Опубликовано. Воспроизводится по изданию 1989 г. (Типы религиозной мысли в России. [Собрание сочинений. Т. III] Париж: YMCA-Press, 1989. 714 с.) Страницы этого издания указаны в прямых скобках и выделены линейками. Номер страницы предшествует тексту на ней.
Теоретический глава славянофилов, А.С. Хомяков по справедливости должен быть признан одним из крупнейших русских умов. Огромные умственные силы Хомякова были оценены современными ему противниками западнического лагеря.1 Человек необыкновенно многосторонний, философ, богослов, историк, публицист и поэт, Хомяков является видной фигурой эпохи 40-х годов, столь богатой яркими дарованиями. И вместе с тем Хомякова не знают и не читают, он забыт и не оценен. Целые поколения русской интеллигенции от Хомякова отделяли его славянофильские заблуждения, с которыми исторически ассоциировались слишком тягостные для нас впечатления. Некоторые стороны славянофильского учения Хомякова были захвачены нечистыми руками, и от прикосновения их были загублены мессианские мечты о высоком призвании русского народа; вера в самобытную национальную культуру, в национальное долженствование наше превратилась в проповедь человеконенавистничества и насильничества. Романтик и идеалист, Хомяков с ужасом должен был бы отвернуться от этих "русских собраний". Дорогой ценой искупает этот большой человек, так беззаветно любивший свою Россию и веривший в ее великое творческое будущее, свой грех перед будущим России — идеализацию отсталых форм жизни, пытавшуюся приковать творчество
1 Герценом в "Былое и думы".
[60]национального духа к этим застойным формам. Проглядели все, что было у Хомякова значительного и ценного, действительно пророческого для нашей национальной культуры. Я предполагаю в своей заметке дать оценку Хомякова исключительно как философа
Философские статьи Хомякова, несмотря на их отрывочный и несистематический характер, представляют выдающийся интерес, и ничем нельзя оправдать игнорирование Хомякова в истории нашей философской мысли.2 Философское мировоззрение Хомякова сложилось в духовной атмосфере германского классического идеализма, мысль его неустанно работала над философией Шеллинга и Гегеля. Величественная система гегелевского панлогизма была предельной точкой в развитии германского идеализма. Дальше нельзя было идти, крушение системы Гегеля было серьезным кризисом для философии вообще, и вот Хомяков задумался над теми коренными недостатками и противоречиями, которые привели европейскую философскую мысль к полному крушению. И Хомяков дал блестящую и глубокомысленную критику гегельянства, критику рационализма, этого изначального греха всей почти европейской философии, и ясно сознал необходимость перехода от абстрактного идеализма, превращавшего бытие в ничто, к конкретному спиритуализму. Эти зачатки конкретного спиритуализма делают Хомякова родоначальником самостоятельной русской философии, так блестяще потом представленной Вл. Соловьевым. Соловьев по справедливости должен был бы назвать Хомякова своим непосредственным предшественником.
2 Важнейшие философские статьи Хомякова помещены в первом томе собрания его сочинений "По поводу Гумбольдта", "По поводу отрывков, найденных в бумагах И.В. .Киреевского", "О современных явлениях в области философии", "Письмо о философии к Ю.Ф Самарину". Богословские работы Хомякова составляют второй том собрания сочинений, но их я не предполагаю касаться.
[61]Прежде всего посмотрим, как Хомяков критиковал Гегеля. "Сущее, — говорит он, — должно быть совершенно отстранено. Само понятие, в своей полнейшей отвлеченности, должно было все возродить из собственных недр. Рационализм или логическая рассудочность должна была найти себе конечный венец и Божественное освящение в новом создании целого мира. Такова была огромная задача, которую задал себе германский ум в Гегеле, и нельзя не удивляться той смелости, с какою он приступил к ее решению".3 "Логику Гегеля следует назвать воодухотворение отвлеченного бытия. Таково бы было ее полнейшее, кажется, никогда еще не высказанное определение. Никогда такой страшной задачи, такого дерзкого предприятия не задавал себе человек. Вечное, самовозрождающееся творение из недр отвлеченного понятия, не имеющего в себе никакой сущности".4 Хомяков так формулирует ту точку, на которой остановилось философское движение в Германии: "воссоздание цельного разума (т.е. духа) из понятий рассудка. Как скоро задача определила себя таким образом (а собственно таков смысл гегелевской деятельности), путь должен был прекратиться: всякий шаг был невозможен".5 И дальше: "общая ошибка всей школы, еще не ясно выдающаяся в ее основателе — Канте и резко характеризующая ее довершителя — Гегеля, состоит в том, что она постоянно принимает движение понятия в личном понимании за тождественное с движением самой действительности".6 "Нельзя было начать развитие с того субстрата, или лучше сказать, с того отсутствия субстрата, от которого отправлялся Гегель; от этого целый ряд ошибок, смешение
3 См.: "Сочинения Хомякова", т. 1, стр. 267.
