Оп.: Проблемы русского религиозного сознания. Берлин: YMCA-Press, 1924. С. 52-138.
Русских людей, волею Провиденья попавших на Запад в эпоху унижения России и русской Церкви, поражает интерес, который существует у духовно настроенных людей Запада к русской религиозной идее и русской религиозной жизни. Интерес этот не есть простая любознательность, он обозначает более глубокую духовную потребность, как бы искание религиозного света с Востока. Запад уже не может жить только собственным ослабевающим религиозным светом и ищет восполнения в источниках света, сокрытых и сохранившихся на Востоке, в России. И у чутких людей Запада существует такое отношение к русской религиозной жизни и русской религиозной мысли в исторические дни, когда христианство подверглось в России гонению, когда победила атеистическая и материалистическая революция. Поистине лучшие люди Запада более верят в русское религиоз-
52
ное призвание, чем многие маловерные русские люди. Все внешнее принуждает к тому, чтобы потерять веру в русскую идею и русское призвание. И нужна большая сила духа, чтобы за внешне разлагающимся увидеть внутренне пребывающее. Россия остается загадкой не только для людей Запада, но и для русских людей. Процесс нашего самосознания и самопознания углубится и достигнет вершины лишь после великих испытаний, после опыта изживания всех полярных противоположностей русского духа. Трудно понять все противоречия и антиномии русского бытия. «Умом России не понять, аршином общим не измерить» (Тютчев).
Русская революция поставила Россию в центре мирового внимания. Судьба России беспокоит весь мир. Россия представляется угрозой для мира. Русская революция хочет быть мировой революцией. И многим начинает казаться, что с ней связана русская идея. Прежде Россия представлялась оплотом мировой реакции, теперь Россия представляется оплотом мировой революции. И черное и красное обличие русской идеи одинаково пугают Европу, одинаково представляются опасными для европейской цивилизации. Революция делает Россию еще более непонятной и загадочной. Какая же Россия есть настоящая, подлинная Россия — Россия Николая I или Россия Ленина. И в каком отношении находятся эти два образа России к исконной русской религиозной идее? Наиболее чуткие, ду-
53
ховно настроенные люди Запада понимают, что настоящая подлинная Россия есть Россия Достоевского, и Достоевским интересуются более всего, через Достоевского хотят разгадать тайну России. Но Россия Достоевского и есть то антиномическое духовное царство, которое может принимать и обличие царства Николая I и обличие царства Ленина. Отношение лучших людей Запада к России и русской идее возлагает на нас огромную ответственность. Мы должны осознать русскую религиозную идею и из нее понять все противоречия России. Русская религиозная мысль XIX и XX века заключает в себе большие богатства.
Мир вступает в эпоху очень схожую с эпохой эллинистической, с эпохой заката греко-римской, античной цивилизации. Теперь, как и тогда, происходит сближение и единение Востока и Запада, разных типов культур, религий и рас. Европа не может остаться в своем замкнутом состоянии и не может продолжать быть исключительным монополистом культуры, она выходит за свои пределы. После кровавого братания народов в мировой войне расширяются горизонты, через рознь и распадение объединяется мир в единый Западо-Восток. Европа должна вновь встретиться с Азией и на этот раз не только как с объектом для колониально-империалистической политики. И от этой творческой встречи должна начаться новая эпоха всемирной истории. Но в центре Запада и Востока, Европы
54
и Азии стоит Россия, великий Востоко-Запад, соединяющий в себе два потока всемирной истории. И России должна принадлежать центральная роль в этом процессе мирового объединения, в религиозном синтезе. Россия тоже не может остаться замкнутой в себе, она должна войти в мировую ширь. Революция как будто бы отделила Россию от Европы и отбросила ее к Азии, в ней побеждают темные восточные начала. Но окончательным последствием революции будет выход России из состояния замкнутости, большее ее единение с западным миром.
Солнце восходит на Востоке. И на Востоке загорается религиозный свет. Восток — колыбель всех религий, в том числе и религии христианской, утвердившейся по преимуществу на Западе. Восток есть страна откровения. Запад — страна культуры. Восток ближе к истокам бытия, он есть царство генезиса. Мир сотворен был на Востоке. На Западе он предстал уже в оформленном виде. Религиозные истоки нужно искать на Востоке. На Западе и сама религия есть прежде всего и более всего религиозная культура. Но религиозная культура, как бы ни была она велика, сильна и прекрасна, уже отходит от истоков откровения, от первоисточников света. Бог непосредственно, лицом к лицу говорил с человеком на Востоке. На Западе
55
явилось слишком много посредников. Восток по стихии своей более религиозен, чем Запад. На Западе — закат религиозной жизни. Это географическое различие не только материально, оно отображает и символизует духовное бытие. Восток и Запад — духовные миры в жизни человечества, духовные измерения. Народы Востока, как христианские, так и нехристианские, сохранили религиозный склад жизни, религиозное миросозерцание более, чем народы Запада. Народы Востока с трудом поддаются секуляризации. Секуляризация смертельна для народов Востока, для их морали, для их культуры, она лишает их всех норм жизни. И это — реактив, обнаруживающий их религиозную природу. Такова и Россия, — христианский Восток. Русский народ жив был религией, православием. Он не принимает никакой секуляризованной морали, секуляризованной культуры. Он духовно погибает, когда разлагается его религиозная жизнь, когда он отпадает от веры. Он судьбой своей показывает и доказывает, что истинная жизнь есть только религиозная жизнь и что истинная культура есть только культура, основанная на религиозных началах. Мы увидим, что русский нигилизм есть лишь обратная сторона русской религиозности.
