Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Митрополит Трифон (Туркестанов)

ПРОПОВЕДИ И МОЛИТВЫ

К оглавлению

Номер страницы после текста на этой странице.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ (1914-1934)

Работа над этой, заключительной частью жизнеописания Владыки весьма затянулась. Если раньше мы имели в своем распоряжении большое количество печатных материалов, содержащих как проповеди и высказывания Владыки, так и описание некоторых моментов его жизненного пути, то теперь приходилось использовать в основном устные рассказы немногих оставшихся в живых его духовных детей; о пребывании Владыки на фронте во время первой мировой войны можно было судить лишь по его дневниковым записям. Большинство этих записей сделано карандашом и настолько неразборчиво, что во многих случаях удавалось расшифровать лишь отдельные фразы или куски фраз. Дневник, относящийся к румынскому фронту, не сохранился. Кроме дневниковых записей имеется несколько кратких газетных сообщений и стихи, посвященные Владыке его фронтовыми товарищами. На фронте Владыка был два раза: в 1914— 1915 годах (на польском и на румынском фронтах). Вот что мы узнали из газет о его служении:

«Добрый пастырь

Второй викарий Московской митрополии, бывший ректор Московской Духовной семинарии епископ Трифон Дмитровский (в миру — князь Туркестанов) самоотверженно работает на передовых позициях в качестве полкового священника.

132

Государь Император по всеподданнейшему докладу обер-прокурора Св. Синода 26 февраля сего года Всемилостивейше соизволил на пожалование за отличие во время военных действий исполняющего должность полкового священника 163-го пехотного Миргородского полка, исполняющего обязанности благочинного 42-й пехотной дивизии, епископа Дмитровского Трифона, викария Московской епархии, панагией на Георгиевской ленте из кабинета Его Императорского Величества».

Иерей Виктор (Колумбский) посвятил Его Преосвященству Преосвященному епископу Трифону

стихи:

Я видел дивную картину: Смиренный русский архиерей Вел в бой родимую дружину, За Русь страдать готовый с ней. Пешком шел старец быстро-быстро В одежде странника с мольбой, В уме и сердце он свободно Скрывал высокий жребий свой. Я видел, в храмах он молился, Лилась рекою речь его, Народ вокруг него толпился, Сковало всех любви звено. Как вдохновенно, умиленно Он поучал тогда всех нас, Был потрясен дух, и невольно Слеза катилася из глаз. И, закаленные в боях, Вожди и воины рыдали. Надежду, веру и любовь Они в них укрепляли, И с окрыленною душою Шли в бой и подвиг совершали За веру, Русь... Геройски души полагали.

25 ноября 1914 г. 42-я артбригада.

133

Точная дата первого отъезда Владыки на фронт неизвестна. Но, судя по дневниковым записям, можно установить, что он прибыл на фронт между 1 и 14 сентября 1914 года.

Фронтовой дневник Владыки Трифона представляет собой интереснейший документ, ценный не только в биографическом, но и в историческом отношении как характеризующий настроение в русской армии, а также положение на фронте в конце 1914 — начале 1915 годов.

Правда, отрывочность и немногословность записей не дает подробной, законченной картины того периода, это, скорее, ряд набросков, отдельных сцен или штрихов, по которым все же можно составить довольно яркое представление о том, что происходило вокруг. С одной стороны, Владыку с полным правом можно считать участником описываемых событий, поскольку он жил в той же обстановке, что и окружающие его военные, переносил те же невзгоды фронтовой жизни, временами попадая в положение, мало чем отличавшееся от положения простого солдата. Но, с другой стороны, нельзя забывать, что он был духовным лицом, монахом по призванию, которого не коснулась общая нравственная распущенность (пьянство, мародерство, грубость и т. п.), обычно появляющаяся у фронтовиков перед лицом постоянной угрозы смерти, и это позволяло ему делать свои заметки как бы со стороны, выступая в роли объективного наблюдателя.

Владыка находился в лучших условиях по сравнению с другими (дальше от линии огня, ночлег преимущественно в домах священников или в гостиницах), но из некоторых записей мы увидим, что он не раз добровольно отказывался от этих преимуществ (совершил пешком переход в 200 верст, когда можно было ехать). Кроме того, ему трудно было переносить некоторые вещи, которые для других в этой обстановке казались обычными (например, площадная ругань сол-

134

дат, грубость хозяев, у которых он останавливался). Кроме того, у него была возможность под предлогом плохого состояния здоровья покинуть фронт, а другие такой возможности не имели. Все это увеличивало значение его подвига.

В той же книжке, где начинается дневник, имеется следующая запись на французском языке:

«Мои вопросы.

1. Можно ли надеяться, что после лечения у меня восстановится чистота и сила моего голоса, чтобы я мог читать, петь и говорить свободно и в течение довольно долгого времени, не уставая?..

2. В каком состоянии после лечения останется моя носоглотка?

3. Будет ли продолжаться лечение еще некоторое время?

4. Могу ли я немедленно побле моего теперешнего лечения вернуться в Москву, или для моего здоровья более благоприятно побыть некоторое время на Юге Европы?

5. Что делать, если кровь будет течь?

6. Я очень подозрителен, как нервный человек, в отношении своего здоровья, и у меня всегда мучительный страх заболеть какой-нибудь заразной болезнью, а заразиться неудивительно, когда работают, как в Лозанне, без необходимых предосторожностей. Можете ли вы уверить меня, что эта рана не подозрительна?»

Далее идут вопросы о лекарствах. Видимо, это предполагаемые вопросы врачу во время его лечения за границей. Однако болезнь не помешала ему добровольно отправиться на фронт.

Судя по дневниковым записям Владыки, состояние нашей армии было далеко не блестящее. Первое, что бросается в глаза, это какая-то общая бестолковость, путаница и неразбериха. Полк останавливается в каком-нибудь городе или селении. Люди спешат кое-как пристроиться, хлопоты, беготня, живут там

135

иногда несколько дней. Нередко приходится слышать о случаях кражи и мародерства. Туманные и противоречивые сообщения о передвижении наших войск и войск противника. Вдруг приказ выступить, и скопление людей, лошадей, повозок приходит в движение, поспешно, кое-как укладываются и с руганью, криком, а иногда и с мордобоем трогаются в путь, смутно представляя, куда и зачем.

Население тех мест, где проходит фронт, тоже являет жалкое зрелище. Люди напуганы, пытаются прятать вещи, оставшиеся от грабежей русских и австрийцев. Среди общей бедности и разрухи мелькают иногда роскошные дворцы каких-то польских аристократов, костелы с ксендзами и скорбные женщины со слезами, возносящие молитвы о своих близких. Записи Владыки очень кратки. О духовной жизни говорится предельно мало, больше о материальных трудностях. Многое приходится домысливать, довообра-жать. Но постоянная молитва, постоянное обращение к Богу как-то сами собой разумеются. Служатся обедни, всенощные, молебны, панихиды. Иногда среди самых прозаических слов: «Встал в 8'/2 часов, пил кофе», — прорываются слова молитвы, идущей из глубины души. Молится сам Владыка, молятся вокруг него офицеры, солдаты, простой народ. Это видно из лаконичных заметок: «Сегодня было много солдат».

Именно молитва сплачивает людей в такое время. Она помогает сохранить человеческий облик и не дает полностью превратиться в ожесточенных эгоистов. Но предоставим слово самому Владыке. Мы приведем без комментариев отрывки из дневника, которые показались нам наиболее интересными. Они относятся к периоду с 14 сентября и до конца 1914 года.

«14. Служба в штабе корпуса.

17. Отъезд и ночевка в штабе дивизии.

18 и 19. Путешествие...

20, суббота. Поход в Чудовицу, утром рано. Один

136

наш полк, чай в хате благодаря любезности доктора и Парфенова*.

21 Остановка в Альбигове у ксендза (очень хороший дом).

Утром 22. Осмотр костела: прекрасный, поют после службы бабы, ксендз молодой, красивый, любезный. Едем в 11.30 утра в С. Приехал в 2 часа дня. Купил лошадь пристяжную.

24, среда. Ночевал в С. Неизвестно, когда выступаем. Командир уехал в штаб дивизии (г. Ланцут).

Начинает тяготить неопределенность, особенно невозможность совершать богослужение. Думаю отслужить дома в субботу всенощную преподобному Сергию. Изба, где я поместился, довольно чистая, выбеленная известью, много картин духовного содержания, особенно Матка Божия. Хозяева — крестьяне-поляки, довольно любезные. Положение их тяжелое, отовсюду грабят солдаты, сначала австрийцы, а потом русские. Служил у себя в комнате всенощную преподобному Сергию. Присутствовала жена хозяина и ее семейство (поляки).

25, четверг. Служил обедню утром рано. Выступаем. Австрийцы недалеко, скоро сражение. Господи, помоги!

Остановились в экономии графов Потоцких. В деревне Вислока, около реки Вислока, неожиданно приказ выступать. Отступаем. Ночь. Отвратительная дорога. Неизвестно, куда идем. Похоже на бегство. Настроение тяжелое. Дошли до какого-то костела. Разбудили ксендза. У него ночевали все вместе: доктора наши, один раненый, и солдаты, и больные дизентерией.

26, пятница. Рано тронулись до дер. Д. — поспешное отступление. Отдыхаем-2 часа (...)• Всю ночь

' В дальнейшем фамилии и названия населенных пунктов, которые нам не удалось разобрать, будут обозначены инициалами. — Сост.

137

поход (...)• Холод ужасный. Оказалось, что пришлось остаться до 2'/2 часа дня (...)• Сильные боли в желудке. Почти не обедал. Тронулись опять в путь. Приехали в 4'/2 часа в деревню Розбуш, недалеко от Ярославля (Ярослава. — Ред.): крохотная, очень бедная изба, но гостеприимные и очень ласковые русины-крестьяне. Старуха, вероятно бабушка, мало того что поцеловала мне обе руки (это их обычай), но даже взяла мое лицо обеими руками и, что-то жалостно приговаривая вроде: ах ты поп, старый, да дурной, — и прочие нелестные для меня эпитеты, — прижала к груди: ощущение не из приятных. Местные дети очень ласковые. Не знаю — придется ли ночевать?! Хотя готовились к ночлегу, но очень может быть, потревожат. Отступление идет поспешное, австрийцы близко. Не знаю, какая причина отступления, но полагаю (...) — желание дать сражение в Ярославе, где укрепился неприятель. Жалко население: наши хозяева (русины) жаловались: всё солдаты, солдаты... всё забрали: корову, сено, кур, масло; а теперь придут австрийцы и спалят дом; где будем жить тогда? Зима, холод, дети малые, муж умер. Собрал детей, дал по прянику, поцеловали руку. Ложусь отдыхать. В 10 часов вечера проснулся, почти не спал от геморроя и блох. В окошко постоянно стучались солдаты разных полков, ища ночлега. В 4 часа разбудили: едем. Простился с гостеприимной хозяйкой, дал один рубль.

27 сентября, суббота. Путь был невероятно трудный. Трудно себе вообразить эту картину. Ночь, темнота, глубокая, по колено, грязь, дорога совершенно разбитая, тяжелой артиллерией и обозами. По ней тянутся, иногда в два или три ряда, длиннейшие обозы со всеми прочими вещами, измученные, исхудалые лошади еле тянут, постоянно останавливаются, везде крики: сукины дети, мерзавцы и пр.; вопли помогающих; везде лошади: но-но, родная, цоб-цобе; матерная ругань, перебранка: «Держи вправо, дай проехать...». Моросит мелкий холодный дождик...

138

Остановились в Ярославе, где пили чай в цукерне. Прекрасный живописный городок.

Прождали 10 часов в поле, под вечер поехали к Ярославу и недалеко от города в доме, занимаемом одним фельдфебелем, пили чай с сардинками и с домашними кренделями. Милый и очень храбрый воин, наш хозяин, носит медаль на Георгиевской ленте за храбрость и крест Георгиевский.

А. И. П. поехал узнавать в город, где же нам, наконец, остановиться на ночлег. А я остался его ждать у фельдфебеля. Уже вечером в 8 часов узнал, что бой начался, первые удары выдерживает наш Миргородский полк. Есть раненые. Спать не пришлось.

28. Спали 1 час (с 5 до 6 утра) в холерной избе, поехали дальше рано утром.

29. В деревне С. остановились в избе, где двое сыновей получают высшее образование, один юрист, другой богослов (в сутане, готовится в священники). Неприятно мне было, что он арестован. Очень порядочные люди.

30 сентября. Переехали к церкви. Служил торжественную всенощную с участием двух священников Н-ского полка и артиллерии. Кошубский — храбрец. Все было освещено, много народу, хор из солдат под управлением главного врача.

1 октября. Обедал. Проповедь. Раздавал крестики. Выстрелы. Церковь пробита. Разрыв шрапнели в нескольких шагах. Опасность. Ушли из дома священника.

2 октября. Ездил в штаб. Слухи о наступлении австрийцев. Вернулся ночью. Сведения: это отступление имело причиной лишь опасение перевода каких-то шести корпусов австрийских. Командир думает, что это вздор. Вероятно, противник взял три дороги в Перемышль, потом отступление, 3/4 батальона убито.

3 октября. Опять переезжаем. Страшная стрельба. Что-то готовится. Переходим в дер. Моковиску.

139

Переехали в половину у погорельцев, хозяина зовут Иван Хомыга.

4 октября, суббота. Проснулся в 2 часа. Ожесточенный бой. Австрийцы прорвались через реку Сан. Н-ский полк прозевал и за это наказан: много убитых и очень много раненых. У нас тоже есть раненые и один убитый, которого отпевал в поле. На смену островцам идет сегодня наш полк: служил всенощную в униатском храме, много было народу, исповедовал многих солдат и нескольких офицеров. Очень тронул один полковник (Галицкого полка): плакал во время исповеди.

Говорил речь о спасительном значении псалма «Живый в помощи Вышняго...».

5 октября. Служил обедню и молебен при участии священников Островского полка, Луч...кого полка и артиллерийской бригады: последний говорил речь в стихах. Много народу приобщалось. Вернулся домой и причащал старуху-хозяйку, разбитую параличом. Вся семья усердно молилась на коленях. В 2'/2 часа ушел в церковь, служил молебен с водосвятием. Прошел слух об отступлении австрийцев.

6 октября. Слава Богу, ночью отступили. Идет последняя переброска. Погода чудная, летняя. Настроение духа тоже изменилось: все ободрились — и пора. Трудно представить себе, какое подавленное было состояние духа у всех, начиная с офицера и кончая солдатом, какие нелепые сплетни о подкупах (!): австрийс-, кие генералы ходили в некоторой части в войска. А сколько было жертв, и командир Островского полка убит. Много взято в плен. Третье — дневнешняя и вчерашняя артиллерийская перестрелка — какой-то ад кромешный. Думаем переехать опять в Су...во. 7 часов вечера. Вернулся из Су...во старший врач, говорит, что (...) обстрел деревни идет вовсю, на его глазах убит солдат и 6 лошадей, сам он спрятался за церковь и тем избежал, может быть, смерти. Трогательно умирала лошадь, зашаталась, упала, потом поднялась на задние

140

ноги и застонала как человек, потом опять поднялась, пошла к лошадям, упала на бок и захрипела.

7 октября, вторник. Перестрелка опять продолжалась с той же силой. Враг как будто отступает, но это не то почти бегство, к которому привыкло войско, нет, если он и отступает, то по всем правилам искусства, очевидно, у него артиллерия, а может быть, и командиры — немцы.

8 октября, среда. Утром был у командира полка. Бой продолжается. Успеха особенного пока нет. Понемногу переправляются на другой берег Сана. Когда же это кончится?

9 октября, четверг. Побранился с солдатом-артиллеристом, забирающим скот, из-за коровы, будто бы забранной у бедной женщины. Гулял, заходил в хижины, встретил солдата, спасающегося, должно быть, от позиций. Сегодня переправа в Су...во. На душе тяжело. У нас никаких перемен. Неприятель держится твердо.

10 октября, пятница. Появились холерные признаки. Отпевал холерного в поле. Переехал в Су...во в избу. Предполагается атака.

// октября, суббота. Атаку отложили, и напрасно, так как, по разведкам одного молодого офицера, два батальона австрийцев спали крепким сном. Вообще положение по-прежнему неопределенное; ходят слухи, что дивизия обходит врага с тыла; но правда ли это? Когда все кончится — неизвестно. По-видимому, вопреки всем предположениям враг, заняв выгодные позиции, держится крепко. Я перехожу на квартиру к церкви и думаю служить всенощную, а завтра обедню — в 6'/2 часа вечера. Переехал — и сам не рад, несмотря на чистоту и убранство, комнату шрапнелями закидали. Все-таки служил всенощную. Устал страшно. Бросаюсь на постель.

12 октября. 12 часов дня. Ночью перебралась наша тяжелая артиллерия и так стучала, что комната трещала от ударов. Желудок продолжает болеть.

141

Служил сегодня обедню. Народу собралось порядочно. Говорил проповедь. Вспомним, что сегодня крестный ход в Москве по случаю изгнания французов.

Евангелие о воскрешении сына вдовы Наинской.

(...) Раздавал памятки. Объяснял псалом 90-й. После обедни народ пел свои духовные псалмы. Пока тихо. Новостей никаких нет... *?

13 октября, понедельник. Вчера служил вечерню и молебен с акафистом Сладчайшему Иисусу. Пели очень хорошо... Прекрасные у них напевы. Народу собралось « очень много. Бойкая племянница нашей хозяйки, которая была господней, то есть экономкой соседних богатых помещиков, — тип русинки очень набожной (всегда с молитвенником), но очень веселой, разбитной; работает на немецких фабриках. Разумеется, кучер Захар не ударил лицом в грязь и разошелся вовсю. Хохот слышался весь вечер (тип для повести).

Ночь была адская, не заснул ни на одну минуту: пальба, канонада, пулеметы; казалось, ад разверзся! Какие результаты, пока еще неизвестно! Иду в церковь давать молитву, а затем в поле отпевать убитого солдата.

После обеда поехал в штаб корпуса в деревню За-палово. Там видел 600 пленных австрийцев с несколькими офицерами; старший лет 40 — чех, нервно воз- * бужден, губы дрожат: «Семь дней не ели — я и мои люди. Русские неожиданно напали с правового фланга, не было сил удержаться». Г. объясняет нашу долговременную и пока неудачную осаду Ярое- • лава тем, что австрийцы здесь соединили лучшие свои силы, сообразив, что русские отступили по своей слабости, они (австрийцы) не послали своих войск в подкрепление германцам, а поэтому у русских на северном фронте победы, но зато все австрийские силы остались у нас, и мы на себя притянули всю тяжесть войны. Генерал думает, что больше недели это не продолжится и мы победим. Ви-

142

новником проекта отступления считают Драгомиро-ва (?): второй Седан нас ждет.

14 октября, вторник. 10 часов утра. Полк наш получил дневку, и мы уходим отдыхать в дер. Боб-ровку, за 6 верст. Давно пора! Люди утомились, обессилели, обовшивели. Всю ночь опять продолжалась канонада, почти не спал. Собираю вещи. 9 часов вечера. Я остался в Су...ве в избе вдовы. Служил вечером всенощную в Бобровке в походном храме, который поставил в униатском костеле. Много было солдат, исповедовал. Конец всенощной служил на улице, где было очень много солдат, не попавших в церковь за теснотою. Церковь очень бедная.

15 октября, среда. Служил обедню, а затем передал привет от Великого князя Миргородскому полку. Знакомился с полком.

16 октября, четверг. Поехал служить обедню в Бобровку. Передал там антиминс иеромонаху госпиталя Феодосию (из Киевской Лавры) и несколько святого мира (это уже 4-й антиминс: 2 — иеромонаху Почаевской Лавры во Львове, 1— священнику Луц-кого полка во Львове и здесь 1). Служба была очень теплая. Много солдат, был и плач.

17октября, пятница. Холера... Служил молебен и отпевал двух холерных. Переезжаем.

18 октября, суббота. Не переехали. Думаю сегодня переезжать в М. Хозяйка здесь невозможная, кричит, что от нас ей (...) «зимно с детьми». Пришел вчера маленький, 6-летний мальчик, весь оборванный, сирота, отец умер, мать в Германии. Вечером много все пьют. (Мальчик) по имени Казя (Казимир), оставил ночевать на печке. Переехал к врачам в то же С.