4 Там же, стр. 268. Честь этого глубокого проникновения
в дух гегелевской философии Хомяков должен разделить с И.В. Киреевским,
философские мысли которого он извлекает из найденных в бумагах отрывков.
5 Стр. 291. 6 Стр.296.
личных законов с законами мировыми; от этого также постоянное смешение движений критического понятия с движением мира явлений, несмотря на их противоположность; от этого и разрушение всего титанского труда. Корень же общей ошибки Гегеля лежал в ошибке всей школы, принявшей рассудок за целость духа. Вся школа не заметила, что, принимая понятие за единственную основу всего мышления, разрушает мир: ибо понятие обращает всякую ему подлежащую действительность в чистую, отвлеченную возможность".7 Хомяков глубоко понял невозможность дальнейшего развития философии по рационалистическому, рассудочному, отвлеченному пути, так как путь этот приводит к абсолютному ничто, превращает мир в тень тени. Нужно выйти из этого безысходного круга понятий к бытию, искать субстрата, сущего. Гегель сделал грандиозную попытку вдохнуть в отвлеченные идеи живой дух, но оказалось невозможным создать мир сущего рационалистической дедукцией понятий.
Хомяков превосходно объясняет роковую неизбежность перехода гегельянства в материализм, который фактически произошел в немецкой философии и был показателем болезненного ее кризиса. "Критика сознала одно: полную несостоятельность гегельянства, силившегося создать мир без субстрата. Ученики его не поняли того, что в этом-то и состояла вся задача учителя, и очень простодушно вообразили себе, что только стоит ввести в систему этот недостающий субстрат, и дело будет слажено. Но откуда взять субстрат? Дух очевидно не годился, во-первых, потому что самая задача Гегеля прямо выражала себя, как искание процесса, созидающего дух; а во-вторых, и потому, что самый характер Гегелева рационализма, в высшей степени идеалистический, вовсе не был спиритуалистическим. И вот самое отвлеченное из человеческих отвлеченностей, — гегельянство, — прямо
7 См.: "Сочинения Хомякова", т. 1, стр. 299.
[63]хваталось за вещество и перешло в чистейший и грубейший материализм. Вещество будет субстратом, а затем система Гегеля сохранится, т. е. сохранится терминология, большая часть определений, мысленных переходов, логических приемов и т.д., сохранится, одним словом, то, что можно назвать фабричным процессом Гегелева ума. Не дожил великий мыслитель до такого посрамления; но, может быть, и не осмелились бы его ученики на такое посрамление учителя, если бы гроб не скрыл его грозного лица".8 Это очень интересная страница в истории человеческой мысли. Так сложился "диалектический материализм", владеющий и до сих пор многими умами, или вернее, сердцами, — это странное и логически несостоятельное сочетание идей, взаимно исключающих одна другую. Диалектика предполагает панлогизм, диалектическая логика вещей немыслима при принятии материального, вещественного субстрата, это было бы чудовищным логизированием материи, которое делает материалистов такими же рационалистами, как и идеалисты, и указывает на невозможность, внутреннюю несостоятельность материализма. Все это Хомяков понимал лучше многих людей нашего времени, претендующих на звание философов. "Вся школа, которой Фейербах служит блистательным средоточием, считает себя гегельянскою, а между тем посмотрите на ее отношения к основным положениям Гегеля. Кант говорил, что вещи в ней самой знать не может. Гегель говорил, что вещь в себе самой вовсе не существует, а существует только в понятии.9У него это положение не случайно, не вводное, а коренное и прямо связанное с самым основанием его философии; ибо вся его система есть не что иное, как возможность понятия, развивающегося до всего разнообразия действительности и завершающаяся действительностью духа. И вот у его учеников вещь вообще является
8 Стр.302.
9 Это теперь повторяет так называемая имманентная школа.