Для понимания характера русского духа огромное значение имеет характер русской земли. Материальная география народа есть лишь символическое отображение его духовной географии, ге-
56
ографии души народа. Не случайно народ живет на равнинах или в горах, у моря или у рек, на севере или на юге. Роль географического фактора в образовании характера народов и в их исторических судьбах не означает материализма. Юг и север, горы и равнины, моря и реки находятся внутри народных душ. Равнинность России и необъятность ее пространств есть внутреннее измерение души русского народа. И не случайно народ русский живет на необъятной равнине с бесконечной далью, с отсутствием резких границ и разделений. Такова и география русской души. В душе этой есть бесконечные пространства, бесконечная ширь, отсутствие границ и разделений, и ей раскрываются бесконечные горизонты, бесконечная даль. Только в России и есть ширь, безграничность и бесконечность. Душа западных народов сдавлена, повсюду натыкается на границы и предел. Для Запада характерно, что там все разделено, перегорожено, дифференцировано. Нет шири, необъятности, цельности. В самом строении земли западных народов намечены слишком резкие границы и разделы в ее горах, долинах и реках. Земля слишком дифференцирована, нет в ней далей и необъятности. В России земля дает свободу. В западной Европе этой свободы нет. Русский человек страдает от необъятности и шири своей земли. Можно сказать даже, что только в России и есть земля. Земля есть
57
категория русского духа. Значение земли поистине огромно для русского человека, для русского духа. Это почти непонятно западному человеку. Западный человек знает отношение к своему отечеству, к нации, государству, культуре. Русский человек прежде всего определяется своим отношением к русской земле. Есть что-то мистическое в отношении русского народа к земле. Не народ владеет землей, а земля владеет народом. Русский народ стихийно верит в величие, мощь, богатство, необъятность н непобедимость своей земли. Он укрывается в ней, ждет от нее спасения. Западный человек считает себя господином своей земли, он считает своим долгом защищать ее, у него мужественно-активное отношение к земле. Земли мало, все ограничено и сдавлено, и нужно устроится на этом малом пространстве. Враг близок к западному человеку и необходимо принять меры для самозащиты. Отсюда интенсивность западного отношения к жизни, интенсивность западной культуры. Отсюда и характер патриотизма западного человека. Все по-иному у русского человека. Земля велика и обильна, вокруг бесконечный простор. Необъятной русской землей никто не в силах овладеть. Русский человек не столько защищает и спасает свою землю, сколько ждет защиты и спасения от своей земли. В русской земле всегда можно укрыться от всякого врага. Отсюда экстенсивность русского отношения к жизни, сла-
58
бая потребность в интенсивной культуре. Отсюда иной характер русского патриотизма. На Западе все уже перегорожено, всему назначено свое место, нигде и ни в чем нет свободных просторов. Стихийная дионическая сила жизни как будто бы изжита в Европе, наступает истощение, иссякание сил. Таков роковой результат слишком интенсивной культуры, слишком большой актуализации внутренних сил и слишком большой организованности. В русском народе остались еще огромные потенциальные силы, не угас еще природный его дионисизм. С своеобразным отношением русского народа к земле связана стихийность русского народа, стихийность русской души. Она есть результат власти земли над человеком. Эту русскую стихийность плохо понимают люди Запада. Там человек полагает цель и смысл своей жизни во владении стихией, в оформлении стихии, в подчинении ее организованной воле и организованному разуму. Стихия жизни целиком изошла в организованную и упорядоченную жизнь, в культурную и цивилизованную жизнь.
Трудно русскому человеку справиться и со стихией внутри себя, со своей душевной стихийностью, трудно подчинить ее разуму, духовно организовать ее. Своеобразный дионисизм русского народа связан с этой властью душевной стихийностью. Поистине, в России и в русском народе заложены огромные потенциальные богатства,
59
духовные и материальные. Это чувствуют люди Запада. Но богатства России не обработаны, силы русского народа не актуализированы. Для русского народа характерна потенциальность, невыявленность его духа. Выявленная, актуализированная в истории жизнь народа не соответствует богатству внутренней жизни. Дух плавает в душевно-телесной стихийности. Дух есть начало мужественное, душа же начало женственное. Мужественный дух не овладел еще женственной душевной стихией. Женственная душевная стихия, стихия земли постоянно заливает дух. В России как бы не совершалось еще внутреннего брака, овладения мужественным духом женственной души. Этим многое объясняется в духовной истории России. Русский человек пленен стихийностью своей земли, стихийностью женственной души народа. Это наложило печать и на своеобразную религиозность русского народа, создало крайние формы церковного национализма.
Подобно большей части народов Востока, русский народ жил религиозной верой, жил религиозным откровением и религиозным преданием. Пусть затемнена была его религиозность, но он не утерял живых истоков религии, он до последних страшных лет нашей истории не вышел
60
из религиозного ритма жизни. Русский народ в подавляющей части своей на протяжении всей своей истории, еще и истории цивилизованного XIX века, жил не культурой, а религией, верой. Он в массе своей состоял на низком уровне просвещения, он не имел секуляризованной морали, он имел слабое правосознание, он не был даже богословски просвещен в своей вере. Но он выдвигал из недр своих, великих святых и подвижников, жил культом святости и святых, отрешен был от исключительной привязанности к земным благам и в глубине своей души устремлен к Небесному Иерусалиму. Россия именовалась Святой Русью не потому, что русский народ был свят, нет, он был очень грешный народ, но он духовно жил идеалом святости и почитанием святых. В русском народе не было культурного идеала, как у народов Запада, в нем силен был лишь идеал святости. Он пороками своими был прикован к земной жизни, добродетелями же был обращен к небу. Так воспитало его православие. Западный же человек был воспитан в добродетелях, пригодных и приспособленных для устроения земной жизни. Религиозная направленность русского народного духа обнаруживается на протяжении всей нашей истории. И в XIX веке, в цветении русской культуры, в русской литературе и русской мысли эта религиозная направленность сказалась с особенной силой. Наша мысль, наша
61
литература были национальны, народы лишь в меру своей религиозной направленности. И идея русского народа есть исключительно религиозная идея, призвание русского народа в мире есть исключительно религиозное призвание. Это и нужно нам сознать до конца. И мы увидим, что безбожная русская революция лишь подтверждает такое самосознание.
Религия русского народа есть христианство и христианство в форме восточного православия. Вне православия невозможна и непостижима духовная жизнь русского народа. И русская религиозная идея, русское религиозное призвание могут быть связаны только с православием. Но русское православие есть совсем особенное, очень своеобразное православие, очень отличное от православия Византийского. Характер христианства очень индивидуализируется в зависимости от воспринимающей его народной стихии, народной души. Даже внутри такого авторитарного, четко оформленного и кристаллизованного типа христианства, как католичество, существуют очень большие индивидуальные различия. Очень отличаются между собой католичество итальянское и немецкое, испанское и французское, польское и ирландское. Русский народ получил свое православие от Византии. Через Византию, через византийское православие приобщился он к традиции эллинской культуры, которая жива в духовной атмосфере русского народа, несмотря на варварство
62
и низкий уровень культуры масс. Но по-иному было воспринято православие Византией и Россией, иная стихия, иная душа подошла к истине православия. В Византии христианство было воспринято душой стареющей, склоняющейся к закату, утонченной и уже испорченной культуры, в которой мир эллинский смешался с миром Востока. В Византии не было цельности и девственности духа, и было слишком много коварства стареющего земного царства. Славянофилы не без основания указывали на то, что русский народ до принятия христианства не имел никакой связывавшей его старой культуры, язычество не было его культурной религией, оно было его природным дионисизмом, душевно-телесной стихией, связанной с русской землей. Когда русский народ воспринимал христианство, в нем была девственность и цельность, дух его не был раздроблен и обессилен, Цельность и девственность своей души, силу своей стихийности русский народ внес и в свое христианство. Русское исконное язычество вошло и в русское христианство и придало ему своеобразное обличие. В русском православии есть какой-то своеобразный христианский дионисизм, которого совсем нет в православии византийском. В какой-то точке русское православие соприкасается с русским хлыстовством, самой замечательной русской мистико-дионистической сектой, в которой русское язычество жутко перемешалось с христианством.