19, воскресенье. Служил обедню в М. Много народу. Вечером беседовал с врачами. Очень симпатичный врач Острожского полка, Добровольский. Лесюков, подпоручик, взял 500 австрийцев в плен.

143

20, понедельник. Ничего интересного. По-прежнему сидим в С. Была атака, но неудачно для нас. Убит храбрый подпрапорщик. Крайне неприятно, что множество симуляций ран.

21, вторник. Еду в штаб корпуса служить на Казанскую. Служил всенощную. Храм беден, но опрятен. Жалкое впечатление производил священник униатский. Очевидно, напуган войной. Я его обласкал. Кажется, скоро австрийцы отступают. Бой был сегодня вовсю.

22, среда. Ночевал у командира. Иду служить обедню. Служил при громадном количестве солдат и народу. Раздавал крестики. После обедни и молебна на открытом воздухе униатский священник (ничтоже сумняшеся) служит обедню на том же престоле. Началась страшная пальба: австрийцы напрягают все силы, чтобы приостановить 5-ю дивизию. Что-то будет? Положение тяжелое ввиду малочисленности наших войск. Теперь решительный момент. Между прочим, рассказывал один наш подпоручик: несколько наших солдат взяли в плен спящих 20 австрийских солдат возрастом не старше 18 или 17 лет. «В таких-то и стрелять-то грех, ваше благородие», — докладывал' солдат, и сам-то не старше 21 года.

Служба униатская — не то греческая, не то католическая. Поют все хорошо и твердо. Звонков не было, проскомидия очень сокращенная: кусочек просфоры и 2 частицы, немного было вина в чаше. Униатские напевы красивы, напоминают народные песни. Возвращение домой ночью: чудесная ночь, луна и... зарево пожаров, гром пушек.

25, четверг. Ночью австрийцы отступили. Слава Богу. Перешли в Ветлин. Прекрасный храм. Служил всенощную. Народу множество (...). Общее пение. Руководила молодая баба с приятным голосом. Народ был в восторге. Изголодались духовно. Село все обстреляно. Колокольня сожжена. Плакали все от умиления. Храм великолепный, очень похож на

144

православный. Австрийцы деятельно преследуются, взято 66 орудий. Ночевали в доме священника.

24, пятница. Едем через Ярослав в дер. Павла-сюк или Павлошев. Радостно опять возвращаться туда, откуда отступали. Теперь 8 часов утра.

Дорогу до Павлошева шел пешком. Тяжелая картина, трупы солдат австрийцев и лошадей, снаряды, окопы, сожженные дома, укрепления и пр. В дер. Павлошев мы прибыли в 1 час дня. Остановились там же, где и раньше: маленький каменный дом, хозяева — поляки-католики.

25, суббота. 8 часов утра. Сейчас получено известие, что полк делает дневку (...). В три часа получили приказ двинуться за 7 верст в дер. Рожненицу. Шел пешком с капитаном С. Остановились у управляющего. Хорошая обстановка, но хозяева (молодые поляки) совершенно обобраны нашими казаками.

26, воскресенье. Утром неприятное пробуждение. Оказалось, что один из наших людей украл белье у хозяйки. Завтрак был с грамофоном австрийским, взятым из окон, и в присутствии хозяек-барышень. Вечером ходил к С. Беседовал с капитаном К. Чудо: не был ранен, находясь под дождем пуль, идя по полю утром в 10 часов, медленно (...).

28, вторник. В 11 часов утра ходил в Пельнятичи в 5 верстах, служил всенощную. Храм, хотя униатский, но похож на католический. Остановился в доме священника, который уведен в плен. Жена его — забитое существо.

29, среда. Служил обедню и панихиду по павшим воинам. Народонаселения почти не было, оно очень ополячено. Сегодня в 6 часов вечера служил всенощную с артиллерийским священником. Много было солдат и офицеров. Завтра выступаем куда-то.

30, четверг. 8 часов утра. Уходим в Хуциско-Нерадовския. Путешествие невозможное. 25 верст шли до 7 вечера. Дорога ужасная. Остановился в маленькой хате. Хозяева, муж и жена, — добро-

145

душные люди. Завалился спать на их постели, так как полк застрял.

31, пятница. Телегу сломали. Кое-как устроил постель. Выпил коньяку, для того чтобы согреться. Половину дороги ведь шел пешком, вспотел, затем сел в коляску, страшно продуло, опять слез и по страшной грязи, по канавам, наполненным водой (...), пробирался за солдатами: вздумал было перейти дорогу на одном месте: чуть-чуть не наехал артиллерист с пушкой, а то погиб бы бесславной смертью, на артиллериста налетел офицер, исколотил его, но от этого не легче: упал в канаву и весь выпачкался. Хозяин маленький, хворенький, хотя молодой, а потому и не взят в солдаты. По дороге удостоился «комплимента» тоже от артиллериста: вот (...) жидовский поп ползет.

Едем в Бахурин (...). Видны горы, леса, большой гарнизон.

/ ноября, суббота. Идем в Неселое, в 20 верстах отсюда. Погода дивная, морозная, виды горные очаровательные. Шел все пешком. Остановился у ксендза.

Пан протощ (настоятель. — Ред.) (...) уехал. Остался молодой викарий. По дороге эпизод с мальчиком: шел пешком, набрели на хату, там нашли мальчика, очень жалкого, который оказался шпионом австрийцев.

2 ноября, воскресенье. Встал в 8 часов, пошел к обедне в католический храм: полуосвещен, играет орган, поет один голос, молодой ксендз вроде аббата Мюре. Вернулся из костела; по дороге солдат, вероятно, социал-демократ: «...Прежде на войну ходили, а теперь кто ходит, а кто ездит», — и долго распространялся насчет духовенства.

Пошел пешком по дороге, корова чуть не столкнула в ров, а солдат, здоровенный, румяный, черный, развалился на телеге и хохочет во все горло. Остановился в великолепном коттедже, принадлежащем англичанину, село богатое, называется Венглув-

146

ка (...), проезжали села, где вырабатывается шерсть, тоже богатые. Что за великолепная здесь природа: горы, деревни, хаты, покрытые зеленым дерном, зеленый плющ, все стены в елочках. Служил всенощную по желанию, раздавал крестики и образки народу и Георгиевским кавалерам. Народ пел. Женщины, разукрашенные по случаю воскресенья и нарумяненные, особенно одна, стоявшая впереди, красивая, гордая, чему-то смеявшаяся и не пожелавшая взять образка.

3 ноября, понедельник. Шесть часов утра. Идем в В. Очень тяжелый переход. Пришли в 9'/2 часа в город, маленький, зашли в ресторан, выпили чай, послушали орган. Ночевали в больнице, где католические сестры милосердия, холод в палате страшный. Спал не раздеваясь. Здесь была перепалка картечью с австрийцами: ранили и убили одного казака. Ругался со своими слугами: никуда не годятся.

4 ноября, вторник. Встал в 8 часов утра, не умывался, ибо не имею своих вещей. Осматривал город. Вернули вещи в 5 часов. Оказывается, что лошади стали, и казаки взяли австрийских из экономии. Пьянство и мародерство в городе страшное, был случай изнасилования. Отпевал убитого казака в перестрелке с австрийцами, очень близко жил у немки, в хорошем домике. Встретил пленного русина, говорит: не хотел воевать.

5 ноября, среда. Выступаем. Говорят, противник обходит с юга: прозевали разведчики (казаки), которые пьянствовали в городе вместо разведки. Прошли 1 версту и остановились в деревне Жолково, я поселился с командиром. Остаемся здесь до завтра.

6 ноября, четверг. Выступаем в 7 часов утра за 20 верст в Клечанах. Благоприятные слухи: противник оттеснен и уходит за Карпаты. Пришли в 8 часов. Переправлялись 2 раза через брод, ибо австрийцы сожгли мост. Остановились в экономии, маленькая комната и довольно уютная, хозяева, должно быть, арен-

147

даторы. В этом месте вырабатывают керосин. Огромные заводы.

7 ноября, пятница. Проснулся в 71/2часа утра. Выпал снег, настоящая зима. Сегодня предполагается праздновать канун именин трех именинников: Михаила (...) — капитана, Михаила П. Павлушенко — адъютанта и Михаила С. К. — врача. Готовился обед с музыкой, возлияниями и пр., но вместо этого после разных колебаний мы выступили в 5 часов вечера в Седличко, за 20 верст, куда и приехали в 12 ночи. После ужина стало холодно. Кучер Захарий деликатен: укутал мне ноги теплым одеялом. В экономии против костела лег спать в 21 /2 часа ночи, не раздеваясь.

8 ноября, суббота. Грустно! Праздник без службы и молитвы. Встал в 9 часов утра. (...) Выступаем в 11 часов в Турско за 15 верст. Иду пешком. Вспомнилось: вчера Захар заехал за казаком, а за ним обоз. Н. П. выпивши, его усовещали. Он же: «Какое такое ваше отношение, или, так сказать, какая ваша роля: ничего путем не расскажете, а командир ругается».

9 ноября, воскресенье. Иду пешком 25 верст до За-вады. Зима, пробираемся по горам. Устал, сел верхом, ноги и спина болят невыносимо. Остановились у графа Потоцкого, небогатого помещика. Обстановка сохранилась, видно, собиралась годами. Жалуется на казаков, на их мародерство. Вообще воинство худо себя ведет в этом отношении. Пьянство и грабежи, был даже случай вымогательства денег под угрозой пистолета, даже насилие женщин.

10 ноября, понедельник. Встал в 7 часов утра. Идем: теперь уже недалеко от Кракова. Едет солдат. «Куда ты?» — «С искренним (то есть с экстренным) донесением». Остановились в трех верстах. Близко позиции. Слышны выстрелы.

11 ноября, вторник. Изба хорошая, поэтому обтирался одеколоном. Встал в 9 часов утра. Кажется,

148

стоим. Вчера слышались выстрелы. Противник близко, но, по слухам, отходит. Много является пленных. Еще выражение: «Связь, что вы топчетесь на месте, сукины дети». Ходили на большую гору, где много убитых и раненых австрийцев. Наши обошли их, ужасно! Разбиты черепа, у одного пули во лбу сделали два правильных отверстия, у одного разворочен желудок, не предохранила его и стальная пластинка, закрывающая сердце и надетая на грудь. У некоторых заготовлены письма к родителям. В 12 часов — приказ трогаться за 25 верст в местечко Лопах, там укрепился противник. Поехали только в 4'/2 часа после долгих и нудных передвижений в темноте, среди обозов, под отчаянную ругань солдат и офицеров. Прибыли в Лопницу-Маровинку, в 19 километрах от места назначения, ибо по ошибке разведки там не усмотрели неприятеля. Спали все вповалку, где придется. Со старшим врачом нашли себе приличную хату. Заснули в 2'/2 часа ночи.

12 ноября, среда. Вчера были разноречивые слухи: кто говорит, что мы обошли неприятеля на германском фронте, а кто говорит, что неприятель нас теснит и положение серьезное. Будто мы на подкрепление против немцев послали 10-й корпус. Пленных продолжают приводить партиями. Прекрасная была ночь, лунная, горы, чудный воздух — и несметное количество войск, огнестрельных орудий, крик, шум и пр. Контраст. Ездил в дивизионный лазарет. Служил молебен о здравии с водосвятием, раздавал листки, причащал. Много раненых. Один без памяти, корчится, ловит воздух руками.

Хоронил одного убитого: умер в пути. Слышал, что германцы отступают. У нас неудача: послали кавалерию, а неприятель и не.думал отступать, поэтому много раненых.

13 ноября, четверг. Продолжается пальба. Я перебрался на другую квартиру. Обстановка очень приличная, видно, жили люди образованные, хотя небогатые.

149

Неожиданно приказали идти вперед. Ужасная ночь! Всю ночь ехали, дорога безобразная, линейка останавливается, вдали стрельба, пропускаем опять множество пленных, кажется, остановка. Приехали в 8'/,часа утра.

14 ноября, пятница. События. Приехал к командиру полка, который остановился у старшего ксещь за. Обстановка старая, но приличная... Пошли пешком с полком пять верст до В. Остановился в бедной хате. Разругал солдата за то, что просил продать что-нибудь у хозяев. Стыдно за вспыльчивость...

15 ноября, суббота. Пошли за 12 верст в Лопанов-ку. Шел пешком. Хорошее местечко. Опять эпизод с моим плащом. Шел дождь, С. послал за плащом. Солдат стал отказываться: далеко. Затем пошел и не пришел. В душе я обиделся. Видно, положение священника стало плохо. Командир говорил две речи солдатам: 1) у кого в голове не (...), а мозг, тот не станет бросать оружие по требованию неприятельского начальника; 2) кто из врагов прежде сдачи стреляет, того добивать. Остановился у ксендза. Очень хорошо, фарфоровый умывальник. Вечером пошел к врачам, встретил интендантского офицера, говорит: «Сапоги мы выдаем хорошие, конечно, не идеальные, но идеал вообще не осуществим; достаточно, если они функционально исправны». Хозяйский сын, мальчик четырех лет, очень понятно нам объяснил, что мама велела ему молиться: «Избавь нас, Матка Боска, от москалей и казаков».

Исповедовал утром раненых. Тяжело ранен прапорщик Потапенко — прекрасный юноша и очень бедный и семейный. Победы наши громкие, особенно Миргородского полка. Кажется, пойдем в обход, за Краков, для того чтобы препятствовать австрийцам уйти на Вену. Говорят, что в Кракове они долго не задержатся.

16 ноября, воскресенье. Остаемся на дневку. Заходил в католический храм на обедни: раннюю и позднюю. Пели плохо, а орган не играл, так как органист взят в войско.

150

Служил панихиду и молебен благодарственный по случаю победы. Было знамя, оркестр, играли «Боже, Царя храни» и пр. Вечером пели духовные песни с хором певчих.

18 ноября, вторник. Утром рано тронулись вперед. Прошли 15 верст — остановки часов по пять. Оказывается, неприятель очень сильный вблизи той деревни, где предполагается остаться. Окружил нас тремя полками, устроил окопы очень сильные и ждет. Остановился в холодной избе и, не раздеваясь, ложусь спать.

19 ноября, среда. Встал в 7 часов утра. Надо отсюда уезжать: обстреливают. Собрался, проехал 1'/2 версты и остановился в деревне (Взазы), где первый перевязочный пункт. Ночью и его обстреливали, так что доктора переехали дальше, остался один лишь старший врач. Переехал 1'/2 (версты) и остановился в деревне Рачеговице. У ксендза: 70-летний старик, похожий больше на немецкого пастора, чем на священника (я таким представлял Лемма-музыканта из «Дворянского гнезда»). Остановились врачи. Двое из них уехали на позиции и, возвратившись, говорят, что наши берут город и уже половину взяли. Опять спор из-за квартиры с осторожным поляком.

20 ноября, четверг. Пока ничего нового. Иду в дивизионный лазарет, который помещается неподалеку. Служил всенощную, причащал раненых. Узнал, что дела наши неважные: неприятель обходит с левого фланга и взял в плен три взвода Луцкого полка.

21 ноября, пятница. Всю ночь беспокоили солдаты: то пришел Луцкий полк, то пулеметы. Лазарет отъехал на север, поэтому не придется служить обедни. Врач Плигер сегодня уезжает в Киев, а мы переезжаем в другую деревню, а куда — неизвестно. 10 часов утра. Страшный случай: враг прорвался на левый фланг. Общая паника. Переезжаем. Один час дня. Слава Богу, все уладилось. На помощь идут новая, 74-я дивизия и 8-й корпус. Мы переехали недалеко.

151

Но успокоились, даже штаб дивизии вернулся на прежнее место, а то было удрал дальше... Переехали за V/2 версты.

22 ноября, суббота. Часловица. Вчера гулял с доктором Г. Окрестности замечательные. Раненых мало. Посылал Преображенского в штаб дивизии узнавать расположение штаба корпуса: оказывается, он в 26 верстах. Чудный ксендз был в прежней деревне: старый, 72 лет, хитрый... «Вы, Попове, пиво любите? А у меня ниц нима». Один час ночи. Опять говорят, что штаб дивизии обстреливают, немцы все-таки обошли нас. Появились немецкие аэропланы — положение тяжелое. Велено всем отступать. Опять тяжелая бессонная ночь, ночь страха, тоски, волнений, нервного расстройства. Как всегда, никто ничего не знает, не понимает, нервничают. Штаб дивизии сообщает, что штаб армии телеграммой приказал отступать по изменившимся основаниям. И вот опять в 11 часов ночи поехали; прощай, сон, тихий покой в теплом углу. Едем, едем, переезжаем брод (австрийцы испортили мост), промачиваем ноги. Идем, идем пешком, чтобы согреться, изредка доносятся орудийные выстрелы, сердце сжимается.

23 ноября, воскресенье. Красное взято австрийцами. 74-я дивизия отступила. А еще вчера штабной адъютант Петров с торжеством сообщал, что австрийцы прогнаны. Оказывается, что все время штаб дивизии сообщал неверные слухи о наших победах. Не спавши, пошли в экономию, командир имеет вид утомленный. Хозяйка избы не хотела пускать и вышла с топором, но дело уладилось, и я лег отдохнуть в маленькой бедной и вонючей хате, не спавши всю ночь. Командир говорит, и поручик подтверждает, что наше положение было тяжелое, ибо австрийцы нас обошли.

Теперь фронт выровняли, и ждут 8-ю армию Брусилова. 4 часа дня. Пообедали. Легли отдохнуть, полные радужных надежд. Увы! Какое печальное про-

152

буждение! В 11 часов наше войско отступает. Кое-как собрались. Ночь была лунная.

24 ноября, понедельник. Доехали до (...) верстах в трех. И было пора: австрийцы, оказывается, были в одной версте от нас, и мы лишь случайно или по милости Божией не попали в плен. Остановились, ждем нашего полка. Дождались и поехали дальше. Доехали, остановились в еврейской хате. Положение очень тяжелое. Повсюду отступают, множество солдат забрали в плен. <...> полк почти уничтожен. Вероятно, еще переждем. Кое-как расположились. Старший врач остался в экономии. На смену ему пойдет скоро другой. Вторая ночь без сна. Отдохнул, напился чаю. День провел спокойно. Спал со старшим врачом (против своего желания) в грязной халупе, где лежала больная женщина с язвой на щеке... Вечером — приказ: тронуться назад в экономию утром рано.

25 ноября, вторник. Отменен приказ, собрались и тронулись опять в путь. Пью чай с врачом: многое выяснилось относительно жизни старшего врача и его отношений к товарищам и офицерам.

10 часов утра. Сейчас вернулся из штаба старший врач, говорит, положение очень тяжелое. Сердце готово разорваться, с позиций бегут. Штаб дивизии делает глупости, приказали ночью переменить позиции, разумеется, сегодня.;. Равнины, горы страшны, а тут темная ночь, вот и разбежались, батальонов не найдут.

Теперь начался сильный артиллерийский обстрел.

Два часа дня. Приказано отступать. Уехал в штаб дивизии и встретил командира... И штаб переехал, и уже обоз 2-го разряда уехал в Ржешов.

26 ноября, среда. Слава Богу... Части укрепились и успокоились, штаб остается. Я служу молебен святому Георгию по приезде капитана Бартоломея и остаюсь еще на один день в корпусе.

Батальон Луцкого полка взят в плен целиком.

153

28 ноября, пятница. Все сравнительно благополучно. Я говорю: сравнительно, ибо не верится в будущее. Надо бы дать отдохнуть солдатам, а там уже воевать, а теперь нельзя с одного вола драть две шкуры.

29 ноября, суббота. День моего рождения. Печальный день. Тяжело, мучительно. Учишь, а когда смерть грозится, цепляешься за постылую жизнь. А уж, кажется, чего ждать. Положение внешнее то же самое. Был опять в костеле. Слышал, что здешние поляки желают окончания войны и надеются, что ей конец в день Ангела Государя. Австрийский Император очень болеет сердцем. Его наследник приехал в Россию, к сыну своего крестного отца — Императора Александра III.

