотою.

Из того же ядовитого источника греха вышел великий соблазн чувственных земных благ, которыми и прельстился наш народ, забыв о едином на потребу.

Мы не отвергли этого искушения, как отверг его Христос Спаситель в пустыне. Мы захотели создать рай на земле, но без Бога и Его святых заветов. Бог же поругаем не бывает. И вот мы алчем, жаждем и наготуем на земле, благословенной обильными дарами природы, и печать проклятия легла на самый народный труд и на все начинания рук наших.

Грех тяжкий, нераскаянный грех — вызвал сатану из бездны, извергающего ныне хулу на Господа и Христа Его и воздвигающего открытое гонение на Церковь.

О, кто даст очам нашим источники слез, чтобы оплакать все бедствия, порожденные нашими всенародными грехами и беззакониями, — помрачение славы и красоты нашего Отечества, обнищание земли, оскудение духа, разорение градов, поругание храмов и святынь и все это потрясающее самоистребление великого народа, которое сделало его ужасом и позором для всего мира.

Где же ты, некогда могучий и державный русский православный народ? Неужели ты совсем изжил свою силу? Как исполин, ты великодушный и радостный совершал свой великий, указанный тебе свыше путь, благовествуя всем мир, любовь и правду.

И вот, ныне ты лежишь, поверженный в прах, попираемый твоими врагами, сгорая в пламени греха, страстей и братоубийственной злобы.

Неужели ты не возродишься духовно и не восстанешь снова в силе и славе своей?

Неужели Господь навсегда закрыл для тебя источники жизни, погасил твои творческие силы, чтобы посечь тебя, как бесплодную смоковницу?

О, да не будет сего. Одна мысль об этом повергает Нас в трепет.

Плачьте же, дорогие братья и чада, оставшиеся верными Церкви и Родине, плачьте о великих грехах вашего Отечества, пока оно не погибло до конца. Плачьте о себе самих и о тех, кто по ожесточению сердца не имеет благодати слез. Богатые и бедные, ученые и простецы, старцы и юноши, девы и младенцы, соединитесь все вместе, облекитесь, подобно ниневитянам, во вретище и умоляйте милосердие Божие о помиловании и спасении России.

...Когда услышите печальный звон церковных колоколов, знайте, что настало время покаяния. Отложите тогда житейские заботы и попечения и спешите в Божий храмы, чтобы восплакать перед Господом о грехах своих, чтобы восскорбеть печалью вашею перед лицом нашей Заступницы Усердной и всем сонмом великих угодников Божиих.

Пусть каждый из вас попытается очистить свою совесть перед духовным отцом и укрепиться приобщением Животворящего Тела и Крови Христовых. Да омоется вся Русская земля, как живительной росой, слезами покаяния и да процветает снова плодами духа.

Господи Человеколюбче! Приими очистительную жертву кающихся пред Тобою людей Твоих, отыми от нас дух малодушия и уныния и духом владычним, духом силы и крепости утверди нас.

Воссияй в сердцах наших свет Твоего Разума и посети виноград сей и соверши и, его же насади десница Твоя. Аминь".

Мы верим, что Русская Церковь, а с ней — Россия, а с Россией, быть может, и мир — спасены подвигом Бориса и Глеба, тысячекратно (если не миллионнократно!) повторенным новыми страстотерпцами Русской земли. В них — свидетельство, что мир стоит любовью, а не насилием; правдой, а не ложью; что по-прежнему Крест — хранитель Вселенной; что дело Христово не умерло на земле. И с новой силой звучат для нас слова древнего исповедника: "Мученики — семя Церкви".

Мы, нынешние дети Русской Церкви, — та земля, в которой должно прорасти это новое семя. Не будем же сухой землей. Живое церковное предание донесло до нас весть о том, что они, совершая свой духовный подвиг, думали и о нас, о своих духовных наследниках, они, которые "испытали поругания и побои, а также узы и темницы; были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке; умирали от меча; скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления. Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли. И все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигли совершенства". (К Евреям, XI, 36-40).

5/18 апреля 1918 г. Собор издал определение "О мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную Церковь", первые 9 пунктов которого посвящены подготовительным мерам к церковному прославлению мучеников:

"1. Установить возношение в храмах за Богослужением особых прошений о гонимых ныне за Православную Веру и Церковь и о скончавших жизнь свою исповедниках и мучениках.

2. Совершить торжественные моления: а) поминальное об упокоении со святыми усопших и б) благодарственное о спасении оставшихся в живых.

Примечание (в тексте Определения — Л. Р.). Таковые моления совершены соборным служением: заупокойное в храме Духовной Семинарии 31 марта и молебное в Храме Христа Спасителя 1 апреля.

3. Установить во всей России ежегодное молитвенное поминовение в день 25 января (ст. стиля) — (день убийства митр. Владимира — Л. Р.), или в следующий за сим воскресный день (вечером) всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников.