63
В русском культе Божией Матери, которая иногда заслоняет образ Христа, чувствуется культ русской земли. Образ матери-земли, России, и Матери Божией иногда перемешивается в сознании русского народа. Русское христианство скорее женственная, чем мужественная религия. В русском христианстве сильна устремленность к Небесному Иерусалиму, который заслонен был в визанийском сознании призязанностью к старому земному царству с его хитрой и коварной политикой. Русский религиозный человек никогда не был абсолютно привязан к своему могущественному земному царству, в глубине он взыскал Града Грядущего. Но самой характерной чертой русского православия является обращенность к Христу Воскресшему. Великий русский всенародный праздник есть прежде всего праздник светлого Христова Воскресения. С этим связана и столь характерная для русского православия обращенность к всеобщему воскресению, к просветлению всего мира, всей твари. Этим отличествует русское православие и от православия византийского и от католичества. Своеобразие русского православия, русской религиозности можно изучать по Св. Сергию Радонежскому, по Нилу Сорскому и своеобразие русской идеи можно видеть уже в идее инока Филофея о Москве, как третьем Риме. Но только в XИX веке созревает русское религиозное сознание, формируется русская религиозная идея. Она изу-
64
чается с одной стороны в величайшем русском Святом — Серафиме Саровском, в таком своеобразном явлении, как русское старчество, в русской народной религиозности, а с другой стороны в русских религиозных мыслителях и писателях XИX века. Попытаемся открыть основные черты русской религиозной идея как она была осознана в XИX веке.
Русское православие нельзя узнать по официальному богословию. И трудно найти в этом богословии русскую религиозную идею. Русское православие не знало общеобязательной и приведенной в систему богословской доктрины, не имело своей схоластики. Русскому православному сознанию менее всего свойствен богословский рационализм. В русскую религиозную идею входит сознание невыразимости тайны божественной жизни в рациональном понятии. На русской почве рациональное богословие всегда было заимствованием или богословия католического, или богословия протестантского. Так было еще со времени знаменитых митрополитов эпохи Пера — Феофана Прокоповича и Стефана Яворского. Наше школьное богословие, представленное иерархами церкви или профессорами духовных академий, долгое время, до появления Хомякова, было католичествующим или протестанствующим. Ничего специфически пра-
66
вославного не было в Догматическом Богословии Митрополита Макария, оно было сколком с католических схоластических учебников. Митрополит Макарий кончил свою жизнь тем, что утонул. И один из самых духовных русских старцев сказал: потому и утонул, что догматическое богословие писал. Это очень характерно для русского православия, не официально-казенного, а духовно-опытного. По православному сознанию никакого специфического дара учительства не принадлежит иерархам Церкви. Светский писатель может быть более истинно православным и может более право учит, чем митрополит. Так оно и было. Светский писатель Хомяков был первый русский православный богослов, основатель православного богословия в России. Он более выразил дух русского православия, чем Митрополит Макарий и даже Митрополит Филарет. Дух русского православия нельзя изучать по богословским трактатам, по официальному учению Церкви, которое почти неуловимо и этим вызывает негодование католических богословов. Этот дух разлит в атмосфере, которой дышит русский народ и которой он жив; Дух этот узнается в богослужении, в иконописи, в образах и житии русских святых, в русском старчестве, явлении единственном в своем роде, в русском народном благочестии, в русских странниках из народа, даже в некоторых сторонах мистиче-
66
ского сектантства, и в великих творениях русской литературы и русской мысли. Дух русской религиозности воспринимается скорее художественно и эстетически, чем рационально и логически. Дух этот действует не только в видимой ограде Церкви и ее учениях, он не менее, иногда более действует во всей духовной жизни русского народа. Его можно узнать и в явлениях по видимости противоположных православию, напр., в некоторых сторонах учения Л. Толстого, в некоторых исканиях русской революционной интеллигенции.
Великий духовный опыт русских святых, русских старцев почти не был выражен в слове и мысли, от него не осталось почти никаких творений. В этом очень глубокое отличие от католического мира, в котором великие святые и мистики оставляли великие литературные произведения. Когда русский человек уходил из мира, шел путем подвижничества и достигал святости, он не мог уже писать, не мог творить произведений, объективирующих его духовный опыт. Он сам становился совершенным произведением, продуктом Божьего художества. Русская святость, русское мистическое созерцание тайн Божьего мира не становились явлением мировой культуры, как на Западе, в католичестве, где Св. Франциском Ассизским восторгаются эстеты и Св. Терезой зачитываются люди утонченной культуры. Русская
67
святость, святость Серафима Саровского, жившего уже в XΙX веке, не была силой христианства, действующей в культуре. Духовная жизнь оставалась сосредоточенной внутри, в глубине и все выраженное и уловимое для внешних людей, для людей светской культуры с трудом воспринималось в той значительности, которую эта духовная жизнь имела в себе. Подлинная, наиболее глубинная религиозная жизнь не объективировалась, не рационализировалась, не переходила в литературные произведения и мысль, не давала культурных продуктов. Православие не создало такой великой и пленительной, такой многообразной культуры, какую создало на Западе католичество. Им жива была русская история, но оно не было такой внешне могущественной исторической силой, как католичество. Только православное богослужение выразило дух русской религии и было великим явлением культуры. С этой стороны легче всего подойти к православию людям чуждым и посторонним. Западных людей, прошедших школу католичества и протестантизма, привыкших к нормативной й в очень сильной степени рационализированной и приспособленной к культуре религиозности, должен поражать этот ненормативный характер русской религиозной жизни. Русское православие — наименее нормативная форма христианства. В нем духовный опыт наименее подчинен норме и наименее вы
68
ражен в понятия, наименее оформлен в западноевропейском, культурном смысле этого слова.