1 декабря, понедельник. Узнал печальную новость: отступаем на два перехода; сегодня в (...), а там далеко за Дунаец, причина: новые и свежие германские силы наступают на 8-ю армию. Нам необходимо соединиться, дабы дать решительный отпор врагам. Дай Бог. А очень тяжело на душе, и знаю по опыту, как тяжело действует отступление на войне. Поехали в шесть часов. Доехали. Остановились в <...>. От холода не могу спать. Завтра в семь часов надо трогаться далее. Сопровождала нас обычная паника отступления: обозы, подводы...

2 декабря, вторник. Кое-как напился чаю и после безумной ночи поехал дальше, переход в 36 верст, за г. Тарнов, в имение какой-то графини. Роскошный дворец, старинное барское жилище, гравюры, старинная дубовая мебель, паркет, не все загажено, поручено наблюдение ксендзу.

15 декабря, понедельник. Встал в шесть часов. Напился чаю. Дорога очень испортилась. Снег идет крупный, ветер, мгла и мороз, слава Богу, без приключений доехали до Ланнута, где не особенно любезно был встречен управляющим замка Потоцких, где нам отвели холодную и старую комнату... На всякий случай записал маршрут: Тарнов, Дембица, Ржешов, Ланцут, Пшеворск, Ярослав, Олесница, Цешанов...

154

Замостье... Впечатления у главнокомандующего: дела по германскому фронту идут слабо, нерешительно... Великий князь Николай Николаевич утверждает, что до февраля не будет дел, так как нет готовых снарядов, хотя работают на заводах спешно...

19 декабря, пятница. Поехал служить в 8 часов утра; приехал и исповедовал до 9'/2 часа, затем совершал проскомидию и сделал общую исповедь. Причащал... Я сказал Слово о том, что в этом сарае я служу с большим умилением, чем в великолепных храмах, ибо и Христос родился в сарае, а не в чертогах. Холод был страшный, ноги закоченели. Затем был парад и раздача Георгиевских крестов... Присутствовал уполномоченный с подарками, простой мужик, но умный, говорил, что много пожертвовали дети на свои копейки, данные на завтрак. Вернулся усталый, но радостный духом.

20 декабря, суббота. Плохо спал от волнений. Встал в 7 часов. Служил всенощную в театре. Прекрасно убрали зеленью.

25 декабря, четверг. Служил обедню и протодиакон, б. иеромонах Флавиан Киевской Лавры, обладающий великолепным басом, говорил проповедь. Народу было очень много. В девять часов служил молебен и говорил речь... Пил чай с пряниками их приготовления. Затем был торжественный обед в корпусе, вечер, где я говорил речь... А пушки гремят. А солдаты сидят в холодных окопах!!!

29 декабря, понедельник. Надоела эта жизнь. Скучно, а главное, нет свободы, точно в клетке. Опять то же утром, что вечером. Вообще настроение плохое...

31 декабря, среда. В 12 часов утра служил молебен в 5-й дивизии. Очень было торжественно, всё устлали елками и цветами».

Вернувшись с войны с расстроенным здоровьем, епископ Тихон ушел на покой в Новый Иерусалим.

155

Владыка занимал это место с 1916 по 1918 год (до закрытия монастыря). Там он служил во всех приделах, которые знаменовали земную жизнь Спасителя, и вкладывал свои средства в ремонт этого замечательного памятника русской старины. «Монастырь был основан еще в XVII веке Патриархом Никоном, получившим позволение на это от Царя Алексея Михайловича. Земляные работы начались в 1656 году; вся гористая местность была выровнена и окружена оградой с башнями, а внутри была выстроена деревянная церковь во имя Живоносного Воскресения Христова. Собрано было братство, и во главе его был поставлен игумен Стефан. На освящение новой церкви был приглашен Никоном Государь со всем своим Домом и боярами. Освящение совершал сам Патриарх Никон 18 октября 1657 года. После освящения Государь, обойдя монастырь, взошел на гору, которая теперь называется Елеоном, и в душевном восторге при виде новосозданного монастыря и живописных окрестностей воскликнул: «Воистину благоволил Бог устройству в этом месте монастыря! Оно прекрасно, подобно Иерусалиму». С тех пор по повелению Государя монастырь стал называться Новым Иерусалимом.

В начале XX века монастырь имел при себе монастырскую гостиницу на 50 номеров и странноприимный дом, в котором странники и богомольцы получали бесплатный приют и пищу от одних до трех суток» *.

Будучи настоятелем Новоиерусалимского монастыря, Владыка построил вблизи от него на свои средства женскую гимназию, где читал лекции с показом диапозитивов (об Оптинском старце о. Амвросии и др.).

В 1917 году, когда открылся Поместный Собор Русской Церкви, который должен был избрать Пат-

* Ставропигиальный Воскресенский Новоиерусалимский монастырь. — М., 1914.

156

риарха, Владыке предложили выставить свою кандидатуру, но он отказался, так как митрополит Мака-рий, этот апостол Алтая, был обойден и насильственно устранен от Московской митрополии; с этого времени он ограничивает свою деятельность служением в храме, проповедями и духовничеством и не принимает участия в управлении Русской Церковью.

В Новый Иерусалим приезжало множество богомольцев из Москвы, в их числе были и духовные дети Владыки. Они останавливались в монастырской гостинице и иногда гостили у Владыки по нескольку дней. Владыка Трифон требовал сосредоточенного, серьезного отношения к богослужению не только от монахов, но и от всех молящихся. Он даже предупреждал, чтобы перед началом службы к нему не подходили под благословение, чтобы не рассеиваться. В Новоиерусалимском храме одна дама в декольте имела обыкновение становиться около клироса. Один раз Владыка строго заметил ей: «В таком туалете никогда не стойте впереди, а стойте на паперти».

Когда монастырь был закрыт (в начале 1918 года), Владыка переехал в Москву и жил около шести месяцев у брата Александра Петровича, на Поварской улице. Неподалеку находился храм святого Симеона Столпника, куда Владыку приглашали служить. Этот храм сохранился и даже реставрирован. Впоследствии, когда улица была переименована (ул. Воровского), Владыка говорил в шутку: «Я служил на Поварской, а теперь на Воровской».

Затем он переезжает на Знаменку к своей сестре Екатерине Петровне Бутурлиной. Сестра с мужем занимали второй этаж, где у Владыки была комната и походная церковь, которой он пользовался еще на фронте. Затем он переселился вниз, в швейцарскую. С этого времени начался новый, наиболее тяжелый период жизни митрополита Трифона, продолжавшийся до самой его смерти. Чтобы лучше понять теперешнее положение Владыки, нужно воскресить в памяти

157

его торжественную хиротонию в Кремле, службы в Богоявленском монастыре, лекции в Епархиальном доме и сравнить все это с голодной и дрожащей от холода и страха Москвой 20-х годов, с ее поредевшими и как бы притаившимися храмами, где и в колокола-то часто стеснялись звонить. Теперь ему приходилось неоднократно менять место жительства, вместо монашеской кельи жить в коммунальных квартирах, причем даже в этих условиях он не мог быть спокоен за свое будущее, так как государство не прописывало и некоторое время лишало его продовольственных карточек. Хотя Владыка ни разу не был ни арестован, ни даже выслан из Москвы, его неоднократно вызывали в ГПУ по поводу прописки. В последние годы своей жизни он жил только в домах, принадлежавших частным лицам.

Владыка служил теперь в разных храмах: то на Знаменке, то в Никитском монастыре (здание не сохранилось), то на Афонском подворье (Полянский переулок). Но, несмотря на то что в эти тяжелые годы прихожан в храмах поубавилось, Владыка не чувствовал себя одиноким, так как наиболее преданная часть паствы еще теснее сплотилась вокруг него. Теперь, когда многие «страха ради иудейска» совсем отшатнулись от церкви, любая помощь, услуга или просто знакомство с духовным лицом приобретают особую ценность. А услуг Владыке делалось немало. Помогали чем и как могли, не жалея своих скудных средств и сил. Мы приведем здесь лишь немногие, но трогательные примеры. Человеческая память сохранила нам их отрывочно, может быть, исказив кое-какие детали, но главное остается нам близким и понятным — это те чувства, которые двигали людьми, окружавшими Владыку. Этих людей условно можно разделить на три категории: ближайшие — те, кто постоянно помогал, готовил, стирал, чинил одежду, ограждал от слишком большого притока посетителей; близкие — те, которые регулярно ходили к Владыке

158

исповедоваться, пели на клиросе, бегали за извозчиком после службы, провожали домой; и, наконец, простой народ — те, которые знали и любили Владыку по его службам, но лично не были с ним знакомы и старались ходить в те храмы, где он служил. Известны лишь некоторые имена наиболее близких к Владыке людей.

Александра Мироновна — маленькая, худенькая женщина, но живая, энергичная. В 1903 году работала где-то портнихой. Услышала от знакомых, что появился новый епископ Трифон и блестяще служит. Первая встреча с этим епископом состоялась в храме Христа Спасителя. Александра Мироновна стояла у стены. Владыка совершал каждение, а она осталась стоять на своем месте. Владыка покадил икону и покадил ее. Потом после службы она летела домой как на крыльях, и целый день на работе прошел в ожидании службы Владыки.

Врачи еще в детстве приговорили ее к смерти: дети с таким сердцем доживают лишь до юности. Отец носил ее на руках в Кремль в Успенский собор. И вот однажды дома за перегородкой она слышит разговор: «Ну что она, жива? Хоть бы померла». Но она не умерла, выросла, устроилась портнихой. На работе было много соблазнов. Портнихи пили, гуляли. Но благодаря влиянию Владыки она не поддалась этим соблазнам, хотя ее отец и мать были пьяницами. Однажды после болезни Александра Мироновна пришла к епископу Трифону. У него сидел епископ Серафим. Владыка Трифон беседовал с епископом, а потом обратился к ней: «Ну как, ты здорова?» — «Да что, Владыка, — отвечала она, — умирать собираюсь». Владыка, помолчав, возразил ей: «Как же ты умрешь, а я-то? Кто же будет за меня молиться?». Она отвечала: «Владыка, за вас молитвенников много, а за меня некому». Владыка сказал: «Нет, нет, будешь жить и будешь за меня молиться». Его предсказание исполнилось, и Александра Мироновна жила после смерти

159

Владыки еще 15 лет. Врачи говорили: «Мы и сердца не слышим. Даже удивительно, как ты можешь жить». Но она жила вопреки всем их прогнозам. Однажды | Владыку вызвали в ГПУ. Александра Мироновна мо- * лилась Богу: «Пусть Владыку отпустят, а если надо, пусть заберут меня вместо него». После смерти Владыки Александру Мироновну выслали в Малый Ярославец, обвинив, что она монашка, хотя она не принимала пострига. Верующий человек отказывается признать подобные случаи простым совпадением. Но мы постарались довести их до сведения читателя, который сам должен решить, как к ним относиться.

Иногда бывали трения и даже ревность между духовными детьми. Те, кто постарше или дольше знали Владыку, пытались поучать остальных. Е. И., молодая девушка, приехав из деревни в Москву после революции, увлеклась театром. На нее пожаловались Владыке, но он останавливал таких: не ругайте ее, пусть ходит, пока молодая, потом у нее еще будет время ходить в церковь. И действительно, она на всю жизнь осталась ревностной христианкой.

Сохранился разговор между Владыкой и его духовными детьми о том, что важнее: молиться или помогать ближнему. Приводим пример: если нужно сделать два дела в один день — пойти в храм и посетить больного, но не хватает времени на то и на другое, чему следует отдать предпочтение? Владыка сначала не ответил, а спросил своих собеседников: а как вы думаете? Мнения разделились, каждый приводил свои аргументы. Потом Владыка заключил: а я думаю, что нужно и то, и другое успеть — и в храм сходить, и к больному.

Можно сказать, что существовало никем не установленное распределение обязанностей между духовными детьми Владыки. Одни шили, другие стирали. К некоторым он особенно часто приезжал. К таким относилась семья бывшего торговца Федулова. После

160

службы Владыка приезжал к ним завтракать, иногда не один, а с сослужащими ему. В. Т. Федулова ходила на службу Владыки в Богоявленский монастырь и брала с собой маленькую сестренку. Сначала носила ее на руках ^ положит на окно, а сама молится. Потом, когда младшая сестренка подросла, вместе стояли в первых рядах во время службы. Когда Владыка был на фронте, старшая сестра посылала ему подарки (какао, сухое молоко), которые он раздавал солдатам. Младшая сестра делала свою приписку: «От девочки Мани, которая стоит напереди». Однажды, когда младшая сестра пришла в церковь, им сказали: «Идите за свечный ящик». Там иеродиакон Филипп сказал: «А вот она, Маня, которая посылала посылки. Иди к о. Митрофану (секретарь Владыки). Владыка велел тебя разыскать». Когда Маня пришла к о. Митрофану, тот сказал: «Владыка велел тебе за посылки подарить иконочку святого Иосифа». С фронта Владыка приехал после Пасхи на Фомино воскресенье (Антипасха) и служил раннюю обедню. Обе сестры были на службе вместе со всем семейством. Когда они подходили под благословение, он попросил Варвару Тимофеевну: «Можно, я вашу сестру возьму к себе на чашку чая?». — «Владыка, пожалуйста». — «Так вот, передайте ее Евдокии Ивановне (Лажечниковой — жене писателя, которая находилась тут же, в церкви, и была приглашена на чай), а сами ждите ее в церкви и стойте позднюю обедню».

На чай были приглашены протодиакон Холмогоров, военный врач Всеволод Николаевич Штурм (отец Михаила Всеволодовича Штурма — иеродиакона Феофана), архимандрит и какие-то барыни в шляпах. Когда раздался перезвон, возвещающий крестный ход, Владыка позвал Маню в другую комнату. Там они встали у окна и смотрели, как крестный ход двигался вокруг собора. Владыка смотрел в бинокль и давал посмотреть Мане. Затем он сел, обнял девочку и стал дарить ей подарки. Он подарил ей большое пасхаль-

6 Зак. 99747

161

ное яйцо с изображением святителя Питирима и карточку с фронта, где он заснят с денщиком и видны были солдаты в окопах. На обороте карточки было написано: «Благочестивой Мане в благодарность за подарок, присланный мне на позиции. Епископ Трифон, 1916 г. 16 апреля». Впоследствии, когда случилось пригласить ее на чай, Владыка представил ее всем гостям, говоря: «Эта девочка мне на позицию присылала подарки и посылки». А потом добавил: «Когда я умру, ты меня вспоминай и молись. Будешь молиться?». Маня отвечала: «А вы не умирайте, поживите еще». Впоследствии Владыка не раз вспоминал этот разговор: «Мария, а помнишь, ты меня просила еще пожить, и вот я все еще живу». В последний раз он вспомнил об этом месяца за два до своей смерти. Отец Марии сильно пил. Ее сестра пошла к Владыке за советом и сказала, что мать хочет бросить мужа. Владыка удивился: «Как это — бросить? Это что, вещь какая-нибудь? Надо жить и терпеть».

Когда Владыка поселился в Москве, он стал бывать у Федуловых в доме. После службы он приезжал обедать или пить чай, часто не один. Федуловы радушно всех принимали. Особенную симпатию он испытывал к мужу Варвары Тимофеевны Павлу Павловичу Федулову и даже говорил ему: «Павел Павлович, ты ведь у нас святой!».

Во время НЭПа произошел следующий случай. Павел Павлович решил открыть магазин и торговать обувью. У него было три компаньона. Но перед этим он пошел взять благословение у Владыки. Тот выслушал его, много об этом говорил, но был очень против. Павел Павлович сказал: «Это ведь золотое дно». Владыка ответил: «Нет Божиего благословения, я не благословляю». На другое утро Павел Павлович Опять пошел к нему и говорит: «Владыка, мы едем уже оформлять дело». Владыка возражал: «У меня душа не лежит, Павел Павлович, к открытию этого магазина». Н-«Но у меня уже все готово», .t- настаивал Павел Пав-

162

лович. «Ну, что я могу сказать, — покорился Владыка (он не любил спорить). — Бог благословит. Поезжайте». Павел Павлович ушел. Через некоторое время Владыка собрался, взял извозчика и поехал к Варваре Тимофеевне. Был сильный мороз. Владыка приехал весь замерзший и говорит: «Варвара Тимофеевна, может быть, вы подействуете на Павла Павловича. Он у меня выпросил благословение, а у меня душа не лежит. Куда он поехал? Поезжайте к нему и скажите вы». Варвара Тимофеевна отвечала: «Я не знаю, куда они поехали, я его найти не могу». После этого ! Владыка перекрестился большим крестом и сказал: «Ну, мне остается только молиться». Спустя некоторое время он поехал в магазин, благословил всех трех компаньонов, помолился и уехал домой. Примерно через год магазин конфисковали и даже отобрали мебель из квартиры его хозяев. Павел Павлович рассказал все своей жене и просил съездить к Владыке.

Она сначала отказалась: «Ты ходил, выпросил благословение, ты и поезжай». Но он все-таки упросил ее: «Я боюсь, поезжай ты». И она поехала. Когда она вошла в комнату, Владыка спросил: «Что случилось, Варвара Тимофеевна?». Она все ему рассказала. Владыка ответил: «Я так и знал. Вот вам и золотое дно». И, постучав пальцем по столу, строго сказал: «Вот что значит ослушаться духовного отца».

Мария Тимофеевна рассказала еще об одном случае непослушания Владыке, приведшем к печальным последствиям. «Поехали наши в Кашин за хлебом. Перед отъездом Варвара Тимофеевна пошла к Владыке за благословением и обещала приехать к его именинам. Владыка благословил, но сестра не выполнила обещания, потому что в Кашине ее пригласили на свадьбу и они там задержались. А по дороге ее обокрали. Однажды, когда я подходила к Владыке за всенощной, он спросил: «Приехали ваши?». Я ответила: «Нет». И он ничего не сказал. Затем, когда они приехали, Варвара Тимофеевна пришла к Владыке, вхо-

163

дит в комнату, а он спрашивает: «Ну, как съездили?». Сестра и говорит: «Владыка, нас дорогой обокрали». — «А почему вы не приехали вовремя?» — «Да там свадьба была в деревне, а я после свадьбы заболела». А он говорит^ «Вот как не слушаться духовного отца».

Трогательна история другой духовной дочери Владыки, тоже Марии (М. А.), рассказанная ею самой. «Родилась я в деревне Рязанской области. С трех лет осталась сиротой, стала жить с замужней сестрой. Муж сестры сильно пил и скандалил. Поэтому тетка с восьми лет взяла меня в Москву и попросила митрополита Трифона, на службы которого ходила в течение ряда лет, устроить меня в приют. Он написал письмо к начальнице Дома призрения в Загорске, где я прожила четыре месяца. В 1918/19 годах приют был закрыт и дети частично переведены в производственные мастерские, а частично разобраны родственниками. Меня взяла тетка. И потом еще раз просила митрополита Трифона, которого она в это время обслуживала по хозяйству, куда-либо меня устроить. Он обратился к начальнице Марфо-Мариинской общины Гордеевой Валентине Сергеевне, когда служил у них на празднике годовщины основания общины, но Валентина Сергеевна отказала ввиду трудностей с питанием и полной укомплектованности приюта при общине. Тогда митрополит Трифон взял и поклонился ей в ноги. Тогда она уже не смогла отказать ему, и меня приняли. Об этом он сам мне сказал, когда вернулся из общины.

В Доме призрения в Загорске, где я раньше воспитывалась, была школа с первого по восьмой класс. Когда тетя взяла меня из приюта, она привела меня к Владыке в Богоявленский монастырь, и Владыка спросил, какие я молитвы выучила. Я подумала, что «Верую» уже знала, но боялась ошибиться, и прочла «Отче наш». Он говорит: «Ну, молодец. Не обижает ли тебя

После закрытия приюта я жила у Владыки вместе с теткой в Крестовоздвиженском переулке. Сначала я была принята в Марфо-Мариинскую обитель как приходящая. Владыка иногда проверял у меня уроки. Исповедь была у Владыки в комнате. Зимой 1918/19 года я уже жила в обители. Владыка жил в это время подаянием духовных детей и голодал. В 1923 году я училась еще в обители, а в 1924 году — уже в советской школе, а жила в обители (там ночевала и питалась). Но обитель никакого документа об образовании не давала. В 1926 году Марфо-Мариинская обитель была закрыта и начальница выслана была куда-то в Среднюю Азию.

