Оп.: Кризис христианства и кризис культуры. (Доклад на съезде Лиги православной культуры). - Вестник РСХД. - Авг.-сент. 1931. - №8/9. - С. 12-19.
Когда ставится проблема православной культуры, то прежде всего нужно сказать, что эта проблема связана с двусторонним кризисом – глубоким кризисом христианства и глубоким кризисом культуры. Кризис происходит и в Православии, и в русской культуре, существенно связанной с православием, и в западном христианстве и западной культуре. Кризис там и здесь происходит по-разному, но можно сказать, что и кризис христианства, и кризис культуры есть кризис дуалистической системы взаимоотношений между христианством и культурой; она привела в тупик и христианство, и культуру. Выражается этот дуализм в том, что личная, интимная духовная жизнь христианина и его участие в культурном творчестве разрываются. Этот разрыв невыносим, и он переходит или в отпадение от Христа, - тогда кризис выступает как кризис культуры не христианской, антихристовой; или – в монашеский уход от мира, от культурного творчества; тогда кризиса собственно нет, но нет и христианской культуры. На почве Православия догматически культурное творчество оправдано, не проблема соотношения Православия и культуры еще не была разрешена. Проблема культуры в Православии не была даже поставлена, если не считать исканий русской религиозной мысли 19 и 20 веков, где эта проблема ставилась остро, но именно потому особенно остро, что в Православии она практически не разрешалась. В западном мире, где были попытки построения христианской культуры, проблема так остро не ставилась. Это не значит, что в России не было православной культуры, она несомненно существовала. На западе – в отличие от востока – христианство было вовлечено в культурно-творческий процесс, всегда переплеталось с гуманизмом. Гуманизм в первой формации был гуманизмом христианским, - позднее он стал нейтральным и, наконец, - антихристианским. В процессах, совершавшихся в западном христианстве, Церковь и потребности религиозной жизни были слишком подчинены культурным процессам, т.е. религия стала одной из частей общего культурного процесса и подвергалась обмирщению. Это обмирщение не только упрек западному христианству, который мы часто ему ставим, но в этом и его величие. Путь православного Востока сложился так, что на русском востоке, отождествляемым в русском сознании часто с Православием вообще, процесс сочетания Церкви и культуры принял катастрофическое направление, окончился срывом в революцию. В катастрофической форме изживается то, что Запад изживал медленно в течение веков.
Запад переживает сейчас очень остро двойной кризис – кризис христианского сознания и жизни и кризис самой секуляризированной, лаицизированной, арелигиозной культуры. Это процесс, у которого мы многому можем и должны научиться. Это тем более обязательно, что мы живем в эпоху, когда решение проблемы уже не может быть национально и конфессионально изолированным.
Что же происходит на Западе? Западный мир в течение последних столетий постепенно терял духовные истоки и основы своей культуры, и к 20 веку начался процесс, который может быть определен как перерождение могучей культуры в могущественную механическую цивилизацию, угрожающую исчезновением самой человеческой личности. Высокое качествование культуры продолжает существовать, при ослаблении творческой силы. Культура хранится в узком слое элиты, утонченного меньшинства, культура остается культурой аристократической. Но эта культурная элита, сознавая свою оторванность от больших социальных процессов, совершающихся в мире, все более и более ослабевает, и начинает ощущать свое бессилие и ненужность в судьбах мира. Это можно назвать социальным кризисом культуры. Этот кризис ставит вопрос о соотношении аристократического и демократического элементов в культурном творчестве. Культура аристократична по своему существу, и не может быть иной, но при нарушении соотношения элементов, она неизбежно приходит к разрыву, к утрате целостности, потому что известные формы культуры оказываются свойственными только небольшому аристократическому слою.
Исключительное утверждение аристократизма культуры может привести к культурному кризису, катастрофе. Этот процесс особенно остро ощущается на Западе, в частности – во Франции. Если взять противоположный процесс демократизации культуры, происходящий неотвратимо, то он грозит вульгаризацией культуры, отрывом культуры от духовных истоков и, в сущности, утратой культуры в настоящем глубоком смысле слова. В этом и заключается основная антиномия, которую мучительно переживает Запад. С одной стороны борьба аристократических слоев за сохранение и продолжающуюся аристократизацию культуры, и с другой – борьба демократических слоев за широкое распространение культуры и, следовательно, вульгаризацию ее. Выхода на путях культуры не видно. Это западный мир сознает ясно. Аристократический культурный слой переживает свою судьбу как ожидание неотвратимой гибели, воодушевляется пафосом смерти, - если неизбежно суждено умереть, то благородные представители культуры предпочитают умереть с пафосом. Только на почве христианства, по крайней мере, в принципе, возможен выход, возможно сочетание двух начал – аристократической природы культуры и социальной потребности в демократизированной культуре без того, чтобы аристократическая культура чувствовала себя не участвующей в основных процессах жизни, и без того, чтобы демократизация культуры вела к снижению качествования культуры. В христианстве есть оба истока. Христианство может сохранить благородные стороны культуры и обратить ее к широким процессам, происходящим в мире, не предавая ее благородства. Это – основное положение, без этого – выхода нет.