Западноевропейскому человеку, привыкшему к своим формам христианства, непонятно, как православие водительствует душами русских людей, как оно их воспитывает для жизни. Эти пути очень отличны от путей западного христианства. Православие воспитывало русский народ не проповедями, не преподаваемыми нормами поведения, а прежде всего и более всего литургически, самим богослужением, самой мистерией божественной жертвы. Это — литургическая религия по преимуществу. Православие воспитывало русский народ не нормами поведения в повседневной жизни, а образами жития святых и культом святости. И центр тяжести религиозной жизни православие полагало в молитве, которая есть богообщение, а не нормировка жизни. Такой тип православия, вызывающий беспокойство в смысле плодотворности его для цивилизованной жизни, определяется тем, что из всех форм христианства, оно более всего отрешено от земной и временной жизни, более всех верит в исключительное призвание человека к жизни небесной и вечной и более всех сохранило связь с преданиями раннего христианства, с истоками христианства, менее подверглось обмирщению. И католичество, и протестантизм стали слишком культурными религиями, слишком приспособленными к перспективе земного устроения. В православии оказалось ме-
69
нее раскрыто и менее развито все то, что способствует организации жизни на земле, жизни в культуре. Оно возлагалось не столько на дисциплину и организацию, на историческую активность и вооруженность для рациональной и правовой борьбы, сколько на харазматические дары, на действия благости Божией, на силу молитвы. Старчество оказалось единственным свойственным русскому православию способом водительства душами. Старец, не иерархический чин. Старец обладает особенными благодатными дарами, для которых нет никаких внешне уловимых, объективно-нормированных признаков. Старцы обыкновенно подвергались гонению со стороны епископов и церковных властей, казались новаторами и чуть ли не сектантами. Вера в старца есть вера в особые духовные дары, угадываемые народом, и согласие отдать свою волю старцу не есть подчинение законному, объективно-нормированному авторитету, как в католичестве подчинение directeur de la consiense, а свободное отдание себя благодатной силе, Божьему водительству, через старца действующему. И тут сказывается глубокий и коренной антирационализм, антинормативизм, антиформализм и антиюридизм православия. Православная церковь невыразима и неуловима в понятии, она не имеет никаких формальных и правовых признаков. Это утверждают лучшие русские богословы и религиозные мыслители. И это значит, что православная цер-
70
ковь наиболее близка к изначальной сущности церкви, т. е. наименее подверглась обмирщанию в истории и культуре. Понятие, норма, право, рационализм, формализм, и юридизм — орудия, вырабатываемые светской культурой для целей земного устроения. Православная церковь всегда была обращена более к вечности, чем к времени. Для времени и для процессов во времени в этом всегда было много неудобства и опасностей. В восточном православии более сохранился эсхатолический характер раннего христианства, чем в христианстве западном. Православие не поддается так легко секуляризации, как западное христианство, из него труднее вывести добродетели для мирской жизни. Православие давало своеобразное освящение всей жизни от рождения до смерти, оно имело свой крепкий быт. Но это не было активной организацией общества и деланием истории.
Но должен был наступить момент, когда духовный опыт русского народа, когда его религиозная жизнь найдет себе выражение в мысли, в сознании, в идее. Это и наступило в XIX веке, в веке созревания русского самосознания. Русская религиозная мысль, русская религиозная идея нашли себе выражение не у официальных богословов, а у светских мыслителей и писателей,
71
которые и являются самими большими нашими богословами. В каких чертах выявляется русская религиозная идея в русской мысли XIX века? Прежде всего поражает изумительная свобода русской религиозной мысли. Это самая свободная религиозная мысль во всей Европе. Мысль католическая и протестантская связаны, на ней лежит печать школьности, она очень организована, ей поставлены традиционные границы. Носителями западноевропейской религиозной мысли были иерархи церкви или профессора духовных академий и богословских факультетов. Религиозная мысль была по преимуществу богословской мыслью. Богословы были офицерами и генералами организованной и дисциплинированной армии. Профетический дух почти угас в христианской мысли Западной Европы XIX века. Господство школьного богословия есть показатель угасания этого духа. Профетический дух есть еще только в русской религиозной мысли XIX века. Профетический дух возможен лишь тогда, когда есть свобода духа, он и есть дух свободы. Этот дух свободы есть в высшей степени в русском религиозном сознании XIX века. Церковная иерархия не вмешивается в движение нашей религиозной мысли, остается к ней в большинстве случаев индифферентной. Внешние затруднения, которые встречает Хомяков и Вл. Соловьев в напечатании в России некоторых своих богословских сочинений, не означает вмешательства церковного
72
авторитета в религиозную мысль. Мысль их остается свободной и оказывает в конце концов большое влияние. Церковная иерархия не пытается даже направить и организовать нашу религиозную мысль. Этот счастливый индифферентизм раскрыл перед нами безграничность творческой свободы мысли. Православная церковь не сознавала себя церковью воинствующей и иерархия церковная не сознавала себя армией. Поэтому только в России могло случаться, что первым богословом православного мира оказался офицер конной гвардии и помещик А. С. Хомяков, что настоящими пророками нашими были светский писатель Достоевский и светский философ Вл. Соловьев, что самые острые религиозные темы ставали у нас светские писатели К. Леонтьев и В. Розанов, что самые дерзновенные мысли о будущем христианства были у нас высказаны скромным и почти неизвестным библиотерем Н. Федоровым. Официальный же богословский мир, мир иерархов церкви и профессоров духовной академии дал очень мало для нашей религиозной мысли. Такие люди, как Бухарев или Несмелов, были счастливым исключением. Свобода духа, свобода мысли, свобода пророчествования, которые наряду с священством и царством Вл. Соловьев признавал необходимым для полноты религиозной жизни, лежит в основе русской религиозной мысли, входит органически в русскую религиозную идею. Русская религиозная мысль XIX и XX
73
века и есть свободное пророчествование, она не принадлежит функции священства в религиозной жизни. В этом ее своеобразие. Не только свободна русская религиозная мысль, но она есть мысль о религиозной свободе, она понимает христианство, как религию свободы. Это — коренная черта русской религиозной идеи.
Идея христианской свободы с большей силой выражена в богословствовании Хомякова. В основу своего понимания церкви он кладет идею свободы духа. Ее нельзя найти в нашем официальном богословии, ее не было в официальных отношениях церкви и государства, но духовная свобода была развита в незримой и невыразимой атмосфере русского православия, русского типа христианства. Церковь не авторитет, а свобода, не организация, а мистический организм, не учреждение, а духовная жизнь. Предание церковное не есть что-то извне, принудительно навязанное, оно есть внутренняя духовная жизнь, в которой живые и умершие, все христианские поколения органически связаны, жизнь в свободе. Церковь принадлежит не порядку необходимости и принуждению, а порядку благодатному, порядку свободы. Русское религиозное сознание более резко разграничивает два мира, чем западное, и не допускает перенесения свойств этого природного мира на мир божественный. Поэтому оно не допускает такой рационализации и юридизации церкви,
74
такого подчинения ее началам природной необходимости, какое допускало западное христианство. В православной церкви менее выражено ветхозаветно-законническое начало, чем в церкви католической. Но русская религиозная мысль XIX века ведет борьбу с элементами законничества и внутри православия. Она добивается осознания идеи церкви, как порядка благодатной свободы. Все законнически — принудительное принадлежит этому миру, царству кесаря, государству. Церковь Христова не имеет никакого юридического строения, подобного царству этого мира, не имеет никаких формальных признаков. Хомяков и славянофилы пытаются выразить церковное сознание, совершенно свободное от элементов законнически-принудительных. Церковь есть единство свободы, единство любви, а не принудительное единство, не формально-правовое единство. Славянофилы не были просто церковными консерваторами, как их часто себе представляют, они скорее были церковными реформаторами, они были против официально-казенного православия. Но радикализм в славянофильской идее христианской свободы, радикализм больший, чем у Лютера, соединялся с охранением священного предания, с почитанием заветов предков, с началом православной соборности. Бухарев, один из самых замечательных наших богословов, ведет борьбу против законнических элементов внутри христианства. Во имя повсюду разли-
75
того духа Христова хочет он освободить от гнета законнического принуждения. Он проповедует своеобразный панхристизм.
