Оглавление

Николай Бердяев

Христианство и классовая борьба.

Оп.: Христианство и классовая борьба. Париж: YMCA-Press, 1931. 142 с.

II.

Критика теории Маркса. Общество и класс. Аксиологический характер понятия класса.

Как было уже сказано, Маркс абсолютизировал категории капиталистического строя и перенес на прошлое экономизм своей эпохи. Он все время и повсюду видит борьбу «пролетариата» и «буржуазии», хотя эти классы не всегда и не повсюду существовали. Самое понятие «буржуазии» в марксизме двусмысленно и многосмысленно. С одной стороны это есть класс, возникший в капиталистическом строе и определяющийся в отношении к известной форме производства. С другой стороны, это господствующие, обладающие материальными средствами, эксплуатирующие классы во все времена и повсюду. Большевики употребляют это слово по преимуществу во втором смысле. В сущности «буржуазией» оказываются все за вычетом «пролетариата», к ней причисляются и все пред-

27

ставители интеллигентного труда, все образованные. Слово «буржуазия» теряет реальное содержание и приобретает характер символа. Но отношение Маркса к буржуазии было двусмысленно, потому что с одной стороны для него это был класс эксплуататоров по преимуществу, кровопийц, класс, препятствующий дальнейшему развитию общества, разлагающийся и обреченный на смерть, с другой стороны это был класс с великой положительной миссией, он развил материальные производительные силы, он создал условия, благодаря которым только и возможно будет торжество социализма, без которого не было бы и самого класса-мессии пролетариата. Индустриализм, который связан с буржуазией, есть благо. Фабрики, созданные буржуазией, организуют рабочих. Маркс одной стороной своего миросозерцания был эволюционист и потому оценки его зависят от ступеней развития. Этот эволюционный момент совершенно исчез у русских коммунистов, они умудрились поставить классовую борьбу «пролетариата» и «буржуазии» в положение независимое от самого факта существования капитализма и капиталистических отношений. У них эта борьба приобретает совершенно символический характер. «Пролетариат» и «буржуазия» не реальности, а символы. В России «пролетариат» количественно незначительная часть русского народа, «буржуазия» же всегда была слаба и сейчас 

28

совершенно перестала существовать. Грядущее коммунистическое общество для русских коммунистов не есть продукт развития капиталистического общества, хотя бы и с катастрофическим моментом, а продукт конструктивизма, продукт сознательных организаторских усилий всемогущей советской власти. Это уже есть царство «свободы», а не царство «необходимости», скачек уже произошел. Такова метаморфоза марксистской идеи. Но у самого Маркса учение о классовой борьбе есть порождение капитализма, есть отражение, эпифеномен капиталистической действительности. Такова по крайней мере та сторона миросозерцания Маркса, которая претендует быть научной. Маркс мыслил антитезами и эти антитезы приобретают у него универсальный и абсолютный характеру. Такова основная антитеза буржуазии и пролетариата, капитализма и социализма. В эту антитезу вмещается все содержание жизни. В противоположение «буржуазии» и «пролетариата» входит не только противоположение социальное и экономическое, но также противоположение религиозное, философское, моральное, противоположение типов культуры. «Пролетариат» означает «атеизм», «буржуазия» же означает религию, «пролетариат» означает материализм, «буржуазия» же означает идеализм и спиритуализм, «пролетариат» означает мораль коллектива, «буржуазия» же означает мораль индивидуума и т. д.

29

Такая универсализация антитезы вытекает из монистической экономической метафизики Маркса. В действительности напр., противоположение «коммунистической» России «капиталистической» Европе может иметь лишь относительный и частичный социально-экономический смысл, но ни в коем случае не может иметь универсальное значение. Россия, советская Россия вовсе не только «коммунистическая», в ней есть и многое другое, как Европа не только «капиталистическая», в ее культуре есть многое другое, никаким капитализмом необъяснимое. Нет напр., ничего более нелепого, чем признать «капиталистическими» современные философские или богословские течения Западной Европы, напр., томизм, скорее враждебный капитализму, философию Макса Шелера и Гейдеггера, школу Карла Барта, симпатизирующую социализму, или Тиллиха, главу религиозного социализма, симпатизирующего даже коммунизму. Все эти течения резко антиматериалистические. И наиболее враждебны капитализму и буржуазному духу именно течения религиозные. Философия Гейдеггера не имеет никакого отношения к вопросу о капитализме и социализме, это совершенно отрешенная философия, но капиталистической ее можно признать лишь в состоянии маниакальной одержимости экономическим материализмом. Экономический материализм в попытках объяснения идеологий, философских и духовных течений

30

до сих пор ничего кроме смехотворных результатов не дал. Сам Маркс, человек острого и проницательного ума, осторожно воздерживался от детализации таких объяснений и потому только избегал пошлости.

Логическая структура марксизма в теории классовой борьбы совершенно противоречива и философски наивна. Маркс держится крайнего схоластического реализма понятий. Абстракции мысли он принимает за реальности бытия. Характеризовать, как капиталистическое и буржуазное, какое-нибудь общество в целом со всей сложной его культурой есть абстракция и гипостизированием понятий. Такой же абстракцией и гипостизированием понятий является пролетариат, как универсальный класс, и пролетарское общество и культура. Сам Ленин признавал, что никакой пролетарской культуры не может быть, а может быть лишь приобщение пролетариата к культуре и овладение им культурой. Мы увидим, что главное логическое неблагополучие Маркса заключается в некритическом смешении крайнего реализма с крайним номинализмом. Самое понятие класса и социальной группы невозможно определить лишь экономически, лишь в отношении к производству, как того хочет Маркс. Социальная дифференциация общества происходить и по другим признакам, определяется и другими началами. В истории борются социальные труппы,

31

образованный по разным мотивам, определившийся по разным сторонам жизни. Есть группировки религиозные, национальный, интеллектуальный и мн. др. В первобытных обществах уже боролись социальные группы, но экономических классов в марксовском смысле не было. Первобытные тотемистические верования определили социальный строй клана, образовывали единство рода (родство по тотему было сильнее родства по крови).  *) Теория Зиммеля о социальной дифференциации и образовании и скрещивании социальных групп гораздо тоньше, глубже и сложнее теории Маркса. *) Касты в Индии совсем не подходят к марксистской схеме и необъяснимы марксистской теорией борьбы классов, они определились религиозным миросозерцанием. интеллигенция есть не только социальная группа, но и социальный класс. и он совсем не вмещается в марксистское понятие класса, интеллигенция может, конечно, обслуживать капитализм и прислуживаться к буржуазии, может создавать буржуазную идеологию, но она не есть буржуазия, как не есть и пролетариат. Из советского опыта я помню характерный случай. Всероссийскому союзу писателей нужно было себя зарегистрировать и войти в профессиональные союзы для защиты

*) См. Durkheim. «Le formes elementaires de la vie religieuse».

**) См. Simmel «Soziologie».

32

своих жизненных интересов. и вот это оказалось невозможными. В советско-коммунистической схеме разных сфер труда творческий труд писателя совсем не был предусмотрен. Признавался лишь труд в отношении к производству. Но писатели не производят никаких материальных благ. Пришлось зарегистрироваться в качестве печатников, то есть приравнять творчество писателя к труду типографских рабочих. Интеллигенция, как социальная группа, совсем не подходит к схеме социальных классов. Она признается исключительно, как обслуживающая буржуазию или пролетариат, капитализм или коммунизм. Очень характерно, что сейчас в мире экономически самое плохое и самое беззащитное положение интеллектуального труда. Люди интеллектуального труда обрекаются быть самой обездоленной, наименее организованной частью пролетариата. В моменты кризисов их творческий труд признается ненужной роскошью. Но Маркс не хотел признать, что социальные группировки происходят не только в сферах производительного труда, но и по сферам творчества, духовного и интеллектуального. «Классовое» играет не малую роль в истории, но значение его частичное и относится к частичному составу человека, а не к целому человеку. Маркс же придавал ему абсолютное значение. Величайшая, бесчеловечная ложь марксизма в том,

33

что он не видит человека за классами, а видит лишь классы за человеком, что человек для него лишь подчиненная функция класса, что человек есть классовое существо до последней своей глубины, до самого интимного своего духовного опыта и остается классовым существом в своем созерцании и творчестве. Маркс отрицал вечное значение homo economicus буржуазной политической экономии, он видел в нем лишь историческую категорию и для социалистического общества предвидел появление совершенно нового человека. Но в его теории классовой борьбы, в его теории экономического материализма, как универсального объяснения человека и общества, есть именно абсолютизация этого экономического человека. Сознательная методологическая абстракция классической политической экономии превратилась у Маркса в конкретное учение о человеке, о человеческой природе вообще. Адам Смит, наряду с экономическим человеком, руководствующимся интересом, признавал еще существование человека, руководствующегося чувством моральной симпатии, и написал о нем специальный трактат. Абстрактных учений о человеке, основанных на одном каком-нибудь начале, можно построить много и с одинаковыми основаниями. Можно определить человека, как существо религиозное по преимуществу, как существо политическое, как существо, изготов-

34

ляющее орудия, как существо, обладающее разумом, как существо больное и нуждающееся в излечении. *) К проблеме — «человек и класс» мы еще вернемся.

С логической стороны вся марксистская теория классов и классовой борьбы противоречива и порочна. Нет ничего более наивного и некритического, как логика Маркса. Маркс утверждает крайний логический реализм в отношении к классу и крайний логический номинализм в отношении к обществу. Общество будет реальностью лишь, когда оно станет социалистическим. Весь же досоциалистический период истории человечества общество мыслится атомистически, как арена столкновения и борьбы классов, движимых противоположными интересами. Общество есть сцепление материальных атомов, взаимно притягивающихся внутри класса и взаимно отталкивающихся между классами. Этот грубый материализм Маркса смягчается и усложняется диалектикой, заимствованной у Гегеля, но через большие логические жертвы. В обществе можно мыслить диалектическое развитие лишь в том случае, если есть реальное единое целое, внутри которая этот диалектический процесс происходить. Совершенно невозможно это мыслить материалистически, ибо материализм есть атомизм и номинализм.

*) См. мою недавно вышедшую книгу «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики».

35

Борьба социальных классов происходить в обществе. Общество само есть некое изначальное единство, целость и реальность, предшествующая составляющим его классам. Только в этом случае можно мыслить и какие-либо положительные, ценные результаты классовой борьбы. Если бы реально существовали только классы, а общество реально не существовало бы, то классовая борьба вела бы лишь к окончательному распадению. Диалектика классовой борьбы, на которой так настаивает Маркс, предполагает торжество смысла, разума для целого, для всего общества, для всего человечества. Но никакое целое и особенно никакой смысл и разум для этого целого нельзя мыслить, как результата сложения разнородных частей. Смысл и разум целого должны возвышаться над этими разнородными частями. А это значить, что общество есть большая реальность, чем класс, хотя этим нисколько не отрицается реальность классов. Жизнь организма не может состоять из одних болезненных, патологических процессов. Патологические процессы в организме предполагают существование здоровых физиологических процессов, которыми держится организм. Существует не только патология борьбы классов с ее яростью с ее несправедливостью и классовым искажением истины, но также и физиология жизни общества. Если Маркс, утверждая реальность класса неизвест-

36

но на каких логических основаниях, в одну сторону отрицает реальность общества, то в другую сторону он отрицает реальность личности. И общество и личность оказываются функцией класса. Класс есть верховное единство и целость и по отношению к обществу и по отношению к личности. Личность получает все свое бытие, все содержание своей жизни от класса. Человек не имеет своей собственной, внутренней природы, он насквозь классовое экономическое существо. Общество по крайней мере хоть в социалистическом будущем будет по Марксу реальностью. Личность по-видимому никогда не была и никогда не будет реальностью. Марксизм противоестественно сочетает номинализм и атомизм с универсализмом. Утверждается суверенная реальность класса, которая потом должна перейти в универсальную реальность социального коллектива. Вверх подчиненной функцией класса оказывается общество, вниз подчиненной функцией класса оказывается личность. Класс есть как бы субстанция, нуомен, вещь в себе, все же остальное есть лишь феномен.

Но можно ли мыслить класс такой первоначальной единой реальностью и целостью? Маркс создал мифологию класса, на которую его совсем не уполномочивало его материалистическое миросозерцание. С материалистической точки зрения класс можно мыслить лишь как сла-

37

гающийся из борющихся за свои интересы людей-атомов. Эти люди-атомы сцепляются между собой отношением к производству и сходством экономических интересов. Класс, как целое, предшествующее частям и определяющее жизнь частей, как единство, как перво-реальность, существует лишь в мысли, а не в бытии. Или класс нужно мыслить органически, а не механически. Организм тем и отличается от механизма, что в нем целое предшествует частям и определяет их, в то время как в механизме целое слагается из частей. Но мыслить о чем бы то ни было, как о реальном и органическом целом, совсем не свойственно материалистическому мышлению. И если марксисты скажут, что это свойственно материализму диалектическому, что материализм их диалектический, а не механический, то они этим утверждают логический монстр сочетания диалектики с материализмом. Кости Гегеля от этого переворачиваются в гробу, из загробного мира раздается негодующий окрик Платона. Нет, уже если вы материалисты, то вы нисколько не диалектики. Вы вульгарные дети Гельвеция и Гольбаха и братья Бюхнера и Малешотта. «Диалектический материализм» годен лишь для демагогии, а не для философского употребления. Философия — аристократична. Сам Маркс был замечательным диалектиком и у него действительно раскрывается диалектика классо-

38

вой борьбы, но это вопреки его материализму и в противоречии с ним. В эмпирической действительности, в капиталистическом обществе мы наблюдаем очень разнообразные группы рабочих, отличные по своей психике и по своим интересам. Очень, напр., не схожи между собой типографские рабочие и углекопы. Очень различаются между собой национальные типы рабочих, напр., английских рабочих, объединенных в тред-юнионы, и немецких рабочих, объединенных в социал-демократическую партию. Тоже разнобразны группы буржуазии, промышленной или финансовой. Повсюду видим мы разнообразие психических структур. Экономика очень зависит от национального психологического типа. Напр., индустриальная отсталость Франции зависит от боязни риска и скупости французов. Цельного и единого пролетариата, таким, каким его увидал Маркс, в эмпирической действительности увидать невозможно. Это есть конструкция мысли, идея, миф, хотя и миф связанный с реальностью, как и всякий значительный миф. Но во всяком случае есть меньше оснований мыслить класс, как органическую реальность, чем мыслить так общество и личность. Класс есть функция общественного процесса, а не наоборот, и классовое есть подчиненная составная часть личности, а не личность подчиненная составная часть класса. Тут мы подходим к самому большому

39

противоречию у Маркса. Маркс открывает, что капитализм превращает отношения людей в отношения вещей, он овеществляет людей. Это есть самое замечательное открытие Маркса, в котором есть подлинная правда. Но это значить, что за экономическим вещным, предметным миром марксизм хочет увидеть живых людей, творческих субъектов, их труд и активность. Экономический, хозяйственный процесс есть борьба живых людей, их творческая активность. Не существует вещной, субстанциальной экономической действительности. Поэтому все экономические категории являются категориями историческими, а не вечными началами, как думала буржуазная классическая политическая экономия. Но такая точка зрения на экономическую жизнь радикально противоречить материализму. Именно материализм овеществляет людей, превращает их в вещи и предметы. Овеществление людей в капитализме, обращение с человеком, как с материальным предметом, превращение труда в товар есть результат материалистического духа капитализма. Невозможно противопоставить этому материализм, противопоставить можно лишь персонализм, видящий повсюду живых субъектов, не согласных быть вещью и средством. Не класс восстает против овеществления людей, а живой человек, личность. Класс - пролетариат отлично может создать новую и

40

даже более крайнюю форму овеществления людей. Само существование класса есть уже овеществление людей, класс есть вещь, предмет, а не существо. И марксистский материализм заставляет пролетария верить, что он есть кусок материи, вещь, предмет. Не материалистическое, а христианское мировоззрение противится овеществлению людей. Марксизм восстает против капитализма, но он есть его порождение. На марксизме лежит роковая печать материалистического духа капитализма. Человеческая личность есть функция класса, класс есть функция производства, так что реальностью оказывается неживые люди, а экономика, экономический производственный процесс. Протестовать против превращения человека в вещь, которое совершается во имя класса или во имя развития материальных производительных сил, можно лишь только во имя человека. Но человека не оказывается Маркса, по крайней мере в прошлом и в настоящем. Есть ли он в его представлениях о будущем?