Владыка освящал храм в Марфо-Мариинской обители в 1909 году и часто там служил. Один раз он жил в обители целую неделю. Я смотрела в окно, когда приезжал Владыка. Как увижу, что он выходит, тотчас же бегу под благословение. После закрытия обители моя тетка продолжала приходить к Владыке и убирала у него комнату, стирала. Кроме того, многие духовные его дети приходили к нему».

Это всего лишь один из многочисленных примеров помощи Владыки его духовным детям. Сколько было в отношениях с ними теплоты, участия, заботы с обеих сторон! Один раз мальчики, духовные дети Владыки, решили подарить ему на Рождество елку. Они старательно украсили ее мандаринами, яблоками, пряниками, конфетами, прикрепили свечи и хотели привезти ее Владыке на квартиру. Но выяснилось, что в это время он гостил в Марфо-Мариинской обители. Тогда они повезли ему наряженную елку в обитель на трамвае и отдали ее сестрам. Потом воспитанницы обители сказали им: «А вашу елку Владыка отдал нам в приют».

Как мы уже видели, к Владыке приходили советоваться не только по духовным, но и по житейским вопросам: устройства на работу, женитьбы.

Среди почитателей его были старые и малые, простые и интеллигентные. Многих, постоянно посещав-

164

ших его службы, Владыка примечая и, если кто-то из них некоторое время не показывался в храме, беспокоился и спрашивал: «А почему (такая-то) не пришла?». — «Да занята», — отвечал кто-нибудь из знавших ее. «Занята? ^i недоверчиво переспрашивал он. --<¦ Ане обиделась ли она?»

Он был необыкновенно внимателен ко всем своим знакомым. Мария Тимофеевна вспоминает, как однажды, возвращаясь из церкви, она попала под извозчика и ей оглоблей рассекло губу, которую пришлось сшивать. Узнав об этом случае, Владыка прислал ей открытку с изображением настоятельских покоев Нового Иерусалима, на обороте было написано следующее:

«Милая Маня.

Как мне было больно узнать о твоем несчастном случае. Горячо молюсь за тебя. Дай Бог тебе скорее поправиться. Не ропщи, мое дитя, терпи, зная, что Господь испытывает скорбями тех, кого Он любит. Но Он же за страданиями посылает и радости. Да возрадуется же и твое сердце о Воскресшем Спасителе, а я духом всегда с тобой. Искренне любящий тебя твой духовный отец. Епископ Трифон».

Особенно он любил детей, привлекал их к себе, расспрашивал, говорил ласковое слово, иногда «конфиденциально» сообщал, где будет служить. И дети, тронутые таким обращением, привязывались к нему и начинали регулярно посещать его службы. Некоторых из них он иногда ставил около себя во время всенощной, и они читали «Святый Боже» после пения «Ныне отпущаеши». Так тихо и незаметно он делал великое Божие дело, спасая невинные детские души, гибнущие среди разгула неверия. В качестве примера приведем историю одной его духовной дочери, которая начала ходить к нему в 20-е годы. Эта история рассказана Марией Тимофеевной.

«Ходила Катя, а у Кати еще сестренка Мария, ну Катя постарше, ходит и ходит, Владыка ее знает й

166

4

всё, а вот эту сестренку они не берут, потому что она еще маленькая была, лет ей десять было или двенадцать, я не знаю. Из-за нее никогда не приложишься к Владыке, не подойдешь, а Маруся, бывало, говорит: «Я все равно пойду за вами, вы пойдете, и я за вами пойду». Они пойдут так в церковь, а она за ними идет. Ну, Владыка видит, что она ходит, он знал, что это ее сестра. И вот, это было на Знаменском, Маруся подходит под благословение, и вот что Владыка ей сказал: «А ты где живешь? Ты Катина сестра?». А она: «Да, Катина сестра». — «А почему редко ходишь?» — «А меня Катя не берет, говорит, что я только мешаюсь. А где вы служите, я не знаю». (Владыка служил в то время в разных церквах.) «Я тебе буду сам все говорить. Ты когда подойдешь, я тебе скажу, где служу. А как тебя звать?» — «Маня». — «Опять Мария! А как же мне тебя звать, я уж и не придумаю, у меня столько Марий.., Ну ладно, ты будешь у меня Машенока». И теперь можно часто ее видеть на Немецком кладбище за уборкой Владыкиной могилы. Воспитывая своих духовных детей, митрополит Трифон иногда применял и строгие меры. У Маруси, — продолжала Мария Тимофеевна, -т мать работала в закрытом магазине. Однажды она достала коробку шоколадных конфет и говорит: «Снеси Владыке». Маруся перед отъездом на дачу зашла к Владыке и говорит: «Тетя Настя, передайте вот Владыке коробку конфет». А Настя (она тогда жила у Владыки и ухаживала за ним) говорит: «Нет, нет, подожди, я ему доложу». Пошла и говорит: «Владыка, Маруся пришла». А он говорит: «Давай ее сюда». Ну, она вошла в комнату и говорит: «Владыка, я не могу долго стоять, мне надо поехать на дачу, а то поезд уйдет, я могу опоздать на поезд». Владыка выслушал ее и говорит: «А ты мне, собственно, и не нужна. Я был сегодня за обедней и вынимал на Катю просфору. Вот и передай ей. А теперь можешь идти». После этого Маруея к Владыке, наверное, с месяц ходила* а он

167

как будто и не замечал ее. Благословляет, а сам отворачивается, как будто не видит».

Другой случай произошел с уже знакомой нам воспитанницей Марфо-Мариинского приюта М. А. Когда она была уже взрослой, вернувшись с курорта, она показала Владыке фотографии, где была снята в купальном костюме. Он и смотреть на них не захотел, рассердился и выгнал ее вон. Сначала он даже не слушал, когда она попросила у него прощения, но через некоторое время, раскаявшись в чрезмерной строгости, сам просил простить его.

Несмотря на тяжелое время, Владыка не делал послабления своевольным людям и, твердо храня традиции Оптиной пустыни, требовал послушания. В начале книги мы уже упоминали об одной его духовной дочери, которая приняла тайный постриг, не спросив его благословения, так как Владыка был против. Ее звали Анисья, а в монашестве она получила имя Анна. После пострижения она продолжала ходить на службы Владыки и часто причащалась. Каждый раз перед причащением Владыка громко говорил: «Причащается раба Божия Анисья». Те, кто знал о постриге, не раз напоминал ему: «Владыка, она теперь не Анисья, а Анна». Он ничего не отвечал, но продолжал называть ее Анисьей. Когда же она умерла, ее отпевали как Анисью (потому что дочь, работавшая телеграфисткой, не хотела, чтобы знали о ее постриге). *

Чтобы лучше охарактеризовать чувства, которые питала к Владыке его паства, приведем отрывок из речи его духовной дочери, воспитанницы Скорбящен-ского монастыря Марии Морозовой. Эта речь была произнесена на квартире у Владыки 29 ноября 1920 года в день его рождения, после всенощной, которую он отслужил дома. Слушая речь, Владыка растрогался и заплакал.

«...От души благодарим Вас за Ваше теплое и сердечное внимание к нам, Вашим духовным детям, ко-

168

торым Вы даете возможность обращаться к Вам с обуревающими нас невзгодами и скорбями и получать чрез то духовное утешение и радость. Как отдыхают тогда наши скорбные души под Вашим приветливым кровом. Как часто, приходя к Вам с тоскою, горем, а иногда и с отчаянием, от Вас уходили обрадованные, умиротворенные, утешенные Вашим благодатным словом, окрыленные надеждой на помощь Божию. Бессильны слова выразить также и ту радость и усладу, ту неземную тишину, которая сходит в душу нам, когда Ваши пламенные и смиренные мольбы возносятся, как фимиам кадильный, к Престолу Всевышнего и за весь грешный мир. А Ваши живительные речи, будя нас от мелочей и забот будничной жизни и вознося до сознания всего более прекрасного и идеального, как врачуют они сокровенные муки сердца, подавая взамен отраду и веселье».

Сохранилось следующее письмо Марии Морозовой Владыке Трифону:

«Дорогой святитель! Я не могу больше таить в себе ту глубокую благодарность, которую я питаю к Вам за Вашу ласку и отеческое, нежное отношение ко мне. Это особенно дорого и ценно для меня, одинокой, живущей вне родного дома, предоставленной самой себе. Вы, как дивный психолог, чувствуете всю тяжесть моего душевного состояния, вызываемого не под силу тяжкими условиями жизни, и, как добрый отец, чем можете — облагораживаете эту жизнь. Самые отрадные и светлые минуты моей жизни — те, в которые я бываю около Вас; тогда я как-то забываю все заботы и тревоги жизни, а вижу перед собою только Ваш обожаемый образ, стоящий выше этой жизни. Примите же мою бесконечную-благодарность, мой добрый и дорогой Владыка, за все то светлое, чем Вы дарили и дарите меня».

А вот и другое, не менее теплое, поздравление духовных детей (1921).

169

«Тесной семьей, с великой любовью, окружили мы Вас, Владыко святый! Накануне дня Ангела Вашего что же, собственно, собрало нас! Что вообще влечет сюда, в эту малую, тесную келью, и не нужно бывает порой нам ничего, лишь бы только сюда на службу попасть. В дни скорби, и слез, и душевных страданий отчего сюда так спешит мой собрат, богомолец? Словно кто шепчет ему: «Брат дорогой! Позабудь все на время и скорее иди, да спеши, там, у старца, наверное уже все собрались, там ты от чистого сердца, общей молитвой и пастырь там добрый — утешит тебя!». Шумному свету покажется странным, даже совсем непонятным, отчего с такой великой любовью сюда идет народ. «Ничего здесь не вижу я, — скажет он гордо, — тесная келья, старец-монах, и только». Смолкнет шумный свет и не даст нам ответа, зачем мы сюда собрались! Дам ответ я за всех, как мне сердце подскажет. Эта тесная келья — это дом наш молитвы, где слово живое нам льется обильной струей, здесь пламенно молится отец наш духовный, здесь молимся слабые мы, дети его. Живое участие во всем принимаем, поя, читая и воспевая славу Творца».

Приведем здесь еще отрывок из приветствия, сказанного 1 июня 1907 года от имени богомольцев Богоявленского монастыря по случаю семилетней годовщины епископского служения Владыки.

«Не можем мы, не в состоянии наш язык высказать все то, что хотело бы сказать наше сердце. Да, эти незабвенные семь лет оставили глубокий след на пути нашей жизни, исполненной тревог и волнений. Мы всегда будем вспоминать о них, как о чем-то светлом, чарующем, заставляющем нас забывать все земное, весь окружающий нас мир, и возводящем ум наш горе». ,. .

Одним из ближайших друзей Владыки был епископ Арсений (Денисов). Его судьба тесно связана с Владыкой. Он рано овдовел и очень тяжело пережи-

170

вал кончину своей жены. Владыка посоветовал ему идти в монахи. Впоследствии о. Арсений, будучи уже архимандритом, служил в соборе Двенадцати апостолов в Кремле. После революции он не имел места, очень нуждался и жил почти на иждивении у Владыки Трифона, который часто брал его с собой обедать и пить чай. Владыка просил Патриарха Тихона устроить Арсения, и Патриарх назначил его епископом Ефремовским. После закрытия храма в Ефремове епископ Арсений вернулся в Москву, и Владыка Трифон снова помогал ему. В одном письме Владыка упоминает о нем: ; г-:

«Епископ Арсений, как тебе, кажется, известно, , переоделся в светское платье, не служит, занимается литературными трудами и меня не посещает. Вероятно, стесняется своего костюма».

После смерти митрополита Трифона епископ Арсений жил в деревне, снимал койку у хозяйки. Умер он во время войны, как говорят, с голоду. Отпевали его заочно. Епископ Арсений писал стихи, некоторые из них посвящены Владыке. В день двадцатипятилетнего юбилея служения митрополита Трифона он написал стихотворение, в котором, между прочим, говорится:

Хоть мало нас, но эти люди верны.

За вами шли мы много лет, .....

.-. И вы нам были, как проводник священный,

Как пастырь добрый, как святой отец.

На основании этих скудных сведений можно представить себе этого человека. Кроме большой учености (говорят, что он знал двенадцать языков), епископ Арсений не имел особых дарований. Не было у него и многочисленных почитателей. Этот слабый и робкий человек жил, как бы держась за Владыку. После смерти митрополита Трифона одиночество и борьба за существование оказались ему не под силу.

А вот и другие неумелые, но искренние, душевные стихи, посвященные Владыке Сергеем Глебовым,; о котором нам ничего не известно,

171

Не знаю я, за чьи моленья Хранит меня доселе Бог, Но вам мое благодаренье, Что я в скорбях не изнемог. Мне яркой звездочкой светится Ваш труд молитвенный всегда, И сердце просит помолиться, Чтоб Бог продлил ваши года.

В этом стихотворении имеется приписка: «Свой сердечный привет и наилучшие пожелания просит передать Вам, Владыка, отец протоиерей Сергей Смирной 5-й, который вполне разделяет мою к Вам признательность. С. Г.».

В 1923 году Владыка был возведен Патриархом Тихоном в сан архиепископа. До того Патриарх наградил его бриллиантовым крестом на клобук. Патриарх Тихон любил Владыку и часто служил с ним вместе. И хотя Владыка был на покое, другие сослу-жащие архиереи уступали ему место рядом с Патриархом. Иногда он говорил и проповеди во время патриарших служб. Когда Патриарх Тихон скончался (6 апреля 1925 года), Владыка сказал Слово на его отпевании. В этом Слове он вспомнил об одном разговоре с Патриархом, о котором рассказывает иеродиакон Феофан: «Когда Святейший Тихон вступил в управление Церковью, то Владыка Трифон к нему приехал и рассказал Святейшему о тех поношениях, которые терпел от людей и части московского духовенства».

* * *

Владыка Трифон был хорошо знаком со многими деятелями русской культуры. В числе их — дирижер Большого театра Николай Семенович Голованов. Ему посвящены проникновенные строки Владыки Трифона:

Я помню ясный день, то день Святой был Пасхи. Дыханьем солнечным весенней теплой ласки Был воздух свежий, чистый напоен, Гремел по всей Москве церковный звон.

172

И в радостный сей день Христова Воскресенья Огнями весь сиял наш древний храм Успенья, Молился там святителей Собор И с ним сливался сладкогласный хор. ¦¦

Но вот: три отрока в блистании одежды Воспели песнь любви, и веры, и надежды, От них один отличен был во всем, И голосом, и пения огнем. Казалось, Господа он зрел душою чистой, И сладостен его был голос серебристый, И чудилось — молитвы те неслись К Престолу Божьему, на небо, ввысь.

И видел я тогда духовными очами, Что ясно над челом его сверкал огнями, Как яркая звезда, призванья луч.

Хотя пред гением его склонились главы

Не возгордился духом. В блеске шумной славы

Он сохранил всю веру детских лет...

Другое произведение Владыки посвящено памяти Гликерии Николаевны Федотовой, актрисы Малого театра; с ее семьей Владыка был связан узами дружбы; оно было прочитано заслуженной артисткой А. А. Яб-лочкиной в Российском театральном обществе и заслуженным артистом Н. К. Яковлевым в Малом театре — на торжественных заседаниях, посвященных памяти Г. Н. Федотовой:

«Мы хоронили в ней заветы прошлого, заветы старины.

Но я, я хоронил не просто человека,

я друга хоронил, старинного и верного

и в счастии, и в горе. " ;

Как много дум, и чувств,

и мыслей волновало душу.

Мне рисовалися картины прошлого,.

далекого, родного.

173

Театр, сияющий огнями, и она .,,,-

во всей красе и блеске

могучего таланта.

Во образах: Медеи, Катерины, Офелии и Беатриче,

и огненные очи сверкали, и мощный голос гремел...

Но вот картина меняется. Она больная, немощная, старица. Ослабли руки, ноги, без помощи людской она не может двинуться. Но, о чудо! Телом она полумертва, но душой все так же, как и прежде, бодра, жива, здорова. . ,-.-

И вот ее уже нет. Замолк навеки нежный голос любви и доброго совета, замкнулись вещие уста. Ее уже нет. Уж нет. Вопрос: зачем она? Зачем не я?.. Я тоже уж старик, больной и лишний, никому не нужный!

Прости, прощай же, добрый, милый друг. А вам, собравшимся сегодня почтить великую Федотову, — привет. Пусть дух ее сияет ныне между вами на пользу дорогому и родному искусству».

Владыка хорошо знал и другую русскую актрису —¦ Марию Николаевну Ермолову; на ее отпевании он произнес Слово, содержащее воспоминание о встречах с актрисой и впечатлениях от ее игры, пережитых им в юности: ,

«...Всего ярче и глубже она выразила себя в роли Жанны д' Арк, этой святой девы, которая путем невыносимых, тяжелых страданий очистилась до полной духовной чистоты, вознеслась душой к небу как святой Ангел. В этой роли Орлеанской девы весь пафос ее гения. Недаром она сама считала именно эту роль главной заслугой своей перед искусством. Я счастлив, что видел ее в этой роли (это было послед-

мое посещение театра перед поступлением в монастырь), и помню, что вернулся после спектакля домой с такими мыслями и чувствами: страдания необходимы в жизни, без них жизнь была бы пуста, пошла

,174

и ничтожна, но только те страдания полезны людям, только те страдания увенчиваются нетленным венцом небесным, которые претерпевают их во имя высшего долга перед человечеством, которые несут ему в разрешающем аккорде успокоение, радость и Свет Небесный. Эту ее проповедь я унес в своей душе и сохранил в благодарной памяти на много-много лет, и вот через огромный промежуток времени — более чем через 40 лет — я встретил Марию Николаевну снова, на панихиде по ее товарищу по сцене А. П. Ленско^ му, он тоже был властителем наших юношеских чувств.* Подошла ко мне согбенная, вся дрожащая от болезни старица, смиренно, со слезами прося моих старческих убогих молитв, и вспомнилось мне далекое прекрасное, невозвратимое былое, и слезы невольно закипели в груди, и усерднее была молитва за нее, страдалицу, и за.всех тех, которые своим гением пробуждали во мне и во всех моих сверстниках лучшие добрые человеческие чувства...».

Владыка считал, что со смертью Марии Николаевны навсегда закончился Ермоловско-Южинский период в истории Малого театра. Он относил талант этой актрисы к несомненно чудесным явлениям, несущим человечеству новую весть, и ставил ее наряду с такими гениями, как Платон, Дарвин, Ньютон, Шекспир. Эта «новая благая весть», принесенная Марией Николаевной Ермоловой «в сокровищницу человеческого духовного богатства», заключается в том, что «она будила спящую мертвым сном житейской ценности и суетности душу людскую своими сценическими образами» — звала людей к вековечным идеалам «Божественной правды, добра и красоты».

В храме Большого Вознесения у Никитских ворог Владыка произнес Слово в память талантливого артиста Малого театра А. И. Южина, в котором он подчеркивал, что артист тяготел к исполнению тех ролей, которые были особенно близки его собственно-

175

му внутреннему миру, в которых он мог выразить свои собственные чувства...

«Что касается до меня лично, то душа его раскрылась для меня во всей своей духовной красоте и глубине уже в последние часы его жизни, когда он так трогательно благодарил меня за мои скудные, бедные старческие молитвы... Когда он заходил в Великий Четверг и у меня причащался Святых Тайн, я убедился: какой цельный характер! О нем можно было сказать, что сам он говорил об одном нашем современнике, что он был художником и писателем духовной стороны жизни. Поэтому его сердце любило всех тех, кто сохранил живую веру в светлые и святые цели жизни, в вечное торжество духа над материей. Он не признавал, что есть люди, у которых угасла совсем искра Божия. Вот почему он так тяготел к ролям трагического репертуара Гете, Шиллера, Шекспира, ибо в них выразилась его пламенная душа, стремящаяся осуществить идеал правды, любви и красоты».

Об артисте Малого театра Истомине Владыка говорил: «Он был очень высокой жизни, выше всякого монаха».

Владыка был знаком также с известным художником Павлом Дмитриевичем Кориным, оставившим нам замечательные портреты русских епископов, священников и монахов, среди которых есть и портрет митрополита Трифона. Вдова художника рассказывала, как Владыка позировал ему для большой картины, которая должна была называться «Русь уходящая». Во время первого сеанса Корин почти не рисовал, они разговорились с Владыкой и нашли между собой много общего. Разговор продолжился и на следующих сеансах. Художник всегда с удовольствием вспоминал об этих беседах. В картине «Русь уходящая» Владыка должен был занимать одно из центральных мест, и хотя портрет остался незаконченным, он очень выразителен. Владыка изображен в темно-красном облачении, в его позе и особенно во взгляде чувствуется

176

динамичность и устремленность к горнему миру. Мы ознакомились с этим портретом, а также с наброском картины в музее-квартире П. Д. Корина.