Но величайшим глашатаем свободы духа, русской религиозной идеи о свободе был у нас Достоевский. Во всемирной письменности не было такого радикального и глубокого, такого острого выражения идеи религиозной свободы, свободы духа, как у Достоевского. Эта идея лежит в основе всего творчества Достоевского, это его основная тема1). Достоевский раскрывает, что отрицание свободы духа, замена ее принудительной организацией человеческого счастья и благополучия и есть дух антихриста. Это легло в основу величайшего его творения «Легенды о Великом Инквизиторе». Во имя свободы духа отвергает Христос три искушения в пустыне. Дух антихриста принимает все три искушения и отрекается от свободы духа. Христианская свобода не есть право и притязание, христианская свобода есть бремя и обязанность. Бог ждет от человека свободы, он принимает только свободных. Бог возжелал свободной любви человека, человеку трудно вынести бремя свободы духа, свобода порождает неисчислимые страдания жизни, человек легко отказывается от свободы. Но Богу нужна свобода человека. Западная мысль понимает свободу прежде всего, как право, как требование самого
________________________
1) См. мою книгу «Миросозерцание Достоевского».
76
ччеловека, и она противополагает права человека и права Бога (Французская революция и теократическая школа Ж. де-Местра). Русская религиозная мысль углубляет идею свободы, понимает ее, как ожидание и требование самого Бога, как бремя и подвиг. Есть и еще разница. Для западной мысли свобода есть прежде всего начало разумное и оформляющее, начало порядка, обеспечивающего каждому человеку развитие его жизни. Для русской мысли свобода не есть разумное и упорядочивающее начало, она изначальна, она предшествует разумному и упорядочивающему добру, она есть первая свобода, свобода выбора. Западный человек с трудом мыслит себе свободу вне права и формы. Русскому человеку это легче мыслить, для него свобода связана с содержанием жизни, а не формой жизни. Поэтому в России свобода духа имеет мало связи с политическим строем, с политической свободой. У нас была большая свобода быта, свобода жизни, неведомая народам Запада, при полном отсутствии политической свободы, при деспотизме. Западный человек связан и самой своей свободой, его связывает свобода по рукам и ногам, она есть выражение прав каждого. Он связан и в своей организованной религиозной жизни. Русский человек безмерно свободнее духом, свободнее в жизни, свободнее в своей религиозной жизни, он менее связан формой, организацией, правом и порядком. Он способен к буйству духа, на которое
77
уже почти неспособен западный цивилизованный человек. Даже о русских старцах [в печатном оригинале "страцах" - прим. Я.Кротова, 2018] говорили, что они предаются буйству во Христе. Свобода духа для русского сознания не есть высшее достижение, не есть результат дисциплины и организации, она есть скорее бытийственная атмосфера, в которую погружена религиозная и бытовая жизнь, она изначальна.
В русской религиозной мысли свобода не связана с индивидуализмом, как это часто бывает в мысли западной. Наоборот. Хомяков и Достоевский наиболее ярко выражавшие идею религиозной свободы, были решительными и крайними антииндивидуалистами. Свобода в русском религиозном сознании связана с соборностью. Соборность мыслится, как свободная общность, как свободный организм, как свободное единство к любви. Индивидуализм, отрывающий человека и противополагающий его другим людям и миру, делает его несвободным, рабом внешней необходимости. Свобода только и есть в соборности, в единении, в любви. Любовь наполняет собой свободу и избавляет от давящей власти чуждого и инородного. Церковь и есть свободная соборность, соборная свобода, соединение свободы и любви. Вне любви, вне соборности свобода гибнет, переходить в свою противоположность. Достоевский гениально показал, как безбожная свобода, свобода индивидуалистическая и уединенная, свобода произвола и бунта переходит в насилие, принуж-
78
дение и тиранию. В русской свободе всегда скрыта эта опасность. Она порождает не только добро, но и зло, она может себя истребить и перейти в свою противоположность. Но русская религиозная идея, русское религиозное призвание немыслимы без свободы духа, которую русский народ должен поведать всему миру. Он должен открыть таинство свободы народам Запада. Так думал Хомяков, думал и Достоевский. Даже наиболее западный по своему типу Вл. Соловьев хотел свободной теософии, свободной теократии, свободной теургии, проповедовал свободное пророчество и в этом видел свою миссию. Он видел причину крушения средневековой папской теократии в том, что теократический замысел не принял во внимание свободы человеческого духа, а царство Божье не может быть осуществлено принудительно. Славянофилы были сторонники самодержавной монархии на том основании, что она освобождает народ от бремени власти и политики и предоставляет ему свободу в духовной жизни. Дух русского народа таил в себе «дар святой свободы». Но он же таил в себе опасность соблазниться окончательной тиранией, угашающей всякую свободу духа. Мы к этому еще вернемся. Это объяснит нам Достоевский, пророк русской революции. В России до последнего напряжения дошло ощущение личности и в России же личность погибает в безликом коллективе. Такова антиномия нашего духа.
79
Другой предпосылкой русской религиозной идеи является утверждение духовной целостности, противление всякой рассеченности, дифференциации, разделению и распределению духа по категориям, по сферам. Религия не есть особая сфера души и особая сфера культуры, она есть целостная жизнь духа, всяческая во всем. Духовная жизнь не может быть дифференцирована по раздельным сферам, она органична, соподчинена религиозному центру. Секуляризация души и секуляризация культуры, образование раздельных сфер, отдифферинцированных от духовного центра жизни есть угасание духа, отпадение от религиозного смысла. Русская религиозная мысль всегда восставала против дифференцированной и секуляризированной европейской культуры, связывала этот процесс с упадком веры и видела в нем источник превращения культуры в «цивилизацию». Там и религия превратилась в отдифференцированную область культуры, в специальную функцию души, ей отведено особое место, очень узкое, и запрещено вторгаться в другие области. Христианство приспособилось к требованиям культуры, оно как бы примирилось с распределением и разделением всей жизни по ящикам и полочкам, с уничтожением всякой шири духовной жизни. Все сферы культуры и общественности получили автономию, автономными стали познание, мораль, государства, хозяйства, автономной стала и религия. Но в автономной ре-
80
лигии, которой указано свое место, нет настоящей свободы религии, свободы духа, религия не может осуществлять свою цель — просветлять и преображать всю жизнь. И автономное, секуляризованное, отдиференцированное от целостной духовной жизни познание делается бессильным, отвлеченным, от него ускользает бытие, оно меонично по своим результатам. Это и видно на результатах новейшей западной философии (феноменализм, критическая гноселогия), которая вся антионтологична по своему духу. Бытие раскрывается только познанию целостным духом, оно закрывается, -когда познание совершается в рационалистической рассеченности. То же можно сказать и о всех других секуляризованных и дифференцированных сферах жизни. Результаты повсюду оказываются антионтологическими, повсюду виден разрыв с основами бытия, переход в призрачное, иллюзорное царство. Секулярная политическая демократия, секулярная гуманистическая мораль, секулярное капиталитическое хозяйство — повсюду утеряны онтологические основы, повсюду безвыходность и опустошенность. Русская религиозная идея органически целостной духовной жизни совсем не тождественна с средневековой католической идеей теократической культуры и общественности. Там философия была служанкой теологии, там все сферы жизни были принудительно соподчинены католической церкви, там было гетерономное сознание, которое и вызвало про-
81
тест новой истории и восстание автономии на Бога. Русская религиозная идея совсем не предполагает гетерономного, внешне-принудительного отношения между всеми сферами жизни и религией, церковью. Принудительного количественного универсализма, столь характерного для римской идеи, нет в русской религиозной идее, в ней нет гетерономно-теократического принуждения. Русская религиозная идея основана не на гетерономии и не на автономии, а на теономии, вернее на автономной теономии, свободной теономии. Речь идет не о том, чтобы подчинить что-то одно чему-то другому, а о том, чтобы одно и другое были органически целостны, онтологически связаны и сращены, внутренне-свободно, а не внешне-принудительно. Все стороны и части единой, целостной жизни онтологически-естественно тянутся к Солнцу жизни, к источнику жизни, ищут свете, тепла, пищи и влаги. Философское познание совсем не должно подчинять себя теологии и исполнять ее задания, философское познание свободно и изнутри должно обратиться к первоисточникам бытия, к глубине духовного опыта и тем искать себе познавательного питания. В философском познании действует целостность духовных сил человека, разум органический, а не отвлеченный разум, не рассудок. Тогда только познание обретет субстракт бытия, сущее. Тоже можно сказать и про другие сферы жизни и культуры. Мораль должна питаться из Божественного источ-
82
ника правды, общественность должна найти религиозно-онтологические основы своего существования, искусство должно раскрыть красоту, вкорененную в Боге. Такое свободное раскрытие теономии во всех сферах жизни, т. е. Божьей основы, соединяет с основами бытия, сущего, сообщает всему онтологический характер. В рассеченной, расчлененной, дифференцированной, автономной и секуляризированной культуре исчезают основы бытия, нет сущего, все не онтологично. Я характеризую русскую идею, русскую духовную направленность, а не русскую действительность, которая этой идеи не осуществляла.