В будущем будет лишь до конца, до глубины обобществленный человек. Но обобществленный и рационализированный человек, в котором не осталось уже, ничего индивидуального и иррационального, непроницаемого для общества и для общественного разума не есть уже человек, это какое-то другое, новое существо, которое народится в

41

результате классовой борьбы. Для того, чтобы народился новый человек, именно человек, нужно, чтобы человек существовал и в прошлом, существовал, как реальность более глубокая, чем класс. Из классовой обезьяны получить человека невозможно. Будущее для марксистского сознания радикально отличается от прошлого. Социалистическое будущее есть конец истории и начало сверхистории, или начало настоящей истории, если прошлое рассматривать как введение в историю. Прошлое было царством необходимости, будущее же будет царством свободы. Прошлое было детерминировано иррациональным экономическим процессом, которым социальный человек еще не овладел, будущее же будет определяться организованным социальным разумом. Между прошлым и будущим лежит бездна, скачок через бездну, Zusammenbruch. Для будущего, для социалистического будущего, которое принесет с собой пролетариат, Маркс утверждает уже не экономический материализм, а панлогизм. Социализированный человек вполне овладеет иррациональными силами природы и общества. Мировая жизнь будет вполне урегулирована и организована, она не будет уже зависеть от игры стихийных, иррациональных сил, как в обществе капиталистическом, да и во всех предшествующих обществах. В результате борьбы классов, в результате диалектического

42

общественного процесса восторжествуешь разум. Необходимость породит свободу. Нет ничего более противоречивого и парадоксального, чем сочетание у Маркса элементов иррационализма и рационализма. В опыте русского коммунизма это противоречие, этот парадокс воплотился в жизнь. Русские коммунисты считают себя ортодоксальными марксистами. Но у них совсем не экономика определяет политику. У них политика определяет экономику. На это много раз указывали меньшевики, тоже считающие себя ортодоксальными марксистами. Но коммунисты более верны другой стороне марксизма, обращенной к будущему. В прошлом политика всегда определялась экономикой, т.-е. стихийными, неразумными, неорганизованными силами. В будущем политика будет определять экономику, т. е. организованный социальный разум будет править миром. Русские коммунисты и чувствуют себя уже в этом будущем, в царстве свободы, в царстве организованного социального разума, в царстве панлогизма. Центральный комитет коммунистической партии есть орган панлогизма, он есть воплощенный социальный разум. Победа пролетариата, уничтожение классов, торжество организованного социального разума будет ли победой и торжеством человека, появится ли, наконец, человек, задавленный в прошлом классом и классовой борьбой? Нет, человека не будет,

43

человек исчезнет окончательно, будет специальный коллектив, а не человек. Уже философия Гегеля была антиперсоналистична и марксизм вполне принимает этот антиперсонализм. Пролетариат есть уже не только класс, пролетариат есть уже единое человечество. Но в этом едином человечестве человека не будет, будет коллектив, а не человеческая личность. Таков предельный результата борьбы классов, которая должна вестись для эмансипации угнетенных и эксплуатируемых. Тут мы подходим к самой сердцевине марксизма и марксистской теории классов.

Маркс наблюдал борьбу классов в окружавшем его капиталистическом обществе и много верного о ней сказал. Многое ему первому тут открылось, хотя и до него о борьбе классов говорили французские историки, О. Тьерри, Гизо и др. Но его учение о пролетариате совсем не научное, а религиозно-мессианское и мифотворческое. Он создал миф о пролетариате-мессии, единственном классе, свободном от первородного греха эксплуатации, избранном народе Божьем и спасителе человечества, наделенном всеми добродетелями. Миф этот принадлежит иному плану, чем план, в котором происходит действительная, эмпирическая борьба классов. Пролетариат есть действительно наиболее угнетенный и обездоленный класс в капитали-

44

стическом обществе и наиболее заслуживающий сочувствия и освобождения от гнета. Но это нимало не гарантирует ему никаких добродетелей. Он состоит из таких же людей как и все остальные люди, — хороших и плохих, добрых и злых, умных и глупых, благородных и низких, в нем есть и добродетели и пороки. И в нем, как во всех классах, больше плохих, чем хороших, больше глупых, чем умных. Количество плохого определяется в нем уже тем, что это класс самый многочисленный. Хороших классов нет и никогда не было. Хорошими, умными, благородными бывают лишь люди, а не классы. И хорошими они бывают именно потому, что выходят за пределы своего класса, преодолевают классовую ограниченность. Все классы плохи, всякая классовая психология греховна, она противоположна братству людей. И ужаснее всего, когда ослабляется чувство греха классовой ограниченности и классовой корыстности. Всякая классовая замкнутость есть зло, и с ней надлежит духовно бороться. Пролетарий, рабочий может быть также буржуазен по своему духу, по своим вожделениям, как представитель других, буржуазных в социальном смысле классов. Буржуазность не есть только социально-экономическая категория, это есть также категория духовная и моральная. Но марксистская идея «пролетариата» не имеет обязательной связи с дей-

45

ствительным пролетариатом. В марксистском изображении пролетариата очень мало портретного сходства с эмпирическим рабочим классом, есть лишь сходство в чертах экономических, но не в чертах духовных. Тут Маркс перестает быть материалистом и становится крайним идеалистом, тут уже не «бытие» определяет «сознание», а «сознание» определяем «бытие», «сознание» Маркса определяет бытие пролетариата. Учение Маркса о пролетариате, стоящее в центре всего его учения о классовой борьбе и бросающее свт на концепцию других классов, относится к аксиологии. Различие между «пролетариатом» и «буржуазией» совпадает с различием между добром и злом, светом и тьмой, высотой и низостью, без этого аксиологического момента Маркс никогда не пришел бы к своей концепции классов. Класс у Маркса есть всегда уже оценка. Имморалист на словах и в теории, Маркс в действительности крайний моралист. Его учение о классовой борьбе насквозь моралистично. Он видит в борьбе пролетариата и буржуазии борьбу Ормузда и Аримана. Он сочетает своеобразной монизм с своеобразным дуализмом. Но аксиология Маркса резко сталкивается с аксиологией христианской. Маркс не только увидел яростную борьбу классов, напоенную злобой и ненавистью, но обрадовался факту этой злой борьбы, он увидел в ней высшее благо,

46

ибо она неотвратимо ведет к торжеству класса-мессии. Она несет с собой торжество логоса. Через эту борьбу класс-мессия рационализирует мировую жизнь. Материализм, атомизм, номинализм Маркса исчезает, открывается другая его сторона, идеалистическая, панлогистическая, моралистическая, религиозно-мифотворческая. Концепция класса у Маркса имеет лишь научное одеяние, но на нее имела решающее влияние аксиологическая идея класса-мессии. Маркс был прежде всего поражен фактом эксплуатации и борьбой эксплуатируемые и эксплуатирующих. Но понятие эксплуатации не научно-экономическое, а аксиологически-этическое. Раскрыть эксплуатацию Маркс хотел при помощи теории прибавочной стоимости, и он считал свою теорию экономической. Но в действительности она заключает в себе этический элемент и им определяется. Эксплуатация вызываешь негодование и осуждение. Но почему? Почему эксплуатация предосудительна и должна быть осуждена? Очевидно у Маркса была этическая предпосылка о том, что эксплуатация есть злой грех, и даже самое большое зло и грех. Этой этической предпосылки он не мог получить научным путем, не мог почерпнуть ее из экономической теории. Проблема борьбы классов есть неотвратимо не только социальная и экономическая, но и этическая проблема. Но нужно только не смешивать, критически разли-

47

чать этическую и экономическую точку зрения. Маркс смешивает эти точки зрения в своей теории прибавочной стоимости и теории классовой борьбы, у него этизируется экономика и экономизируется этика. Но самый морализм Маркса носить демонический характер, он почитает зло единственным путем к добру, сгущение тьмы единственным путем к свету. Братство, равенство, содружество людей рождается у него из зависти, злобы, ненависти, мести, освобождение происходить от насилия и принуждения. У него диалектически зло переходить в добро, тьма в свет. Зло капиталистического общества должно нарастать, чтобы стало возможным добро социалистического общества.

Маркс заменил мифологию «свободы, справедливости, братства» мифологией пролетариата - мессии. И потому реального пролетариата во всей его сложности, совмещающего добро и зло, силу и слабость, он уже видеть не мог. Он хотел создать «пролетариат» и этим обнаружить мощь идеи-мифа, столь противоречащую материализму. И он в значительной степени его создал. В этом значительность Маркса в истории социалистической мысли и социалистических движений. Он не видел и не понимал, что рабочий отлично может стать буржуа, и что в подсознательном он пол он буржуазных инстинктов. История европейского рабочего социалистического движения это показала. Противо-

48

поставление рабочего класса и социализма буржуазии и буржуазности очень относительное. Резкая антибуржуазность рабочих и социалистического движения существовала лишь в незрелый период революционных настроений и революционных мечтаний. Сейчас у европейских социалистов этой революционной антибуржуазности уже нельзя найти и менее всего она есть у немецких социал-демократов, продолжающих себя считать марксистами. Осталась она лишь у коммунистов, да и то до поры до времени. Коммунизм есть на почве войны возникшее возрождение революционного духа. Но и этот революционный дух вдохновляется похотью власти и благополучия, которые в глубочайшем смысле буржуазны. Рабочий в конце концов сам хочет стать буржуа и в социальном смысле за ним нужно признать это право. Настоящее отвращение к буржуазности, к буржуазному духу и мечту о совершенно новой жизни, не похожей на жизнь буржуазную, можно найти у некоторых интеллектуалов, у отдельных представителей культурного слоя и даже утонченного культурного слоя, а не у рабочих. Это отлично показывает де Ман, который хорошо знает рабочую среду *). Положение рабочих не ухудшается фатально в капиталистическом обществе, как того требовал Маркс

*) См. Henri de Man «Au delà du marxisme».

49

(Vereledungstheorie). Рабочее движение, которое есть Эмпирическая классовая борьба, улучшает положение рабочих и этим роковым образом обуржуазивает их. Французские социалисты левого крыла жалуются, что французские рабочие довольны и не хотят революции. Этим объясняется упадок революционного синдикализма во Франции. Тоже самое нужно сказать об английском рабочем движении. Профессиональные рабочие союзы увеличивают социальный весь и силу рабочих в современном обществе и этим ослабляют их революционность и их антибуржуазность. Социализм неотвратимо делается буржуазным и в конце концов превращается в партию порядка. В социал-демократии побеждают практически - реформаторские элементы и исчезает пафос революционно-мессианский. Против этого декламируют с негодованием и с проклятием коммунисты. Но сами они лишь буржуа завтрашняя и послезавтрашняя дня. Они вслед за Марксом могут противопоставить буржуазному духу лишь революционность. Но революционность есть непрочное и скоропреходящее состояние, краткий миг борьбы. Миг этот проходить, все оседает, успокаивается, начинается строительство жизни и возникаешь новая буржуазность. Мы это можем видеть уже в советской России, где несомненно из самых недр коммунистической революции возникает новая буржуазия, более жестокая

50

и более жадная к жизни, чем прежняя. Положительные идеалы, социалистические и коммунистические — вполне буржуазные, это идеалы серого, фабричного земного рая, земной силы и земного довольства. Этим, конечно, не отрицается существование положительной социальной правды в социализме и коммунизме. Но буржуазному духу нельзя противопоставить никакой экономической системы. Экономическую систему можно противопоставить капиталистической системе, но не буржуазности. Буржуазному духу можно противопоставить лишь иной дух. Буржуазности противостоит не классовая экономическая сила, а сила духовная. В известном смысле можно было бы сказать, что всякая классовая психология буржуазна и проникнута волей к эксплуатации, хотя бы то была психология пролетарская. Господа завтрашнего дня не менее буржуа, чем господа сегодняшнего и вчерашнего дня. Буржуазность европейского общества XIX и XX века есть не что иное, как ослабление духовности в этом мире, как исключительная обращенность к миру видимых вещей и отрицание вещей невидимых, неспособности жить миром невидимых вещей, не что иное, как экономизм, столь усвоенный и абсолютизированный Марксом. Коммунизм кажется не буржуазным, а антибуржуазным, поскольку он есть еще невидимая вещь и следовательно требующая веры, жертвы и энтузиазма. Как вещь

51

видимая, осуществленная, он будет столь же буржуазен, как и капитализм.Не капитализм создал буржуазность. Буржуазность есть вечное начало. и сам капитализм есть создание буржуазного духа, он отражает духовное состояние современных обществ.

52

III.

Христианская оценка классовой борьбы. Христианское отношение к человеческой личности.

Христианство не может отрицать классовой борьбы на том основании, что это означает недостаточно идеалистический, низменный взгляд на историю. Христианство имеет лишь свою оценку этого факта. Реалистическое отношение к социальной действительности, видение ничем не прикрытых реальностей, объективность в познании действительности с христианской точки зрения имеет положительное нравственное значение. Классовая борьба существует и играет не малую роль в истории, существуют классы эксплуатируемые и эксплуатирующие и классовая психология искажает истину, извращает идеи. Христианское сознание осуждает это состояние мира, считает его недолжным и подлежащим преодолению. Но это осуждение ни в

53

коем случае не должно означать ни прекраснодушного закрывания глаз на действительность, ни брезгливого устранения себя от происходящей в жизни борьбы. Христиане живут в этом греховном мире, должны нести его тяготу и не могут уклоняться от участия в раздирающей мир борьбе противоположных сил. Христианская религия не может иметь своей обязательной для всех и на все времена экономической системы. Церковь не преподает политических и экономических истин, она представляет свободе человека социальное творчество. Но отношения человека к человеку подлежит христианскому суду и требуют активного проявления христианской совести. Для христианского сознания должно быть непереносимо превращение человека в вещь, труда в товар, непереносим бессердечный эгоизм конкуренции. Но на этом основано классовое капиталистическое общество. Христианская совесть должна религиозно и нравственно осудить эксплуатацию человека человеком, класса классом и она должно стать на защиту трудящихся и эксплуатируемых. Для христианской веры бесконечно дорог прежде всего человек, человеческая личность, человеческая душа. И она не может не осудить того строя жизни, в котором человеческая личность, человеческая душа превращается в средство бездушного и бесчеловечного экономического процесса. Это в одной форме направлено

54

против капитализма, в другой форме — против коммунизма. Экономика для человека, а не человек для экономики. Нет ничего более противоположного христианству, чем та оптимистическая идеология, которая считает, что экономически более сильный, экономически побеждающий есть также и лучший, что богатство есть посылаемая человеку за его добродетели благодать. именно христианское сознание может легче всех и последовательнее всех признать, что исторические и экономические категории не вечные, что это категории преходящие. И менее всего вечны категории капиталистического хозяйства. Вечны духовные основы общества, но все социальные, политические и экономические формы преходящие. В принципе частной собственности есть некоторое онтологическое ядро, но формы собственности — исторические, изменчивые, преходящие. Абсолютизация их есть грех христиан. Менее всего можно найти онтологическое ядро в характере частной собственности в капиталистическом строе. В сущности капитализм разрушает личную собственность и лишает ее всякого смысла и оправдания, делает ее фиктивной. Человеческая личность ввергается в фиктивный, фантасмагорический мир цифр бухгалтерских книг банков. Теряется отношение к реальному предметному миру. Но христианство может дорожить лишь реальностями, оно не может дорожить фикция-

55

ми. Финансовый капитал — коллективный, а не личный, и в нем не ясен ни субъект собственности, ни объект собственности. В жизни хозяйственной, экономической для христианского сознания дороже всего должна быть ее реальная основа — труд. Труд христианство признает священным и его оно должно брать под свою защиту, а следовательно и трудовую собственность. Трудящийся достоин пропитания. Не трудящийся, да не ест (Ап. Павел). Античный греко-римский мир презирал труд, считал его уделом рабов. Христианство принесло с собой уважение к труду и трудящимся. Иисус Христос, Сын Божий, по человечеству был плотником, принадлежал к социальному классу трудящихся, рабочих. И этим было освящено социальное положение трудящихся. Трудящимися были и апостолы. Для христианской экономики основная проблема есть проблема труда и из отношения к труду определяется и отношение к социальным классам и к проблеме классовой борьбы.