4. Устроить в понедельник второй седмицы по Пасхе во всех приходах, где были скончавшие жизнь свою за Веру и Церковь исповедники и мученики, крестные ходы к местам их погребения, где совершить торжественные панихиды с прославлением в слове священной их памяти.

5. Преподать благословение от Священного Собора всем исповедникам.

6. Обратиться к Святейшему Патриарху с просьбой о выдаче благословенных патриарших грамот пострадавшим за Веру и Церковь.

7. Напечатать и раздать Членам Священного Собора к их отъезду из Москвы краткое сообщение о пострадавших в нынешние дни гонений за Православную Веру и Церковь для распространения среди православного народа.

8. Просить Святейшего Патриарха, чтобы в случаях ареста гонимых за Веру и Церковь и впредь, согласно уже применяемому ныне порядку, Его Святейшеством были делаемы непосредственные сношения с местными властями об освобождении арестованных и одновременно о сделанных сношениях были извещаемы местные епархиальные архиереи.

9. Поручить Высшему Церковному Управлению собирать сведения и оповещать православное население посредством печатных изданий и живого слова о всех случаях гонения на Церковь и насилия над исповедниками Православной Веры".

Это постановление Священного Собора Православной Российской Церкви, выражающее требование христианской совести и никем не отмененное (да и нет в Русской Церкви такой власти, которая имела бы духовное право это постановление отменить), остается в составе действующего права для нас — членов Русской Церкви во всех ее частях, признающих свою преемственную связь с Поместным Собором 1917-18 гг., и неисполнение нами этого постановления или наше недостаточное усердие к его исполнению должно восприниматься как церковный и личный грех.

Молитвенное поминовение исповедников, прославление в проповедях с амвона их священной памяти, ходатайство перед гражданскими властями о пересмотре их судебных дел (если таковые были), снятие с них несправедливых и позорящих обвинений, собирание и публикация сведений об их жизни и смерти — все эти действия, являющиеся нашим несомненным долгом, могут быть лишь подготовительными к тому великому акту, в неизбежное свершение которого мы непреклонно верим, — к общецерковной канонизации великого сонма новых русских святых.

На пути к этому акту, без которого, по нашему глубокому убеждению, никогда не произойдет подлинного возрождения Русской Церкви, лежат немалые трудности.

Прежде всего, трудно для постижения само духовное содержание подвига новых святых во всем его смиренном величии. В частности, относительная неудача той попытки прославления новых мучеников российских, которую предприняла Синодальная Русская Церковь за рубежом (т. н. "Карловацкая"), столь много сделавшая для увековечивания их памяти, но попытавшаяся опознать в их подвиге лишь один из уже явленных во Вселенской Церкви типов святости, побуждает нас призвать соборный разум всей Русской Церкви к углублению в те вдохновенные прозрения Патриарха и Собора, которые приоткрывают для нас завесу над новыми тайнами церковности, над истинным смыслом подвига новых святых.

Другая, не меньшая, трудность состоит в том, что усилиями гонителей имена и судьбы огромного большинства новых подвижников остались в полной неизвестности. Беспрецедентности подвига соответствует беспрецедентная изощренность зла. Наученные опытом римских гонений, новые Диоклетианы сделали все возможное, чтобы, совершая расправу тайно, "массовидно" и по ложным обвинениям, не дать возможности Церкви прославить новых мучеников.

Верим твердо — Бог поругаем не бывает.

Согласно церковной традиции, подтвержденной постановлением Поместного Собора 1917-18 г. г., для канонизации святого необходимо посмертное его прославление Самим Богом, чудесами и знамениями указывающим Церкви своего избранника. Церковью многократно и твердо установлено, что в этом случае ожидание и принятие чудес и знамений от Бога не есть духовное любодеяние, но есть акт веры и смирения.

Мы считаем поэтому вполне уместным поднять вопрос об общецерковном молитвенном обращении к Богу со смиренным прошением во имя Искупителя нашего, Агнца Божия Иисуса Христа, о прославлении новых святых — "их же имена Ты, Господи, веси" — тем способом, который лишь Самому Богу известен. Мы должны быть готовы и к тому, что новый тип святости может быть по-новому и засвидетельствован Богом.

Пусть послужит нам к утешению и надежде то откровение, которое Иисус Христос дал своему возлюбленному ученику:

"После сего взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов, и языков, стояло перед престолом и перед Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих... И начав речь, один из старцев спросил меня: сии облеченные в белые одежды кто, и откуда пришли? Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца. За это они пребывают ныне перед престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его, и Сидящий на престоле будет обитать в них. Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной: ибо Агнец, Который среди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод; и отрет Бог всякую слезу с очей их" (Откр. 7, 10-17).

Пусть же ныне явит и нам имена и лики тех, "которые пришли от великой скорби, которые омыли одежды и убелили одежды свои Кровию Агнца..."