Для духовного русского человека характерно, что он мыслит целостно, не дифференцированно и не расчленно, т. е. целокупностно своих духовных сил устремлен к основе бытия, с сущему. Творческая жизнь его заключается не в том, что он стремится творить ценности культуры, достигать общеобязательных и общезначимых нормативных результатов в познании, морали, искусстве, праве и т. п., а в том, что он стремится к соединению с основами бытия, к преображению жизни. Характерно, русский человек стремится не к предпоследнему культуры в расчленных ее сферах, а к последнему бытия в его целостности. Это часто ставят в вину русским людям. Им указывают, что прежде чем подойти к последнему, к божественному, нужно совершить трудный путь во всех сферах
83
культуры, нужно одолеть предпоследнее, что недопустимы такие не дисциплинированные и не методические скачки в последнее. Но это значит принципиально возражать против религиозной направленности русского духа, против русской религиозной идеи. Раздельными сферами секулярной культуры никогда нельзя дойти до последнего, до Бога, все на веки веков остается раздельным, открывается дурная бесконечность движения в отдифференцированных областях, утерявших связь с ядром жизни, с основой бытия. «Последнее» по русскому религиозному сознанию не есть роскошь, не есть цвет и плод жизни. «Последнее», божественное есть корень жизни, ее питательные соки, ее хлеб насущный, самое элементарное, а не самое сложное. Можно жить без гносеологии и методологии, без светской науки, без утонченного светского искусства и светского права, но нельзя жить без Бога, без вечной жизни, без спасения от зол и мук жизни. Первичен в жизни Бог, а не культура. К Богу нельзя прийти, к Нему в сущности нет путей, от Бога можно только изойти. Он в начале, а не в конце. И русская религиозная мысль направлена на самое насущное, элементарное, основоположное. Это есть целостная мысль о спасении и преображении жизни, а не о роскошных цветах жизни. Русская религиозная философия совсем не есть утонченная, изысканная философия, это — философия существенная, бытийственная, насущная. Такова и должна
84
быть духовно-целостная мысль. Лишь мысль секуляризованная и культурно дифференцированная порождает утончение и усложнение, отрывающие от истоков жизни. Русская религиозная мысль всегда стояла на том, что мысль, познание должно быть жизнью, бытием, изменением и преображением жизни, бытия. В этом она была своеобразно прагматична. Борьба против отвлеченной философии, отвлеченной мысли очень характерный мотив русской мысли, русской философии. Все славянофилы, Вл. Соловьев и за ним все русские религиозные мыслители боролись против «отвлеченных начал» за целостность мысли и целостность жизни. Разум теоретический и разум практический должны быть не разделены, а соединены, сращены. Воля к добру помогает разуму познать истину. Отвлеченный, теоретический разум собственными силами бессилен постигнуть истину. Но соединение теоретического и практического разума дается лишь в религиозном опыт, в религиозном сознании, в органическом разуме, в целостном духе. Наиболее радиально выражены соединение теоретического и практического разума и жизненная бытийственная задача познания у Н. Федорова в его философии общего дела. Познание должно ставить своей целью воскрешение умерших предков. Все сферы жизни должны быть религиозно синтезированы. С такой направленностью русского духа связаны трудности для русского человека в деле создания
85
дифференцированной культуры, в творчестве ценностей культуры. Не на то направлена его воля и его мысль. Не в этом его призвание. Конечно, русская мысль, русская литература есть особого рода культура. Но это не каноническая, не нормированная в западноевропейском смысле слова культура, ее пафос, ее внутренние движущие мотивы в ином. Пафос этот религиозный и движущие мотивы — религиозные, а не секулярно-культурные. Вся великая русская литература проникнута религиозной идеей. Та же религиозная идея лежит в основании оригинальной русской философии. И основная тема русских общественных стремлений и движений — религиозная тема, а не секулярно-политическая. Достоевский великолепно показал, что русские революционеры никогда не интересовались политикой и не делали политики, их интересовал вопрос о Боге и бессмертии, об атеизме, о спасении человечества и переделке его по новому штату. Движущий религиозный мотив всегда присутствовал во всякой русской мысли и русском движении или в форме положительной или в форме отрицательной, в форме патетически переживаемого богоборства. Характерно, русского человека почти невозможно было принудить к чистому, отдифференцированному познанию, к чистой отдифферезированной политике, к чистому от- дифферезированному искусству, к деланию культуры в западно-европейском смысле слова. Он всегда делал и в познании, и в политике, и
86
повсюду что-то другое й о другом, стремился положительно или отрицательно осуществлять русскую идею. Русская же идея не есть идея культуры, а есть идея религиозного спасения и преображения, идея конца, конца истории, а не середины исторического пути, конца Христова или антихристова. Понять это значит многое понять в русской исторической судьбе.
Русскому религиозному сознанию и русской религиозной идее свойственен онтологизм и онтологический реализм, которые трудно уже найти в духовных течениях современной европейской культуры. Трагедия современной культуры — отрыв от истоков бытия, бессилие достигнуть онтологизма во всех сферах. Религия в современной культуре — культурная религия, скорее религия ценностей культуры, чем религия первичного бытия. Вторичность, отраженность, огромность дистанции от наиреальнейшего бытия — болезнь современной культуры, в Западной Европе достигшая своего высшего выражения. Этот антионтологизм, это бессилие соединиться с бытием особенно явственно видны по философским течениям последних десятилетий. Все неокантианство есть узаконение этой утери связи с бытием, безысходное кружение в мысли, утерявшей свой
87
предмет. Но в философии это есть явление вторичное. Связь с предметом, с реальным бытием была первично утеряна в религиозной жизни, в протестантизме, в рационализации католичества. Я говорю конечно, о преобладающих течениях в западной культуре, которые и есть культура по преимуществу. И на Западе был онтологизм, у его святых, у мистиков, и он есть у всех людей подлинного религиозного опыта. Совершенно несправедливо горделивое мнение старых славянофилов и их эпигонов, что на Западе нет и не было настоящего христианства, не было подлинного касания наиреальнейшего бытия. Но несомненно, что преобладающие течения в западной культуре XIX века стоят под знаком антионтологизма. Самые значительные явления духовной культуры этой эпохи идеалистичны, а не реалистичны, они замкнуты в культуре человека, в мысли человека, в искании, томлении и тоске человека. Романтизм есть высшее состояние духа этой культурной эпохи. Но романтизм есть томление по подлинному бытию, при бессилии соединиться с бытием, войти в него. Предпосылкой такого склада культуры является дуализм культуры и бытие, мира и Бога. В худших своих проявлениях эта эпоха обнаруживает довольство культурой и миром (позитивизм, феноменализм), в лучших — бессильное томление по бытию и Богу (романтизм, идеализм). У европейского мира в преобладающей его части иссякла ве-
88
ра в возможность перелива божественной энергии в этот мир, в наиреальнейшее, непосредственное воздействие божественных сил на жизнь человека и человечества. Решительно преобладает дуалистическое понимание взаимоотношения между миром и Богом, между миром сим и миром иным. Мир сей замкнут в себе. И его отношение к миру иному мыслимо лишь в форме идеалистического символизма, который радикально нужно отличать от символизма реалистического. Но идеалистический символизм бессилен достигнуть общения с божественной реальностью. Также побеждает номинализм в современном сознании, и все труднее встретить в религиозном, философском и культурном сознании нашей эпохи платоновский реализм. Подлинный онтологический реализм есть утерянный рай, воспоминание о былых эпохах. Даже католичество, онтологическое и реалистическое в своих истоках и своей сущности, стало религией, организующей культуру общества и отдельных душ, слишком рационализированной и юридизированной, превратилось из живого духовного опыта в доктрину и учреждение. Я говорю о господствующем в католичестве типе, но в католичестве сохранилось и подлинная духовная жизнь.
Вся современная умственная культура, западноевропейская по преимуществу, есть культура о чем-то, а не чего-то, вся она об отрате-
89
ниях бытия, а не само бытие. Вся методическая научная культура нашего времени есть о чем-то, а не что-то. Она может быть о чем угодно, и о религии, и о мистике, и о мифе, и об онтологии, но не может быть чем-то, не может быть религией, мистикой, мифом, онтологией. Мы имеем превосходные исследования о египетской религии, об орфизме, о пророках, о первохристианстве, об Апостоле Павле и Бл. Августине, о Св. Франциске Ассозском, об Экхардте и мистике всех времен, но не имеем уже реальности, подобной реальности египетской религии, орфизма, пророков, первохристианства, Апостола Павла и Бл. Августина, Св. Франциска Ассизского, Экхардта и мистики прошлого. Переход от чего-то к о чем-то есть переход от бытия, реальности к культуре, к идеальности. Чистоту научного и философского познания даже усматривают в совершенной свободе от чего-то и методическом отдании себя о чем-то. То же можно сказать и об искусстве. Каноническая культура должна быть о чем-то, в ней не должно быть самого бытия, она должна быть идеальной, а не реальной, она должна скрывать, если у нее есть отношение к бытию, к реальности. Познание, философия, наука должны быть решительно освобождены от мудрости. И вот в эпоху, когда культура решительно уходит от бытия, когда повсюду торжествует антионтологизм и антиреализм, только в России духов-
90
ные течения, религиозное сознание, философия решительно стоят под знаком онтологизма и реализма. Русская религиозная мысль есть что-то, а не о чем-то, она есть непосредственное обнаружение духовного опыта, раскрытие богообщения.
Православие изначально и абсолютно онтологично. В этом онтологизме — внутренний пафос православия. Потенциальность православия, невыявленность его духовного опыта и духовной энергии во вне, в истории и культуре, охранение православием исконной истины и порождает этот онтологизм. В западном христианстве, в его актуальности, в его бурной истории и в его великой культуре онтологизм ослабел, выветрился, произошло отделение от истоков бытия. Православие неизменно верит в возможность перелива божественной энергии в жизнь мира и человечества. Это можно видеть на имяславческом движении последнего времени, которое все основывается на вере в тот, что в имени Божьем, произносимом в молитве Иисусовой, непосредственно присутствует Божественная энергия. Православие резче, чем католичество, разграничивает два мира, т. е. не допускает перенесения на Божье царство и на Церковь свойств царства мира сего, но оно не допускает дуализма мира и Бога, на котором покоится современная западная культура. Возможно реальное общение Бога и мира, реальная связь, реальные переходы между двумя мирами. Православию свойствен не идеалистиче-
91
ский, а реалистический символизм. Поэтому православию не свойственна идея внешнего авторитета, внешне-авторитарного критерия истины. Внешний, формально и юридически выраженный авторитет предполагает резкий разрыв двух миров, отрыв от истоков бытия, замыкание человека и мира в себя. Русское православие в лучшем, идеальном своем сознании признает внутренний авторитет самого воздействующего на нас божественной энергии, т. е. авторитет божественного бытия, самой явленной онтологический, а не юридический и не рационалистический. Это подтверждается на примере авторитета старцев. Критерий религиозной истины лежит в самом реальном духовном опыте, который приводит в связь с реальным бытием, с бытием божественным. Сам Бог, своей энергией и посылаемыми Им благодатными дарами устанавливает различие между истиной и ложью. Философски это может быть выражено так, что критерий истины интуитивен, он лежит в непосредственном созерцании бытия, Бога. Авторитарность, рациональность, дискурсивность критериев есть результат отделения от истоков бытия, разрыв между миром и Богом, человеком и Богом. Западное христианство сделало слишком крайние и односторонние выводы из идеи грехопадения, этим породило дуализм, авторитарность, а во вторичном результате поро-
92
дило напряженную активность противоположного Богу мира и человека. Западный гуманизм есть вторичное последствие крайнего дуалистического переживания грехопадения мира и человека. Дуалистически противополагавший себя Богу человек в конце концов пошел путем самостоятельной активности и создал культуру, в которой непосредственно не присутствуют и не действуют божественные энергии. Онтологизм основан на предположении, что человеческая природа не настолько повреждена грехом, чтобы окончательно утерять связь с бытием. Это утверждали великие мистики повсюду и во все времена. В них духовная культура Запада сохранила связь с бытием. В русском религиозном сознании XIX века остается эта живая связь с бытием. Онтологизм противополагает русское сознание антионтологизму, идеализму, феноменализму, меонизму и иллюзионизму современной европейской культуры. В основе русской религиозной философии лежит идея сущего, субстракта бытия. Она утверждает конкретное сущее. В этом направлении двигаются и новейшие течения европейской мысли, в них намечаются робкие пока шаги к онтологизму, преодолении феноменализма и идеализма. Но это движение мысли не имеет органической связи с религиозной жизнью и религиозным опытом. Русское религиозное сознание всегда стояло на том, что между душой человека и божественным бытием не стоит рационализация
93
и юридизация, но лежит опосредственная культура. Русской религиозной мысли свойствен естественный платонизм. Русская религиозная мысль начинает с последнего, а не предпоследнего, с данности бытия, с изначальной данности божественной энергии. Достоевский был величайшим реалистом. Онтологические реализме принадлежит к характерным чертам русской религиозной идеи.
Большая отрешенность от мира и его благ. Вот коренная, духовная черта русского народа, из которой только и можно понять русскую идею и русское религиозное призвание. Отрешенность эта менее всего означает, что русский народ менее грешный, чем другие народы земли. Это очень грешный народ, быть может более грешный, чем другие народы Европы. Но по-иному он грешен, по-иному он понимает праведность. Грехами своими русский народ привязан к земным благам, к тленным и преходящим земным вещам, корыстолюбие и сластолюбие соблазняет его не менее, чем другие народы. Но он не привязан к земным благам и тленным земным вещам своими добродетелями, своим пониманием праведности и своим идеалом святости. В глубине духа русского на-
94
рода есть большая отрешенность, свобода от связанности земными и преходящими добродетелями. Народы Запада именно своими добродетелями, своим правосознанием, своим пониманием добра и зла слишком прикованы к земным благам, к миру тленных и преходящих вещей. В западном сознании преобладает идея, что добро и добродетель должны служить организации земной жизни и стяжанию земных благ. Это свойственно не только арелигиозному, но и религиозному сознанию. Западному человеку свойственно почитание силы, проявленной в этом мир. Сила эта должна иметь религиозную основу. Особенно миру англо-саксонскому свойственно религиозное обоснование силы в этом мире и религиозное оправдание успехов в земной жизни. Западный человек дорожит своим социальным положением, своей собственностью, своими вещами, своими жизненными удобствами не вследствие своих слабостей и пороков, а вследствие своих культурных добродетелей, религиозно обоснованных и оправданных. Он твердо сознает свое право на собственность и на блага жизни и будет бороться за него, он имеет идеологию, оправдывающую его обладание собственностью и благами жизни. Совсем иное состояние сознания у русского человека. Он не уверен в глубине души, что собственность его священна, что пользование благами жизни есть правда и совместима с совершенной жизнью. Он не имеет идеологии, оправды-
95
вающей его буржуазное положение, его социально привилегированное положение. И это происходит совсем не от бездарности в жизни хозяйственной. Очень характерно, что в России никогда не было буржуазных идеологий, никогда не было буржуазных идей, которые кого-либо могли вдохновить. Русские помещики не были до конца уверены, что они по праву владеют землей, и они владеют ей с менее добродетельным, сознающим свое право видом, чем аграрии Запада. Русское купечество никогда не было уверено, что оно приобрело свое богатство религиозно-оправданным путем, праведным путем. И самый корыстолюбивый русский купец, наживший себе миллионы и грехами своими прикованный к земным благам, в глубине души думал, что лучше уйти в монастырь или стать странником. Русская буржуазия никогда не имела буржуазного идеологического сознания, которое нравственно укрепляло бы ее. Русские народные сказки всегда были проникнуты убеждением, что Христос с бедными, а не богатыми, что бедные будут вознаграждены, а богатые... Есть черты отрешенности от благ земной жизни отрешенности не в грехах и пороках, а в вере и правде, свойственная и русскому помещику, и русскому купцу, и русскому интеллигенту, и русскому крестьянину. И замечательно, что вместе с тем русский человек обладает большой практической сметкой, он человек хозяй-
96
ственный, он совсем не беспомощен в делах материальных.
Эта отрешенность, эта свобода духа и есть источник русского отрицания западной «буржуазности», русского бунта против мещанства, в котором революционер Герцен и реакционер К. Леонтьев соединялись воедино. Слишком большая привязанность к земным благам к земному устроению, привязанность религиозная, моральная, идеологически обоснованная и оправданная, и есть духовная буржуазность, мещанство. Истинная свобода духа предполагает внутреннюю отрешенность от мира, от его благ. Собственность, преходящие и тленные вещи, блага жизни порабощают дух. Трудно богатому войти в Царство Небесное. Богатый и есть тот, кто слишком любит этот мир, и то, что дает силу в этом мире, кто прикован к тленному и преходящему. Бедные, т. е. отрешенные от благ мира, наследуют царство небесное. Русская идея противоположна идее буржуазного мира, буржуазной цивилизации с ее буржуазными добродетелями. Не только русские коммуниста отрицают буржуазный мир и буржуазные идеи и добродетели, наоборот, коммунисты и есть первые настоящие русские буржуа, превращающие Россию в буржуазное царство, — отрицают буржуазный мир и буржуазные идеи и добродетели русские религиозные люди, русские мыслители, великие русские писатели, Хомяков и Вл. Соловьев, Достоев-
97
ский и Л. Толстой, К. Леонтьев и Н. Федоров и все, все, кто причастен к русской идее. Против буржуазного духа восстает не русский коммунист, а русский странник, который и в наши дни на базарах проповедует Божью правду и обличает неправду советского строя.
Мы — странники в этом мире, мы не имеем в нем своего пребывающего Града, мы Града Грядущего взыскуем. И мы духовно не должны быть привязаны к земному Граду, к тленному и преходящему в этом мире. Странничество русского духа есть характерная русская черта, она присуща русской идее. Тип странника из народа самый замечательный русский тип. Но странниками были у нас и люди высшего культурного слоя, и русские писатели, русские мыслители все искатели Божьей правды. Гоголь, Толстой, Достоевский — странники по своему духовному типу и по своей судьбе. Странником был и Вл. Соловьев. Поэт первоначального периода русского символизма — А. Добролюбов стал уже настоящим странником. Странничество есть в каждом характерно русском человеке. Странничество есть обратная сторона русской отрешенности, противоположность всякому мещанству. Русский человек в глубине своей не бывает окончательно привязан ни к собственности, ни к семье, ни к государству, ни к хозяйству, он чувствует преходящий и тленный характер всех благ и ценностей мира.
98