* * *

:Оптина пустынь, которую можно назвать духовной колыбелью митрополита Трифона*, просуществовала до 1926 года. Последний ее старец о. Нектарий был сослан в деревню недалеко от Козельска, с запрещением принимать народ. Но верующие тайно продолжали к нему ездить. В 1923 году Владыка Трифон послал Марию Тимофеевну и ее сестру к о. Нектарию.

Рассказ об этом посещении, хотя и не имеет прямого отношения к биографии Владыки, представляет собой, как нам кажется, ценный исторический материал, поэтому мы приводим его здесь почти без сокращений и стилистической правки:

«Однажды Владыка говорит: «Знаете, Варвара Тимофеевна, везите девиц своих к о. Нектарию, а то вдруг да умрет, тогда будете меня ругать». До этого Варвара Тимофеевна столько раз пыталась говорить Владыке: «Владыка, разрешите девочек свезти к о. Нектарию». А он говорил: «У вас что, вопросы есть ка-

* В первой части этой книги уже говорилось, что митрополит Трифон был воспитанником Оптиной пустыни и хорошо знал ее последних старцев. С о. Варсонофием его связывала тесная дружба. Поэтому нам хотелось бы сказать о двух ошибках, Допущенных в книге И. М. Концевича «Оптина пустынь и ее время» (Джорданвилль, 1970).

В книге говорится, что о. Варсонофий остановился в Москве у епископа Анастасия, который посвящал его в сан архимандрита. Тот же епископ, как сообщается в книге, и отпевал о. Варсонофия (с. 391, 399). На самом деле посвящение в сан и отпевание Оптинского старца совершал не епископ Анастасий, а епископ Трифон. Смотрите брошюру «Памяти Оптинского старца .схиархимандрита Варсонофия. Издание Козельской Введенской Оптиной пустыни (М, 1918)»: «Началось отпевание по иноческому чину, которое совершал Преосвященный Трифон соборне с сослужащим духовенством» (с. 33 указанной брошюры). Он же отпевал старцев о. Варнаву и о. Аристок-лия, а также о. Валентина Амфитеатрова. — Сост.

178

кие?». Она отвечала: «Нет, вопросов нет, а я хочу, чтобы они имели понятие, что такое старец». А он на это говорил: «Ну, успеете еще, свезете». И вот теперь мы и поехали, дело было перед Рождеством. Верст 20 ехали на лошадях. Жил о. Нектарий в деревенской избушке. Приехали — избушка, там монашки жили какие-то, а вечером батюшка служил у себя в келье всенощную. Такая была жара, что дышать было нечем, а он —1 такой тулуп на нем был одет, повязан кушаком и воротник приподнят, — он слабый, старый уже был. Отслужили всенощную, и вдруг при-ехала милиция проверять паспорта на другой половине, а к нему пришли и говорят: «Вот вы знаете, батюшка, приехало ГПУ». А он говорит: «Ну и пусть их проверяют, а они (это про нас) здесь лягут. Постелите им в этой комнате, все и лягут». Нам постелили, что-то бросили на пол, и все мы спали. И мы так проспали, а там проверяли документы. Он говорил, чтобы они ехали все в Козельск, про тех, которые были на другой половине, а там было много профессоров, ездили к нему много от о. Алексея Мечева. «А они, — про нас, — пусть у меня останутся». Мы приехали на несколько дней, а нас батюшка держит и держит. Зятю надо ехать на работу, племянница тоже работала, а я безработная была... «Ну, поедете, сейчас канальей нет. (Каналья — это лошадь.) Канальей нет. Вот будут канальи, поедете». Потом вдруг батюшка говорит: «Ну вот вы завтра поедете». Стал служить молебен, служит молебен, поет. На улице пурга — не видно света Божьего. А зять стоял у окна, все время смотрит в окно и чуть не плачет, дескать, как же мы поедем в такую погоду, а сестра только головой качала: «Что же, как тебе не стыдно, уж батюшка-старец знает, а он плачет». Помолились, кончилось все, «канальи» подъехали. Варя говорит: «Батюшка, благословите, лошадей подали». А батюшка говорит: «Ну, Бог благословит,, поезжайте». А зять боялся, плакал, что на поезд опоздали. Уже в дверях

178;

Варя и говорит: «Батюшка, все работают, а моя сестра не работает, все никак не устроится, на бирже места не дают». А батюшка говорит: «Ну, праздник придет — все будет хорошо». Ну, поехали мы. Да, а до этого еще такой разговор был. Что-то про Владыку. Варя говорит: «Да вот, батюшка, мы обращаемся к Владыке Трифону», а батюшка улыбнулся и говорит: «А Владыка — это наш, оптинский. Это земной ангел и небесный». Еще Варя сказала: «Батюшка, вот мы не постимся, Владыка разрешил», а он отвечает: «Пока Владыка с вами, зачем же вам поститься, а не будет с вами Владыки, тогда и будете поститься». Еще он говорил, что будет время, когда останется один православный архиерей. Мы спросили: «Как же, батюшка, узнать его?». А он ответил: «Присматривайтесь». Ну, мы поехали. Мы с Маней сели на первую лошадь, сзади сестра с мужем на вторую лошадь. Едем, вдруг слышим, мальчугашки сзади кричат: «Те в сугроб свалились...». Смотрим, повернулись: те валяются в сугробе, зять и сестра, — сани упали. Пока поднимали, время-то идет, а ведь к поезду спешим. Ну, подняли, поехали дальше, а зять только и говорит: «Ой, мальчики, поскорее, мы опоздаем». А мальчугашка и говорит: «Раз батюшка послал, значит, не опоздаем». Вот какая у них была вера! И что же? Мы едем, подъезжаем к вокзалу, и вдруг гудки. Зять и говорит: «Опоздали, опоздали, поезд отходит». Соскочили с саней, и только мы успели взять билеты, мальчишки, кажется, добежали, взяли нам билеты, и только мы вступили на ступеньку в вагоне, и тут же поезд тронулся... Приходит Троица, ну, мы забыли даже, что мне работать, в деревню поехали на лето, приехали с дачи, и, вы знаете, тогда пришла повестка, 6 ноября мне подают с биржи повестку явиться на биржу на работу, с 9-го числа я уже работала...».

Мария Тимофеевна рассказала еще два очень интересных эпизода из жизни Владыки, первый из них

179

относится, по всей вероятности, к 29-му году, а второй — к 30-му или 34-му году.

Мы передаем их также без стилистической правки, лишь с небольшими сокращениями:

«Владыка жил у Павла Павловича, он приехал с Крестовоздвиженского переулка. Его больше никуда не пускали, и П. П. уступил ему свою комнату, а сам ушел к брату в той же квартире. Один из соседей по квартире, И. О., работал в ГПУ. Он неоднократно предупреждал Варвару Тимофеевну, что ему неудобно жить в одной квартире с архиереем. Так продолжалось шесть месяцев. А сестра не знала, как сказать Владыке. Она не решалась его обижать. Ведь он и так устал. Сестра ему готовила, ухаживала за ним, и Владыка был доволен. К нему туда приходили и архиереи, и духовенство. И. О. был очень вежлив и здоровался с Владыкой. За несколько дней до вызова Владыки он предупреждал Варвару Тимофеевну: «Я больше не могу. Когда Владыка от вас уедет?». Через некоторое время Владыка служил обедню, и пришла повестка из ГПУ явиться ему на допрос. Все очень взволновались и решили ему не говорить, пока он не пообедает. Приезжает Владыка из церкви, очень взволнованный, сел на стул, даже не раздевался: «Варвара Тимофеевна, ну говорите, что случилось?». А она говорит: «Ничего». — «Как ничего не случилось? Случилось». А она: «Владыко, ничего не случилось. Я не знаю, почему вы так спрашиваете... Да ничего не случилось». — «Варвара Тимофеевна! Говорите!» Ну тогда она подает повестку. А он: «Я говорю, чувствую, я знаю!». — «Ну, Владыка, я же не давала, потому что я знала, что вы обедать не будете, вы бы пообедали, я бы вам отдала». А он говорит: «Ну, милая моя, не до обеда». Ну, и он в тот же день уехал. С ним там обошлись очень деликатно: «Там, где вы жили, вы жить не можете, потому что там живет один человек, который не может жить в одной квартире с духовным лицом». : .

Другой эпизод. «На Рождество у нас сделали спектакль. Было много ребятишек... Поставили «Бежин луг» и потом «Мороз-воевода», привезли из леса очень много елок. Для этого сами делали костюмы: Снежинки, Дед Мороз был, Весна была, и все были дети с пяти лет и до 12, так, наверное; пол был зеленый такой, ковер большой, во всю комнату, комната была площадью метров 36, костер сделали из красных лампочек — это был Бежин луг, были костюмы и такие снежинки, ребята бросали снег, конфеты белые, красиво было, снег, ну такая была красота, сцену сделали; когда открыли эту сцену, Владыка даже с кресла привскочил: «Ой, какая красота!». Вот так руками всплеснул... Ну вот, прослушали все, но, конечно, было очень много номеров, сначала выступал Дед Мороз, затем Весна, потом начали говорить ребятишки стихотворения, приходит Дина, ей было пять лет, и она говорила стихи. Владыка так ей аплодировал: «Ну, скажи что-нибудь еще, еще что-нибудь!». А она выходит, кланяется и говорит: «Я больше ничего не могу, потому что Маня не велит, я больше ничего не готовила». А Владыка: «Мария, почему ты не даешь ей говорить?». Затем все кончилось, стали пить чай. Это было 25 декабря, в 33-м или в 34-м году. И там елки были в другой комнате, потому что все убрали. Сидим, пьем чай, время уже позднее. Было, наверное, часов 12 ночи, вдруг звонки. Владыка приехал, конечно, не один, он один не любил ездить, он брал с собой Владыку Арсения, затем свою невестку, она артистка была. Ну, много было народу... Такие пронзительные звонки, что я перепугалась. А у меня жил жилец один, он работал в органах. Вдруг он слышит эти звонки: «Что это за звонки?». Вышел зять, выскочили все. Пришла милиция: мы пришли проверить паспорта. И этот гражданин вышел и говорит: «Я ручаюсь. Здесь просто гости. Гости в этой комнате». А в комнате был свет, дети были, детей сколько. Паша побледнел, а Николай (племянник) вышел в прихо-

181

жую и говорит: «Дядя Паша, ну что вы нервничаете, неужели Владыка приехал для того, чтобы вас погубить? Где же ваша вера?». Ну, Варя тоже испугалась, конечно, все перепугались. А Владыка долго сидел, потом и говорит: «Владыко Арсений, у вас есть паспорт с собой?». Тот говорит: «Есть». — «Ну, и у меня есть. Нам нечего вообще бояться». Кончил про это говорить и начинает другой разговор. Он углубился в молитву... Они повернулись и ушли».

С 1929 года Владыка жил у Яузских ворот, у В. Т. Фе-дуловой, которая уступила ему свою комнату, а сама перешла жить к родственникам в этой же квартире. Владыка прожил там около полугода и был очень доволен своим новым местожительством, потому что через улицу напротив его окон находилась церковь Святой Троицы в Серебрянниках (Серебрянниковс-кий переулок), в которую он ходил каждый день... Рядом с церковью находилась часовня Иоанна Предтечи.

Мария Тимофеевна рассказывает о вкусах и привычках Владыки. Варвара Тимофеевна в первый понедельник поста пекла пирог с грибами и рисом на постном масле. Имеется даже записка об этом пиро-ге: «Многоуважаемая Варвара Тимофеевна, Настя хотела к Вам идти за пирогом, но я не мог ее отпустить по своим делам, а посему очень прошу Вас не в службу, а в дружбу прислать кого-нибудь из Ваших с этим пирогом ко мне. Простите, ради Бога, за беспокойство, не вмените сей просьбы в грех мне. Ваш искренне м. Трифон. 8/1-31. Милого Сережу поздравляю с днем Ангела».

1 Вообще ел Владыка очень мало. Вернувшись домой после всенощной, он съедал одно яйцо (и то только желток) и выпивал чашку крепкого чаю. В следующий раз он принимал пищу только на другой день после обедни. Свою порцию Владыка обычно не доедал, оставляя большую часть на тарелке. Когда хозяйка жаловалась, он отвечал: «Ну, матушка, я не виноват, что меня мать так приучила». г,,,

182

Чтобы дополнить представление об этом периоде жизни Владыки, приведем несколько отрывков из его писем к духовным детям.

«Дорогой Коля, милый мой сынок, мой верный, искренний друг, очень и очень был рад получить сегодня твое письмо. Не медлю с ответом, чтобы поблагодарить тебя за него, за то, что ты не забываешь меня, старого и болящего, искренно и сердечно тебя любящего...

Что сказать тебе о моей жизни?

По-прежнему довольно часто служу, но уже без участия Михаила Всеволодовича*, которого с биржи назначили на службу в Трансстрой, если не ошибаюсь, счетчиком: служба довольно утомительна (8 часов) и оплачивается (60 руб. в месяц). Он скорбит, кряхтит, но делать нечего! Обхожусь без него благодаря Ване, который очень аккуратно ездит с дачи на всякое мое служение... Епископ Арсений, как тебе, кажется, известно, переоделся в светское платье, не служит, занимается литературными трудами и меня не посещает. Вероятно, стесняется своего костюма... В годовщину хиротонии служу в Хлы-нове и особенно усердно молюсь за тебя, мой дорогой, мой милый, да подаст тебе Господь молитвами святого мученика Трифона всего доброго и сохранит от всяких скорбей.

Сердечно благодарю, дорогой мой Коля, за твое поздравление. Получил его как раз вовремя. На этот раз моя годовщина праздновалась особенно тепло. Монашенки откуда-то достали целую корзину цветов, а Федя с некоторыми сотрудниками целую ночь не спали, устраивая из цветов ковер во всю длину храма. К моему удивлению, прибыл с дачи, да еще пешком под про^ ливным дождем, протодиакон Михайлов" и Селищев;

* Иеродиакон Штурм, автор одной из, биографий митрополита Трифона.

" Максим Дормидонтович Михайлов, впоследствии"известней

певец, солист Большого театра

183

и общими усилиями устроили такое торжественное служение, какое редко совершается, ибо все было совершено только по любви ко мне и поэтому отличалось особенным одушевлением и теплотой, каких за деньги не купишь... Здоровье мое очень неважно, в последнее время участилось головокружение. Приглашал доктора, советует ехать в деревню на свежий воздух. Но куда ехать? На несколько дней можно отправиться к игуменье на Лобню, а на долгий срок некогда... Настя трудится во всю мочь, чтобы меня прокормить из всяких скудных припасов...»

«Дорогой Коля, из всех многочисленных приветствий, полученных в мою годовщину, самое лучшее, самое сердечное и трогательное было твое, я его читал и перечитывал много раз и даже всплакнул. Спасибо тебе, милый мой сынок и друг!!!

Синод меня возвел в сан митрополита с правом ношения белого клобука и креста на митре.

Сего я менее всего ожидал*.

Теперь главная моя скорбь: лишение комнаты, ибо мне отказали в квартире. Найти в Москве комнату трудно, почти невозможно, переехать в другой город крайне тяжело и по здоровью и по условиям моей жизни.

Что делать?! Да будет воля Божия!

18 июля 1931 г.».

«Дорогие мои дети Мария и Коля!

Очень был обрадован вашим письмом. Оно так прекрасно написано, что я пришел в умиление и вчера особенно усердно помолился за вас. Надеюсь, что ры вовсю пользуетесь деревенским привольем: гуляете, купаетесь, пьете молоко, собираете ягоды и гри-

* По этому поводу иеродиакон Феофан вспоминает: «Я в то время был болен, и Владыка писал мне, что он не добивался такого высокого сана и принимает его со смирением, как новый этап в его служении Русской Православной Церкви». ; /

184

бы, а мы, бедные, обитаясь в городе, живем в куче, за оградой, не дышим утренней прохладой, ни вешним запахом лугов, как говорит Пушкин. Часто служу, довольно часто видаюсь с Марусей: были в Симо-новом монастыре, Донском. На первое июля торжественно служил у Космы и Дамиана на Маросейке. По возвращении домой нашел всю свою комнату украшенною цветами, даже кресла были увиты гирляндами из живой зелени, даже пол был покрыт цветочным ковром. Все это смастерили Маруся и Анна Ивановна, убежав из церкви. Очень это было трогательно. Вечером они и много других моих чад духовных пили у меня чай и приятно беседовали до позднего вечера... Господь да хранит вас.

Искренно любящий А. Трифон».

«Дорогая Маруся. Сердечно и искренно поздравляю тебя с днем Ангела. Молюсь за тебя и желаю молитвенно доброго здоровья и бодрости душевной, т. е. именно того, чего я сам лишен: и здоровье плоховато (одолели последние дни старческие недуги), и бодрости мало, последней недостает по обстоятельствам: меня опять и опять беспокоят с квартирой, у хозяев отнимают, комнату, где я живу, и меня тянут к допросу в домком. Видно, и отсюда придется уезжать, и обидно, и очень затруднительно найти такое же удобное помещение...

Господь да хранит тебя!..

Искренно любящий тебя, дух. отец А. Трифон».

¦ * *

В день памяти святителей Гурия и Варсонофия 4 (17) октября 1931 года Владыка написал маленькое произведение «Мои воспоминания», которое отличается задушевностью, теплотой и яркостью поэтических образов. Вначале мы уже приводили отрывок из него, относящийся к детству и пребыванию в Опти-ной пустыни. Вот еще один отрывок:

185

«То было несколько лет тому назад в Сочельник. Наступил Рождественский вечер. Мы с Михаилом Всеволодовичем спешили ко всенощной в Шереме-тевский храм. Скрипели полозья извозчичьих саней по снегу. Было морозно, но не ветрено. Луна сияла и освещала своим тихим бледно-голубым светом землю. Царило какое-то величавое спокойствие и тишина, они заполнили душу, и чудилось, что в эту ночь нечто особенно торжественное и таинственное должно совершиться на земле. В короткие мгновенья многое вспомнилось и перечувствовалось; всколыхнулись воспоминания... все, что переживалось в разные эпохи жизни в эту ночь, в этот праздник...

Но вот мы въехали в ворота обширного двора. Величавый дворец Шереметевской больницы в стиле ампир, высокий подъезд, белые колонны, множество народа на ступенях огромного крыльца, а среди них на возвышении стоит Екатерина Владимировна*, вся в белом, залитая лунным голубым светом, лучезарная и радостная, как Ангел с неба, ждет с ангельским приветствием: Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение.

Распахнулись широкие входные двери. Море огня, беломраморный храм, духовенство встречает в золотых ризах, а с клироса несется гимн: «Рождество Твое, Христе Боже наш!..». Незабвенные минуты! Как много в них и духовной высшей красоты, и высшей духовной радости и света... И как больно за тех, кто их не испытывает и не может их понять. Бедна их безотрадная жизнь! И где, и в чем им найти верную радость и утешение, какие не покидали бы их во время горестей и страданий, неизбежных в жизни?! ,

Благодарю же тебя, Боже мой, за себя и за всех моих духовных детей за то, что Ты Дал мне понять и почувствовать сердцем и душой великие ангельские

f Староста храма при Шёремегевской больнице (¦Теперь имени Склифрсовского).

186

слова: Слава в вышних Богу и на земли мир, якеловецех благоволение». j

В ЗО-е годы Владыка часто служил в Никитском' женском монастыре (Большая Никитская улица), а после его закрытия перешел в храм святителя Николая в Хлыновском переулке, рядом со зданием, где сейчас находится редакция газеты «Гудок». Работники этой редакции собрали подписи о закрытии этого храма, и храм был закрыт. Тогда Владыка Трифон перешел в расположенную поблизости церковь Малое Вознесение, напротив консерватории...

