О расширении опыта
Нельзя не порадоваться появлению на русском языке блестящей книги Джемса о религиозном опыте (см.: Вильям Джемс «Многообразие религиозного опыта». Пер. с англ. В.Г.Малахиевой-Мирович и М.В.Шик под ред. С.В.Лурье. Издание журнала «Русская мысль»). Книга Джемса произвела сильное впечатление на европейскую мысль и создала славу ее автору. И нужно сказать, что необыкновенно даровитый американский психолог и философ Вильям Джемс обладает блестящим литературным талантом, редкой ясностью мысли и умением так ставить философские проблемы, что они приобретают значение общекультурное. Джемс – философ научного направления, эмпирик и последователь Д.С.Милля, признанный авторитет в психологии, трезвый англо-саксонец, с резко выраженными расовыми чертами в мышлении. Не знаменательно ли, что такой человек восстал против ограниченности позитивизма и рационализма, начал борьбу за расширение опыта, за пооруганные права опыта религиозного и мистического, за подсознательное «я», которое вновь открывается современной научной и философской мыслью? Значение книги Джемса тем и определяется, что она исходит совсем не из сфер мистических и метафизических, потому она и знаменует собою перелом в отношении к проблеме религиозной, к возможности веры и допустимости иного, не рационализированного опыта. В последние годы очень повысился интерес к научному и философскому исследованию мистики и религии. Научно-философская мысль все 380//381 более и более оказывается вынужденной признать, что опыт должно брать во всей его шири и безграничности, что кроме опыта вторичного и рационализированного есть опыт первичный и нерационализированный, кроме сознательного «я» есть еще подсознательное «я». Необходимо бороться против эмпириков за расширение опыта, за права опыта безграничного в котором могут быть даны миры иные. Слишком ясно, что «опыт» эмпириков есть «опыт» рационализированный, конструированный рассудком, урезанный и ограниченный. В опыте непосредственного переживания дано безмерно больше, чем в рассудочном опыте эмпириков. Если брать опыт в его цельности и полноте, то нет оснований отрицать реальную ценность опыта мистиков и святых. Против мистики и религии возражает не опыт, не эмпиризм в его чистоте и безграничности, а рассудок, рационализированное сознание, взомнившее себя полнотой всего.
Когда читаешь книгу Джемса, с радостью чувствуешь, что струя свежего воздуха входит в душуливую атмосферу рассудочной культуры. Сокрушается твердыня рационалистического позитивизма и эмпиризма и сокрушается последовательным эмпириком, с научной трезвотью, без всякой фантастики. Джемс остается позитивистом в науке и восстает против интеллектуалистического господства позитивизма в религии и философии. Подсознательное «я», жизнь волии чувства, опыт, расширенный в сферу мистическую и религиозную – вот богатства, высвобождающиеся из-под гнета рассудочности опыта, иссушающего волю и чувство. После той схоластики, в которую все более и более вырождается современное неокантианство, после всей догматики «критической» теории познания, отдыхаешь на Джемсе, чувствуешь свободу от философской полиции.
Читаешь Когена, Риккерта, Гуссерля и тоскуешь по Фоме Аквинскому; в том меньше было мертвящей схоластики, больше было духа жизни. Ведь познание есть функция процес 381//382 са жизни, и имеет оно прежде всего огромную жизненную ценность, а не самодовлеюще отвлеченную. Джемс вновь приближается к жизненной тайне познания, и за этьо хвала ему. Есть здоровое и жизненное зерно в его своеобразном тяготении к наивному реализму, тут сказывается не потерянное чувство бытия. В самом Джемсе не чувствуется религиозной силы и сколько-нибудь яркого мистического опыта, но он – свободный и широкий человек, в нем нет предрассудков, нет обычной ограниченности. Заслуги его – часто отрицательные, не творческие. Книга его имеет мало значения для людей, живущих опытом религиозным и мистическим, но она имеет большое значение для тех, которые нахоятся в переходном состоянии и хотят освободиться из гнета рационалистической ограниченности, жаждут выдти из темницы. Это – отрицательная помощь в деле освобождения целостного «я» и целостного опыта от суеверий и предрассудков рационализма. В самом начале своего исследования Джемс признает тот факт, что религия и мистика связаны с неврозом. Но подрывается ли этим ценность религиозного и мистического опыта, как обычно заключают рационалисты?Вопрос о ценности не зависит от фактических соотношений, и наука не призвана определять ценности. Эту аксиому философии Джемс с большой свободой применяет к вопросу о ценнсти религиозного опыта.
До сих пор я Джемса хвалю и рекомендую, но следует указать и на его слабости. Джемс очень талантливый и умный человек, но как бедно и убого его религиозное сознание, какое чувствуется в нем творческое бессилие. В сфере религиозной Джемс- минималист, он так боится всяких утверждений, всяких дерзаний. Материалы, на которых он строит свою психологию религиозного и мистического опыта, очень неполны и недостаточны. Джемсом совсем не использованы несметные богатства восточной христианской мистики, и он слишком большое придает значение англо-саксонским сектам. 383//383 Джемс не видит и не понимает того, что вся так называемая христианская догматика – опытного происхождения, что для подлинно верующих и живущих религиозной жизнью догматы – факты мистического порядка, видения. Джемс повидимому отождествляет догматы со схоластическим богословием, что совершенно неверно. Для него всякая догматика есть рационализация мистического опыта, интеллектуальная теория в религии. Но ведь догматика может явиться в религиозно-мистическом опыте тогда, когда обостряется зрение; догматы могут быть описанием встреч и видений. Догматические же богословия плодятся тогда, когда мертвеет религиозная жизнь и иссушается опыт. Но живой и полный религиозный опыт всегда утверждает догматы, как остроту зрения, как встречи и видения, всегда стремится к максимуму, а не к минимуму. К этому неизбежно должна придти сколько-нибудь полная психология религиозного опыта. Многообразие религиозного опыта есть исходная данность для подобной психологии; но дальнейшее углубление психологии должно осознать ту истину, что религиозный опыт многообразными путями влечет к единому, что всякий религиозный опыт в пределе стремится утверждать себя, как единственный. Удержаться на многообразии значит закрепить бедность опыта, недостаточную его углубленность, не желать достигнуть предела. Джемс потому так легко утверждает плюрализм, что он не хочет заходить слишком далеко и говорит лишь предпоследнее, а не последнее. Джемс дает лишь самую элементарную, зачаточную психологию религиозного опыта, психология же высшая остается еще не написанной. Нужно помнить, что Джемс имеет дело не с религиозным опытом в его полноте и целостности, а лишь с индивидуальными религиозными переживаниями, с субъективным миром личности.Такое ограничение задачи вполне правомерно. Но Джемс склонен вообще принимать объективно-историческую и социальную сторону религий, утверждать лишь религиозный индивидуализм. Он как бы боится слишком яркого религиозного света.
383//384
Джемс ведет борьбу против философской и богословской схоластики с помощью философии прагматизма (Леруа, ученик Бергсона, применил прагматический метод к толкованию христианских догматов. Леруа – самый интересный мыслитель из католиков-модернистов. Но французский прагматизм Бергсона и Леруа отличается от американского прагматизма Джемса. Бергсон – интуитивист.) Прагматизм имеет все основания стать популярным и даже модным направлением. На прагматизме почил дух англо-американского утилитаризма, чисто практического отношения к познанию. Для прагматической философии истина есть нужное для жизни, и она рождается в действии. Абсолютных теоретических критериев не существует. В этом есть здоровое зерно, здоровый протест против схоластических гносеологий, против отвлеченной конструкции знания, как чего-то самодовлеющего и от жизни и воли оторванного. Но прагматизм не застрахован от опасностей скептического релятивизма и им одинаково могут воспользоваться как скептики-позитивисты, так и сторонники расширения опыта в сторону религии и мистики. И нужно сказать, что относительность прагматизма честнее и последовательнее той относительности, в которую нас повергает формализм абсолтных теорий познания. В философии Джемса все-таки больше здорового реализма и больше живого опыта, чем в безысходном формализме современной немецкой философии. Джемс многим поможет перейти от философского эпигонства к философскому возрождению, которое, подобно всякому возрождению, требует полноты живого опыта. Опасностям же скептической относительности должно противопоставить органическую, жизненно-цельную твердость духа. У нас есть зачатки более высокой философии, чем философия прагматическая, более органической, жизненной, конкретной философии, и потому прагматизм не должен у нас стать модой. Духу скептическому, духу относительности можно противопоставить лишь силу воли и волевого избрания, силу целостной жизни духа.