Кризис культуры на Западе не означает, что христианство на западе оскудело или иссякло. Христианство на Западе сильнее, чем кажется, и оно пыталось осуществить себя гораздо сильнее и больше, чем думаем мы. Силой христианства и объясняется острота и мучительность процесса – все так сильно, потому что все до конца ставится и изживается.
Если возьмем христианские течения на Западе, то в 19 и в начале 20 века, и в протестантизме, и в католичестве, преобладающими являются течения либеральные. Протестантский модернизм охватывает течения от Шлейермахера до Ричля, католический – от социального модернизма XIX века до католического модернизма в собственном смысле слова, - течение начала 20 века. Эти течения как будто ставят проблему, нас интересующую. Представители этих течений, оставаясь католиками, протестантами, пристально вглядываются в процессы, совершающиеся в мире и стараются объединить их со своими христианскими взглядами, ставят вопрос о соединении современного знания с христианством и с социальной жизнью, от которых христианское сознание как будто отставало. Они защищают свободы науки и социальной жизни, но религиозно углубленной органической проработки поставленной проблемы в этих течениях не было; - христианство в них ослаблялось, а иногда и совершенно выветривалось. В этих течениях не столько христианство ассимилировало культуру и вбирало продукты ее творчества, сколько подчинялось культуре и, подчиняясь, ослаблялось в своей сущности. Модернизм и католический, и протестантский – не характерны для современного Запада.
Наиболее интересные и творческие течения современного западного христианства не умещаются в рамки былого модернизма, идут под другим знаком. Кризис переживается мучительно, но совершенно иначе, чем это происходило в прошлом. Если остановиться на наиболее характерных современных исканиях западной христианской мысли, то прежде всего следует отметить в католичестве в качестве наиболее живого течения возрождение томизма. Томизм – правильнее было бы назвать нео-томизмом, но католики не любят так называть его, потому что в таком наименовании есть привкус модернизма…, - томизм особенно силен во Франции. Ж.Маритен – один из виднейших представителей этого течения во Франции, превратил его из школьного течения, каким он был у зачинателей, в культурное движение, захватывающее все виды культурного творчества. Неотомисты стремятся свести счеты со всеми течениями католической мысли и вообще мысли на почве возрожденной философии Фомы Аквината, применяясь к новым течениям и преодолевая их. Но преодоление - вещь опасная, так как преодолеваемое всегда тайно привходит в преодолевающего.
Томическая традиция имеет свое решение культурной проблемы, и решение это может произвести импонирующее впечатление. Томизм гораздо более культурен по своей природе, чем он сам думает. Система томизма есть система иерархических соподчиненных ступеней, из которых каждая объемлет свой самостоятельный мир и вместе иерархически соподчиняется следующей. Томизм утверждает на одной ступени самостоятельность натуральной активности, натуральной философии, естественного богопознания, естественной морали, к которой потом присоединяются теологические добродетели, привносимые из высшей сферы: дальше следуют ступени, связанные с Богопознанием, основанным на откровении, еще дальше ступень мистического созерцания. Ступени соподчинены, но так, что каждая ступень имеет свою самостоятельную жизнь. Культура, как принадлежащая к низшей ступени, признается и оправдывается в своей автономности, самобытности, но над ней существует суровый контролер – теолог, который на все может наложить запрет, но он не мешает жить. Эта концепция принципиально оправдывает культуру. Католичество всегда обладало способностью необычайно сильной внутренней ассимиляции культуры – оно сначала сжигало провозвестников новых культурных путей, а потом внутренне ассимилировало то, что приносили эти пути. Про католичество можно сказать, что оно умеет овладевает всем, что происходит в мире, включительно до техники. В этом колоссальная сила католичества, его своеобразное величие. Томизм есть преобладающее католическое культурное течение, не похожее на модернизм, ибо модернизм соединяет веру с различными течениями механически, томизм же пытается соединить их органически.
Есть еще одно течение очень связанное с проблемой культуры – литургическое, возглавляемое в Германии Гуардини. В свете литургии дается оправдание и обоснование культуры, т.к. мистическая жизнь Церкви есть начаток преображения твари, продолжение спасительного дела Христова. Литургическое течение существенно культурно-религиозное.