Несмотря на то что жизнь ускоряла свои темпы, Владыка оставался верным своим старым привычкам. Он не любил ездить на автомобиле и предпочитал извозчика. У него был даже свой знакомый извозчик Егор Семенович, к которому он очень привык. Но извозчиков в Москве становилось все меньше и меньше, и все чаще приходилось пользоваться такси. 10 (23) сентября 1931 года умер и его любимый извозчик, и Владыка его отпевал. Сохранилась черновая запись Слова, сказанного Владыкой во время отпевания. Правда, его не удалось разобрать целиком, но даже из тех строчек, которые мы смогли прочесть, видно, с каким теплом относился Владыка к простому человеку, как он понимал его нужды и заботы:

«...Да, тяжелая профессия, стужа, вихрь,'мороз, жара. А тут опасность: лавировка движений, неосторожность и погибель. Ноют старые кости, лечь бы отдохнуть, но нужда стучится в окошко: «Вставай, солдат, иди!». И ночью встанешь несколько раз, а экипаж, его ремонт — дорого, надо денег, а их мало или совсем нет — беда. А тут заботы о близких и дорогих людях не дают покою...

А он умел любить --суровый на вид, он обладал' горячим сердцем, и мы его любили сердечно и с печалью и скорбью узнали о его неожиданной кончине».

На службы Владыки часто приезжал молочник Василий Григорьевич из Быкова. Владыка, как ребе-

187

нок, радовался ему и при встрече называл его ангелочком. «Бывало, приедет с мешками этот ангелочек, — рассказывает Мария Тимофеевна, — спереди бидон и сзади, с раннего утра развезет молоко по квартирам и приходит в церковь с пустыми бидонами к обедне. Подходит к Владыке весь грязный, чумазый. А Владыка, бывало, на всю церковь: «Ах, ангелочек приехал, здравствуй», — и целоваться с ним. Народ смотрит. А сестра: «Ну что он его целует, обнимает?!»».

В воспоминаниях о старце Троице-Сергиевой Лавры О. Зосиме, написанных его духовной дочерью Е. Висконти, есть отрывок, относящийся к митрополиту Трифону. Мы приводим его здесь полностью:

«...Наконец слег наш старец, так разболелся, что не было надежды на его выздоровление. Радостно готовился к переходу он в вечность, и было ему возвещено, что он через несколько дней умрет. Отходную прочел себе старец. Пасхальный канон пропел едва слышным голосом и вдруг почувствовал сердцем, что он очень нужен Владыке Трифону и что Господь продлит его жизнь, даст отсрочку.

«Что это? Почему?» — молитвенно вздохнул старец. — Почему я так нужен Владыке Трифону? Вызо-ву-ка я его к себе. Пусть он сам скажет, в чем тут дело».

И вот старец берет свои четки, прикладывает их ко лбу и в присутствии своей квартирной хозяйки Евд. Г. П. говорит: «Пусть эти четки будут мне сейчас телефоном. Друже мой, Трифон, приходи ко мне сейчас же, я умирать собрался, а сердце говорит, что для тебя я еще нужен. Приходи, побеседуем с тобой». v Хозяйка с насмешкой смотрит на старца, говорит ему: «Ну для чего вы чудите и юродствуете? Четки телефоном называете, ребенка из себя какого-то разыгрываете? Кто вас услышит? Да если бы и по-настоящему позвали к себе митрополита Трифона, и то он к вам не поедет». — «Я вызвал его, увидим, что будет», — сказал кротко старец,

•188

Через полчаса раздался звонок. Открыли. Приехал иподиакон от митрополита Трифона, с тем чтобы предупредить, что сейчас приедет к старцу митрополит, он уже выехал.

Удивлению хозяйки не было предела.

Весьма трогательно было свидание старцев. Митрополит Трифон со слезами на глазах молился о выздоровлении о. Зосимы, в схиме Захарии, причем говорил так: «Ты нужен мне. Да продлит Господь твою жизнь, чтобы ты после меня перешел на тот свет, чтобы ты помолился за мою душу, когда полетит она по мытарствам. Встань, старец, встань, поисповедуй меня», — говорил митрополит Трифон.

«Не могу, родной Владыко, не могу голову поднять с подушки, не могу». — «Встань на послушание».

С трудом поднялся старец и, поддерживаемый Владыкой Трифоном, подошел к иконам, поиспо-ведовал своего дорогого гостя и опять слег, ему стало хуже.

Митрополит, обливаясь слезами, просит Владыку мира, Господа нашего Иисуса Христа, исцелить старца. Все сердце Владыки Трифона соединилось с Господом, его молитва была пламенно горяча. Он молил и Царицу неба и земли, чтобы Она, Пречистая Богородица, умолила Сына Своего дать отсрочку смерти старца Зосимы, чтобы старец за чудо встал и чтобы окреп настолько, чтобы ему прослужить церковную службу соборне с ним, митрополитом.

Простились сотайники. Бледный, как мертвец, лежал на своей кровати старец.

Владыка Трифон, глубоко тронутый послушанием и любовью старца, но и глубоко взволнованный его тяжелой болезнью, от старца поехал в церковь Большого Вознесения, где он должен был служить.

По окончании богослужения Владыка Трифон обратился с речью к народу: «Братья и сестры, прошу вас, помолитесь за болящего старца Зосиму. Его не

189

все здесь знают, но я скажу вам, кто он такой... В молодости я жил в Петербурге в сане архимандрита и был в таком ужасном состоянии, что хотел снять свой сан и начать совсем другую жизнь, но мне предложили познакомиться с одним послушником из Троице -Сергиевой Лавры, который приехал в Петербург... Я выразил свое желание с ним познакомиться. И вот, после проведенной с ним ночи в беседе, наутро мои мысли и чувства стали совсем другие. И благодаря этому старцу вы видите перед собой дряхлого митрополита Трифона».

После этого весь народ пал на колени, и митрополит отслужил молебен о здравии тяжелоболящего старца Зосимы. О, как горячо и прилежно молился Владыка. «Ведь это наставник мой, — говорил он, — который дал вам митрополита Трифона, ведь это он вывел из тьмы искушений мою душу и дал ей совет и силу любви. Теперь он лежит на смертном одре, он стал великим старцем, в сердце которого живут тысячи убогих и несчастных. Он при смерти, преклоните еще и еще колена сердец ваших в молитве о благодетеле моем, тяжелоболящем старце Зосиме».

Этот соборный молебен совершил чудо, через несколько дней старцу стало легче: он начал поправляться. Когда ему сказали о молебне, прослуженном за него в церкви Большого Вознесения, то о. Зоси-ма, слегка улыбнувшись, произнес: «Да уж слыхал, слыхал, чудак-огарок этот Трифон».

Огарком Владыку Трифона старец назвал потому, что знал, что жизнь его земная скоро кончится.

Когда Владыка смертельно заболел, старец с трогательной любовью молился о нем. А когда Владыка преставился, молитвы старца сугубо о нем усилились, и нам, всем своим духовным чадам, старец велел помнить Владыку и всех его умерших чад и сродников. «Друже мой Владыка Трифон хотел, чтобы я после его смерти еще два года прожил: И так и

будет по его святым молитвам»».

190

Г

Об этом последнем периоде жизни Владыки вепа-минает Мария Тимофеевна:

«В 1934 году Владыка тяжело заболел и в день своих именин 1 февраля он служил в церкви Адриана и Наталии, говорил проповедь, что он служит в последний раз, и просил за него молиться.

Последняя служба его была на Пасхе в субботу в церкви Малого Вознесения; была поздняя обедня, он был очень слаб, его поддерживали иподиаконы, народу было очень много, он, сидя, всех благословлял, и слез было море, все чувствовали, что это в последний раз, больше его в храме не увидим».

У Владыки давно было желание принять схиму. Митрополит Сергий прислал разрешение, и все уже было готово, но по некоторым причинам было отложено... :.

Иеродиакон Феофан вспоминает, что еще раньше свое служение в день святого мученика Трифона Владыка закончил словами, что он чувствует, что в последний раз молится со своей московской паствой, просил их в случае кончины не отказать записать его в свои поминания и молиться об упокоении его души. Он просил архиепископов не говорить никаких речей при его погребении и завещал отпеть его монашеским отпеванием, как это было в Древней Руси, положить его в мантии и в клобуке.

Месяца за два до своей кончины Владыка вспомнил, как Мария Тимофеевна еще маленькой девочкой просила его не умирать: «Мария, помнишь, ты меня просила, говорила: «Владыка, а вы не умирайте, поживите еще». А вот теперь ты и будешь просить, но я все равно умру»,

Другая духовная дочь Владыки, воспитанница Mapфо-Мариинской обители, вспоминает:

«В марте 1934 года мужа взяли по спецнабору ъ армию на Дальний Восток. Я прихожу к Владыке и рассказываю об этом. Владыка говорит: «Не расстраивайся. Я тебе сделал много в детстве, а теперь

191

ты за мной за больным поухаживаешь, ты теперь свободна, а его (мужа), когда там не нужен будет, отпустят».

Одна его духовная дочь, Марфуша, простая женщина, приходила к нему, ив это время у Владыки был врач, который ей сказал, что у Владыки рак. Врач ушел, а она сказала об этом Владыке.

«За неделю до смерти Владыка лежал уже в кровати. Около кровати стояло кресло. Владыка дал мне Евангелие и сказал: «Читай до конца». Я начала читать с самого начала. (У меня появилась мысль: «До какого конца? До конца книги или до конца его жизни?».) И с тех пор я каждый день по целому дню читала Евангелие, а он лежал и слушал. Я читала до самого вечера. Питалась я с ним вместе. Как-то за обедом я кушаю и говорю: «Владыка, уж очень вкусные котлеты. Может быть, вы бы скушали?». А он отвечает: «Знаешь что? Ты вот ешь, а этот запах у меня вызывает рвоту». И с тех пор я уже не стала есть у него в комнате, а кушала на кухне.

Как-то на кухне кто-то сказал: мол, Владыка совсем слабый и, наверное, скоро умрет. Я пришла к нему заплаканная. Владыка говорит: «Кто тебя там обижает?». Я ответила: «Да никто меня там не обижает». После этого он ничего не отвечал, наверное, догадался, что мне сказали о его смерти. Это было на квартире у Понсовых. Жива была одна хозяйка Лидия Митрофановна. 5 июня Владыка сказал мне: «Сядь и запиши». И продиктовал молитву. <...>.

Дня за два — за три до смерти Владыка наказывал, чтобы духовные дети пришли к нему получить благословение. В день кончины пришел врач. Меня не было. У Владыки остановилась моча. Еще за ним ухаживала мать Александра (медицинская сестра); в день кончины утром (часов в 10) он говорил, как бы заикаясь: не могу сказать. Берет мою руку и провел к низу живота, и я чувствую желвак. Я сказала матери Александре, и она сказала, что нужно вызвать врача.

192 '

Врача сумели вызвать только к вечеру, и часов в 11 пришла врач-женщина, а Владыка уже лежал с подушкой. Когда пришла врач, я спрашиваю: «Еще, может быть, сбегать за подушкой?». Она сказала: «Ну что же, сбегайте, потому что меня сейчас остановили двое, но я сказала, что иду к умирающему больному, и они меня отпустили». Я и убежала вдвоем с Любовью Григорьевной (его духовная дочь), а в это время Владыка скончался».

О последних днях митрополита Трифона вспоминает также иеродиакон Феофан:

«14 июня 1934 года, в день смерти, он, будучи уже слепым, просил своих духовных детей петь Пасху и сам с ними пел. Настоятель храма мученика Трифона хотел привезти чудотворную икону мученика Трифона к Владыке, но Владыка по своему смирению отказался, говоря, что он не может принять такую святыню, потому что здесь, в этой комнате, проходит вся его жизнь.

При его кончине была кадровая сестра, которая ко мне обратилась и сказала, что она много видела смертей, но такой тихой кончины, как у Владыки Трифона, она не видела».

«Владыка оставил завещание, — вспоминает далее Мария Тимофеевна, — отпеть его в церкви Адриана и Наталии, где в то время находилась икона мученика Трифона, положить в мантии и клобуке и отпевать, как простого монаха, речей не говорить и цветов на гроб не возлагать. То, что было готово для пострижения в схиму, настоятель о. Александр (Голосов) положил в гроб.

День похорон был на пятый день, ждали архиеерев.

2 (15)/VI утром Владыку перевезли в церковь, там в эти дни служили обедни,.данихиды, читали Евангелие.

4 (17)/VI приехал архиепископ Серафим (Остроумов). Он был Владыкин ученик, и Владыка постригал его в монахи в Богоявленском монастыре...

7 Зак. 99747

193

Когда мы подошли к нему, он сказал: «Ну вот все и кончено».

4 (17)/VI вечером была торжественная заупокойная всенощная с архиерейским служением.

5 (18)/VI была обедня, пели два хора, а за отпевание вышли четыре-пять архиереев и много-много духовенства, до алтаря все стояли, долго прощаясь, подняли гроб и обнесли вокруг храма, гроб везли на катафалке на шести лошадях в белых попонах, гроб был покрыт мантией, около стояли посох и рипиды. Народу было очень много, и все шли под проливным дождем, движение по дороге останавливалось, из трамваев выходили и спрашивали, кого хоронят, некоторые удивлялись и сожалели, как это они не знали.

Из храма Петра и Павла, что в Лефортове, настоятель вышел к воротам и служил литию. Подъехали к кладбищу, а там встречавших было не меньше, чем сопровождавших катафалк.

В могилу опускали два архиерея, епископы Пити-рим и Серафим. Отслужили литию и стали расходиться, потому что все были мокрые до костей — вместе с ними плакала и природа».

* * *

Задолго до своей смерти митрополит Трифон написал стихотворение «Цветок от бедного сердца святому мученику Трифону»; оно начинается такими словами:

В мучительных страданьях умирая,

Не о себе, святой, ты Господа молил.

О нет, о людях ты, изнемогая,

С последним воздыханием просил...

И в предсмертной молитве Владыка, подражая своему святому, просит Господа не о себе, а о своих духовных детях.

Этот акт любви, как и другие обстоятельства его кончины, доказывает, что, несмотря на немощи человеческой природы, которые в большей или меньшей степени свойственны всем людям, он умер ис-

194

тинным христианином. Нам остается лишь привести стихотворение «На кончину митрополита Трифона», написанное его другом епископом Арсением в ночь на 15 июня 1934 года. Оно как бы подводит итог жизни и деятельности Владыки.

В последний раз я поднимаю чашу — Увы, заупокойную, друзья... Я вместе с вами пью за радость нашу. Что нам светила в мраке бытия... Померк тот светоч, что зарею ясной Горел, грозя угаснуть каждый миг, Своей душой, глубокой и прекрасной, Он многое, нам тайное, постиг.

Он утешал страдальцев безымянных, Больных душой он кротко исцелял, И много шло, и званых и незваных, К его огню, что в нем для нас сиял.

И много слез, горючих слез страданий, Он осушил, смягчил он много мук, И много благодарственных лобзаний За долгий век его коснулось рук.

Теперь заснув в надежде воскресенья, Как белый Ангел в небе голубом, Он отлетел, оставив нам мученья С тоской пожизненной по нем.

В свой час ушел он из земной юдоли, Наш срок идти за ним уж недалек, Сейчас осиротевши поневоле, Придем к нему и мы в его чертог.

Против мрака неверия

Известное нам творческое наследие митрополита Трифона насчитывает более 600 страниц машинописного текста. Большую его часть составляют проповеди, но оно включает также внебогослужебные беседы, лекции, художественные произведения в стихах и

195

душевное состояние целиком, всю волну сознания или совокупность представлений в данный момент. Соответственно этому новая психология ввела в употребление новый термин — «поле сознания». Граница его не определена, ибо постоянно меняется. В нем можно увидеть лишь яркий центр, вокруг которого располагаются отдельные объекты мысли, чувства, желаний, которые по мере своего удаления от центра теряются в тумане охраны сознания».

Русский философ, современник митрополита Трифона С. Л. Франк в своей работе «О природе душевной жизни» показал, насколько важны эти идеи для правильного понимания душевной жизни человека. Ссылаясь на исследования Джемса и Бергсона, он утверждает, что душевная жизнь «не есть агрегат или комплекс отдельных психических явлений или процессов. Она есть, напротив, некое первичное неразложимое единство... Признание наличности «души» в этом смысле есть не произвольное допущение и не помеха для опытного познания душевной жизни человека, а, напротив, необходимое его условие».

Из сопоставления этих двух отрывков видно, что хотя наука и религия имеют разные цели и способы познания, некоторые научные или философские теории, тем более если они опираются на твердо установленные факты, небезразличны для мыслящего христианина и могут оказать определенную помощь в борьбе против материализма, прикрывающегося «научностью».

Верный наставлениям своего старшего друга митрополита Владимира, данными ему еще при хиротонии, Владыка совмещал «здравые научные познания с искренней верой», и старался отделить от истинной науки различные теории, проповедавшие безбожие и человеконенавистничество. В одной из проповедей он говорит: «Называют светом — просвещение, называют светом — науку. Иногда просвещение и наука бывают светом, но далеко не всегда; если у человека

198

ум просвещен, а сердце погружено в страстях, то, значит, человек не просвещен. Как часто за светом науки скрывается ложь». Не забудем, что эти слова сказаны человеком, занимавшимся научной деятельностью (он был действительным членом Археологического института). Правда, в наше время под словом «наука» многие подразумевают прежде всего естествознание. Но такие науки, как история, археология, несправедливо зачисляемые в низший разряд, имеют не меньшее значение для духовного развития человека. И Владыка это прекрасно понимал. Свидетельством тому является его труд «Пещное действо», о котором мы уже говорили в первой части. В нем Владыка не только воссоздал забытый обряд, но и подробно изучил его символику и происхождение, использовав для этой цели кроме чисто археологических данных церковные песнопения и службы некоторых монастырей.

В своих записных книжках митрополит Трифон касается и таких важных религиозно-философских проблем, как зарождение зла.

«Библейский рассказ о грехопадении осмеивается. Но он полон глубокой исторической правды. Первых людей нельзя считать типом нравственно зрелых людей, достигших совершенства. Совершенство и в физической, и в нравственной сфере достигается долгим упражнением, воспитанием, опытом. Между тем наши праотцы были в нравственном отношении тоже младенцы. Из этого состояния они могли выйти лишь после того, как стали сознавать свое «я», свою свободу мысли и чувства. Этой цели прогресса служила заповедь райская, и эту цель понял змей, когда обещал, что они сами будут как боги, если не послушают Бога. Психологическая неизбежность этого момента в духовно-нравственном развитии не может подлежать сомнению. Переводя ее на простой язык, мы должны представлять ее как момент испытания нравственной свободы, рано или поздно совершаю-

199

щийся в жизни каждого человека. Но этот психологический момент не состоит непременно в действительном переживании самого зла или греха. Искушение состоит в том, что человек увидит для себя полную возможность согрешить. В момент преступления люди имели ложное, навеянное со стороны мнение о запрещении древа. Они думали, что плоды этого дерева имеют особые магические свойства давать познание о добром и злом. Таким образом, они захотели, чтобы их высокое положение в мире зависело не от свободного развития их собственных духовных сил, не от внутренней работы над самими собой, а от физического питания плодами известного сорта. Таким суеверным поступком они подчинили свою природу внешним механическим влияниям и материальным причинам, а не тому нравственному закону свободы, который приводил их к совершенству: закон свободы они подчинили закону механической причинности.

Отсюда понятно, в чем, по Библии, заключалась первая вина и преступление людей. Они обессмыслили своим суеверным поступком ту самую идею, ради которой были созданы, извратили свои нормальные отношения к миру, потеряли свободу и нарушили Божественный миропорядок. Это должно было механически повлечь за собой бедствия и неизбежную гибель. В этом заключается сущность человека. В Библии главные идеи: 1) идея творения; 2) идея грехопадения в связи с вопросом о начале и происхождении зла; 3) идея искупления. Все они находятся между собой в генеральной связи и решают самые важные проблемы жизни, отвечают на самые важные вопросы человеческого духа».

К этой записи тематически примыкает и другая, где кратко излагается сущность христианства и его значение для человека.