как общий субстрат, и именно вещь в себе самой, не как самоограничивающееся понятие и даже не как предмет понятия, а именно в себе самой. Вы видите, что я был прав, говоря, что новонемецкая школа, мнимо гегельянская, взяла от учителя только, так сказать, фабричный процесс мышления и терминологические графы, будучи в то же время совершенно чуждою его духу и смыслу. Понятие без субстрата, или возможность быть понятием, переходящая в действительность помимо чего-нибудь понимаемого и чего-нибудь понимающего, такова была задача Гегеля, и об ней-то вообще Шеллинг сказал, что это мысль, в которой ничто не мыслится. Для осуществления всей системы, хотя, разумеется, с полным ее извращением, введено было новое начало — вещь, как вещество вообще. Устранено ли было, по крайней мере, то обвинение, которое падало на первоначальный, настоящий гегелизм, т. е. получена ли мысль, в которой что-нибудь мыслится?"10 "Когда школа в своем последнем, гегелевском развитии дошла до окончательного отрицания какого бы то ни было субстрата, понятно, что ее последние ученики, чтобы спасти погибающее учение, с которым они срослись всеми привычками ума, решились ввести в него субстрат самый осязательный, самый противоположный той отвлеченности, от которой гибла система учителя, и не позаботились спросить у себя, примиримы ли между собою понятия, которые они насильно сводили".11 Материализм не выдерживает ни малейшей научной критики; но перед чистым рационализмом он имеет то кажущееся превосходство, что представляет какой-то (хотя и мнимый) субстрат и тем удовлетворяет внутреннему требованию действительности, которое лежит в душе человека; оба же, и рационализм чистый, и материализм, суть не что иное, как две стороны одной и той же системы, которую я иначе не могу назвать, как системою нецессарианизма, иначе безвольности".12
10 См.: "Сочинения Хомякова", т. 1, стр. 303-304.
11 Стр. 308. 12 Стр. 312.
Я сделал много выносок из Хомякова ввиду того большого интереса, который представляют его мысли и для нашего времени. Хомяков в этом отношении нисколько не устарел, мы стоим перед теми же философскими проблемами, мы также живо чувствуем несостоятельность рационализма во всех его видах и формах, хотя бы под маскою критицизма или эмпиризма, также ищем субстрата, — истинно сущего. Разница лишь в том, что мы критикуем теперь не столько Канта, сколько неокантианцев; не столько Гегеля, сколько неогегельянцев, и пережили еще большее количество разочарований. Хомяков предвосхитил теорию "мистического восприятия" Соловьева и его "критику отвлеченных начал", а также и все новейшие искания гносеологических точек зрения, преодолевающих рационализм, эмпиризм и критицизм. "Вся немецкая критика, — говорит он, — вся философия кантовской школы, осталась еще на той ступени, на которую ее поставил Кант. Она не двинулась далее рассудка, т.е. той аналитической способности разума, которая сознает и разбирает данные, получаемые ею отдельного разума, и, имея дело только с понятиями, никогда не может найти в себе критериума для определения внутреннего и внешнего, ибо имеет дело только с тем, что уже воспринято и, следовательно, сделалось внутренним. Вы помните, что, стараясь отчасти изложить тот великий шаг, который совершён был нашим слишком рано умершим мыслителем, И.В. Киреевским, именно — разумное признание цельности разума, которая воспринимает действительные (реальные) данные, передаваемые ею на разбор и сознание рассудка. В этой только области данные еще носят в себе полноту своего характера и признаки своего начала. В этой области, предшествующей логическому сознанию и наполненной сознанием жизненным, не нуждающимся в доказательствах и доводах, сознает человек, что принадлежит его умственному миру и что миру внешнему".13
13 Я подчеркиваю это место как особенно важное для гносеологии Хомякова и близкое нам
[66]Рационализм и эмпиризм отвлеченно рассекают живое сознание и закрывают от нас тот опыт, в котором непосредственно дано реальное бытие, сущее. Я не считаю философски удачными термины "мистическое восприятие" или "вера". Этот опыт, в котором соприкасается с сущим целостное наше существо, а не рационалистически рассеченное, обязателен для всех, возвышается над условным противоположением рационального и эмпирического, является источником метафизического знания и обрабатывается метафизическим разумом.14
Русская философская мысль стоит теперь на распутье и ей следует помнить, что есть пути уже пройденные и ведущие в пустыню. Таковы пути рационализма, путь кантианства, с роковой неизбежностью ведущий к гегельянству, упирающемуся в ничто или призрачное вещество. Для нас есть только один путь, ведущий к сознанию сущего, — путь спиритуализма, очищенного от всех грехов рационализма и отвлеченности. Наша философская мысль вступает на этот путь, и в момент ее подъема не мешает вспомнить о первом русском мыслителе, указавшем верный путь нашей самостоятельной философии, — об А.С. Хомякове.
1904
Полное собрание сочинений, тт. 1-2, 5-8.
Cтихотворения. 4 изд. М., 1888. 162 с.
Церковь одна. - Против "Философического письма" Чаадаева". - Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. По поводу брошюры г. Лоранси (Текст и богословские комментарии).
Бердяев об отречении Флоренского от Хомякова, 1916; книга Бердяева о Хомякове, 1912; Зеньковский, 1948.
Владимиров Л.А. Алексей Степанович Хомяков и его этико-социальное учение. М., 1904. 233 с.
Лясковский В. Алексей Степанович Хомяков. Его жизнь и сочинения. М., 1907. 191 с.
Из "Библиологического словаря"
священника Александра Меня
(Мень закончил работу над текстом к 1985 г.; словарь оп. в трех томах фондом Меня (СПб., 2002))
ХОМЯКОВ Алексей Степанович (1804-60), выдающийся рус. правосл. богослов, историк, публицист и поэт, представитель раннего славянофильства.
Род. в Москве в старинной дворянской семье. Большое влияние на Х. имела мать, воспитавшая его в правосл. традиции, к-рой он остался верен до конца дней. В 1822 Х. сдал экзамен в Московском ун-те на звание кандидата математич. наук. Состоял на военной службе; участвовал в рус.-турецкой войне. Выйдя в отставку, Х. посвятил себя лит. деятельности и сельскому хозяйству в своем имении. Бывал за границей (во Франции, Италии, Щвейцарии, славянских странах). В 1847 он посетил Англию, к-рая полюбилась ему больше других стран Западной Европы. Скончался Х. от холеры в с.Терновском Казанской губ.
Х. был человеком многообразных талантов: одаренный художник и поэт, инженер-изобретатель и философ. Даже люди, не разделявшие его взглядов, признавали силу изощренной диалектики Х. "Боец без устали и отдыха, — писал о нем А.И.Герцен, — он бил и колол, нападал и преследовал, осыпал остротами и цитатами, пугал и заводил в лес, откуда без молитвы выйти нельзя". Х. хорошо знал зап. культуру, испытал влияние *Шеллинга, но при этом гл. миссией своей жизни считал осмысление Православия как основы рус. культуры. В полемике с католиками и протестантами он не столько анализировал частные проблемы, сколько стремился выявить целостный образ Православия. Центр. темой его размышлений была *экклезиология библейская. Он отверг юридическое и социальное понимание Церкви, выступая не только против инославия, но и против отечественного школьного богословия (догматика митр.Макария Булгакова, по его резкому выражению, провоняла схоластикой). Церковь была для Х. "единством Божьей благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати". В ней нет внешнего авторитета. Она живет свободой и любовью. Нарушение этого "соборного" принципа лишает христ. общество церковности. Поэтому, утверждал Х., когда в лат. текст Символа веры было внесено изменение (добавлено Filioque), совершился "братоубийственный акт" и "церковная жизнь кончилась для целой половины Церкви". Церковь как единство свободы и любви в благодати сохранилась лишь на Востоке. Экклезиологич. концепции Х. оценивались по-разному. Приверженец Х. Самарин Ю.Ф. считал его "учителем Церкви". Напротив, прот.*Горский, проф.МДА Казанский П.С. и свящ.Флоренский П.А. резко критиковали его взгляды. Духовная цензура запретила богословские труды Х., и долгое время они выходили за рубежом. Вл.*Соловьев отмечал, что, говоря о Востоке, Х. имел в виду Церковь идеальную, а в оценке Запада исходил из эмпирич. действительности. Упрек этот справедлив лишь отчасти. Считая Россию и славянство идеальной почвой для Евангелия, Х. не закрывал глаза на негативные стороны российской действительности. Он выступал против крепостного права и подавления гражданских свобод. Объективную, дифференцир. оценку Х. дал *Бердяев, различавший в учении Х. вечное и преходящее. В частн., он подчеркивал, что, хотя принятое Х. деление культуры на иранство (к к-рому он относил и ВЗ) и кушитство и не выдержало историч. критики, оно имеет ценность как деление культуры по типам духовности независимо от этнических элементов.
Х. о Священном Писании. Х. принадлежит неск. стихотворений на библейские темы ("Давид", "Навуходоносор", "Звезды", "Воскрешение Лазаря", "По прочтении псалма" и др.). Он начал переводить НЗ, перевел Гал и Еф, снабдив их примечаниями. Он также написал краткое толкование на гимн в Флп 2:6-11, дав собств. перевод этого *трудного места Библии. Сохранились его заметки к Мф и Ин. В письме, обращенном к *Бунзену, он подверг критич. разбору его опыт перевода ВЗ. Но гл. вклад Х. в правосл. библеистику связан с его интерпретацией вопроса о соотношении Писания и *Предания с его взглядом на проблему авторства свящ. книг.
Библия, по Х., есть книга, отражающая процесс *Откровения. Первоначально существовало "внешнее откровение" благодати Бога, Его премудрости и всемогущества, явленное через мироздание. Но это Откровение осталось непонятым большинством людей. "С течением веков, в час, назначенный Его премудростью, Бог снова явил Себя твари в Сыне Человеческом, и это явление было полнее первого. Чего не могла поведать неизмеримость творения, что оставалось сокрытым в блистаниях тверди, то было открыто в тесных границах человеческого естества". Но на обоих этапах Откровения действовал один и тот же Бог. Откровение шире буквы Библии. Оно познается Церковью и в Церкви. "Священным Писанием называется собрание ветхозаветных и новозаветных книг, к-рые Церковь признает своими. Но нет пределов писанию, ибо всякое писание, к-рое Церковь признает своим, есть Священное Писание. Таковы, по преимуществу, исповедания Соборов и особенно никео-константинопольское. Посему было до нашего времени Священное Писание и, если угодно Богу, будет еще Священное Писание. Но не было и не будет никогда в Церкви никакого противоречия, ни в писании, ни в предании, ни в деле; ибо во всех трех единый и неизменный Христос". Автором Писания является Дух Божий, говорящий в Церкви. "Писание не иное что, как предание начертанное, а предание не иное что, как живое Писание".
Отсюда вытекает подход Х. к историко-литературной критике библейской. Если католич. и протестантские апологеты того времени считали, что аутентичность, т.е. принадлежность определенному, указанному традицией автору есть гарантия боговдохновенности, то Х. поставил вопрос по-иному. "Писание не есть писание Павла или Луки, но писание Церкви". Даже если будет доказано, что свящ. книги были написаны иными авторами, эти книги происходят "от Церкви, и вот все, что нужно для Церкви". Именно она канонизирует книги, а не авторство само по себе. "Имя ли Марка сообщает авторитет евангелию, к-рое ему приписывается, или имя Павла авторитет посланиям? Нисколько. Но Св.Марк и Св.Павел проставлены за то, что найдены были достойными приложить имена свои к писаниям, к-рые Дух Божий, выразившийся в единодушном голосе Церкви, признал за свои". Разумеется, свящ. автор накладывает "печать своей земной природы на вещественную форму писания", но ни эта форма, ни авторство не имеют значения, если книга не принята Церковью. Х. приводит в качестве примера апокриф, носящий имя Еноха, и Кн.Иова. Автор первой книги назван, но она не введена в канон, автор же Кн.Иова неизвестен, но она — часть Писания, признанного "подзаконной Церковью", т.е. Церковью ВЗ, а от нее Церковью НЗ, и это определяет ее авторитет. Предвосхищая дискуссии вокруг историч. документальности Евангелий, Х. подчеркивает, что "Господь наш не восхотел быть ни дагерротипированным (т.е. сфотографированным — А.М.), ни стенографированным". Важны не столько внешние детали, сколько дух. А именно это и дает нам Евангелие.
u ПСС, т.1-8, М., 1900-06 (гл. богосл. труды помещены во 2-м томе); Стихотворения и драмы, Л., 1969.
l Б е р д я е в Н.А., Алексей Степанович Х., М., 1912; Б р о д с к и й Н.Л., Ранние славянофилы, М., 1910; В е д е р н и к о в А., Идея Церкви в соч. А.С.Х., ЖМП, 1954, ? 7; З а в и т н е в и ч В.З., А.С.Хомяков, т.1-2, К., 1902-13; прот.З е н ь к о в с к и й В., История русской философии, Париж, 1948, т.1; К е р и м о в В.И., Историософия А.С.Х., М., 1989; Л о в я г и н А.М., Хомяков, РБС, СПб., т.21, 1901; Л о с с к и й Н.О., История русской философии, пер. с англ., М., 1951; П е т р о в о - С о л о в о в о М.М., "Учитель Церкви", в его кн.: Под знаком скепсиса, вып.1, Пг., 1915; С к о б ц о в а Е.Ю. (мать Мария), А.С.Х., Париж, 1929; прот.Ф л о р о в с к и й Г., Пути русского богословия, Париж, 19812; проч. лит-ру см. в указ. соч. и в КЛЭ, т.8; СИЭ, т.15; ФЭ, т.5; ЭСБЕ, т.37а.