Что имеется в протестантизме? Мир англо-саксонский переживает меньше потрясений и внутренних кризисов, так как остается верен прагматическому, непосредственно-практическому восприятию и раскрытию христианства. Актуальный характер англо-саксонского протестантизма, в силу которого он всегда находит формы социальной активности, смягчает остроту кризиса сознания. Острые формы сознания кризиса проявляются в протестантизме германском, главным образом, в течении, связанном с именем К.Барта – бартианстве.
Бартианство – одна из разновидностей возрождения протестантизма на почве возрождения к религиозным истокам реформации, на почве возрождения кальвинизма. Нужно сказать несколько слов о бартианстве с точки зрения сущности христианской культуры. Здесь обнаруживается иное, чем в томизме. Томизм представляет попытку органического решения проблемы культуры, вопрос о культуре признается в принципе решенным в положительном смысле. Здесь имеет значение то, что томизм развивается в среде, не пережившей остро кризиса культуры; это система последовательного оптимистического отношения к культуре. В бартианстве обнаруживается сознание трагизма, безысходности в решении проблемы. Эта безысходность связана с процессом бурного и страстного протеста против выветривания христианства в либеральном протестантизме 19-20 веков, вытекает из напряженного желания вернуться к источникам откровения, вырастает из восстания против романтической интерпретации христианства. Основное переживание, всецело владеющее бартианством – сознание глубочайшего кризиса. Для бартианства – самое явление Христа есть кризис, катастрофа для мира. Сознание этой катастрофичности ослабевает только при ослаблении непосредственного отношения к христианскому откровению. В известном смысле бартианство есть своеобразная эсхатологическая концепция христианства. Откровение для бартианства – катастрофа, конец мира, так как откровение несовместимо с миром. Проблема мира и христианства ставиться антагонистически – или христианство, или мир – надо выбирать. Барт под влиянием датского мыслителя Кирхергардта, в свое время замолчанного, и лишь теперь оцененного. Все народы германской культуры считают его сейчас своим пророком. Барт пытается в сущности смягчить, сгладить Кирхергардта, бурно восстающего против господствующего протестантизма, против протестантских церквей, обвиняющего их в оппортунизме и приспособленчестве. Кирхергардт с особой силой переживает абсолютную катастрофичность христианства и не мог совершенно вынести того, что христианство вошло в историю мира. Мир от этого претерпел изменение, но и христианство в свою очередь подверглось глубокому перерождению. Кирхергардт признает христианство только не вошедшее в историю, которое входит в мир, как катастрофа, и к этому катастрофическому пониманию необходимо вернуться. Трансцендентность христианства по отношению к миру должна привести к отрицанию Боговоплощения, так как Боговоплощение тоже есть компромисс с миром, но со стороны Бога. Пред лицом такого мировоззрения вся человеческая жизнь и культура вступают в период кризиса. Культура есть следствие активности человека; создаваемый ею мир ни в какой мере не соизмерим Словом Божьим, откровением Христа. Бартианство, отрицая, как будто, культуру, объединяет людей высокой культуры, делающих культурное дело. У них есть острое переживание социального призвания христианства. Восставая со всей силой против растворения Церкви в процессе культуры, братианцы настроены социально – революционно. Они ощущают, что кризис социальных отношений достиг такой силы, что он может завершиться только созданием новых социальных форм.
Этому возникновению нового должно предшествовать оголение, агония, обнищание, смерить существующих социальных форм. Наиболее ярок в этом отношении главный представитель религиозного социализма Тиллих. Процесс религиозно-пролетарский обозначает – «кайрос»* катастрофический прорыв во времени. Пролетаризация имеет положительное значение, являясь ступенью к грядущему возрождению – нужно достичь сознания крайней материальной и духовной нищеты, чтобы возжаждать духовного общения. Здесь мы встречаемся с смелой попыткой социально-революционного воссоздания Церкви, как социального тела.
В этих исканиях не ставится проблемы о человеке и человеческом творчестве. Человек уничтожается и даже отрицается. Он только «Зюндер» - грешник и только грешник, - человек есть грех.
В сущности для всех современных течений Запада характерен процесс религиозного и внерелигиозного уничтожения человека, являющийся результатом разрыва истины о богочеловечестве Христа и богочеловеческом процессе.
Наряду с кризисом христианства происходит и кризис самый культуры. Прежде всего секуляризация – двойственный процесс, и видеть в ней только отрицательную сторону было бы неправильно. В секуляризации культуры есть и положительная ценность – это изживание свободы человеческого пути, свободы человеческого творчества. Это должно быть изжито до конца. Если смотреть на процесс секуляризации изнутри самой культуры, исходить из того, что переживает сам культурный человек, утверждающий автономию сфер культуры и беспредельность свободы, то он переживает нечто иное, чем человек стоящий в церкви. В церковном учении человек находит определенное содержание свободы и творчества человека.
Вне церкви это определение беспредметно. Человек свободен от чего-то, но неизвестно для чего свободен; - на этой почве секуляризованная культура приходит к тупику, вызывает к жизни те неопределенные еще религиозные искания, которые так характерны сейчас для всего мира. Укажем некоторые течения современной философии мысли, которая наиболее напряженно работает в германии. Отметим М. Шелера, Н. Гартмана, Гейддегера. Шелер сначала перешел в католичество, пытаясь решить проблему культуры, потом отпал от католичества и вступил в период неопределенных религиозных блужданий. Шелер – живой свидетель существующего беспокойства. Его произведения – выражение этого беспокойства, духовных исканий. Н. Гартман и Гейддегер, не имеющие отношения к специфическим религиозным течениям, обнаруживают большее религиозное беспокойство и религиозную основу. Н. Гартман приходит к такому обоснования постулата атеизма, что это обоснование свидетельствует о бессознательно-религиозной основе его философии. Атеизм Гартмана – атеизм особого рода. Он не связан с материализмом, он основан на вывернутом наизнанку «нравственном» постулате Канта. Небытие Бога есть требование нравственной жизни – оно предполагается человеческой и нравственным достоинством человека. Если Бог есть, Он не соединим с человеческой свободой, с нравственным актом. Бытие Бога уничтожает возможность моральной деятельности и жизни. Гартман не уверен, что Бога нет, но если Он есть, то это несчастье. Геддегер воспитанник католической иезуитской школы, но потерял веру. Он проповедует самую пессимистическую и суровую философию, по сравнению с ней пессимизм Шопенгауэра очень оптимистичен. Гейддегер – атеист, но атеист тоже особого рода, атеист, в философии которого сохранены полностью все теологические предпосылки христианства. Философия эта учит о мире падшем и покинутом, но неизвестно почему и от отчего отпавшем, кем покинутом, говорить о первородном грехе со всеми его последствиями для существования мира, но без Бога. Падшесть и покинутость есть сущность бытия. Вся система Гейддегара проникнута религиозным беспокойством пред лицом смерти, ужаса смерти, пред греховностью мира, как его основным качествованием. Это как бы своеобразная система христианской метафизики, но без Бога.
Во Франции, стране утонченно культуры, идут мучительные искания нового гуманизма, возникшие как результат сознания кризиса прежнего, являющиеся поисками спасения из положения катастрофического. Но новый гуманизм, к которому хотят придти, только по имени напоминает было гуманизм; он стоит уж под знаком утверждения, что человек ничтожество, ноль. Новейший гуманизм это утверждает определённо. Сначала отвергли миф о Боге, но миф о человеке сохранился. 19-й век стоял под знаком этого мифа. Сейчас должно сделать и второй шаг – отказаться от мифа о человеке, ибо антропоцентрический миф остаток христианства, который должен быть изгнан. Так думает Бруншвиг.
Гуманизм становится отказом от Бога и человека – в мире происходят какие-то творческие процессы; они происходят с человеком. Математическая философия считает необходимым отречься окончательно от идеи человека, от антропоцентризма. Ставить проблемы ужаса смерти, смысла жизни значит подходить к миру с точки зрения того, что приносит человеку горе или радость, значит находиться еще под властью антропоцентризма. Этот антропоцентрический аспект подлежит преодолению. Только математическое созерцание, как внечеловеческое, является абсолютно чистым: в нем мы соприкасаемся с истиной в самой себе. Это настроение можно было бы назвать «трагическим математизмом», но с точки зрения этого течения от слова «трагизм» нужно отказаться.
Характерна для переживаемого кризиса реакция против романтизма – в философии, в морали, искусстве, в политике. Намечаются попытки возвращения к неоклассицизму, но они бессильны. Они являются лишь трансформацией романтизма, принимающего новую форму – форму своего отрицания.
Для нашей эпохи характерно искание цельности жизни, отказ от индивидуализма и тяготение к авторитету, могущему обеспечить эту цельность. Протест против индивидуализма, атомизма капиталистически – буржуазной культуры проявляется не только в форме социалистических движений. В культурной элите тоже есть тоска о преодолении атомизма, живут напряжённые искания цельности жизни и культуры. Какие же выводы можно сделать из всего этого по отношению к проблеме православной культуры?
Н.А. Бердяев