«Христианство есть религия, которая учит о воплощении Божества как о факте реальном, имевшем для жизни мира, и в частности человека, последствия

200

огромной важности. Актом Боговоплощения снято проклятие, прощен первородный грех, оправдан человек. Обнаружена любовь — сокровеннейшая сторона Божества, доселе себя не проявлявшая с такою силою по отношению к человеку. Сообщено совершеннейшее познание о Боге как о любвеобильном Небесном Отце, раскрыта тайна жизни Самого Божества и троичность Лиц. И эта тайна жизни покоится на любви как на принципе внутренней жизни Божества. Отец любит Сына. Люди в первый раз увидели Бога во плоти, слушали Его Божественное учение, видели совершеннейшую жизнь в лице Богочеловека Иисуса Христа и убедились, что Он есть для них «путь, истина и жизнь».

Христос для человека есть путь, который ведет к вечной жизни. Предоставленные самим себе, люди искали себе идеалов низшего порядка: внешних успехов, богатства, славы, удовольствий, власти, знания. Никогда и нигде Христос не говорил людям об их перспективах. Это второстепенное дело, и по мере его достижения перед человеком встает грозный вопрос: «А что будет после этого?». Путь Христа есть тот самый путь, который пройден им на земле: путь самоотвержения, любви, милосердия, прощения, путь, создающий в душе человека Царство Божие, царство мира и радости, довольства, спокойствия совести, сердечной чистоты».

В противоположность некоторым современным богословам, чрезмерно акцентирующим радость и красоту здешней, земной жизни за счет умаления последствий грехопадения первых людей и призывающим к осуществлению Царства Божия на земле с помощью различных социально-экономических мер, митрополит Трифон был представителем, если можно так выразиться, строгого христианства, которое никогда не забывает о том, насколько испорчены, искажены первородным грехом как внешняя, окружающая нас действительность, так и внутрен-

201

ний мир человека и что средства к исправлению можно найти, «только отвергнувшись себя и последовав за Христом».

«Дело в том, — читаем мы в той же записи, — что жизнь человечества приняла уродливые формы. Даже органическая жизнь в человеческом теле протекает ненормально. Своими излишествами человек губит свое здоровье, сокращая жизнь, подвергая себя смерти гораздо раньше того момента, когда она должна была бы наступить в естественном порядке *.

Но что касается духовной жизни, она со времени грехопадения пошла вопреки Божественному замыслу и воле Бога. Сын Божий Иисус Христос открыл человеку жизнь, согласную воле Божией, жизнь новую, разумную, осмысленную, ведущую к определенной цели. История Церкви полна описаний множества таких явлений, когда с принятием христианства люди морально, духовно перерождались, становились как бы другими существами».

Конечно, не следует приписывать митрополиту Трифону отрицание ценности внешнего мира и мрачный скептицизм, считающий плоть источником зла. Кто, как не он, умел восхищаться картинами природы и творениями человеческого искусства. Это видно из таких его произведений, как акафист «Слава Богу за все», «Мои воспоминания» и др. Тоска же и пессимизм, наблюдаемые им в жизни общества, доказывают, по его мнению, лишь «оторванность человека от неба». «Русский человек, — добавляет он, — без Бога не может жить, и лишь в Богообщении он делается великим и могучим на всякое добро и в то же время жизнерадостным и бодрым».

* Эта мысль все больше подтверждается современной наукой. В последнее время много пишут о необходимости ограничить потребление мясных продуктов, о лечении голодом, о пользе физического труда, забывая о том, что излишества и ненормальности цивилизации вызываются прежде всего нравственными причинами (религиозный индифферентизм и, как следствие, эгоизм и изнеженность).

202

Ему был чужд также и пессимистический взгляд на человека: «...Многие говорят, что наше время — время по преимуществу сухих, практических расчетов, что современные люди утратили высокие духовные стремления, что ради золотого тельца они готовы всем пожертвовать. Нет, это неправда, внимательнее вглядывайтесь в окружающих вас».

Отношение Владыки к жизни земной и небесной, пожалуй, лучше всего выражено в его заметке о книге Евгения Поселянина «Жизнь подвижников пустыни».

«Не осуждает Бог: великих духовных наслаждений — тонких и высоких, путешествий, искусства, семейной жизни (Кана Галилейская).

Но подвижники не могли взять земного счастья, потому что их мысли были прикованы к другому.

Есть характеры удивительно цельные. Есть мысли, проникающие всю до мелочей жизнь таких цельных людей. Все прекрасное и утешительное в жизни было заслонено для них одним воспоминанием, одной мыслью, одним образом: образом Христа Распятого. Пусть веселое солнце пригревает землю и весна идет над полями, рассыпая благоухающие цветы, пусть волна голубого залива, нежно плескаясь у ног, зовет в даль, в чудные незнакомые страны, Христос распят — и исчезают в этом слове и радостное вкушение весны, и светлые посулы увлекающих в даль волн. Пусть раздались сладчайшие звуки, которые слышало на земле людское ухо, пусть соловей рассыпает свои тревожащие сердце трели, или со струн срываются, затихают, растут и снова силятся и рвутся вперед звуки, речь души более выразительная и могучая, чем слабые и бледные человеческие слова.

Христос распят — и что в ушах человека, перед

t которым, вечно живая, стоит Голгофа, может заглушить страшный звук гвоздей, вбиваемых в распростертые руки Богочеловека? Пусть яркими красками рисуется человеку счастье семьи, пусть манит его к себе картина тихого вечера,

i

I,

203

обаятельное насиженное семейное гнездо, обожаемая жена, любимые дети. Христос распят — и как же сказать Христу, что Он не один, не оставлен, что есть люди, которые готовы забыть все в мире, чтобы стать у Его Креста, страдая Его страданием и упиваясь благодатью Его искупительной жертвы? Так должны были думать эти люди, мир был для них пуст, один лишь Христос Распятый влечет к Себе их прямые и верные сердца.

И только они, бессмертные, знают, какую усладу нашли на земле в созерцании этого таинственного и вечного Креста и что сказал им Тот, Кому отдали кратковременный свой век, когда они пришли к Нему после жизни, полной невыразимых пыток и... невыразимого счастья!

Люди, посвящающие все свои силы на исключительное служение какому-нибудь великому интересу, очень редко счастливы в семейной жизни.

Слишком тонка духовная организация этих людей, слишком глубоко уходят они во внутреннюю работу, чтобы принести семье свежесть чувства. Вообще интерес к чему-нибудь так может захватить человека, что все иное для него как бы не существует».

Итак, полное отречение от земной жизни — удел немногих. Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе (1 Кор. 15, 41). Но в то же время нельзя смешивать реальное и идеальное, данное и заданное и видеть в земном мире неискаженную, первозданную красоту. Оптинский старец Варсонофий, близкий друг митрополита Трифона, в одной из бесед с духовными детьми очень образно показал разницу между миром до и после грехопадения. Он сравнил окружающий нас мир с прекрасной статуей, расколотой на множество кусков. И хотя по отдельным кускам можно судить о первоначальной красоте творения, но все же она не дана нам в повседневном опыте.

204

И никакие богословские ухищрения, никакое жонглирование цитатами из отцов Церкви не помогут затушевать того факта, что статуя все-таки разбита.

В приведенных нами отрывках христианские истины изложены предельно кратко, без претензии покорить горделивый разум безбожника. Размышляя над ними, можно сказать, что христианское учение представляет собой стройную систему, опирающуюся на ряд аксиом, таких, как творение мира Богом, грехопадение, искупление, воскресение из мертвых для вечной жизни. Сами аксиомы, как известно, не доказываются, а принимаются на веру*.

Митрополит Трифон был глубоко убежден, что в человеческой душе всегда живет, хотя подчас и скрыто, подсознательно, потребность в Богообщении:

«Нет! Никогда душа человеческая не удовлетворится земным и тленным, она всегда будет искать небесных радостей, и стоит только отнять веру у человека, и тогда человек теряет последнюю радость в жизни и делается глубоко несчастным».

Он вслед за Блаженным Августином мог сказать: «Ты создал нас для Себя, Боже, и мятется сердце наше, пока не успокоится в Тебе». Отсюда и его взгляд на неверие и маловерие не как на заблуждение разума, а как на болезненное, греховное состояние души".

«В самом деле, в чем выражается эта болезнь? Поставим ее диагноз.

Она выражается в том, что все духовное делается невыносимо противным: противно чтение Священного Писания, противны духовные размышления, отталкивает нас от молитвы, от Церкви, — одним словом,

через

* Этим, конечно, не отрицается и другой путь к Богу рассматривание творений (Рим. 1, 20).

- ** Это полностью соответствует учению Церкви: Кто учит иному и не следует духовным словам Господа нашего Иисуса Христа, тот горд, ничего не знает, но заражен страстью к состязаниям и словопрениям... (Тим. 6, 3—4). Или по новому переводу: ...заражен болезнью к спорам и словопрениям.

205

мы стараемся избавиться от всего того, что рекомендуется для нашего спасения»

«Что такое представляет собой душа без благодати Святого Духа? Она представляет собой землю незасеянную, способную произрастать только волчецы...»

Этим, может быть, и объясняется, что, несмотря на свою ученость и на свой интерес к истории, философии и психологии, митрополит Трифон не был теоретиком-апологетом. В его проповедях не найдешь отвлеченных рационалистических опровержений. Он был практик, врач человеческих душ, ему было достаточно отметить опасность, открыть ее причину и указать путь борьбы с ней. Будучи талантливым проповедником, он то и дело указывал на болезни, поразившие современное ему общество, в первую очередь, интеллигенцию, на гордость, эгоизм, которые явились причинами массового отхода ее от Церкви.

«...Как много в наше время таких людей, которые всем стараются говорить о мире и предлагают этот мир, но сами не хотят этого мира, они отталкивают призывание имени Христа Спасителя, они хотят жить во вражде с Церковью; и вот они живут вдали от Церкви... вдали от Христа Спасителя. Живя вне Церкви, они глубоко несчастны. Они хотят устроить мир собственными силами, но, наоборот, они вселяют всюду вражду, зависть — и не хотят этого сознавать. Они, горделиво отдаляясь от Церкви, делаются всё более и более несчастны. Они говорят: «В нашей душе царствуют страсти, в ней нет ничего, но вот если устроить внешний порядок жизни, то тогда и в душе нашей воцарится мир». Да разве от внешних порядков зависит душевное спокойствие и счастие души? Раз в душе царят злоба, кощунство, ненависть, раз нет порядка в душе, как же могут они успокоить душу? Одна вера Христова может примирить человека самого с собою, и с людьми, и с Богом».

Средствами против таких болезней служат не книги и доказательства, а храм, покаяние и молитва.

206

Недаром на надгробном памятнике митрополита Трифона были начертаны слова: «Дети, любите храм Божий. Храм — это земное небо». Конечно, мировоззрение Владыки понятнее тем, кто находится в Церкви, а не вне ее. В Церкви перед человеком раскрывается положительный идеал христианства, он на собственном опыте познает реальность Бога. Известны слова: кто не увидит Христа здесь, в этой жизни, тот не увидит Его и там. И Владыка старается привести человека к опытному познанию этой истины, противопоставляя мир и Церковь:

«Не правда ли, какая резкая противоположность между жизнью мира и жизнью Церкви! А что сказать вам о том, что часто за этим видимым мирским весельем скрываются глубокие душевные драмы, что часто веселое лицо, оживленный блеск глаз лишь маска, под которой скрываются внутри затаенные страдания. Мир желает веселья, отгоняя от себя прочь тревожные мысли, подавляя в себе всякое религиозное чувство, шумом и песнями старается заглушить страх смерти и чаяние будущего воздаяния, но, увы, не может вырвать или подавить в себе эти чувства и мысли и не может заглушить порывов к небесному своей бессмертной души, и тоска, и уныние, и горькие слезы, и жгучие рыдания наедине, в тиши своей комнаты, ясно свидетельствуют бедному человеку, что не здесь, на земле, его назначение, а там, на небе, что здесь лишь призрак жизни, лишь приготовление к вечности. А с другой стороны, эта, по-видимому, скучная, однообразная церковная жизнь доставляет душе мир и счастье, которые она не променяет ни на какие блага мира. Эти дни Великого поста, например, когда церковная жизнь особенно ярко себя выражает, в этих покаянных молитвах, дивных напевах церковных, чудных богослужениях, — как дороги, как милы они всякому православному человеку».

Современному человеку понятнее первая часть этого высказывания. Не зная языка Церкви, символики

207

ее богослужения, он смутно ощущает необычность обстановки, теплоту, уют, но часто не способен сразу включиться в ее молитвенную жизнь, позволяющую забыть о земном, и задерживается взглядом на внешности, оставляющей подчас желать лучшего. Он еще не слышит ее зовущего материнского голоса: «Сюда, измученный, усталый, ослабевший духом брат, спеши, здесь и только единственно здесь найдешь ты те чистые утешения, те Божественные восторги, которых лишен мирской человек. Здесь найдешь ты утешение в скорбях, здесь приобретешь ты недостающие тебе добродетели».

Для того чтобы сделать шаг извне (из мира) внутрь (в Церковь) или, наоборот, из своего обособленного личного мирка в церковный мир братского общения тех, кто на небе, с теми, кто на земле, надо поверить, что Церковь есть чудо, всем нам подаренное любящим нас Богом. И тогда:

«Какой восторг! Какая радость! Дух окрыляется надеждою, теперешняя жизнь есть сон, сознаешь, что там наступит вечное блаженство, откроется Царство Небесное.

Теперь вся жизнь получает другой смысл: теперь всякий скорбящий, страдающий, обиженный может уповать, что там живет вечная правда. Все воскреснем, не умрем, об этом уверяют апостолы, которые видели собственными глазами Воскресшего Господа, которые слышали Его собственными ушами, которые руками осязали Его раны... и которые видели Его, возносящегося на небо, и слышали отрадное утешение, что Он снова придет на землю... Уверяет нас в Воскресении Христовом Церковь всем существом своим, благо-датию, в ней пребывающею и изливающеюся во многих чудесах чрез святые иконы и чрез мощи святых, почивающих нетленно, а также и тех, которые, как звезды на небе, сияют в обителях Отца Небесного».

Сомневающихся в том, что духовная жизнь, жизнь в Церкви, дает не призрачную, а реальную радость,

208

Владыка призывает обратиться к опыту тех, кто живет этой жизнью постоянно. «Как часто, — говорит он, — приходилось мне видеть в моей жизни молодых инокинь, в мирской жизни изнеженных, не привыкших ни к какому труду, исполняющих самые тяжелые послушания, не гнушающихся никакой работой, удивляющих своим поведением и смирением, покорностью и скромностью самих инокинь-простолюдинок. Да и на всех ступенях общественной лестницы среди лиц всевозможных положений можно видеть людей строгого религиозного долга. Теперь спросите, довольны ли они своей жизнью, не желали ли они переменить эту жизнь на жизнь светскую, полную развлечений? Спросите их, считают ли они свою жизнь скучной, вялой, однообразной? Они вам ответят, что напрасно вы думаете, что их жизнь скучна и однообразна, жалки и ничтожны все обольщения мира, и чем больше работают они над собой, тем глубже проникаются они этим духовным началом, тем всё радостнее и светлее делается их жизнь...» (Слово к воспитанницам Александро-Мариинского института 24 мая 1903 года.)

Вот ответ на излюбленный лозунг наших атеистов «Религия — опиум для народа». В самом деле, наркотик расслабляет человека, делает его безвольным, не способным к упорной, систематической работе, религия же, наоборот, закаляет его, помогает переносить трудности, делает его способным на то, чецо он не смог бы сделать одними собственными силами. В уже знакомой нам проповеди, произнесенной в тюремном храме в 1894 году, Владыка Трифон ставит христианское терпение выше «кратковременного блестящего подвига». В другом месте он повторяет эту мысль: «В чем заключается христианское самопожертвование? Оно не в блестящих кратковременных подвигах, а в постоянной борьбе с самим собою, в постоянном побуждении себя к доброму делу ради любви к Господу и ближнему, в самом бдительном на-

209

блюдении не только за своими поступками, но даже за мыслями при свете слова Божия, в развитии своих лучших, благородных чувств и в подавлении всего злого, нечистого, тщеславного, гнездящегося в нашем сердце, молитвой и постом. Этот путь тяжел, но при благодатной помощи Божией он изобилует необыкновенно светлыми радостями, минутами духовного подъема: чувствуешь Бога в своем сердце, ясно сознаешь слова Спасителя, сказанные Им во время земной жизни: дерзайте, не бойтесь — Аз с вами есмь во вся дни до скончания века...» (Слово к воспитанницам Алек-сандро-Мариинского института 24 мая 1903 года.)

В конце этой цитаты содержится очень важная мысль о практическом Богопознании, получаемом через труды и подвиги. Об этом пути Владыка знал не только из творений отцов Церкви, но и из собственного опыта, полученного в постоянной борьбе с самим собою, в перенесении скорбей и болезней. Он приводит также интересное высказывание своего учителя, Оптинского старца о. Амвросия о теории и практике. «Покойный батюшка о. Амвросий говорил: «Теория — это веселая, светская дама, которая так блистательна и красноречива, но, увы, так легкомысленна; а опыт — это неуклюжий медведь, который всё ломает и сокрушает на своем пути». И действительно, в теории всё легко: и самоотверженное служение человечеству, и борьба со страстями, и страстное желание приобрести все добродетели, даже до самой любви — этой высшей добродетели; всё это легко в теории, а на опыте, наоборот, чтобы приобрести даже самую маленькую добродетель, и то стоит не мало труда».

И для тех, кто, преодолев сомнения, решил стать на путь приобретения христианских добродетелей, проповеди Владыки могут послужить полезным путеводителем. Прежде всего он говорит о том, что нужно отвергнуться себя и взять крест свой. К этой теме он возвращался не раз как в ранних, так и в поздних

210

проповедях: «Отвергнись себя, ибо в грешной душе человека существует как бы такое разделение: голос совести указывает ему, как надо поступать по-евангельски, где ложь и где правда, обличает его, если видит отступление человека от этой правды, а голос чувственности зовет его к усладам и утехам греховным, мирским. Какого голоса слушаться человеку, на какой путь вступить ему? Здесь пусть вспомнит он слова Христа Спасителя <...>, ибо нам путь один: или люби мир, или свою душу, так как <...> мир живет злобой, гордостью, сладострастием, ненавистью, сребролюбием и все эти страсти находят себе сочувствие и созвучие в грешной душе нашей и настолько сильны, что отвергнуть их, вырвать из своей души так же для нас трудно, как отделиться от самого себя». При этом «надо именно взять крест свой, а не какой-нибудь другой <...>, надо покориться именно тем лишениям и невзгодам, какие нам посылаются <...>. И здесь мы часто грешим. Нам кажется, что вот именно в этой обстановке, при данных условиях жизни, я не могу спастись, а переведи меня в другие условия жизни — я сделаюсь праведником, например, может быть, некоторые из нас говорят, вот если бы жить в монастыре, в отшельничестве, так тут бы спасся, а где спастись среди мирской суеты, — и это неправда, и это есть гордость — восстание против воли Господней, — не лучше ли Господь знает, где нам удобнее спастись и не для всякого ли Он выбирает крест по его силам, а потому и неси его — если ты здесь плох, то не лучше будешь в отшельничестве...».

Другая опасность заключается в постоянном откладывании обращения к Богу и покаяния на старость.

«Как часто многие говорят: «Вот разбойник в несколько минут получил Царство Небесное, за несколько минут до смерти успел в нескольких словах принести покаяние и получить прощение своих грехов: и мы — ведь мы не разбойники — успеем еще покаяться, когда будем умирать, когда будем находиться на

211

смертном одре; а теперь нашу земную жизнь употребим для себя, для удовлетворения своих страстей и похотей, успеем еще сказать несколько покаянных слов, когда будем лежать на смертном одре». О, как неправильно рассуждать так! О, как жестоко говорить так! Ведь со смертью и адом, как заметил еще один древний мудрец, нет договора и условий; ведь не знаем мы, достанет ли нам времени перед смертью, чтобы хотя с несколькими словами обратиться к Господу Богу; ведь мы видим, как умирают люди внезапно, иногда во цвете лет, умирают во сне, среди пира, с мыслями о жизни, а не о смерти, будущем суде и воздаянии...

Думаете ли вы, что если мы проживем всю жизнь в удовлетворении своим страстям и похотям, думаете ли вы, что в конце нашей жизни сердце наше не иссохнет? Думаете ли вы, что оно будет в состоянии источать целительные воды любви? Нет!..