В сущности до сих пор не было вполне свободного труда. Относительно свободен был лишь труд ремесленников. Но в преобладающих своих формах в прошлом труд был рабским или крепостным. В обществе капиталистическом труд называется «свободным». Но это только доказывает, как двусмысленно может быть употребление слова «свобода». В 

56

капиталистическом обществе труд по новому рабский, не открыто, а прикрыто рабский. Рабочий, то есть человек лишенный орудий производства и принужденный продавать свой труд, чтобы не умереть с голоду, формально свободен, его никто не принуждает, он имеет даже политические права одинаковые с капиталистами, он участвует в избрании парламента. Но реально свобода его означает, что ему вполне предоставляется свобода умереть с голоду, если он эту участь предпочтет тяжелым и унизительным формам фабричного труда. Свобода труда понимается, как свобода продавать свой труд в качестве товара. Эта свобода осуществляется под страшной угрозой невозможности дальше жить. Условия покупающих труд, как товар, диктуются при безвыходном положении продающего. Покупающий может ждать и выбирать, продающий же этой возможности не имеет. Социалисты всегда стремились к освобождению труда и трудящихся. Но поразительно, что идеологии социалистические так же мало ставили проблему труда по существу и внутренне, как и идеологии буржуазные. Социалисты стремятся к улучшению положения труда и к освобождению трудящихся от труда слишком мучительного или длительного, но совсем не освящают внутренне труда. И менее всего это делает марксизм, который принимает формы труда, установившиеся в индустриальном капитали-

57

стическом обществе. Между тем как социальный вопрос есть прежде всего вопрос об организации действительно свободного труда. Коммунизм пока что решает вопрос принудительной организацией государственного крепостного труда. Практически он вылился в форму государственного капитализма, ибо верховной целью и ценностью признает благо и экономическую мощь коммунистического государства, а не благо и процветание самих трудящихся, самих рабочих. Экономические права и интересы трудящихся, т. е. всякой человеческой личности, не защищаются ни в какой социальной системе. Все социальные системы признают примат общества над личностью, в том числе и капиталистическая система, которая формально утверждает личную инициативу и частную собственность. Но проблема труда есть внутренняя, духовная, религиозная проблема и вне ее решения дальнейшее существование человеческого общества станет невозможным. Она стоит перед каждой человеческой личностью, как проблема религиозного отношения к труду, к собственному труду и чужому труду. Старые дисциплины труда, всегда рабские в той или иной форме, рушатся и вряд ли могут быть восстановлены. Социальный вес и социальная сила рабочих классов возрастает и в будущем еще более возрастет. И эти классы не захотят быть рабами в открытой или прикрытой,

58

обманной форме. И тогда остро ставятся вопросы о внутреннем отношении к труду каждой человеческой личности, об этике труда, неразрывно связанной с религиозным отношением к жизни. Социальный вопрос есть также религиозный, христианский вопрос прежде всего в отношении к труду. На труде зиждется не только хозяйство, но и вся жизнь общества. И вопрос о духовных основах труда есть вопрос о духовных основах общества. Труд есть удел человека в этом природном мире, неотвратимая судьба его. Человек есть рабочий, трудящийся. И он должен знать, почему он обречен быть трудящимся, в чем смысл его труда. Один вопрос есть вопрос об улучшении положения труда, о сокращении рабочего дня, об освобождении от невыносимо тяжелых форм труда. Другой вопрос есть вопрос о самом труде, о внутреннем отношении к труду. Если первый вопрос может решиться изменением социального строя, социальными реформами, то второй вопрос неразрешим внешне социально, он неизбежно в глубине своей становится вопросом духовным, религиозным. Вне христианства вопрос этот неразрешим или разрешим рабски, т. е. порабощением духа материальному миру. Экономическая жизнь зависит от труда, труд же зависит от духа и есть акт духа, духовная активность в природной среде. И так наз. физический труд есть акт

59

духа. Таким образом оборачивается тезис Маркса. Совершенно нелепо рассматривать труд, как материальное явление. Маркс настаивает на своем экономическом материализме только потому, что он никогда не вдумывался в сущность труда, его интересовали лишь социальные формы труда. Дух есть активность и творчество, как дух есть свобода, но в мире материальном активность и творчество духа ущербляется, свобода духа встречаешь сопротивление природной необходимости. Не всякий труд творческий, и вся острота рабочего вопроса связана именно с нетворческим, тяжелым, часто бессмысленным для личности трудом. Тяжелый хозяйственный труд, который есть активное выражение заботы человека, порожденной грехом, всегда напоминает об изгнании человека из рая, о невозможности для человека райского хозяйства, о скудости и ограниченности материальных благ, доступных человеку. Можно и должно стремиться к социальному облегчению тяжести труда. Отстаивать в социальном плане тяжесть труда на основании христианского аскетизма есть лицемерие тех, которые этой тяжести труда не несут, и есть, действительно, буржуазная точка зрения. Но кроме социальной стороны тушь есть сторона индивидуальная, личная, несоизмеримая с социальным планом. Тяжесть труда есть также личная судьба человека. и, как личная судьба, труд только и может

60

быть пережит религиозно. В труде, взятом не внешне, а внутренне, есть вечный аскетический элемент. Человек присуждается к труду материальным миром, материальной необходимостью. Но человек есть также свободный дух, и он может свободно принять труд, как свой духовный путь, как аскезу, как служение сверхличным целям. Вопрос о дисциплине труда в социалистическом обществе очень сложен и совершенно еще не разрешен. именно для социалистического общества особенно остро будет стоять духовная проблема труда, свободное принятие труда. В социалистическом обществе не всякий ведь труд будет творческим и удовлетворяющим, и должна быть внутренняя мотивизация труда. Если этой внутренней мотивизации не будет, то рабочих придется принуждать к труду военной дисциплиной и превратить жизнь в казарменную. Материалистический социализм почему то надеется на перерождение человеческой природы, которая автоматически явится результатом новой организации общества. Но таким образом мы попадаем в порочный круг. Духовный рычаг не найден. Он может быть найден лишь в христианском возрождении человеческих душ.

Рабочий вопрос есть лишь одна сторона социального вопроса. Для христианского сознания это есть прежде всего вопрос об отношении к труду в духовном смысле, отношение к

61

труду других людей и отношение к собственному труду, к труду как к праву, и к труду, как к обязанности. Но есть другая сторона вопроса, к которой тоже должно быть определено христианское отношение. Есть вопрос об объективной целесообразности хозяйственной жизни, о хозяйственном плане, об организации преодолевающей анархию капиталистического строя, основанного на игре индивидуальных интересов, на столкновении и конкуренции противоборствующих сил. Строй, который создает безработицу, выбрасывает на улицу и обрекает на нужду и голод массы рабочих — (это происходить не только в отношении материального, но и в отношении интеллектуального труда) в результате рационализации промышленности и роста хозяйственных благ и богатств, осужден и обречен на гибель. Капиталистический строй, который допускает нестерпимую бедность при общем росте богатстве, который принужден во имя экономической выгоды уничтожать избыток товаров при существовании нужды, который порождает страшные войны, который движется похотью наживы, превратившейся в бескорыстную страсть, который делает бессмысленной жизнь самих командующих классов, превращая эту жизнь в орудие и средство экономической игры, есть безумный строй, осужденный совестью и разумом. В принципе этот строй гораздо более безумен,

62

чем строй коммунистический. Он создает «заколдованное богатство» по острому выражению Карлейля. Именно индустриальный капиталистический строй, как было уже сказано, наиболее удаляется от реальностей, наиболее ввергает в царство фикций. Это — фантасмагорический строй. Это самый противоестественный строй в истории человечества, наиболее порабощающий живого человека безличным конструкциям. Мир финансовый, мир денежный, мир банков и бирж есть в своем роде очень таинственный, можно даже сказать, мистический мир. Существует мистика денег, не божественная и не природная, а дьявольская мистика. Она тайно править миром. Ее понимал Леон Блуа *). Не только рабочие классы страдают от этого фантасмогорического мира, но и все классы, все люди, находящиея во власти нечеловеческой силы. Погибает человек, человеческий образ. Современные капиталисты, одержимые волей к бесконечной экспансии, делаются жертвами безумных, нечеловеческих сил, которым они служат. Они уже не могут опомниться, остановиться, не имеют минуты отдыха, не могут созерцать Божий мир, душа их погибает. А для христианства дорога всякая человеческая душа. Совершенно неверно, что современный буржуа, герой капитализма, властелин мира, ничего не

*) См. Leon Bloy «Le salut par les Juifs».

63

делает, не работает, наоборот, он вечно занять делами, он не имеешь свободной минуты. Вопрос лишь в том, какого качества и духа его работа, что происходить при этом с его душой. Ни один класс не может быть исключительно тунеядцем и паразитом. Тунеядство и паразитизм есть уже разложение и гниение класса. Но сам труд командующих в капитализме классов, забота, заполняющая весь день, противоположны христианскому пониманию труда и христианскому отношению к жизни. Капиталистический строи — самый хрупкий, самый непрочный. Он легко порождает кризисы и катастрофы. Никто не знает, что принесет завтрашний день. За строем этим скрыты не знающая утоления похоть и она порождает вечное беспокойство. Счастья капиталистический мир никому не приносит. Нет твердости, гарантированности будущего не только для пролетариата, но и для буржуазии. Миллионер, владелец огромных предприятий, банкир может завтра стать нищим. Он мученик своего дела. Капиталистический строй есть строй авантюристический. Он очень динамичен, вызывает огромную энергию, развивает материальные производительные силы, но губит людей, калечит души и капиталистов и рабочих. Таково царство мамоны. Христианство должно осудить это царство не только со стороны человеческих интересов рабочего класса, но и со стороны человеческих инте-

64 

ресов самой буржуазии. Она так же несвободна, духовно порабощена, она находится во власти бога, требующего человеческих жертвоприношений. Христианское сознание призывает вернуться к подлинным реальностям из мира фикций. Это не значить, что око осуждает экономическое развитие, осуждает всякую индустрию и требует возврата исключительно к ремеслам и сельскому хозяйству. Но оно требует установления иерархии ценностей, требует подчинения хозяйственной жизни духовному началу, т. е. прекращения ее бесчинной автономии. Только при этом условии человек будет обращен к реальностям и свободен от фантазмов. Христианство требует, чтобы с человеком, со всяким человеком не обращались как с вещью и товаром, не превращали его в орудие экономического процесса, достижения экономической мощи. Экономика для человека, а не человек для экономики. Когда мы говорим «капиталистический строй» и обличаем его зло, то это, конечно, не покрывает всей современной жизни, как для марксистов и коммунистов. Жизнь сложна. В капиталистической Европе и Америке есть и многое другое, не выводимое из капитализма и не подвластное ему. Самая буржуазия состоит из людей, у которых есть не только отрицательные, но и положительные стороны. И эти люди требуют человеческого отношения и человеческой оценки. Но дух капита-

65    

лизма, дух буржуазности кладет роковую печать на жизнь нашей эпохи, он определяет и социалистическое движение, сколько бы оно от этого ни открещивалось.

Существуют абсолютные ценности, которыми христианство не может поступиться. Эти ценности не социального происхождения, но они обнаруживают себя в социальной жизни. Такова прежде всего безусловная ценность человеческой личности, как духовного центра жизни. Такова ценность свободы духа, свободы совести, свободы мысли и творчества. Социальные системы, которые превращают человеческую личность в вещь и в орудие экономического процесса, которые отрицают свободу духа, насилуют совесть человека, должны быть осуждены христианским сознанием. Душа человеческая для христианства дороже всего и социальный строй, калечащий душу, для христианина неприемлем. Это не значит, что фактически, эмпирически христианство в истории всегда так определяло свои оценки. Были теократические, папоцезаристские и цезарепапистские социальные системы, которые подавляли личность, отрицали свободу совести, калечили душу. Но это были лжехристианские социальные системы, обреченные на гибель. Исторически русское православие было очень связано с купечеством и мещанством, французское католичество с аристократией, немецкий протестантизм с буржуаз-

66

ными классами и национализмом. Но человеческая личность аксиологически выше класса, как выше государства и хозяйства. Человеческая личность принадлежит классу и может быть определена, как классовая (крупно-буржуазная, мелко-буржуазная, дворянская, крестьянская, пролетарская) лишь в своих оболочках, лишь частично, лишь некоторыми своими сторонами, в ядре же своем она принадлежишь духовному миру, принадлежит вечности, а не только времени. С точки зрения абсолютных христианских ценностей подлежит осуждению и капитализм и материалистический коммунизм, и можно даже увидеть в них одно и тоже подлежащее осуждению начало. Марксистский социализм ставит класс выше личности и считает человека исключительно социальной функцией. Но совершенно так же смотрит на человека и идеология буржуазно-капиталистическая. Капитализм есть совершенно так же господство безликого коллектива, как и коммунизм. Один безликий коллектив подготовляет другой безликий коллектив. Так и выходит у Маркса. Христианство должно войти в решение социального вопроса со своими собственными оценками. Оно признает христианское общение, преодолевающее замкнутость личности, христианскую общность или соборность, братский коммунизм личностей, но не безликий, нечеловеческий социальный коллектив. Оно не должно отри-

67 

цать факта классовой борьбы и значения классовой борьбы в решении рабочего вопроса, но решительно восстает против подавления и удушения человека классовой борьбой, с какой бы стороны это подавление и удушение ни шло. И в вопросе социальном выше всего человек. Социальный вопрос решается для человека. Всякий класс временный и преходящий. Временными и преходящими являются и все экономические блага. Человек же вечен, вечна человеческая душа и она лишь предстоит перед Богом. Нельзя совершенно отрицать значения классовой борьбы в решении социального вопроса нашего времени. Но социальный вопрос не может быть решен только классовой борьбой, как хочет марксизм, не может быть решен только материально-экономически и не есть только материально-экономический вопрос. Он есть вопрос также духовный, религиозный, нравственный, вопрос культурный, педагогический и технический, вопрос духовного возрождения и воспитания масс. Без такого углубления социального вопроса всякая социальная реформа и всякая социальная революция будет лишь маскарадом, переодеванием. Хотят создать новые меха, но вино остается старым и перекисшим. Социальный вопрос есть также вопрос нарождения новых человеческих душ. Они не приготовляются механически. Невозможно создать царство труда, не изменив духовного

68

и нравственного отношения к труду. Социальный вопрос нашей эпохи имеет свою техническую сторону, экономическую и правовую, но он в сущности есть вопрос историософический, в нем есть эсхатологический элемент, он есть страшный суд над цивилизацией, над старым миром. И для Маркса социальный вопрос есть вопрос прежде всего и историософический, вопрос наступления новой эпохи, но он не мог этого как следует выразить вследствие своего наивного материализма. Лучше всего понимает историософический характер социализма и связывает с эсхатологией идеолог религиозного социализма в Германии Тиллих *). Он выражает это словом Кайрос, исполнение времен, прорыв вечности во время.

*) См. сборник «Kairos. Zur Geisteslage und Geisterwerdung». Herausgegeben von Paul Tillich.

69 

IV.

Реальная и формальная свобода. Человек, гражданин, производитель. Свобода и насилие.

Декларация прав человека и гражданина в сущности была очень мало внимательна к человеку. Образ гражданина заслонил для нее образ человека. Гражданин же был понять, как существо политическое, и права его, как права формальные. Поэтому декларация прав человека и гражданина легко могла превратиться в прикрытие интересов буржуазных классов и капиталистического строя. Кроме того, в буржуазно-либеральном миросозерцании права были оторваны от обязанностей и являлись выражением интересов и притязаний. Между тем как право не может быть оторвано от обязанности, право всегда предполагаем обязанность и в известном смысле право есть обязанность. Понятие права, не предполагающее обязанности,

70

есть буржуазное понятие, и за ним скрыто классовое вожделение. Для христианского сознания декларация прав получает существенно иной смысл, чем для идеологии буржуазно-либеральной и буржуазно-демократической. С христианской точки зрения абсолютные права имеет не гражданин, а человек, как духовное существо, как свободный дух, который не может быть обращен в средство. И вместе с тем права человека неразрывно связаны с обязанностями человека. Сама свобода человека не есть притязание, а есть долг, не столько то, что он требует, сколько то, что от него требуют. Человек должен быть свободным. Этого требует и ждет от него Бог. Человек должен взять на себя тяготу свободы, как совершеннолетний. Центр тяжести тут переносится с гражданина на человека. Понятие гражданина вторичное и подчиненное, оно принадлежит политическому обществу, которое прикрывает реальности и за которым не так легко обнаружить реальности. Понятие же человека принадлежит духовному плану. Человек есть прежде всего духовное, а не политическое существо, и его безусловные и неотъемлемые права коренятся в духовном мире, а не в изменчивом, непрочном, преходящем гражданско-политическом мире. Но декларация прав не может ограничиться декларацией прав человека, как духовного существа, она должна быть низведена

71

и в низшие и более подчиненные сферы бытия. И вот за реальностью жизни духовной следует реальность жизни хозяйственной. Декларация прав в этой сфере есть декларация прав производителя, трудящегося. Понятие производителя принадлежит экономическому, а не политическому обществу. Это есть бесспорная сфера реальностей, серьезных и суровых, от которых зависит самая жизнь человека в земном плане. За духовными правами человека следуют экономические права производителя. Заменить права человека правами производителя предлагал Сен-Симон и потом по-другому Прудон. Это вытекает из понимания общества как прежде всего общества трудового. И действительно производитель есть существо более реальное, чем гражданин. Так переходим мы в реальную сферу труда, труда, конечно, взятого во всех его иерархических ступенях, что не всегда признают социалисты. Но провозглашение экономических прав производителя, оторванное от провозглашения духовных прав человека, ведет к рабству человека, к порабощению его материальных миром и к качественному понижению уровня культуры. Аксиологически нужно установить такую иерархию ступеней и ценностей. Примат принадлежит духовному, потом следует экономическое и в третью очередь политическое, как средство по отношению к экономическому. Лишь сознательное

72

подчинение политики экономике при господстве духовного начала помешает политике быть фикцией, прикрывающей и маскирующей игру экономических интересов. Аксиологически нужно мыслить общество, как духовно-экономическое, творчески-трудовое при необходимом минимуме политики. Вампиризм самодовлеющей политики истощает человеческие общества, образуется фиктивное царство политики, не служащей жизни и жизненным интересам, а порабощающей себе жизнь. Необходима аскеза в отношении к политике и выявление реальных сфер духовной и хозяйственной жизни.

Этим определяется и наше отношение к классам. Нельзя доверять социальным последствиям гражданского и политического равенства, установившаяся в буржуазных демократиях после упразднения сословий. Тут между формальным и реальным существует колоссальное несоответствие. Классовые экономические не-равенства, проникающие весь быт, огромны при современном демократическом равенстве. Это только доказывает, насколько экономика реальнее и первичнее политики. Декларация прав в демократических обществах не углублена до провозглашения реальных экономических прав. Право собственности признается, и охраняется, но права собственности имущих, а не право собственности или право на собственность неимущих и трудящихся. Обществом не

73

признается самое реальное из прав — право на жизнь, ибо нет права на жизнь, если нет права на труд, если возможно такое чудовищное явление, как безработица в богатых обществах. Признается одинаковая формальная свобода всех людей, но свобода эта в жизни экономической приводит к тому, что люди дрожат за завтрашний день. Формальная свобода в жизни экономической ведет к тому, что люди обречены на голод и нищету при существовании огромных богатств. Несоответствие между формальной и реальной свободой зависит от того, что в мире экономическом свобода определяется не формально, а материально, средствами и орудиями производства. Патетическая и риторическая защита свободы, которой буржуазные идеологии обычно бьют социализм, свидетельствует лишь о том, как можно злоупотреблять великим словом свобода, сколь разнообразный смысл можно в него вкладывать. Есть известный анекдот о свободном извозчике, принадлежащий, кажется, Луи Блану. Богатый человек проходит мимо извозчика и спрашивает: «извозчик, ты свободен?» извозчик отвечает: «свободен». «Да здравствует свобода!» восклицает проходящий и идет дальше. Возможно и такое понимание слова свободы. И это есть господствующее в капиталистическом обществе понимание. Этому пониманию нужно противопоставить реальное по-

74

нимание свободы в социальной жизни. Свобода в жизни социальной должна давать каждому человеку реальную возможность не только поддерживать свою жизнь, но и обнаруживать свою созидательную энергию, осуществлять свое призвание. Реальное понимание свободы требует такой организации общества, при которой каждому человеку дана материальная возможность труда и творчества. Это предполагает не упразднение только сословий, но упразднение классов и замену их профессиями. Общество, основанное на организации труда и творчества разных иерархических ступеней, т. е. реальной жизни, неизбежно предполагаешь нового типа корпорации, цехи, как основные клетки общества. Но сам труд понимается иначе, чем его понимаешь марксизм и материалистический социализм, для которого существует лишь количество труда и не существует качество труда. Механическое равенство совершенно чуждо христианству, оно противоположно структуре бытия и направлено на разрушение бытия. Упразднение сословий и классов совсем не означает наступление такого механического равенства, равнения по низшему, т. е. отрицания всякой иерархии качеств. Наоборот, это будет означать выявление истинной иерархии качеств, реальной человеческой иерархии против условно-символической иерархии, связанной с сословным и классовым социальным положением лю-

75

дей. Тогда возможны будут оценки человека потому, что он есть, а не потому, что у него есть, т. е. оценки подлинно-онтологические. Чтобы оценить красоту телесной формы человека, нужно человека раздеть. Только такое бессословное и бесклассовое общество трудовых профессий и творческих призваний будет обществом реальным, свободным от фикций и обманов. Христианское сознание требует выявления реальностей и освобождения от фикций и обманов, от ложных украшений. Вместе с тем это должно быть обществом, в котором греховная похоть власти, порождающая вампиризм, фантасмагоризм и обман политики, будет доведена до минимума. Это не значит, что в новом обществе, которого мучительно ищет современный человек, исчезнет всякая аристократия, всякая иерархия качеств. Но аристократия рождения и аристократия денежная заменится аристократией качеств труда и творчества, аристократией дарования и призвания т. е. истинно человеческой аристократией. В таком обществе свобода будет связана с любовью.

Классовый антагонизм и классовая борьба отравили души людей страшными ядами — завистью, ненавистью, злобой. Отравлены и гибнут и души пролетариата и души буржуазии. Уже один этот факт, психологический и моральный, побуждает христианское сознание осудить

76 

классовое общество и самое существование классов. Могут правда, сказать, что ненависть, злоба и зависть неистребимы, пока существует непобежденный грех, и будут во всяком обществе. Это, конечно, верно и мы не мыслим в нашем греховном мире существования общества, в котором совсем отсутствовали бы эти греховные человеческие страсти. Но эта истина нисколько не исключает возможности и даже обязанности ставить вопрос о том, при каком строе общества создаются условия более благоприятные, менее отравляющие души. Классовый антагонизм и классовая ненависть в современных обществах зашли так далеко, что иногда теряется надежда на возможность мирного преобразования общества. Слишком поздно, сроки пропущены. Идея мирного сотрудничества и солидарности классов представляется прекраснодушной утопией. Слишком много динамита накопилось в современном обществе. Всякая целостность и единство утрачены. Не все происходить по Марксу, многое он совсем не предвидел. Но непримиримая классовая вражда осуществляет чаяния Маркса. Если мы, христиане, расходимся с Марксом в оценках, то совсем не потому, что готовы стать в борьбе классов на сторону буржуазных классов и капитализма, совсем не потому. Всякая классовая психология, подавляющая внутреннего духовного человека, парализующая христианскую со-

77

весть, дворянская, буржуазная или пролетарская, неприемлема для христианского сознания и осуждается им этически. Как уже было сказано, классовая психология, классовое сознание, — греховны и есть выражение греха. Пролетариат социально прав в борьбе против буржуазии. Но пролетарская психология, основанная на ressentiment; и на ненависти к буржуазии и на зависти к культурному слою, совсем не есть психология мессии и освободителя человечества, это психология несчастья и унижения, стремящегося к компенсации. Спенсер как-то сказал, что невозможно из свинцовых инстинктов создать золотого поведения. Это бесспорная и элементарная истина. «Пролетарий» в марксовском смысле слова есть непременно человек озлобленный, завистливый, мстительный, всегда готовый к насилию. Именно таким хотят видеть «пролетария» коммунисты, они проповедуют такого рода душевную структуру и вырабатываюсь ее посредством демагогии. Но как ждать нарождения нового, лучшего общества, новых, лучших, более человеческих отношений между людьми от такого рода свинцовых инстинктов, от такого неблагородного душевного устроения? «Пролетарий» в таком смысле совсем не тождественен рабочему. Рабочий может иметь иную душевную структуру и иные инстинкты, он может быть христианином и стремиться к более справедливому, бо-

78

лее человечному социальному строю. Всякая ненависть человека к человеку и к целому классу, всегда состоящему из людей, греховна и подлежит осуждению. Но нужно помнить, что эта ненависть психологически естественно порождена тем высокомерием и тем презрением, которые существовали у господствующих классов, у дворянства и буржуазии, к рабочему народу. Наступает час расплаты за рабство, за крепостное право. Старый грех порождаешь новый грех. И наиболее греховен тот, кто первый греховно определил свое отношение к другим людям. Злобная зависть в нашу эпоху стала социальным явлением, зависть не только к богатству, но и к культурности, к образованности, к знанию. Пусть это есть состояние греха. Но общество, в котором зависть стала социальным явлением, обречено на гибель. Не только пролетарское и социалистическое сознание, но и вообще современное более высокое нравственное сознание не выносить таких форм социального и экономического неравенства, которые в прежние времена нравственное сознание терпело. Теперь сами привилегированные, обладающие слишком большими богатствами при существовании рядом нужды и бедности, чувствуют себя неловко и не верят в прочность и справедливость строя жизни, наделившего их привилегированными благами. Изменяется самочувствие и самосознание самих

79

привилегированные классов, более по Толстому, чем по Марксу. Они, в очень неясной, конечно, форме ждут разрешения социального вопроса. Наряду с этим существует и яростное буржуазное самоутверждение, все еще господствующее в мировой политике. Но изменение самочувствия и сознания имеет симптоматическое значение и свидетельствует о кризисе современного общества. Буржуазная идеология, буржуазная мораль не может уже переживаться патетически и вступает в период упадочный. Она перестаешь вдохновлять молодежь. Защищают свои интересы то стыдливо, то цинически, следуя своим инстинктам, но не верят уже в свою правду. Это значить, что данный тип общества, данный тип цивилизации умирает, что наступила революционная эпоха, которая может быть и очень длительной. Социальный вопрос, требующий преодоления капитализма, совсем не есть только вопрос улучшения экономического положения народных масс, это есть прежде всего вопрос психологический и моральный. Социализм может даже ухудшить экономическое положение, но, если он не будет материалистическим, он улучшить моральную атмосферу, сделает отношения людей более человечными и братскими в нужде. Буржуазная психология и буржуазное сознание, как и пролетарская психология и пролетарское сознание, возникли на почве отпадения от христиан-

80

ства и упадка христианской духовности. Эта психология и это сознание для христианства неприемлемы, что бы ни говорили христиане, приспособившиеся к буржуазной эпохе, т.е. лже-христиане. Период первоначального накопления в Англии не может не вызвать ужаса в человеке, не потерявшем христианской совести. Но пролетарий, который сам стремится стать буржуа и господином земли, духовно есть тот же буржуа, но в новом одеянии. Нужно посмотреть на его формы, сорвать одеяния. Это не есть новый человек, это ветхий Адам, рабствующий самому себе. Красота душевная, как и красота телесная, свойственна лишь немногим людям. Коммунистический же атеизм «пролетариата» есть чисто буржуазная идеология, унаследованная от буржуазного просветительства.

Христианство не принимает классовой ограниченности, классовой ненависти и злобы, отрицания человека, образа и подобия Божьего в представителях другого класса, буржуазией пролетариата, пролетариатом буржуазии. Можно радикально отрицать буржуазный дух и буржуазную идеологию, бороться с буржуазным социальным строем. Но нельзя ненавидеть буржуа, который есть ведь человек, а не только буржуа, и обладает разнообразными свойствами. Есть психологический закон, в силу которого ненавидящий заражается свойствами

81 

предмета своей ненависти. Но было бы лицемерием отвергать с христианской точки зрения все формы классовой борьбы и брезгливо отворачиваться от нее, как от дела нечистого.

Рабочие, униженные и эксплуатируемые в капиталистическом обществе, лишенные реальной свободы при предоставлении им обманчивой формальной свободы, должны бороться за улучшение своего социального положения, это есть не только их субъективный интерес, но и объективная правда. Рабочий борется не только за себя, но и за весь рабочий класс, и за общечеловеческую справедливость. Это есть классовая борьба против власти капитала. Буржуазный либерализм хотел бы изолировать рабочего, наделив его формальными правами атома, равного всякому другому атому. Но изолированный рабочий бессилен, он не может улучшить своего положения и положения своего класса. Только организованное объединение рабочих составляет силу. Только рабочие, объединенные в профессиональные союзы, в рабочие синдикаты, могут влиять на жизнь общества, могут увеличивать свой социальный вес. Английские тред-юнионы являются уже большой силой, определяющей собой и политическую жизнь страны. Право объединения рабочих в союзы и синдикаты является более или менее общепризнанным и есть уже некоторое ограничение индивидуализма и атомизма капиталистических об-

82

ществ. Но самый невинный, казалось бы, профессиональный союз рабочих есть уже форма классовой борьбы с капиталистами. Ватикан официально признает профессиональные союзы рабочих и рекомендует образовывать католические рабочие союзы, но классовую борьбу он отрицает и осуждает. *) Это есть несомненное противоречие, ибо классовая борьба не означает непременно насилий и кровавых революций, она имеет и более мирные проявления. Отрицание права стачек рабочих на основании абсолютных принципов христианской морали есть ложь и неправда, есть нежелание и неспособность видеть реальных насилий, прикрытых правом и законностью, несоизмеримо больших, чем насилия стачек. Нормальная социально-экономическая жизнь общества может складываться лишь по принципу кооперации, она не мыслима как столкновение и взаимодействие изолированных атомов. Капитализм сам давно уже перестал быть индивидуализмом и стал коллективизмом. Огромные тресты ничего общего не имеют с индивидуалистической экономикой. Но буржуазно-капиталистическая идеология хотела бы, чтобы рабочие были бессильными изолированными атомами, т. е. лишенными возможности вести классовую борьбу, в этом она полагает осуществление

*) См. последнюю энциклику папы «Quadragesimo anno» по социальному вопросу.

83

свободы личности и очень неохотно делает уступки социальному движению, охраняющему интересы рабочих. Реальной силой, ограничивающей власть капитала и перерождающей ткань буржуазного общества является, конечно, не парламентская борьба социалистических партий, а рабочие синдикаты. Только социализм синдикалистического типа реален. И общество идет к выработке нового типа синдикалистического строя. Но Маркс, живший в совершенно другую эпоху и не знавший современной стадии в развитии капитализма и в развитии рабочего движения, совсем не возлагал надежд на синдикализм. Де Ман справедливо противополагает марксизм синдикализму. Русский коммунизм ничего общего с синдикализмом не имеет и в советском строе классовой борьбы рабочих не существует, рабочие бессильны перед государством. Коммунизм есть форма государственного капитализма. Он допускает лишь государственные профессиональные союзы. Общество целиком и без остатка превращено в государство. И потому государство может являться угнетателем и эксплуататором, оно может создать новые формы крепостного труда и превратить рабочих в крепостных. Общество целиком поглощает личность, само же общество целиком поглощено государством. Это ведет к последовательной системе тирании. В истории личность бывала угнетаема то обществом,

84

то государством. Лоренц Штейн, который один из первых делает решительное различение между обществом и государством и открывает в обществе классовую борьбу, считает, что общество имеет естественную тенденцию к созданию неравенства, что кастовый строй был победой общества над государством, что в старых обществах именно общество, а не государство угнетало личность. *) Поэтому в государстве он хочет видеть защиту труда и трудящихся, государство для него стоить над классами. Но он не доходит до отождествления общества с государством, как это делает коммунизм. Для коммунистического сознания верховным центром, носителем разума и совести является социальный коллектив, не только сверхличный, но сверхобщественный. И потому для него главное не интересы и нужды трудящихся, а мощь и развитие коллектива, прославление коммунистического государства. Это заложено в пафосе силы, которым проникнуть марксизм. Этому противопоставить нужно борьбу за право достойного существования, право на труд и трудовую собственность всякой трудящейся человеческой личности, на право не только производителя, но и потребителя. Последствия рационализации промышленности, обнаружившиеся особенно сильно в Америке,

*) См. Lorenz von Stein «Geschichte der sozialen Bewegung in Frankreich». Три тома.

85

доказывают, что социальный вопрос сейчас есть прежде всего, вопрос распределения и потребления, а не вопрос производства. Социальный вопрос есть также, конечно, вопрос техники и именно головокружительные успехи техники, которых Маркс не предвидел, делают устаревшей марксистскую теорию борьбы классов. Но сама по себе техника, приведшая к рационализации, социального вопроса никогда не разрешить. Остается самый главный вопрос — вопрос отношения человека к человеку. Успехи техники и обостряют до крайности моральную и духовную сторону социального вопроса.

Было бы отвратительным лицемерием и ложью утверждать, что социальные улучшения могут наступать лишь в результате нравственного усовершенствования людей, и кричать о насилии, и нарушении свободы по поводу всякого изменения социального строя. Существует социальная действительность, она есть реальность особого порядка, требующая от нас активного к себе отношения, социальных актов. Нужно сегодня подать голос за то или другое. Невозможно остаться нейтральным. Мы должны накормить голодного не только индивидуально, но и социально. И восставая против насилия, связанного с социальным изменением, вы становитесь на сторону насилия, связанного с сохранением существующего. Проблема свободы и на-

86

силия очень сложна. За кажущейся свободой может скрываться насилие, а кажущееся насилие может оказаться освобождением. Капиталистический строй сам есть прикрытое и замаскированное насилие и потому есть бессознательный или сознательный обман думать, что его защитники, отстаивающие status quo, насилия не совершают, а совершают лишь те, которые борются против этого строя. Собственность в капиталистическом обществе, которая делается все более и более фиктивной и оторванной от реальностей, есть насилие и обездоление людей и недопустимо утверждать, что общественное и государственное ограничение этой собственности и защита трудовой собственности есть насилие, а охранение ее не есть насилие. За социальное реформирование обществ необходимо бороться. И всякий раз, когда боролись за социальную охрану труда женщин и детей, за уменьшение рабочего дня, за более справедливую налоговую систему, облагающую капитал, представители господствующих классов кричали о нарушении свободы, о насилии. И сейчас главный аргумент против социализма, что он нарушаешь свободу личности и совершает насилие. Необходимо вникнуть в проблему соотношений свободы и насилия. Тут многое воспринимается обманчиво. Защита свободы, т. е. бесспорной и несомненной величайшей ценности, может превратиться в консервативный принцип, поддер-

87

живающий существующее насилие, к которому привыкли. Свободу можно так понять и так ее защищать, что никакое движение, никакое изменение не будет возможно. Всякое движение, всякое изменение будет восприниматься, как насилие. Человек, находящийся в материально привилегированном положении, склонен воспринять всякое движение, изменяющее и улучшающее социальный строй, как нарушение свободы и насилие. Уменьшение его доходов может быть им воспринято как насилие. Во время революции насилием кажется не только, когда вас сажают в тюрьму, лишают свободы слова, расстреливают, но и когда от вас отнимаюсь какие-нибудь правовые или экономические привилегии. Но человек материально обездоленный и униженный будет наоборот воспринимать изменение и движение к переустройству общества, как свободу, насилием же ему будет представляться сохранение того строя, в котором он несчастен и лишен материальных средств. В этом разница в оценке советского строя тем, кто раньше принадлежал к господствующим классам, и тем, кто раньше принадлежал к классам угнетенным. Нужно сказать, что изменение легко воспринимается как насилие, сохранение же неизменного положения часто воспринимается, как свобода. Всякое передвижение есть уже в известном смысле насилие в материальном мире. Когда я

88 

встаю и перехожу в другую комнату, чтобы с кем-нибудь поговорить, я совершаю ряд насильственных изменений в окружающем мире. Отодвигаю стул, насильственно открываю дверь, заставляю человека, находящегося в соседней комнате, обернуться ко мне и слушать, что я буду говорить. Когда я сидел на месте, окружающий меня мир как будто бы находился в состоянии свободы, не подвергался насилию. Свободу иногда понимают, как «оставьте меня в покое». Из приведенного элементарного примера можно видеть, как сложна проблема свободы и насилия в социальной, особенно социально-материальной действительности. Даже рабство, очень длительное, к которому человек привык, как к обыденному и необходимому состоянию, может восприниматься, как свобода. И нужно изменение сознания, чтобы рабство пережить, как непереносимое лишение свободы. В обществе капиталистическом все гораздо более завуалировано и восприятие свободы и насилия может быть совершенно обманным. Насилием люди часто называют нарушение привычного. Лишь в грубых случаях, когда вас расстреливают, сажают в тюрьму за ваши убеждения, лишают свободы передвижения, воспринимают, как насилие, то, что действительно и несомненно есть насилие. Но людям кажется насилием справедливое общественное и государственное мероприятие, отнимающее от них часть их избы-

89

точных материальных благ. Людям кажется насилием, когда они вследствие изменившихся условий, принуждены работать. Но этого рода насилия могут быть вполне справедливы и освободительны для тех, которые несли непосильное бремя жизни. Когда человек лишен элементарных экономических прав и, не имея орудий производства, принужден продавать свой труд, как товар, на каких угодно условиях, это уже есть насилие и подобный строй есть строй, основанный на насилии. Если рабочий подвергается унизительному обращению и от него требуют непосильного труда под страхом лишения его работы и значить голода, но при этом труд его считается свободным, и он свободен в любой день его оставить, то это есть страшное насилие над человеком и свобода его призрачная. Если человеку предоставляется полная свобода исповедовать какие угодно убеждения и верования, но материальная жизнь его зависит от людей, требующих известного рода убеждений и верований, то это есть насилие и лишение свободы под страхом голода. Господствующее общественное мнение бывает иногда страшным насилием над личной совестью, оно может превратится в настоящее гонение против тех или иных верований. Такому гонению «свободомыслящие» подвергают в современном обществе христиан. Когда с христианской точки зрения обсуждается

90

вопрос о насилии и свободе в социальном изменении и реформировании общества, то нужно большая вдумчивость, необходимо быть зорким к сложной ситуации. Христианское сознание никак не может одобрить и санкционировать тех форм насилия и принуждения, которые практикуются русскими коммунистами, допускающими убийства, террор, лишение элементарных человеческих свобод, свободы совести и мысли, как способы создания нового общества. Но некоторые формы социального принуждения, без которых невозможна не только реальная свобода, но и материальное поддержание жизни людей обездоленных, христианское сознание может и должно одобрить, должно понять это, как служение ближним. Реальная свобода в жизни материальной предполагает экономическое обеспечение жизни каждого человека, она предполагает социальный строй, в котором от всякого трудящегося для поддержания его жизни не могут требовать непосильного, унизительного или противного его совести. Поэтому невозможно совершенно отрицать классовой борьбы. Весь вопрос только в ее одухотворении, в подчинении борьбы высшему духовному началу, в преодолении ее греховной ярости и злобы.

91

V.

Аристократ, буржуа, рабочий.

Так как социальные классы определяются для Маркса исключительно экономически и в отношении к производству, то психологические классовые типы у него совсем почти не были раскрыты и разработаны. Он не столько характеризует, сколько судит. Марксистская психология всегда очень груба. Между тем как большой интерес представляет психологическая характеристика типов аристократа, буржуа и рабочего. Это не только разные социально-психологические типы, но и разные духовные породы. Если бы Маркс не был так помешан на всеопределяющем характере экономики, то он увидел бы, что между аристократом и буржуа различие безмерно большее, чем между буржуа и рабочим. Именно аристократ и буржуа принадлежат к разным расам, между тем как буржуа и рабочий прина-

92

длежат к одной расе и их распря есть распря семейная. Самостоятельную ценность представляют типы аристократа и рабочего. Между тем как тип буржуа, как увидим, не представляет самостоятельной ценности, он производный, вопреки распространенному мнению. Тип аристократа определяется совсем не экономическим моментом, экономический фактор тут является вторичным. Аристократия может быть страшно богата и аристократия в прошлом была очень богата. Но самый генезис ее богатства не связан с экономической инициативой и предприимчивостью, это есть богатство добытое мечом, а потом наследственное. Аристократия лишена всех специфически экономических добродетелей. Экономические добродетели буржуазны. Аристократия есть прежде всего благородство породы, выработанность расы, белая кость. Положение аристократа не зависит от экономики. Оно прежде всего связано с рождением, с предками и их заслугами, с наследственностью. Как уже было сказано, момент биологически-антропологический играет тут большую роль. Аристократ может совершенно разориться и в ряде поколений род его может опуститься и утерять свое положение в обществе. Это бывало у нас с некоторыми княжескими фамилиями, принадлежащими к роду Рюрика. Но это явление второстепенного значения. Благородство породы остается и при утере всех

93

материальных орудий. Буржуа, который теряет все свои материальные средства и принужден скромно зарабатывать хлеб насущный, теряет все, у него более не остается признаков, определяющих его классовое положение в обществе. Аристократ, потерявший все свои материальные средства, не все теряет, у него остается его благородная порода. Аристократ даже в блузе рабочего остается аристократом. У него другие руки, другое лицо, другие манеры, другая интонация речи. Все выработано рядом столетий и передано из поколения в поколение. Экономические преимущества аристократа совсем не завоеваны личными усилиями, как экономические преимущества буржуа. В далеком прошлом предки его вероятно занимались военными грабежами. Все ведь в прошлом связано с кровавыми насилиями. Но в дальнейшем аристократ менее всего хищник, он очень мало способен к приобретению и обогащению, он скорее расточитель *). Аристократ помнит главным образом доблести предков, а не их насилия и жестокости. У аристократа все наследственно, по наследству передано от предков, и физические и душевные свойства и богатства. Все выработано длительным процессом, все отстоялось, как старое вино. И тем более подлинный аристократизм,

*) См. Sombard «Der Bourgeois».

94

чем более длинный ряд столетий передал аристократу его качества. Аристократия первая получила возможность досуга, без которого не может быть выработан более высокий тип культуры, утонченность манер, которым потом будут подражать другие классы. Вежливость аристократии есть культурная ценность, имеющая общечеловеческое значение. Аристократия могла позволить себе игру, как результат избытка сил, свободных от труда. Аристократия — родовая по своей сущности, в этом ее сила и ее слабость. Во всем аристократ противоположен буржуа. Аристократ хорошо помнить прошлое, живет преданиями ряда поколений. Буржуа плохо помнить прошлое или помнить лишь недавнее прошлое, он живет настоящими а не прошлым. Именитые буржуазные семейства уже могут назвать в прошлом ряд породивших их поколений и гордиться ими, но это уже есть образование особой аристократии среди буржуазии. Буржуа есть все-таки прежде всего parvenue и в этом его сила. То, что у аристократа все даровое, все наследственное, а не трудовое, не заработанное личными усилиями, порождает ряд своеобразных душевных черт. Настоящему аристократу чуждо ressentiment, обида, зависть, ободранная кожа. Аристократ мог быть обидчиком и часто им бывал, но не мог быть обиженным. Переживания обид и зависти не аристократические пережива-

95 

ния. Поэтому всякую обиду аристократ переживает, как оскорбление своей чести и чести предков, и готовь сейчас же защищать свою честь с оружием в руках, смыть обиду кровью, он не согласен ни одного мгновения остаться обиженным. Ценность аристократического типа даровая, а нетрудовая. Поэтому она подобна красоте, которая даром и ни за что дается. Красив по наследству, по рождению и потому никому не завидует. Что тип аристократа определяется главным образом биологически и психологически, а не социологически это подтверждается тем, что большевики гонять не только за привилегированное экономическое положение, но и за благородство происхождения, за предков, за белую кость. Благородная порода вызываешь ressentiment, хотя бы ее представитель была пролетарий по экономическому положению. Аристократ не экономический человек, в прошлом он был прежде всего воин. Аристократизм есть порождение избытка, а не недостатка. И подлинно аристократическому типу свойственно отдавать от избытка, быть великодушным и щедрым. Аристократ не хочешь приобретать, стяжать. Приобретать, зарабатывать не аристократично, потому что не наследственно, не даровое. Если аристократ склонен к наживе и руководствуется экономическими расчетами, то это значить, что он обуржуазился. Аристократизм означает, что я что-то уже

96

изначально имею, а не что мне что-то еще нужно. Аристократизм есть a priori, а не а poste-priori. Тип аристократа заключает в себе благородные черты, выработанные в европейских обществах рыцарством. И в этих рыцарских чертах есть вечный элемент человеческой личности, сохраняющийся и после того, как историческое рыцарство умерло.

Аристократия в отличие от буржуазии есть особая порода, особый антропологический тип. Она принципиально утверждает неравенство в отличие от буржуазии. Буржуа можно сделаться, аристократом сделаться нельзя, можно только родиться. Нувориш вполне закономерный для буржуазии тип. Но вновь испеченный аристократ, человек вышедший в аристократию, всегда тип подозрительный и фальшивый, заметающий следы своего прошлого. Аристократия требует времени, ее нельзя сделать быстро, для выработки ее нужен длинный ряд столетий и поколений. Буржуазию же можно сделать быстро, она образуется в одном поколении. Аристократия есть раса завоевателей и господ, выделяющая себя из всего остального общества, утверждающая свое другое происхождение, чем происхождение всех остальных людей, создавшая заслоны и заграждения, препятствующие ее смешению с массой. Аристократия более всего боится смешения, у нее есть пафос расстояния. Поэтому она создает ряд

97

условностей, которыми окутана ее жизнь. Это есть отход от природы и первый качественный отбор формы. Аристократия живет замкнуто, в своем собственном мире. Альфред де Виньи очень хорошо сказал, что аристократия основана на гордости, демократия же на зависти. И действительно, гордость есть первородный грех аристократии, грех не личный, а родовой, наследственный. Победить гордость, значить победить грех аристократии, которую труднее всего по настоящему обратить в христианскую веру. Гордость порождает презрение к другим классам, к неблагородным, не рожденным от старинного рода. Замкнутость аристократии, ее исключительная связь с прошлым, ее боязнь смешения, ее недостаточная раскрытость для жизненных процессов, происходящих в мире, ее приверженность условным формам роковым образом ведет к истощению и вырождению. Это есть рок всякой аристократии в социальном смысле слова. Она легко изнеживается, ищет наслаждений и в массе своей мало духовна. Она обречена на гибель.

Она лишь до времени способна господствовать и защищать себя. Но долго защищать себя от напора стихий жизни, от смешения с другими классами она не может. Лишь небольшая часть ее способна проявить гибкость и приспособиться к новым социальным процессам. Большая часть на это оказывается неспособной,

98

озлобляется от бессилия и переживает упадок. На морально наиболее сохранившиеся части аристократии ложится печать скуки и безжизненности. Но элемент аристократический входить во всякий новый строй общества, уже не аристократический, и сохраняет психологическую и эстетическую ценность, утеряв социальное значение. Мы знаем, как в демократических республиках, во Франции и в Америке, ценят аристократические фамилии, титулы, быть может гораздо больше, чем в старой императорской и дворянской России. Социально аристократия обречена на гибель и не может возродиться, но психологически она остается, в ней есть вечный элемент. Аристократия должна быть лишена своих социальных привилегий и своих материальных богатств. И тогда только видно будет, выживут ли аристократические душевные свойства, не аристократическая гордость и презрение, а аристократическое благородство и великодушие, свобода от ressebtiment и утонченность. Исторический грех аристократии был в том, что она пошла на уступки не рабочему, а буржуа, что она начала приспособляться к нараставшей силе буржуазии и смешиваться с ней, а не стала на сторону рабочих классов. Впрочем, это не есть явление всеобщее, есть исключения. В Англии консервативная партия, связанная с аристократией, более склонна была соединяться с рабочей

99

партией, чем с партией либеральной, связанной с буржуазией. Поэтому можно было достигнуть целого ряда социальных реформ. Аналогичное явление было в Германии. Возможен тип аристократического социализма, противополагающая себя буржуазному либерализму и радикализму. Но социально спасти аристократию это не может, социальная миссия аристократа кончена, она не выдерживаешь процессов индустриализации и головокружительных успехов техники. Будущее принадлежит лишь духовной и умственной аристократии, которая есть совсем особое явление.

Духовная и умственная аристократия есть совсем особенная социально-психологическая группа, уж окончательно неопределимая по признакам, установленным марксизмом. Она стоит вне социальной борьбы классов и лишь отчасти с ней соприкасается и перекрещивается. Представители ее могут, конечно, иногда защищать буржуазная идеологии, но основные интересы ее не экономические, — она живет интересами мысли и творчества, ценностями духовными, а не материальными. По своему составу духовная аристократия может происходить из разных классов, — из аристократии и дворянства, из крупной и мелкой буржуазии, из крестьян и рабочих. В средние века духовная аристократия сосредоточивалась главным образом в монастырях, интеллигенция

100 

была монашеской, монахи были первыми философами, учеными, художниками, писателями. Лишь монастырь защищал от грубости военной феодальной жизни. В новое время это изменилось, культурное значение духовного сословия упало. Духовное сословие очень ослабело и превратилось в закостеневший класс. Духовная, умственная аристократия не наследственная, не родовая, а личная. Ценность ее всегда связана с личным качеством, с личной одаренностью, с личным творчеством. Ценность эта реальная, а не символическая. Качества этого класса не может быть названо ни исключительно даровым, ни исключительно трудовым. Они и даровые и трудовые. Если аристократия социальная получает свои даровые ценности по наследству от предков, то аристократия духовная получает их от Бога. Творческие дары от Бога, они даровые и не заслуженные, как и всякий дар, как всякий гений, но даны не для того, чтобы они зарывались в землю и загублялись, а для того, чтобы таланты приумножались и давали проценты. А это значить, что к даровому присоединяется трудовое. Пророки, религиозные учители, религиозные и социальные реформаторы, философы, ученые, изобретатели, поэты, художники, музыканты принадлежат к духовной аристократии и их невозможно вместить ни в какую схему деления на классы, основанные на экономических приз-

101

наках. Люди эти заняты творчеством, но творчество их совсем не производительно в экономическом смысле, оно не производит полезных материальных ценностей. Часто лишь очень немногие способны оценить продукты их творчества. Материальное положение духовной аристократии в большинстве случаев бывает очень незавидное, она не интересуется хозяйственными вопросами и нередко испытывала жестокую нужду. Фабричный рабочий гораздо лучше может себя защитить. Аристократов духа и ума утесняла и угнетала аристократия социальная, потом буржуазия и наверное будет утеснять и угнетать рабочий класс. Невозможно причислить духовную аристократию к буржуазии, этого нельзя сделать ни по психологическим, ни по социальным признакам. Если русские коммунисты причисляют всех, объединяемых неопределенным словом «интеллигенция», всех ученых, всех писателей к буржуазии, то это делается по демагогическим соображениям, из лести дурным инстинктам рабочих, отчасти же по невежеству. Да и то, что я называю духовной и умственной аристократией, не совпадаешь с тем, что называют «интеллигенцией» в русском смысле. Нелепо восхвалять буржуазию за то, что она произвела огромное количество великих людей, гениев ученых, философов, поэтов, изобретателей и реформаторов, и нелепо опорочивать всех

102

этих великих людей за то, что они произошли из буржуазных классов. Социальное происхождение великого человека, гения не играет никакой роли. Марксисты сами это признают, когда речь идет о Марксе или Ленине, людях отнюдь непролетарского происхождения. Совершенно неинтересно для нас, что Кант или Гегель, Гете или Шиллер произошли из буржуазных классов, Пушкин или Толстой из дворянства. Нужно стать марксистом и экономическим материалистом, для того, чтобы делать апологию буржуазии за количество творческих гениев, якобы ею порожденных. Гений не создается никаким классом, он создается Богом. И гений Маркса дан ему Богом, но он употребил его для борьбы против Бога. И менее всего интересно, что Маркс сын буржуазных классов. Но вот что важнее всего. Во все времена, на протяжении всей истории человечества, лишь очень небольшая кучка людей жила духовными и умственными интересами, отдавалась созерцанию и творчеству, как самоценному, лишь ничтожное меньшинство искало смысла жизни и преображения жизни, творило новые ценности. Люди разделяются прежде всего на два класса — на класс, способный к творчеству, и класс, не способный к творчеству. По своей природе, сотворенной Богом, всякий человек способен к той или иной форме творчества, хотя бы в форме творческого отношения к

103

другому человеку. Но большинство подавило в себе творческую силу. Огромное большинство человечества всех классов живет лишь обыденными, житейскими, бытовыми, хозяйственными, коммерческими интересами, оно не ищет иного мира, иной жизни. Прислушайтесь о чем говорить огромная масса человечества повсюду, во всех публичных местах и в семейном кругу, на улицах, в вагонах. Вы придете в ужас от низменности человеческих интересов, от неспособности подняться над обыденностью. Все классы погружены в социальную обыденность и подчиняются ее законам. Масса духовно возвышается над обыденностью лишь через религиозную жизнь, религия есть единственный духовный интерес и духовное питание масс, хотя и она обычно приспособляется к уровню масс. Лишь очень немногие способны жить чистой мыслью и чистым творчеством, лишь очень немногие интересуются вещами духовными. Тут происходить основное деление человечества, более глубокое, чем деление на классы. Аристократ, буржуа, рабочий одинаково погружены в социальную обыденность, они друг на друга походят в своей исключительной обращенности к этому чувственному миру, они различаются между собою лишь манерами, жестами, языком, стилем и принадлежащими им вещами. «Чернь» в том смысле, какой вкладывает в это слово Пушкин, есть

104

аристократическая, дворянская, придворная чернь, а не народ. И вот небольшой кучке людей, способных жить высшими духовными и умственными интересами, способных к творчеству, не могут простить этой ее особенности, видят в ней чужую расу. Все классы в массе своей, аристократия, буржуазия, пролетариат, не любят духовной, умственной аристократии, требуют от нее служения своим интересам и преследуют ее, когда она отказывается от этой службы. Но проблема тут сложна и противоречива. Духовная, умственная аристократия тоже имеет тенденцию истощаться и вырождаться, она делается эгоцентрической и переживает декаданс. Исключительные творческие дары, дары духовные и умственные, даны человеку для творческого служения, для исполнения призвания, призвания свыше. Творец, одаренный свыше, должен слышать внутренний голос, призывающий к служению, не к служению социальной обыденности, не к служению классовым интересам, а к служению правде, истине, красоте, к служению Богу и образу и подобию Божьему в человеке. Духовная аристократия может перестать слышать голос свыше, может начать служить себе, может так же самодовольно замкнуться в себе, как и аристократия социальная, и тогда она изменяет своему призванию, она теряет свое значение. Она может совершенно оторваться

105

от социального целого, образовать замкнутую элиту, презирающую окружающий мир, может быть слишком довольной своей утонченностью и тогда она склоняется к упадку, идет к смерти. Печальнее всего, что этот упадок и эта смерть могут переживаться, как признаки высшего состояния, как гордыня одиноких и ненужных. Духовная аристократия имеет пророческое, в широком смысле слова, призвание, призвание служить лучшему будущему, пробуждать дух новой жизни, творить новые ценности. Когда этот пророческий дух, движущий не только пророками в высшем, религиозном смысле слова, но и философами, поэтами, художниками, реформаторами, изобретателями, начинает исчезать, когда угасает сознание высшего призвания и служения, тогда духовная аристократия вступает в период декаденса, вырождается и теряет свое оправдание. Когда Карлейль говорит о новой аристократии труда и творчества, он, конечно, имеет в виду аристократию пророческого служения, преображения жизни, а не самодовольную элиту, не одиноких эстетов, всегда потребителей, а не производителей. *) Тот дух смерти, который проносится над современной европейской элит, свидетельствует о социальном кризисе культуры в современном обществе. Но духовная и умственная ари-

*) См. Карлейль «Post and Present».

106

стократия есть вечный элемент человеческого общества, без которого оно не может достойно существовать. Это есть вечное иерархическое начало, возвышающееся над борьбой классов. В подлинной иерархии низшая ступень всегда зависит от высшей и связана с ней. Так работа практика-техника зависит от высших форм науки и философии, хотя он может этого не сознавать.

В чем особенности типа буржуа и типа рабочего? Понятие буржуазности, как и понятие аристократизма, можно употреблять в двух смыслах — социальном и духовном. Но в то время как духовный аристократизм есть квалификация положительная, духовная буржуазность есть квалификация отрицательная. Это бросает свет и на буржуа в социальном смысле. Буржуазия есть класс, который наиболее определяется по отношению к экономике. Буржуа и есть homo economicus. Экономизм есть субстанциальное свойство буржуа. Буржуа и создал экономизм, он экономический материалист, не зная Маркса. Его отношение к экономике совсем иное, чем у аристократа. Аристократ по природе расточитель, он совсем не верит в возможность личного обогащения, для него не существует категории экономического развития. Он владеет наследственными имениями. Буржуа же есть человек, обогащающийся личными усилиями, личной инициативой и энер-

107

гией, он экономически идет в гору, подымается, выходя из тьмы. Это он открыл эволюцию. Ему свойственна бесконечная экспансия. Для аристократа важно, «откуда», для буржуа важно «куда». Аристократ не может подниматься, он может лишь опускаться, он лишь сохраняешь положение изначальной высоты. Буржуа же подымается, выходит в люди. В то время как качества аристократа даровые и наследственные, качество буржуа трудовые, заработанные. Он хочет усилиями выделиться, подняться. И аристократ и буржуа — завоеватели мира. Но аристократ завоевывал мир в прошлом мечом, военным ремеслом. Буржуа же завоевывает его теперь экономически, промышленно, денежно. Менее всего верно, что буржуа тунеядец, что он не работает. Говорить это можно лишь для демагогического употребления. Буржуа труженик, рабочий, он почти не имеет свободного времени, которое всегда имел аристократ для игры и украшения жизни, он живет не для себя, а для дела. Буржуа-миллионер, но он вечно озабочен, он не знаешь беззаботности аристократа, единственной, которую знает история. Буржуа часто мученик своего дела, не знает минуты покоя. Если он живет в роскоши, то для интересов дела. Аристократ никогда не думал, что его материальное благосостояние зависит от его ловкости, находчивости, инициативы, выдумки, буржуа же всегда это думает.

108

Буржуа, который ведет паразитарное существование и наслаждается жизнью, есть упадочный выродившийся буржуа. Такая паразитарная часть буржуазии всегда выделяется. Но настоящему, классическому, буржуа свойственен аскетический элемент, он живет не для наслаждения жизнью, а для увеличения и умножения экономических ценностей и благ. *) Именно у буржуа появилась впервые инициатива бесконечного развития экономического могущества человека. В этом была его миссия. Буржуа изобретателен. Им овладевает пожирающая страсть к раскрытию новых миров, к бесконечной экспансии и бесконечному развитию. Он не живет уже в устойчивом, статическом космическом порядке, он динамичен. В жизни хозяйственной, которая и есть по преимуществу сфера буржуа, он требует постоянных изменений, он не выносить застоя. Робинзон Крузо — типичный буржуа в свою молодую, более благородную эпоху. В буржуазном классе есть разные слои, которые имеют разные психологические черты. Есть старая благородная буржуазия, дорожащая традициями, по происхождению восходящая к началу новых времен, очень

*) Макс Вебер говорить об inerveltliche Askese свойственной создателям капитализма, и объясняет ее кальвинистическим типом религиозности. См. его «Gesammelte Aufsätze zur Religionssoziologie».

109

по своему добродетельная, утверждающая черты своеобразного буржуазного аристократизма, буржуазия трудовая в старом смысле слова, довольствующаяся скромными богатствами. И есть буржуазия новая, авантюристическая, живущая лихорадочно, гоняющаяся за бесконечной наживой и обогащением, не способная уже остановиться в своем порыве к экономическому развитию, создавшая фиктивный и фантасмагорический мир современного капитализма, уже не дорожащая никакими традициями. Психологически и морально это есть разные слои. Новая буржуазия выделяешь из себя элемент разлагающий, упадочный, ничего уже не созидающий, предающийся наслаждениям жизни и безумной роскоши. Но центральное ядро ее не таково, в центральном ядре есть еще жажда дела, инициативы, есть воля к могуществу. Идеологически буржуазия склоняется к упадку, идеи она уже не имеешь, миссия ее уже как будто кончена. В каком же отношении буржуа стоишь к рабочему? Это есть основной для нас вопрос.

Ценность рабочего есть ценность труда. Труд же священен. Именно в этой ценности труда рабочий человек стоить ближе всех к Библии, к истокам нашего греховного мира. Он в поте лица своего зарабатываешь хлеб свой. Защита рабочего есть защита труда. Рабочий принимает на себя тяжесть нашего мира,

110

в нем сосредоточена забота мира, которую Гейдеггер считает сущностью бытия. Он лишен возможности пользоваться цветением жизни, он знает лишь ее элементарные основы. Именно жизнь рабочего свидетельствует о том, что человеку приходится жить в падшем греховном мире, подчиненном жестокой необходимости. Лишь сравнительно немногим удалось прорваться к более свободным районам бытия, получить досуг, необходимый для избыточного творчества. Большинство же осталось подчиненными тяжелой необходимости и заботе. Нам не дано понять, почему одним людям выпадает одна доля, более свободная и дающая избыток, другим же иная доля, подчиненная тяжкой заботе и непрерывному труду. Понять это можно лишь за пределами нашей жизни. Но мы знаем, что не могла вся масса человечества равномерно подняться до более свободной и избыточной жизни, это могло происходить лишь путем качественного отбора и неравенства. Не буржуа, а аристократ был насильником, установившим неравенство, он первый освободил себя от тяжкого труда и заботы о поддержании жизни. Это было очень давно. Буржуа же изначально был тоже человек озабоченный и трудящийся, хотя труд его был иного рода. Буржуа не имеет, подобно аристократу, иного источника своей ценности, чем ценность труда, трудового усилия и заботы. Капитал сам по

111

себе не дает никакого оправдания человеку. Буржуа и рабочий принадлежать к одной расе, к третьему сословию, они одного происхождения. Буржуа вышел из трудового народа, из горожан ремесленников. Первоначальное выделение и возвышение буржуа производит впечатление не выделения особого класса, а выделения личного, определяющегося личными качествами. И всегда, конечно, должны выделяться люди более одаренные и энергичные, т. е. происходит качественный отбор. Качество буржуа, т. е. того, что он сам есть, а не того, что у него есть, целиком определяется его трудом, более квалифицированным и творческим, его инициативой, энергией, изобретательностью. Поэтому он еще как будто бы остается принадлежащим рабочему народу и отличается от аристократа. Буржуа кровный родственник рабочего. Каждый рабочий, казалось бы, может стать буржуа. Буржуа и есть рабочий, которому суждено было иметь удачу. В Америке, в которой буржуазия наименее традиционна, так и происходит. Но почему же между классом буржуазии и классом рабочим происходит самая яростная классовая борьба? Почему основное противоположение в капиталистическом обществе есть противоположение буржуа и рабочего? Буржуа есть изменник рабочему народу. Он вышел из недр трудового народа. Он обладал большей инициативой, большей энергией,

112

большей изобретательностью, в нем впервые пробудилась воля к бесконечной экспансии и бесконечному развитию. И так должно было быть, такой человек должен был народиться. Средневековый человек не мог жить вечно. Раскрылся новый мир и пробудилась воля к господству над всей землей. Появился Фауст. И в буржуа был фаустовский элемент. Но буржуа не захотел остаться органически связанным с рабочим народом, не захотел остаться лишь его верхушкой и передовым отрядом.

Он стал стыдиться своего происхождения. Он надел фрак и цилиндр, построил роскошные гостиницы и рестораны. Он образовал новый класс, враждебный рабочему народу, эксплуатирующий и угнетающий труд. Это был роковой факт нравственного порядка, определивший всю яростность и весь ужас классовой борьбы современного капиталистического общества. Ложна и цинична та буржуазная теория, что буржуазия есть не что иное, как качественный отбор более даровитых, рабочий же класс есть оставшиеся внизу вследствие своей негодности и неодаренности. В действительности среди буржуазии есть несметное количество бездарностей, принадлежащих к низшему человеческому типу и занимающих первые места, как есть среди рабочих более одаренные и принадлежащие к более высокому человеческому типу. Только творческий гений, призванный свы-

8      

ше, только огромный талант пробивается при всяких, самых мучительных условиях, но он никогда не бывает буржуа. Буржуа не захотел понять свое дело, как социальное служение. Он способствовал атоматизации человеческого общества. Он внес дух бешеной конкуренции и беспощадной экономической борьбы, он сделал ставку на сильного. Развитие материальной экономической мощи он поставил выше человека, выше человеческой души. Интересно, что Маркс не только ненавидел буржуазию, но он также ее восхвалял и идеализировал. Именно буржуазия наделена у него великим призванием развивать материальные производительные силы, без чего невозможен социализм. Он в сущности одобрил предательство, совершенное буржуазией в отношении к трудовому народу. Через это предательство произошло образование пролетариата, который Маркс считает единственным истинным, трудовым народом. Исторический путь, которым пошел буржуа, ведет к накоплению нечеловеческой злобы и ненависти, он создал условия труда худшие, чем в труде крепостном. И потому путь этот не может быть оправдан христианским сознанием. Забота, необеспеченность завтрашнего дня в капиталистическом обществе, созданном буржуа, сделалась максимальной. Забота эта озлобляет и ввергает в какое то адское существование. Чело-

114

век находится уже не во власти природной необходимости, а во власти фиктивного денежного царства, царства мамоны, в котором ничего нельзя уже разобрать и нельзя определить реальностей. Но классовая борьба буржуа и рабочего, небывалая в истории по остроте, ставит вопрос о духовной буржуазности. Духовная буржуазность есть совершенно особый феномен, отличный от социальной буржуазности и не связанный обязательно ни с каким классом.

Духовная буржуазность или буржуазный дух совсем нельзя мыслить в категории борьбы буржуазии и пролетариата, капитализма и социализма. Не капитализм создал буржуазный дух, он существовал и раньше, но капитализм очень его усилил и концентрировал. Пролетариат и социализм отлично могут быть заражены буржуазным духом. Материализм, экономизм, исключительная поглощенность земными благами и обращенность к чувственному миру, отрицание всякой тайны в жизни человека и мира, отрицание мира духовного и потустороннего — все это порождения буржуазного духа. В душе закрывается бесконечность, все становится конечным, — это и значить, что души становятся буржуазными. В XIX веке был целый ряд замечательных мыслителей и писателей, которые вели страстную борьбу против буржуазного духа. Они совсем не были пролетарскими мыслителями и стояли в стороне

115

от социалистических движений и социалистической борьбы. Прежде всего Леон Блуа, самый страстный и негодующий обличитель буржуазности и буржуа, написавший гениально острую книгу «Exegeses des lieux communs», в которой исследует мудрость буржуа. Л. Блуа католик, принадлежал к поколению французских символистов, он очень плохо знает социализм и вероятно ничего не слыхал о марксистской идеологии-пролетариата. Но он страстно обличаешь царство мамоны, капитализм, как измену Христу, которого всегда называешь Бедняком (Le Pauvre), он защищает бедных и поет хвалу бедняку, он раскрываешь мистерию денег, которая богатства мира отделяет от Бедняка через распятие. Буржуа для него есть истребитель рая, предавший вечность времени, верящий лишь в видимые вещи. Для него буржуазности противоположен не социализм, не пролетариат, а христианство. Но он слишком хорошо знает, что существует буржуазное христианство, буржуазное католичество и его то он быть может ненавидел больше всего. Он с горечью говорить, что Господь Бог стал очень декоративен в лавках буржуа. Л. Блуа никуда нельзя отнести с точки зрения марксистской схемы. Вероятно, он нашел бы тьму общих мест буржуазной мудрости у коммунистов. Коммунист и есть окончательный буржуа, последний буржуа, одержавший последнюю по-

116

беду и ставший коллективным человеком, объемлющем всю землю. Социализм не буржуазен лишь в краткий миг своего революционного пафоса, лишь в своем демоническом отрицании и разрушении. Положительные вожделения социализма вполне буржуазны, и социализм роковым образом теряет свой пафос. Социалистически-коммунистический идеал человека есть идеал буржуа, экономического человека, совершенно обезличенного и обездушенного, принявшего образ механического коллектива, занятого исключительно экономическим и техническим устроением жизни. Это значить, что социализм, лишенный духовной основы, не имеет идеала человека, человеческой личности. Идеал «товарища» не есть идеал человека, он говорить лишь о социальных отношениях людей. Идеал серого, фабричного земного рая, в котором не видно уже будет звездного неба, есть идеал насквозь буржуазный. Я привел пример Л. Блуа. Но против буржуазного или мещанского духа восставал и страстно его обличал ряд гениальных людей XIX века, т. е. как раз века капиталистического Таковы Карлейль, Кирхегардт, Ибсен, Ницще, у нас Толстой и Достоевский, реакционер К. Леонтьев, Н. Федорова Романтики противополагали себя «буржуа» и они даже создали эту категорию. Значение символизма в том, что он есть невозмож-

117

ность вынести буржуазный дух, но он есть уход из буржуазного царства, не столько активная борьба против него, сколько уход из него. Все эти явления стоят вне борьбы пролетариата и буржуазии, это явления духовного порядка. Они свидетельствуют о том, что поставлен не только социальный вопрос, но и вопрос духовный, что преодоление того, что мы называем «буржуазностью» есть не только социальная, но и духовная задача, что пред- стоит очень трудная духовная борьба. Материалистический социализм и коммунизм этого совершенно не понимает, он борется против буржуазности в экономическо - классовом смысле, но находится во власти духовной буржуазности. Буржуазности противостоит дух, и всякое отрицание духа есть уже буржуазность. Буржуазности противоположно подлинное, цельное христианство, а не приспособленное к буржуазной эпохе лже-христианство, противоположна религии креста. Буржуазность и есть отрицание креста, отрицание трагического начала в жизни. Рабочий, который развращается бесстыдной демагогией, у которого вытравляется чувство греха, может очень легко стать буржуа и эксплуататором в час своей победы. Он может угнетать и эксплуатировать интеллектуальный пролетариат в качестве господина, может истреблять и уничтожать всякую духовную аристократию.

118

Отсюда вытекает целый ряд выводов для определения христианского отношения к классовой борьбе, для христианских оценок происходящих в мире социальных движений. Христианское сознание, вкорененное в мире духовном, неизбежно должно возвышаться над классовой борьбой, оно не может ею определяться и потому только оно и может ее оценивать. Христианство черпает свои оценки из иного, более глубокого источника, чем материальная, экономическая жизнь, из источника духовного, из духовной жизни, из откровения высшего мира. Классовая борьба существует, и в происходящей классовой борьбе мы должны признать, что на чьей-то стороне больше правды, хотя бы и не вся правда. Мы думаем, что больше правды на стороне трудящихся. Но духовное состояние борющихся должно иметь для нас еще больше значения, чем их экономическое состояние. Вопрос все время идет не только о том, чтобы преодолеть буржуазные социальные отношения людей, которые в капиталистическом обществе достигают своего предельного выражения, а и о том, чтобы преодолеть буржуазность человеческих душ, буржуазное отношение к жизни, которое у рабочих может быть не меньше, чем у представителей других классов. Преодоление же буржуазности души есть прежде всего принятие тайны креста. Социальная задача неразрешима вне духовной задачи, вне христиан-

119 

ского возрождения. Вне христианского возрождения, вне духовного возрождения человеческих душ и прежде всего душ рабочих, царство социализма будет окончательным царством буржуазности, буржуазным довольством этим миром, отрицанием вечности, прекращением искания Царства Божьего. Только искание Царства Божьего преодолевает буржуазность. Параллельно социальной демократизации общества должно идти духовное его облагораживание, т. е. духовная аристократизация. Новое общество должно быть аристократически - рабочим обществом. В нем не отвергнута должна быть всякая иерархия, как хотят сторонники механического миросозерцания, а выявлена истинно человеческая иерархия, иерархия качеств, иерархия даров и призваний. Преодоление классов и прекращение классовой борьбы совсем не должно означать уничтожение разделения труда, вытекающего из различия дарований и призваний, механического уравнения и низвержения всякого иерархического начала. Коммунисты на практике очень признают иерархическое начало. Но они принципиально не хотят признать аристократического начала в духовной культуре. Они готовы признать политическое и экономическое неравенство в силу внешней необходимости, но в духовной

120

культуре они уравнители, они утверждают равнение по низшему, подчинение качества количеству. Поэтому они ведут общество по пути качественного понижения культуры, вульгаризации и варваризации. На путях внерелигиозных совершенно неразрешим конфликт аристократического и демократического начала культуры. Только христианство может его разрешить, ибо оно признает благородство духа, аристократизм детей Божиих совершенно вне социально-классового положения человека, вне социально-привилегированного положения. Аристократизм, основанный на социально-привилегированном положении, всегда имеет не христианский, а античный, греко-римский, языческий источник. Вне христианства ему противополагается вульгаризация и варваризация, затопление качеств количеством, зависть количества к качеству. Христианское духовное устроение основано на переживании вины, а не обиды. Сознание же вины, связанное с грехом, есть благородное, духовно более аристократическое состояние, чем сознание обиды. Только христианство излечивает человеческую душу от неблагородного чувства обиды, рождающего зависть и озлобленность. Самая тревожная проблема нашего времени есть проблема затопления человеческой культуры огромными массами, большими количествами.

Сметаются все барьеры, уничтожаются все

121 

ограждения, охранявшие качественный подбор в культуре. С этим неотвратимым, с одной стороны справедливым, с другой стороны опасным процессом сама культура справиться не может, и ей грозит гибель, справиться может лишь религия, лишь духовный подъем масс.

Очень важно также установить, что христианское сознание не может становиться на эволюционную точку зрения в оценке капитализма и социализма. Христианин не может рассуждать так, как рассуждал русский марксист конца XIX века. Капитализм есть зло и несправедливость, и с ним нужно бороться, но капитализм обостряет классовые противоречия, развивает производительные силы и создает пролетариат, который и сокрушает капитализм, и потому мы должны приветствовать развитие капитализма. Это есть релятивистически-эволюционная точка зрения, приводящая к невозможному нравственному конфликту. Можно считать индустриально-экономическое развитие благом и ценностью, и тогда нужно ему способствовать. Так русский коммунизм хочет провести индустриализацию России против капитализма и отрицая капитализм, хотя он подлежит нравственному суду с другой стороны. Но я не могу способствовать тому, что я считаю злом и несправедливостью. Если в капитализме есть зло и несправедливость, то я не мо-

122

гу его утверждать даже временно, на известный период, я должен и сейчас уже отрицать это зло и несправедливость, и сейчас утверждать то, в чем вижу правду. Добро не рождается от зла, оно от добра рождается. Вопрос о капитализме, как несправедливости и зле, совсем не есть вопрос о ступени развитии, о временной его благотворности. Та сторона капитализма, которая связана с развитием материальных производительных сил, есть благо, которое я должен утверждать и сегодня и завтра, та же его сторона, которая есть несправедливость и зло, есть несправедливость и зло и сегодня и всегда, я должен его отрицать с сегодняшнего дня и не могу призывать к тому, чтобы это зло на некоторое время допустить, и духовном и нравственном зле капитализма христианское сознание может судить лишь с точки зрения вечных ценностей и благ, вечных духовных и нравственных основ общества. Нельзя губить человеческие души и человеческие жизни во имя экономического развития и процветания. Это допускать могут марксисты, но не христиане. И коммунизм подлежит тому же суду, что и капитализм. Да и никто не доказал, что экономическое развитие возможно лишь на безнравственных началах, отрицающих духовные основы жизни, что оно требует греховных вожделений, свойств, в которых христианин должен каяться на исповеди. Экономиче-

123 

сков развитие возможно и на других началах чем начала беспощадной конкуренции, оно может быть и «общим делом» в смысле Н. Ф. Федорова. *)

*) См. Н. Феодоров «Философия общего дела».

124

VI.

Церковь и новая социальная действительность. Человек и класс. Социальный вопрос, как вопрос духовный.

Подводим итоги размышлению об отношении христианства к классовой борьбе. Христианство не может уклониться от оценки происходящей в мире социальной борьбы классов. Христиане не могут делать вида, как будто в мире не народилась новая социальная действительность, и все осталось по-прежнему, как в патриархальные времена. Христианское сознание отстает от происходящих в мире социальных и культурных процессов, христиане все делают слишком поздно. Это свидетельствует об упадке, пережитом христианством в века нового времени, об отсутствии творческой инициативы. Церковь в своем внешнем историческом были как будто бы не замети-

125

ла, что мир радикально изменился, что нет уже патриархального быта, к которому все было приспособлено, что появились совершенно новые социальные отношения. И церкви придется определить свое отношение к этой новой социальной действительности. Из глубины церковного сознания должны будут христиане высказаться, на чьей стороне правда в борьбе, разыгравшейся в новом социальном мире. Конечно, христианство осудит ненависть борющихся сторон, как злобу пролетарскую, так и злобу буржуазную. Но невозможно дольше уклоняться от суждения о том, на чьей стороне правда. Св. Иоанн Златоуст стоял на высоте социального вопроса своего времени и проповедь его соответствовала социальной действительности. Он даже был очень близок к коммунизму, хотя это был коммунизм не капиталистической эпохи. Церковные же проповеди, призывающие в нашу эпоху к решению социального вопроса милосердием и благотворительностью, могут иногда, да и то вследствие своей риторичности редко, смягчать жестокие сердца, но совсем не находятся в соответствии с современной социальной действительностью, с современной борьбой за социальное право. Это голоса давно отошедшего прошлого. Так социальный язык русской православной церкви и категории ее социальной мысли целиком остаются приспособленными к старому сослов-

126

ному строю, к старым патриархальным отношениям. Можно подумать, что мы все еще живем в мире старого дворянства и крестьянства, купечества и мещанства, что не совершалось не только пролетарской, но и буржуазной революции. Церковь обращена не только к вечности, но и ко времени, и в своей обращенности к времени она должна иметь социальные понятия и социальный язык. Так всегда и было. Но эти понятия и этот язык страшно отстали, они находятся на уровне патриархального состояния общества, от которого остались одни обломки. Социальный базис церкви меняется и он может лишь быть рабочим по преимуществу. В меньшей своей части этот базис составит интеллигенция. Но не будет уже традиционных дворян, купцов, мещан. Будущее общество будет по преимуществу обществом рабочим, и в нем церковь должна существовать, как существовала в старых сословных обществах. Она будет по прежнему хранить вечную истину и обращаться с ней к душам людей. Но язык церкви, обращенный к времени, должен измениться, он должен прийти в соответствие с социальной действительностью. Нет ничего более чудовищного и антицерковного, чем утверждение церковных реакционеров и реставраторов, что церковь может нормально существовать лишь в обществе патриархальном, монархическом и сословном и что от общества рабочего, бессослов-

127

ного и бесклассового, она должна уйти в пустыню и отказаться его благословить. Христианская церковь должна быть с рабочим народом, который социально побеждает, но духовно подвергается величайшим опасностям, отравляется смертельными ядами безбожия. Подлинная церковь Христова, не извращенная человеческими интересами, не знает классов. Когда человек приходить в церковь и ищет в ней спасения и духовного питания, он перестает быть благородным или плебеем, буржуа или пролетарием. Перед Богом нельзя предстать в своем сословном или классовом обличье. Все тленные и суетные одежды спадают. И если в церкви особенным образом поминали царей, князей и графов, если церковная иерархия имела пристрастие к великим мира сего, то это было «кесарево», а не «Божье» в церкви, была дань миру сему, приспособление к веку сему. Но если для церкви не существует классов, то это значить, что в глубине церковного сознания классы извечно преодолены и упразднены. Преодоление классовой ненависти, терзающей мир, есть духовное и нравственное преодоление классов, классовых антагонизмов, классового сознания. Марксизм не знает духовного и нравственного преодоления классов, он целиком остается на классовой почве, признает существование привилегированного класса, проповедует классовое отношение к человеку

128

и вполне принимает классовую ярость и ненависть. Это не значит, что церковь должна проповедовать примирение классов и пассивность классов угнетенных и эксплуатируемых. Это было бы лицемерием и клало бы на церковь роковую печать буржуазности. Борьба есть не только зло, но и добро, и ее требует достоинство человека. Неуместно проповедовать смирение угнетенным, его прежде всего нужно проповедовать угнетателям. Да и смирение есть не социальный акт, а акт сокровенно духовный. Церковь должна осудить угнетение и эксплуатацию человека человеком, осудить прежде всего нравственно и духовно, а не во имя какой-нибудь социальной системы, должна благословить искания более справедливого и человечного социального строя, предоставив человеческой инициативе и активности, человеческой свободе бороться за лучшее будущее. Социальная борьба неизбежна, и она все равно будет происходить. Дело христианства не определять технику и методику этой борьбы, а создавать духовную и нравственную атмосферу для человеческих душ, в ней участвующих, бороться с грехом, порождающим демоническую ярость и злобность борьбы. Ганди не христианин, но его метод пассивного сопротивления, борьбы без насилия более соответствуешь духу христианства, чем методы столь часто применявшееся в христианских обществах. Христианское сознание дол-

129

жно прежде всего делать различие между отношением к человеку, к человеческой личности и отношением к классу. Отношение к человеческой личности глубже, первичнее и связано с вечностью, отношение же к классу частичное, производное и связано с временем. Вечность наследует человек, а не класс. Класс, всякий класс есть преходящее и связан с оболочками жизни. Классовое есть лишь одна из сторон человека и не самая важная. Класс есть «дальний», человек же есть «ближний». Перед лицом смерти и вечности все классы уравнены, остается лишь человек. Эту истину должна знать не только «буржуазия», но должен знать и «пролетариат». Классовый человек не может предстать перед Богом. Сначала нужно освободиться от классовых оболочек. Основная наша проблема есть проблема - человек и класс. Христианство в социальной борьбе классов может быть за рабочий класс не во имя класса, а во имя человека, во имя человеческого достоинства рабочего, во имя его человеческого права, во имя души рабочего, раздавленной капитализмом. Это есть огромная разница с материалистическим классовым социализмом. Если это есть социализм, то социализм персоналистический. Христианство дорожит индивидуализацией более, чем коллективизацией. Машина, создавшая капитализм, до сих пор все делала коллективным и обез-

130

личенным. Но возможно себе представить, что дальнейшее развитие техники приведет к созданию машин, благоприятных процессам индивидуализации, и тогда прекратится обезличение, свойственное капитализму и коммунизму одинаково. Прудон может еще победить Маркса. Но христианство требует не только индивидуализации, оно требует также преодоления индивидуализма, братства людей.

Перед подавляющей реальностью классовой борьбы христианство до сих пор чувствовало себя растерянным. Старые христианские чувства и мысли совсем уже не соответствуют новой действительности. И задача, стоящая перед новым христианским сознанием, очень сложна. Это во всяком случае двойная задача. Вопрос не только в том, на чьей стороне социальная правда в социальной борьбе, но и в том, как бороться против злобных и ненавистнических чувств тех, на чьей стороне несомненная правда. Можно благословить борьбу против буржуазии, как социального класса, против угнетения и эксплуатации, но нельзя благословить ненависть к целому классу, состоящему из живых людей. Ненависть к живым людям, к какому классу бы они ни принадлежали, есть грех и зло с христианской точки зрения. Между тем как эта ненависть входит в мораль материалистического революционная социализма и особенно коммунизма,

131

для которого человек совершенно заслонен классом. Как освободить рабочих от сатанических чувств, которым Маркс придавал мессианское значение? Души рабочих отравлены этими сатаническими чувствами. Обыкновенная проповедь христианских добродетелей, проповедь любви, смирения и всепрощения не только бессильна и безрезультатна, но и может звучать условной риторикой, лицемерием и неискренностью, как замаскированное желание ослабить борьбу и вырвать из рук оружие. Правда, и коммунистические проповеди за короткий век своего существования уже успели стать невыносимо пошлыми, как условная демагогическая риторика. Но задача, стоящая перед христианами, очень серьезна и ответственна. Нужно найти слова, в которых будет свежесть, молодость, творческая энергия. Эти слова еще не найдены. Традиционная проповедь смирения звучишь фальшиво, когда требуют смирения перед социальным злом. К душе рабочего, уже отравленной ядами, выработанными капитализмом и классовой борьбой, необычайно трудно подойти с правдой христианства. Для этого христианство должно быть в сознании рабочего органически связано с тем, в чем рабочий видит социальную правду, и должно отрицать то, в чем он видит социальную неправду. Для этого христиане должны быть с рабочими, с трудом. В христианской молодежи Европы,

132

католической и протестантской, уже нарождается новое сознание социальных задач христианства. Эта молодежь в лучшей своей части настроена решительно анти капиталистически и антибуржуазно. Это есть отрадное явление нашей эпохи. В русской православной молодежи это сознание еще очень слабо, она все еще не может освободиться от отрицательных реакций против коммунизма, и не понимает религиозного значения социальной проблемы. Если одна часть европейской молодежи захвачена проблемой социальной и подходит к ней религиозно, то другая часть ее захвачена по преимуществу проблемой национальной и расовой. Такова молодежь фашистская, таковы немецкие национал-социалисты, которые включают в себя и социальный элемент. Мир раздирается двойной борьбой, одинаково яростной, борьбой классов и борьбой национальностей. Маркс, увлеченный своим монистическим экономическим методом, плохо понимал значение борьбы национальностей и рас, был глух и слеп к ее мотивам, он подчинил ее целиком моментам социально-классовым. Между тем как национальное имеет самостоятельное и огромное значение, и положительное и отрицательное. Единство человеческого рода раздирается не только классовыми антагонизмами, но и антагонизмами национальными. Массы движутся аффектами национальными и аффектами социально-классовыми.

133

Но в то время как социализм с классовой борьбой обращен к будущему, национализм, связанный с национальной борьбой, есть наследие прошлого, хотя он и может еще управлять сегодняшним днем. К будущему обращен пробудившийся национализм народов Востока, и в нем есть социальная правда по отношению к Европейскому капитализму. Национализм порождает не меньшее количество злобы и ненависти, чем социальная борьба классов. И даже будущий национализм не способен мыслить освобожденным от борьбы, напоенной этой злобой и ненавистью. Крайний национализм, расизм есть во всяком случае явление совершенно антихристианское, и если он может принимать религиозные формы, то исключительно как возрождение языческих религий. Фашисты, гитлеровцы — враги христианства и язычники. Национализм же на почве православия есть старая болезнь, есть языческое искажение христианства и церкви. Само собой разумеется, что христианское отвержение языческого национализма, языческого партикуляризма не есть отрицание национальности, национального чувства, национального призвания, любви к своему народу и к своей родине, не есть отвлеченный интернационализм и не исключаешь патриотизма. Это истина совершенно элементарная. Но великая христианская и человеческая задача нашей эпохи есть задача объедине-

134

ния и замирения всех народов, достижения не интернационального абстрактного единства, а сверхнационального, конкретного единства человечества. Язычески - партикуляристические, националистические течения есть величайшее препятствие в нашу эпоху для человеческого разрешения социальной проблемы. Они увеличивают количество злобы в мире. Это есть реакция грубого элементарного натурализма, враждебного духу и духовности не меньше, чем материалистический коммунизм. Но эта проблема стоит в стороне от моей темы, и я не могу входить в нее по существу. Скажу только, что вопрос о классовой борьбе имеет сейчас теснейшую связь с вопросом о войне, т. е. с самой большой тревогой нашего времени. Есть большие основания утверждать, что всякая война превратилась бы из войны национальной и государств в социальную войну классов.*) Это будет очень мучительной кровавой агонией капиталистического строя. И, конечно, никакие государства и никакие национальности не победят и не выиграют. Возможно даже, что это будет гибелью европейской культуры. Вот что еще необходимо сказать для нашей темы. Националистические и буржуазные идеологи обвиняют рабочих в том, что они эгоистически ставят свой классовый интерес выше общего националь-

*) См. талантливую книгу синдикалиста Edouard Berth «Guerre des Etats ou guerre des classes».

135 

ного и государственного интереса. Это обвинение внешне очень правдоподобно, но внутренне, морально проблема эта сложнее, чем кажется. У рабочих есть естественное и оправданное недоверие, есть подозрение, что за известной финансовой или международной политикой, которую называют национальной, и во имя которой требуют жертв, скрыты классовые капиталистические и банковские интересы, игра банкиров. И так бесспорно часто бывает. Рабочие союзы имеют право противиться налоговой политике, облагающей по преимуществу бедные классы населения, формам рационализации промышленности, создающим безработицу, и особенно и более всего противиться войне, порождаемой игрой безумных интересов. Если бы рабочие в силах были воспротивиться мировой войне, то это было бы великое благо для всего человечества и для всех национальностей. Этим, конечно, нисколько не отрицается существование действительных, реальных общенациональных и общегосударственных интересов.

___________

Христианство никогда не примирится с угашением личной совести, личного разума, личной свободы человека, несущего в образ и подобие Божье, и с заменой ее совестью,

136 

разумом, свободой классовой. Оно знает разум соборный, но не классовый. Человек глубже и выше класса, как мы не раз уже это говорили. Эта истина должна утверждаться против всех классов, против всех классовых интересов, против всякой классовой ярости. Человек так же глубже и выше расы, как он выше и глубже рода. В XIX веке люди благородные, идеалистически настроенные, жаждавшие справедливости, призывали к жертвам классы господствующие, буржуазные, хотели одухотворения и облагораживания этих классов. Они считали нужным проповедовать ту моральную истину, что рабочий тоже человек, что нужно уважать человеческое достоинство в низших трудящихся классах. Еще раньше это проповедовали в отношении к рабам и к крепостным. Но теперь мы вступили в другую эпоху, и старая моральная проповедь не соответствует уже существующим отношениям, она старомодна. Теперь уже иное нужно. Теперь стоит уже не задача одухотворения и облагораживания буржуазии, моральный весь которой бесповоротно пошатнулся, а одухотворение и облагораживание рабочего класса, социальный весь которого возрастает и будет еще более возрастать. Призывать к жертвам буржуазные классы, вероятно, уже слишком поздно. Теперь приходится рабочим проповедовать ту моральную истину, что и буржуа и дворянин тоже чело-

137

век, что нужно уважать его человеческое достоинство и относиться к нему человечно. По крайней мере в Советской России стоит именно этот вопрос и вероятно вскоре он будет стоять и на Западе. Безбожно и безнравственно определять свое отношение к человеку исключительно, как к представителю класса, как к классовому человеку, представляющему классовые интересы. Возьмем пример. Можно сказать, что политика Пуанкаре есть буржуазная политика и за ней стоят капиталистические интересы. Я это думаю и потому не сочувствую его политике. Но недопустимо определить свое отношение к человеку Пуанкаре только по этому признаку. Мое отношение к нему определяется также тем, что он человек безукоризненно честный, что он человек культурный, что он искренний патриот и любит свое отечество. Совершенно также нужно определить свое отношение к Сталину, ко всякому большевику и ко всякому человеку вообще. Всякий человек несет в себе образ и подобие Божье, хотя бы и затемненные, всякий человек призван к вечной жизни, перед лицом которой ничтожны и жалки все классовые различения, все социальные страсти, все наслоения социальной обыденности на человеческой душе. Вот почему проблема классовой борьбы, которая имеет свою экономическую, правовую и техническую сторону, очень, конечно, важную, есть также и даже преж-

138

де всего проблема духовная и моральная, проблема нового христианского отношения к человеку и обществу, проблема религиозного возрождения человечества.

139

См.: История человечества - Человек - Вера - Христос - Свобода - На первую страницу (указатели).

Внимание: если кликнуть на картинку
в самом верху страницы со словами
«Яков Кротов. Заметки»,
то вы окажетесь в основном оглавлении.