Мы, священнослужители, принимающие исповедь кающихся, можем засвидетельствовать, что все те, которые проводили свою жизнь беспечно, стараясь удовлетворить своим страстям, и на смертном одре обнаруживают сухость сердца... и часто приходится слышать из уст таковых стоны, уныние, отчаяние, а иногда и проклятия; но во всяком случае они не испытывают той покаянной любви, какую обнаружил покаявшийся разбойник».

Но эти слова — лишь предостережение, лишь призыв, они не должны ни в ком вызывать чувства безнадежности.

«...Если, дорогой брат и сестра, ты страдаешь от своих грехов, греховных болезней и привычек... или думаешь, что ты никогда не исправишься, а злой дух шепчет тебе, что ты совершенно погиб, что ты не можешь уже более иметь надежды на милосердие Бо-жие, о дорогой брат, вспомни тогда о покаявшемся разбойнике, что он по милосердию Божию вошел в рай; что для Господа всё возможно, осени себя крес-

212

тным знамением и воззови из глубины сердца к Нему: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем!».

Наконец, если действительно смерть застигнет нас неготовыми, застигнет нас неожиданно среди какого-нибудь бедствия, среди какой-нибудь катастрофы и не будет оставаться времени для покаяния, — о, тогда будем просить Господа словами покаяния, этими словами покаявшегося разбойника <...>».

Далее Владыка говорит о трудностях, ожидающих человека на пути к спасению:

«И вот, отвергнувшись от своего грешного себялюбия, человек решается взять крест. Это значит, великодушно и терпеливо переносить все насмешки и укоризны, какими, несомненно, мир осыпает истинного христианина. В самом деле, посмотрите на жизнь всех святых людей: они все подвергались издевательствам, .-,. и гонениям, и преследованиям. За исключением немногих их верных последователей — все остальные люди их гнали. И всякий, желающий по-христиански жить, это испытал. Живи жизнью мирской, старайся угождать мирским обычаям — никто тебя не тронет: ты свой человек; но попробуй жить не так, как другие живут, старайся по силе своей с помощью благодати Божией жить любовию ко Христу и ближнему, о, какая туча насмешек обрушится над тобой: всякое твое слово, всякое твое действие сейчас же будут перетолкованы в худую сторону. Ты будешь стараться всем помочь, всякому делать добро, тебя, несомненно, обвинят в тщеславии и желании людской похвалы, будешь молиться и других учить молиться — обвинят в лицемерии, словом, объявят все твои действия, слова, поступки даже вредными — всякий будет стараться заглянуть в твою душу, добраться до самого светлого и дорогого для тебя и все это облить ядовитой хулой, бранью. И пусть всякий христианин, взявший крест страданья, будет готов не к похвалам, а к порицаниям...

213

Но гонения и хула мира еще не самое скорбное в жизни крестоносца... Ему постоянно придется бороться с восстающими греховными помыслами, особенно с помыслами злобы, блуда, осуждения, уныния... Это внутренняя борьба, самая тяжелая, ибо она духовна, происходит в душе... И здесь он должен жить особенною жизнью и не предаваться этим мыслям — особенно помыслам осуждения и блуда; мысли эти могут повлечь за собой и дело, и самый грех — и тогда наступает тяжкое уныние и нередко отчаяние, ибо весь труд потрачен и надо начинать сначала...».

В этой борьбе самое главное орудие — молитва. Но молитве тоже нужно научиться! Для этого необходимо частое посещение храма, внимательное отношение к богослужению. Владыка призывал «любить храм Божий, приобретать с юных лет навык к молитве».

И он кратко излагает мысли святого Иоанна Ле-ствичника о молитве:

«Как вам научиться молиться? А видали ли вы, как учат маленьких детей ходить? Ребенок пройдет несколько шагов без посторонней помощи и упадет, его поднимут, поставят, и он опять пробежит несколько шагов и снова упадет,, его опять поставят, и т. д.

Точно так же и наша мысль! Трудно ей пребывать на высоте молитвенного подвига, она часто падает с высоты небесной на землю, в тину житейских будничных мыслей, подымай ее тогда, возбуждай снова к молитве до тех пор, пока не придет к тебе Тот, Который может положить предел непостоянству твоей мысли; невозможно духа никакими узами связати, но 1 идеже присутствует Творец духов тамо вся Ему повинуются...

Не скорби, долго не получая ответа на твою молитву, знай, что ты уже многое получил. Ибо что t может быть радостнее и драгоценнее для человека, как пребывать в общении с Богом?..

214

Можно ли узнать о действиях своей молитвы? Можно. При всякой молитве есть как бы некий знак того, что она услышана Богом, он заключается в успокоении нашего сердца и в разрешении нашего сомнения...

А кто из вас уже умеет молиться, кто из вас испытал и сладость молитвы за других, тот знает, что ничто на свете так не сближает людей, как искренняя, сердечная молитва».

Чтобы лучше понять, что понимал Владыка под искренней, сердечной молитвой, приведем отрывок из его проповеди «Покаяния отверзи ми двери», открывающей целый цикл великопостных проповедей, которые являются лучшей частью его творческого наследия:

«Господи, Ты Сам видишь, что я давно перестал находить сладость в грехах и искренно желаю переменить мою нечистую жизнь, но, увы, не успею я омыться слезами покаяния, как снова падаю в болото нечистых помыслов и греховных дел, злой враг мой, дьявол, кажется, для того только и дает мне несколько духовной свободы, чтобы потом отнять ее и уничтожить все, что сделано мною во время покаяния. Прежде еще я мог безрассудно надеяться на свои силы, но теперь я опытом познал, что я совершенный раб греха, что мои страсти бесконечно сильнее меня, поэтому я и оставляю надежду на себя и все упование мое возлагаю на Тебя, моего Спасителя и Господа. Пересоздай Духом Твоим Святым мое злое сердце, не только открой мне двери покаяния, но и введи меня в него; до тех пор удержи меня в нем, пока не изгонится из души все злое и останется в ней единый образ Твой».

Владыка учит молиться также и краткими молитвами, идущими из глубины души. Приводя примеры таких молитв, он разъясняет их значение:

«Заступник мой, зачем Ты забыл меня! Боже мой, Боже мой, зачем Ты меня оставил! Господи, я взываю к Тебе, услышь меня!».

215

«Не для Господа нужен вопль нашего сердца; Он все видит. Он нужен для нашего духовного усовершенствования. Степенью его горячности мы определяем степень нашей любви к Богу».

1 Правильной молитве учит Церковь, а участие в церковной жизни невозможно без Таинств: Исповеди и Причастия. И Владыка объясняет смысл этих Таинств, дает наставления, как готовиться и приступать к ним.

Для приготовления к исповеди он считал необходимыми благочестивые размышления, затем благочестивые собеседования, добрые дела, молитвы, особенно внутренние, чтение духовных книг, а главное, Священного Писания. Предметом размышлений прежде всего должны быть мы сами, потом величайшее Таинство, к которому мы собираемся приступить, и, наконец, тот путь, которым мы пойдем после принятия Тела и Крови Господа Иисуса Христа. Прежде говения нам надобно размышлять о самих себе, собрать свои чувства, свои мысли, которые рассеяны по разным предметам, собрать их в своем сердце и подумать хорошенько о самих себе. Прежде всего надо представить себе ясно, в каком положении мы находимся, кто были наши родители, при каких обстоятельствах произошло наше рождение, какие были первые впечатления нашего детства? Представить, что все это не от нас зависело, а от Господа Бога, и здесь мы увидим Промысл Божий, волю Божию, направляющую нас ко спасению. Наконец, остановим наше внимание на отроческих грехах: как и когда стали различать добро и зло? Какое было первое падение? Хотя мы и родимся с грехом прародительским, с первородным грехом Адамовым, тем не менее приходит такое время, когда мы падаем, прельстившись грехом. Далее рассмотрим время юности, время, именуемое ветреным, непостоянным, какие тогда у нас интересы были, чем увлекалось наше сердце, на что направлены были

216

его желания. Затем рассмотрим возраст мужества, в котором мы (то есть многие из нас) находимся. Как мы живем, куда идем, какими окружены людьми, не препятствуют ли они нашему спасению, не грозит ли что гибелью нашему спасению? Таким образом вы рассмотрите всю свою жизнь, но это только определит вам: да иду ли я ко спасению или к гибели? Какие страсти преобладают? Что мешает моему спасению? Что я должен делать, чтобы вступить на путь спасения?

Затем, размышляя о направлении своего пути, надо поставить перед собою духовное зеркало, все равно (как если) вы рассматриваете свою наружность, вы ставите перед собою зеркало; духовное зеркало — это Евангелие... Затем прочитайте Послания апостола Павла к Коринфянам (особенно 12 и 13 главы), где изображен греховный плотский человек с его страстями и похотями; его же Послания к Римлянам, к Филиппийцам, особенно обратите внимание на Заповеди Блаженства (Мф. 5, 1—12), где ясно раскрыты основные добродетели, которые мы должны стараться приобрести. И вот внимательно вглядитесь в это духовное зеркало, вглядевшись в него, подумайте и понаблюдайте за своим умом: куда он направлен, к добру или ко злу? Вглядитесь и понаблюдайте над своею волею, к чему она направляется — к добру или ко злу? Ваше сердце — отчего оно бьется? От каких желаний — греховных или добрых? Чего оно желает? И вот... если мы увидим, что мы положили начало жизни спасительной, если всегда действуем согласно с волею Божиею, если мы стремимся любить Господа Бога, если мы стараемся исправляться, хотя часто и падаем, то, значит, мы не совсем еще пали. Если же мы увидим в нем наши страсти, самолюбие, гордость и прочее, если мы почувствуем запах зловония от этих страстей, то в этом случае нам могут помочь еще и люди, которые строги к хорошим нашим поступкам и склонны видеть дур-

217

ное, они очень умеют различать и подмечать страсти, преобладающие в нас. Затем мы должны внимательно вглядеться в наше сердце, чтобы раз навсегда определить себе тот путь, по которому мы должны следовать, и затем, не оглядываясь ни направо, ни налево, идти вперед, а именно, к вечной блаженной жизни.

«...Кто установил и кто дает причащение? Его установил Сам Господь Бог и сказал своим преемникам: елика еще свяжете на земли, будет связано на небеси и елика разрешите на земли, будет разрешено на небеси. Это Он Своею силою и Своею благодатию отпускает грехи. А священник? Он только свидетель — и его достоинство ничего не прибавит к Таинству и его недостоинство ничего не убавит, он не своею силою, а силою Господа нашего Иисуса Христа прощает и отпускает грехи.

В чем сила этого Таинства? В примирении с Господом Богом; в том, чтобы получить отпущение грехов; с помощью благодати Божией начать новую, обновленную жизнь...»

* * *

В творческом наследии митрополита Трифона стихи занимают довольно скромное место, и на них не стоило бы подробно останавливаться, если бы они не проливали свет на его духовный мир. Об одном таком стихотворении, посвященном Н. С. Голованову, мы уже упоминали.

Знатокам светской поэзии, не имеющим представления о духовной жизни, эти стихи могут показаться примитивными, неоригинальными. Придирчивый критик может найти там даже некоторые языковые неправильности или стилистические шероховатости. Но если форма имеет чуть ли не первостепенную важность в светской поэзии, то в духовной она отходит на задний план.

Критерием для оценки духовной поэзии не может служить также оригинальность или самобытность лич-

218

ности автора. Дело в том, что светская и духовная поэзия преследуют совершенно разные цели: если первая рассказывает в основном о человеческой личности и о сотворенном, земном мире, то вторая пытается передать религиозный опыт или рассказать о горнем мире. Правда, и светской поэзии бывают знакомы иногда прорывы в горний мир, как, например, у Тютчева или у Рильке, но здесь мы имеем дело не с правилом, а с исключением, это не значит, конечно, что в духовной поэзии человеческая личность стирается или исчезает, она как бы отступает, давая место Божественному.

Если мы обратимся к классическим примерам религиозной поэзии, таким, как каноны и акафисты, то мы найдем в них, как и в народной поэзии, немало постоянных эпитетов, или метафор, или целых фраз, переходящих из творения в творение. Эта кажущаяся неоригинальность и схематичность отпу-Р гивает светскую публику, часто ищущую в поэзии лишь красоты. Нужно прямо сказать, что истинно религиозная поэзия трудна для неопытного человека. Если неверующий ценитель и способен почувствовать поэтическое достоинство религиозного стихотворения, то духовный его смысл бывает скрыт от него, и поэтому он в подавляющем большинстве случаев будет понимать произведение неправильно. Произведения религиозного искусства — это примеры восприятия духовной реальности, выражаемой на языке образов, не доступных обычному человеку, не имеющему духовного видения. По мысли философа Жильсона, сама красота их формы не должна отвлекать читателя от их содержания или смысла.

В качестве примера, подтверждающего наше рассуждение, ограничимся лишь отрывками из уже известного нам стихотворения Владыки «Цветок от бедного сердца мученику Трифону»:

219

«Спаситель мой, мой Бог любви, к Тебе взываю. Услышь мою последнюю к Тебе мольбу: Кто с верой воззовет ко мне: «Страдаю, Не в силах больше я вести со злом борьбу».

Пусть да услышана молитва будет

Тобою, Господи, и скорбь их вся пройдет,

И мир тогда мой подвиг не забудет.

И всякий скорбный, плачущий ко мне придет».

И услыхал Господь молитву эту — Сей храм свидетелем святых Его чудес — Вещает Он повсюду, всему свету, Что имя Трифона доходит до небес.

Для человека, которому не знакомо молитвенное состояние, это стихотворение не представляет никакой ценности. В лучшем случае он может понять страдание молящегося и поверить в искренность его обращения к Богу, но, чтобы поверить, что это обращение направлено не в пустое пространство, необходимо иметь ощущение реальности Бога, или, говоря совсем просто, иметь веру.

Какое значение для неверующего могут иметь, например, такие слова: «Сей храм свидетелем святых Его чудес»? Он просто не поверит им. А слова «имя Трифона доходит до небес» могут быть поняты как обычная метафора. Для человека же верующего эти слова означают, что святой мученик Трифон жив и что его молитвы имеют силу перед Господом. Они означают также и то, что мы можем постоянно обращаться к святому мученику Трифону и надеяться на его помощь. Правильность этой мысли может подтверждаться как опытом других, так и нашим собственным. Таким образом, одна строчка содержит очень много.

В то же время нельзя сказать, что религиозная поэзия не связана и не может быть связана с поэтическим дарованием в обычном смысле этого слова. Лучшим подтверждением этого может служить напи-

220

санный митрополитом Трифоном акафист «Слава Богу за всё» *, где автор, избрав одну из традиционных форм религиозной поэзии, влагает в нее свое собственное восприятие Бога и мира, что делает его произведение глубоко индивидуальным, по-новому раскрывающим вечную тему. В этом акафисте сочетаются восторженное воспевание земной красоты и взлеты духа к недосягаемым высотам горних сфер:

«Господи! Хорошо гостить у Тебя: благоухающий воздух, горы, простертые в небо, воды, как беспредельные зеркала, отражающие золото лучей и легкость облаков. Вся природа таинственно шепчется, вся полна ласки. И птицы и звери носят печать Твоей любви. Благословенна мать-земля с ее скоротекущей красотой, пробуждающей тоску по вечной отчизне, где в нетленной красоте звучит: Аллилуиа!» (кондак 2).

«Ты ввел меня в эту жизнь, как в чарующий рай, мы увидели небо, как глубокую синюю чашу, в лазури которой звенят птицы, мы услыхали умиротворяющий шум леса и сладкозвучную музыку вод, мы ели благоуханные сладкие плоды и душистый мед. Хорошо у Тебя на земле, радостно у Тебя в гостях!» (икос 2).

Перед нами, как бы в цветном кинофильме, проходят одна за другой величественные картины природы в разное время года и суток. Мы видим и сияющий летний день, и весеннюю ночь «при свете месяца», и «тихий закат», и «мощное движение грозы» с «изгибами ослепительных молний». Но внутренний взор человека не задерживается на одних лишь зрительных впечатлениях. Он созерцает также и красоту, воспринимаемую оком разума. Это «мысль гениев науки», озаренная «наитием Святого

* Среди некоторых верующих у нас в стране распространилось мнение, что этот акафист принадлежит не митрополиту Трифону, а протоиерею Петрову. Но авторство митрополита Трифона подтверждается статьей епископа Мануила, а также свидетельствами лиц, знавших Владыку (архимандрит Герасим и др.).

221

Духа». «Силою сверхсознания они пророчески постигают законы природы, раскрывая нам бездну творческой премудрости Божией». Таким образом, от чувственных образов, через созерцание умопостигаемой реальности, человеческая мысль возносится все выше, к Самому Творцу и Начальнику жизни и поет Ему славу:

«О как Ты велик в Твоих созданиях!

О как Ты велик в человеке!

Слава Тебе, явившему непостижимую мудрость в законах Вселенной!

Слава Тебе — вся природа полна знаков Твоего бытия.

Слава Тебе за все открытое нам по благости Твоей!

Слава Тебе за то, что Ты создал по мудрости Твоей!

Слава Тебе за гениальность человеческого ума!

Слава Тебе за животворную силу труда!

Слава Тебе за огненные языки вдохновения!

Слава Тебе, Боже, вовеки!» (икос 7).

Но ни красота природы, ни величие космоса, ни гениальность человеческого разума не должны скрывать хрупкость и греховность земного существования человека, постоянно нуждающегося в благодати Божией.

«Как близок Ты во дни болезней. Ты Сам посещаешь больных, Ты склоняешься у страдальческого ложа, и сердце беседует с Тобою. Ты миром озаряешь душу во время тяжелых скорбей и страданий. Ты посылаешь нежданную помощь. Ты — утешитель. Ты — любовь испытующая и спасающая. Тебе поем: Алли-луиа!» (кондак 8).

«Боже мой! Ведый отпадение гордого ангела Денницы, спаси меня силою благодати Твоей! Не дай мне отпасть от Тебя, не дай мне забыть Твои благодеяния и дары, обостри слух мой, дабы во все минуты жизни я слышал Твой таинственный голос и взывал к Тебе, Вездесущему:

Слава Тебе за промыслительное стечение обстоятельств! Слава Тебе за благодатные предчувствия! Слава Тебе за указания тайного голоса!

222

Слава Тебе за откровения во сне и наяву! Слава Тебе, разрушающему наши неполезные замыслы! Слава Тебе, страданиями отрезвляющему нас от угара страстей! Слава Тебе, спасительно смиряющему гордыню сердца! Слава Тебе, Боже, вовеки!» (икос 10).

Акафист «Слава Богу за всё» открывает нам лучшие стороны души Владыки Трифона, сочетая в себе горячую, сердечную молитву, поэтическое дарование и глубину философской мысли.

Введенские горы (эпилог)

Немецкое кладбище — единственное в своем роде. Здесь, неподалеку от высоких прямоугольных католических крестов, плачущих и коленопреклоненных ангелов, торжественных бюстов и глыб на могилах атеистов (настоящих и мнимых), виднеются то тут, то там узорчатые православные крестики с косой нижней перекладиной. Рядом с огромным мраморным памятником здесь можно увидеть скромную могилку, украшенную лишь цветами...

* Надписи на французском, немецком, польском языках. На церковнославянском и русском. Строки из Евангелия, Псалтири, молитвенные воздыхания и немые вопли родных и близких. Сколько их, этих надписей! И какие они все разные. Даты рождения и даты смерти. Имена, фамилии, титулы, профессии...

Многие из лежащих на этом кладбище приехали из далеких стран, чтобы упокоиться в русской земле. И земля приняла всех. А Небо? Для Него ведь тоже

!.' не существует «ни иудея, ни эллина», ни богатого, ни

% бедного, а лишь грешные человеческие души.

I Это кладбище представляет собой как бы символ невидимой Вселенской Церкви, со страхом и трепетом ожидающей пришествия своего Небесного Жениха.

223

По странному стечению обстоятельств на кладбище, первоначально предназначенном для инославных, было похоронено немало православных иереев, украсивших Русскую Церковь подвигами молитвы и добрых дел. Среди них о. Алексей Мечев, о. Валентин Свенцицкий, иеромонах Зосима (в схиме Захария).

Рассказывают, что митрополит Трифон однажды, гуляя по этому кладбищу, сказал, что здесь ему очень понравилось и он желал бы, чтобы его здесь похоронили. И его желание исполнилось.

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова