Сергий Лунев

Москва 10 февраля 2004 г. Заседание круглого стола «Социальное партнерство государства и традиционных религиозных организаций в Российской Федерации», организованное Всероссийским общественно-политическим объединением православных избирателей, состоялось 10 февраля в Центральном Доме журналиста в Москве. Выступившие на заседании секретарь Союза православных граждан Кирилл Фролов, сотрудник Отдела внешних церковных связей Московского патриархата священник Михаил Дудко и сопредседатель Центра православных предпринимателей священник Сергий Лунев поддержали идею законодательного оформления социального партнерства государства и Церкви.

ПРОТИВ ТОЛП

Опубликовано в журнале:
«Октябрь» 2003, №8

“Когда Ахав увидел Илию, то сказал Ахав ему: ты ли это, смущающий Израиля? И сказал Илия: не я смущаю Израиля, а ты и дом отца твоего, тем, что вы презрели повеления Господни”.

Третья Книга Царств. 18, 17-18

Если современный читатель попытается разобраться в сути какого-либо предмета и при этом обратится к публицистике, его попытки обречены. Сейчас пишут не для этого, а чтобы направить ход мысли читателя в интересующем авторов направлении. Чаще всего весь интерес последних сводится к деланию себе имени на декларировании своего одобрения. Характерной чертой подобных статей является их полная необъективность – авторов не заботит, что происходит высвечивание одной стороны медали и затеняется ее обратная сторона. Поэтому, когда мы читаем ПРАВДУ, нужно всегда помнить, что, может, это и правда, правда и только правда, но не вся правда, а умолчание – самый утонченный вид лжи.

Если перечислять примеры такого рода творчества, то достанется абсолютно всем. Все известные вожди, лидеры, поэты, патриоты, публицисты, режиссеры, неважно, политического или религиозного толка, заслужили славу не конкретными решениями проблем, а игрой на струнах человеческих симпатий и желаний. При этом издания, относящие себя к зоне, свободной от манипуляции сознанием, претендующие “заполнить духовный вакуум”, пользуются практически той же методологией. Например, если Александра Дворкина спросить, является ли сектоведение наукой, он признается, что нет, – это всего лишь претензия на православное видение проблемы, то есть партийная литература.

Современный стереотип веры во единую, святую, соборную и апостольскую Церковь не допускает признать, что в отдельные исторические периоды эти характеристики Церкви могут профанироваться, искажаться, подменяться. Покушение на разрушение этого стереотипа представляется атакой на саму веру. В действительности же, если Церковь выделила эти четыре характеристики, наделив каждую из них качественным содержанием, это значит, что они выделены не зря, а как реакция на тенденции их подмены. Свойства эти, другими словами, не являются характеристиками, определяющими фактическое состояние Церкви, а скорее идеалом, к которому она должна стремиться и вести своих чад. Если за эти свойства не стоят, их не взращивают, не борются с подменами, а просто смотрят на них завороженно, считая, что всякое живое рассуждение о них заслуживает порицания, свойства эти превращаются в красивые метафоры.

Единство

Единство – идеал любой социальной системы. Но достигаться оно может разными способами. Например так: “Потом не довольно было для них заблуждаться в познании о Боге, но они, живя в великой борьбе невежества, такое великое зло называют миром” (Притч.14,22). В советское время тоже был лозунг: “Народ и партия едины”.

Единая – означает одна, та, которую создал Бог, который тоже Един. Значит, и Церковь должна быть Едина. В реальности мы видим множество христианских конфессий, каждая из которых претендует быть единой и исповедует это единство. В чем же причина инославия? Единая – значит и соборная, значит и Божья, то есть святая. Святость – это не просто чувство временного благоговейного восторга, которое человек испытывает, ощущая свое недостоинство. Такая святость одновременно тяготит своей высотой, ответственностью, требованиями. Духовные советы и средства врачевания души в сочетании с неспособностью к действительному покаянию приводят к компромиссу – завысить оценку (гордость) или снизить планку (профанация). Войдя в Церковь, человек вместо собственного освящения начинает навязывать ей свои желания и вкусы, свой менталитет. На него нанизывается внешне похожая на христианство атрибутика, которую он механически пытается приложить то к одному месту, то к другому, и благодаря которой ему удается слиться с массой. Эти люди даже имеют духовников, которых избирают по принципу, о котором писал еще Василий Великий: “Достигающие священства в благодарность за свой выбор воздают тем, что все позволяют в угоду грешащим”. Эталоном хорошего пастыря также считается тот, к которому ходит масса народа. Но масса идет не к тому, кто человека продвигает, а к тому, кто лучше удовлетворяет ее религиозные нужды – утешает, сочувствует, дает житейские советы.

Это порождает проблему несоответствия и желание эту неполноту восполнить. Если вектор заповеди Божьей отклоняется в сторону человеческих преданий и никакие аргументы на заблудших кормчих не действуют, возникает раскол. Например, протестантство возникло, когда католики стали продавать спасение за деньги. Монах Тецель, продавая индульгенции, говорил: “Как только монета упадет на дно ящика, душа тут же выпрыгнет из чистилища”. Само католичество отпало от Восточной Церкви по причине претензий папы быть наместником Христа на земле.

Несоответствие веры всегда было предметом самого пристального внимания Отцов Церкви. Например, Максим Исповедник писал о 23 главе от Матфея: “Это Ты о нас, Господи... И то, что сказал Господь наш, сетуя на фарисеев, я прилагаю к нам, нынешним лицемерам. Не связываем ли и мы бремена тяжкие и неудобоносимые и не возлагаем ли их на плечи людей, а сами и перстом не хотим дотронуться до них? Не делаем ли мы все дела свои, чтобы показаться перед людьми? Не любим ли мы восседать на первом месте на трапезах и сонмищах, а тех, которые не слишком рьяно воздают нам такую честь, не делаем ли мы смертными врагами? Не взяли ли мы ключ ведения и не закрываем ли им Царство Небесное пред людьми, вместо того чтобы и самим войти, и дать им войти? Не обходим ли мы море и сушу, дабы обратить хотя одного, и когда это случается, делаем его сыном геенны, вдвое худшим нас? Не вожди ли мы слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие? Не очищаем ли мы снаружи чаши и блюда, а внутри полны хищения, жадности и невоздержания?”1

Сейчас всякая критика в адрес Церкви, священства считается отступничеством, и раздается она откуда угодно, только не изнутри самой Церкви. На самом деле мы к состоянию отступничества настолько привыкли, что именно его считаем нормальным. Хотя еще свт. Игнатий Брянчанинов писал в “Отечнике”: “Сейчас уже нет истинного благочестия, сейчас одно лукавство”.

Современный архиерей пишет: “Вообще же вся 23-я глава Мф. не относится не только к новозаветным священникам, но даже к ветхозаветным, ибо Господь обличает: “горе вам, книжники и фарисеи, что даете десятину с мяты, аниса и тмина”. Священники не давали, а наоборот получали десятину”. Занимательно, обличения 23-й главы Мф. со священства снимаются по определению. Заявление это и подобные ему характерны тем, что они пытаются возвести несоответствие в ранг канона, человеческого предания, через призму которого взгляд на свою греховность кажется не столь печален. Часто борьба против несоответствия формы выдается как борьба за сущность. Так возник старообрядческий раскол. Нечто подобное происходит и в некоторых современных общинах, когда пытаются убрать иконостас, молиться на русском языке или служить утреню только утром. Но разве в этом проблема?

Некогда древнегреческий философ Ксенофан отметил интересную особенность религиозного мышления: всякий народ создает себе богов по своему подобию. “Рыжие и голубоглазые у фракийцев, боги бывают черны и курносы у эфиопов”. Дальше он иронизирует: “Если бы быки, львы и лошади умели рисовать и ваять, то и они изобразили бы богов подобными себе, дали бы им тело, которым сами обладают”. Те, чья деятельность не выходила за рамки инструкций, методичек и техкарт, придя в Церковь, стараются спасение строить по пособиям типа “Как вести себя в храме”, “Каким святым молиться при каких обстояниях”. Люди, пережившие коллективизацию и живущие во времена массовой культуры и так называемой демократии, истинным считают то, чего придерживается большинство. Людям, которые пришли в Церковь после увлечения роком и металлом, свойственно считать, что сейчас Бога нужно славить не во псалтыри и гуслях, а в бас-гитарах и ударных инструментах.

Сейчас даже появилась новая волна модернистского православия – рок-концерты и все такое, чтобы привлечь в Церковь молодежь. В терминологии массовой культуры этот прием называется трансфер – перенос авторитета и уважения с одного объекта на другой, чтобы сделать его положительным. То же с отрицательными характеристиками. Это разговор на языке массы, идеи, доступные массе и ориентированные на массу. Как типичный политик, пастырь добивается популярности и повышает свой рейтинг за счет заигрывания с массой, делая ставку не на “мало избранных”, которых нужно еще в брачную одежду одеть (Мф.22,2-14), а на “много званных”, пусть они и не в брачной одежде. Чем тоньше священник понимает психологию, вкусы, слабости массы и умеет этим инструментом играть, тем выше его популярность. Чем требовательнее его отношение к пастве, тем его популярность меньше.

Прочно утвердившейся и стоящей вне критики нормой церковной жизни стало крещение в силу традиции или просто по желанию, без оглашения, без вхождения в церковную жизнь. Большая часть восприемников, по вере которых должны крестить младенцев, ничего о “Символе веры” не знает, но их крестят. Потому что каждому человеку один уже факт его появления на свет дает права, названные правами человека, и в действительности лишь эти всеобщие права и существуют. Человек их не заслужил, не заработал, не добился, он до них не дорос, он даже не знает, что с ними делать. Но они у него есть, причем даром, как воздух или солнечный свет. Кто же будет трудиться над тем, что можно получить даром? Попробуй, укажи современному человеку на церковные правила и на основании их откажи в крещении или причастии. Он закатит скандал. Причем совсем не потому, что его отлучили от полноты жизни, а всего лишь потому, что его обидели, не позволили быть как все – массой.

В церковь (от греч. “экклисия” – собрание избранных) люди по определению собираются на общественное богослужение, но не для того, чтобы обрести Бога массово, а чтобы каждый обрел Его лично. По самому роду своего служения Церковь должна человека выводить из состояния массовости. Чтобы христиане не считали себя толпой, их убеждают, что для этого достаточно выдернуть телевизор из розетки, не читать газет, не ходить на стадионы и массовые зрелища, не следить за модой и т.п. Но критерий толпы совсем другой. В толпе происходит исчезновение индивидуальных свойств, растворение личностей в группе. Оно подразумевает “слияние индивидов в единые разум и чувство, которые затушевывают личностные различия и снижают интеллектуальные способности. Каждый стремится походить на ближнего, с которым он общается. Это скопление своей массой увлекает его за собой, как морской прилив уносит гальку... Развитые умственные способности людей, из которых состоит толпа, не противоречат этому принципу. Эти способности не имеют значения. С того самого момента, когда люди оказываются в толпе, невежда и ученый становятся одинаково неспособными соображать”2. Говоря словами Христа, толпа – это люди, которые “не ведают, что творят”. Современная толпа – это те, кто, не приобретя разума, отреклись от собственной воли и считают при этом, что они вошли в церковное единство.

Святость

Как видим, Церковь свята не потому, что она состоит из фактически святых людей. Чтобы Церковь была столпом и утверждением истины, нужно бороться за соответствие состояния свойствам. Чем, собственно, и занимались святые. Они не порочили Церковь, а болели, переживали за нее, поэтому и выявляли, диагностировали ее болезни. Григорий Богослов ни на минуту не умолкал в обличении пороков Церкви – симонии, невежества, двоедушия, пресмыкательства перед сильными, того, что в клир принимается всякий сброд. “Кто пишет картину с подлинного изображения, – говорил он, – тот сначала ставит перед собой подлинник, а потом картина принимает на себя списываемый образ. Но кто смотрит на вас, тот пойдет противоположной стезею. И это единственная польза от вашей испорченности”3.

Блаженный Иероним описывает, как епископы слишком надмевались над пресвитерами, деспотически относясь к последним. Себя считали как бы господами над прочими клириками, как будто не благодатной Христовой должности достигли они, а мирского господства, являлись надутыми своей властью4. Златоуст непрестанно обличал и разбирал симонию, сожительство с женщинами и прочие соблазнительные дела епископата: “Делатели Христовы (епископы) разграбляют наследие Христово более воров и неприятелей. Они отстраняют и отгоняют делателей доблестных для того, чтобы им при их самоволии делать все, как им хочется”. Позже деяния соборов Трульского и VII Вселенского указывают на все те же пороки духовенства.

Толпа формируется из людей, для которых привязанность себе подобных и необходимость чувствовать себя любимыми или хотя бы быть отмеченными кумиром, – это главное. Чтобы слиться с массой, они должны победить свои страсти, или, говоря другими словами, пожертвовать любовью к себе. Но в центре масса оставляет личность, сохранившую эти наклонности даже в преувеличенном виде. За идею бескорыстия люди готовы продавать свою рабочую силу по демпинговой цене. При этом пастырь, который внушает им, что христианство живо, пока мы не продаемся, спокойно позволяет себе ездить на дорогой машине. Паства не смеет признавать, что они отказались от того, что их пастырь сохраняет нетронутым. Он становится центром их внимания, то есть требует любви к себе. Но они боятся признать, что источник их зависимости иссяк бы, если бы они сохранили то, в чем стали себе отказывать. Все вожди символизируют собой этот парадокс присутствия антиобщественной личности на вершине общества: у кого нет нарциссизма, у того нет и власти. Поэтому про общины и братства, считающиеся атрибутикой признанных пастырей, трудно сказать, христиане это или последователи тех, кого толпа боготворит ради того, чтобы простейшим образом считать себя причастной Богу. Даже вокруг Иоанна Кронштадтского образовалась секта иоаннитов.

С понятием толпы вовсе не связано что-то только отрицательное, толпа не обязательно криминальна. Толпы часто бывают и героическими, причем даже более, чем каждый по отдельности. Если толпа увлечена какой-то идеей, верит, ее бескорыстие бывает безграничным. Основатель теории толп Ле Бон пишет: “Неспособность рассуждать у них создает почву для мощного развития альтруизма – качества, которое рассудок основательно заглушает и которое представляет собой необходимую общественную добродетель”. Он приводит примеры, когда в разгар революции деньги и драгоценности, отобранные у своих жертв, толпа передавала комитетам. Толпу легко принуждают к террору во имя триумфа веры или идеи, воодушевляя и суля славу и спасение, увлекая почти без хлеба и оружия, как во времена крестовых походов, освобождать гроб Господень.

Особенность церковной массы состоит в том, что, оставаясь массой, она имеет идею (хочет считать себя) быть святой. Хотя святость и массовость несовместимы, но она хочет в это верить. Для этого ей нужны приемлемые ее сознанием критерии святости. Ими могут стать добрые дела и воздержание от злых. Верующие массы стремятся взять реванш конкретным трудом, приношениями и пожертвованиями. И в этом отношении священство становится довольно выгодной и непыльной сферой приложения занятости. Поэтому в своем служении священник все более ориентируется именно на массу и ради политической стабильности окружает себя преданными Марфами, которые слепо служат ему, а не Христу и не создают проблем независимостью суждений. Любая живая мысль в такой ситуации просто не нужна и парируется набором стандартных заготовок: отсутствием смирения, гордости, прелести и прочим, не имеющим ничего общего с действительным смыслом этих категорий. Игнатий Брянчанинов писал: “Ошибочно называешь ты эту душу гордой, потому что она не удовлетворяет требованию страстей твоих”5. Но именно слепое согласие архиерей, наместник, настоятель будут называть смирением: “Сколько и ныне поклоняющихся для получения земных преимуществ! Те, которым они поклоняются, похваляют их смирение”6.

Можно принять компромисс, когда он случайность, временное отступление, маневр, сделанный из соображений не соблазнить верующих. Не стоило бы и шуметь. Другое дело, когда определение самого характера спасения фактически подчиняется социальным требованиям. Почему Церковь со святостью обязательно связывает смирение, терпение, послушание, неосуждение? И как их понимать? Почему утренние и вечерние молитвы, правило к причастию, вызывают в человеке обостренное чувство вины? Почему ряд церковных песнопений пронизан духом ненадеяния на свои силы?7 Почему всякое живое слово воспринимается церковным начальством как хулиганство, как что-то неуместное и даже неприличное, а священник, произносящий его, как нарушитель этикета? И почему священство так печется о прикрытии своих болезней? Если мы уподобляемся Христу, то должны помнить, что Он называл духовную власть лицемерами (осуждал), переворачивал в Храме столы (не имел смирения) и плеткой изгонял из него меновщиков (гневался) и учил апостолов бояться не убивающих тело, а закваски фарисейской? Значит, он знал, что эта болезнь угрожает будущей Церкви. В чем же смирение должно состоять? В безрассудном принятии всего, что требует власть? Католический святой Игнатий Лойола даже выдвинул положение: “Иезуит в отношению к своему настоятелю должен быть, как бездушный труп, как посох в руках старца”. Но апостолы учили совсем другому: “Пророки пусть говорят двое или трое, а прочие пусть рассуждают” (1 Кор.14,29).

Разве не странными выглядят женщины, что сокрушаются по поводу своей раздраженности на пьяного мужа? Не раздражаться здесь невозможно, но они делают это исключительно потому, что прочитали в книжках, что в этом надо каяться. Могут ли духовно здоровые люди утверждать, что жизнь в невенчанном браке – это блуд? Все эти примеры в Церкви стали вполне привычным явлением, но такие нормы по самому своему характеру могут быть уделом только толпы. И в храмах всегда продается множество методичек, учащих не столько покаянию, сколько составлению отчета о проделанных грехах. Эффект такого отчета – не покаяние, а чувство вины. Покаяние предполагает анализ, философское осмысление, познание, то есть то, что толпе чуждо и непонятно.

Проблемы со святостью становятся явными, когда человека толпы ставят на служение апостольское.

Апостольство

В Евангелии нет текстов, указывающих на критерии, по которым Христос выбирал себе учеников. О них можно судить лишь косвенно. Вот как, например, был избран Нафанаил. “Филипп находит... Нафанаила и говорит ему: мы нашли Того, о Котором писали Моисей в законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова, из Назарета. Но Нафанаил сказал ему: из Назарета может ли быть что доброе? Филипп говорит ему: пойди и посмотри. Иисус, увидев идущего к Нему Нафанаила, говорит о нем: вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства” (Ин.1,45-49). Нафанаил не принимает слов товарища просто на веру. Он рассуждает, проверяет чужое мнение лично и уже только после этого верит. Себя Христос называл “Сыном человеческим” и учеников не принудил, а дождался, когда они сами признали в Нем Сына Божия. Но само признание говорит о личном принятии этого решения и о способности его делать. “Ученики сказали Ему: для чего притчами говоришь им? Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано, ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет; потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют... Ваши же блаженны очи, что видят, и уши ваши, что слышат” (Мф.13,10-16). С учениками Он говорил не как с толпой: “Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего”.

Современные психологи, занимающиеся вопросами вхождения новых идей в массовое сознание, отмечают очень ограниченное число людей, готовых стать первыми, чтобы испытать на себе новые идеи. Таких инноваторов в человеческой популяции около 2,5% . Они больше читают, более внешне сориентированы. За ними следуют “ранние воспринимающие”, их 13,5%, они уже более местно сориентированы. “Раннее большинство” составляет 34%, те, кто говорит: “Если бы нас с детства учили!”, “позднее большинство” – также 34%, те, кого с детства учили. И последними воспринимают идею “запаздывающие”, “увальни”, их число 16%. На каждую из групп действуют различные доводы. Если для инноваторов главными являются новизна и актуальность, то для запаздывающих основным становится то, что эта инновация уже используется многими людьми. Когда уровень знакомства с какой-то идеей переходит через пятнадцать процентов, она уже начинает жить “самостоятельной жизнью”.

Можно предположить, что апостолы и древние христиане принадлежали к первым двум группам, ибо они были впереди в восприятии новых идей, отличались мобильностью, рациональностью, способностью к абстрактному мышлению, определенным космополитизмом. После Миланского Эдикта в Церковь вошли третья и четвертая группы, и только после “охоты на ведьм” – пятый эшелон.

Князь Владимир принял христианство из Византии по причине величественности и красоты богослужения. Но, увидев внешнее, он не заметил скрытых внутренних болезней и противоречий Византии, клонившейся к закату. Идея Единого Бога не только не противоречила, но очень даже подходила идее единой империи. Ни князья, ни царь, ни придворные, сведя свою активность к слепому, поверхностному, очень часто бестолковому подражанию, оказались не в силах сосредоточить своей мысли на внутренней лжи этой идеи и вытекавших из нее последствий.

В Византии Церковь сливает себя с Империей, в России – с самодержавием и делает из политической системы бесспорную, неприкосновенную и священную ценность. Чаша весов симфонии Церкви и государства не просто склонилась в сторону императорской власти, но Церковь берет на себя часть его функций, принимает его консервативную линию. Предоставляя государю право вмешательства в свои дела, церковь стала не застрахована от политизации истины, которую она обязана была сохранять непогрешимой и незамутненной никаким мирским интересом.

Сейчас мы как-то уже привыкли к тому, что церковное управление приняло характер, ни для кого, кроме иерархии, не доступный. А ведь до Миланского Эдикта о веротерпимости стояние за веру перед натиском государства выливалось в мученичество. После него Церковь сохраняла свою независимость в лице монашества. Об этом, в частности, говорит то, что монашество IV века не совмещалось ни со священством, ни тем более с епископством. Но со временем государство “смирило” и монашество. В епископы стали посвящать только монашествующих, причем епископ стал назначаться на кафедру, словно государственный чиновник. Насажденных государственной властью епископов нарекали кличками синодитов, мелкитов – царских людей.

Пост Христа выражал способность жить независимо от князя мира сего – дьявола. Иоанн Креститель питался и одевался от природы, а не от людей – “имел одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих, а пищею его были акриды и дикий мед” (Мф.3,4). Этот, по сути, пост позволял пророку Божию сохранять независимость от партий и кланов, которые, поставив его на довольствие, стали бы корректировать служение пророка в выгодном им направлении. Так же и монахи древней Церкви питались плодами, которые давала им пустыня, а не использовали труд крестьян и льготное налогообложение. После духовная свобода монахов ограничилась только свободой от жен (обет девства).

В живой поиск истины вживляется инородная структура, служащая охранению церковно-государственного устройства в неприкосновенности. Путь личного приобщения к Истине проходит через анализ человеком своего состояния, которое неизбежно выливается в самообличение, самоукорение, борьбу с собой. Но эта же направленность духовного устроения удивительно желанна для партии, желающей манипулировать людьми. Обман государственной религии в том, что проблема человека в ней решается совсем по-другому. Если в христианстве человек перед своим Богом стоит и падает, то в госрелигии его ставят прежде перед властью. Отвергнуться от себя означало: “...не повиноваться воле своей, а исполнять только заповеданное начальниками, т. е. чтобы волю начальника соделать законом своим; принудить себя жертвовать своею волею воле начальствующих, несмотря на доброе мнение, которое имеем в своем разуме, давая ему втайне преимущество пред другими, невзирая на недостатки и неограниченные сведения, даже на страсти начальников; невзирая на все сие, надобно поступать, как бы мы ничего не видели, а видели только одно, свое собственное недостоинство, и потому не давали себе самим воли ни в чем, со смирением предоставив ее в Волю Божию и высших над нами властей”8.

Вера в госрелигии – это не просто вера, а еще и партийность, Церковь – не собрание избранных, а собрание массы. Пастырь – уже не просто пастырь, а лидер, вождь. Любовь уже не совокупность совершенства (Кол.3,14), а навык мириться с компромиссом. Официальное богословие – выборка характерных святоотеческих текстов, посвященных прежде всего этическим вопросам, имеющих целью прикрывать клановые интересы авторитетом Священного Писания, цитатами святых отцов, непогрешимостью первосвященника. Вместо познания истины акцент спасения сводится к этическим вопросам: “Бог поможет, только надо себя соответствующим образом вести”. И вот люди начинают брать на себя подвиги поста и послушания.

Пост современного человека – это вообще пародия. В пустыню уже не скроешься – ее нет. Если кто захочет питаться финиками и бобами, как делали древние подвижники, то кто-то их еще должен привезти из Израиля и из Голландии. Их мы можем купить на государственные денежные знаки, которые накапливаются по мере нашего участия в бизнесе. А бизнес – это то, что называется “с волками жить – по-волчьи выть”. Другими словами, постимся ли мы или не постимся, нашей зависимости от князя мира сего это нисколько не умаляет. Поэтому в понимании поста современной Церковью акцент делается на очищение от страстей посредством диеты, умерщвление плоти, так сказать. Это странное сочетание ставит человека в положение разбойника, который обобрал и убил человека, а яйца, которые у того были, есть не стал, потому что был пост. Так или иначе, пост становится для массы не матерью целомудрия, а самоцелью, демонстрацией христианской партийности, плодами которой являются семидесятилетние старушки, считающие себя великими грешницами по причине того, что они не соблюдают пост. Религиозная партийность не имела бы места, если бы не имела мощного потребителя в лице массы, для которой важна просто приобщенность к общепризнанному, официальному. Ее гораздо больше устраивает просто признание того, что истина здесь, а не разумение того, что она есть. Для массы гораздо важнее не утратить последний оплот, последнее прибежище, которое она видит в Церкви, а не исследовать ее несоответствия.

Цель партийности – слепое принятие соответствующих какому-либо учению норм, ценностей и форм поведения, обеспечивающих необходимое “заказчику” поведение. Движимая конъюнктурными или утилитарными мотивами, партийность сулит всяческие блага тем, кто ограничит свою мысль рамками партийной идеологии. Появляется освященное Церковью человеческое предание9. Например, Христос говорил конкретным лицам по конкретному поводу: “Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы” (Мф.7,1-2). Но он же говорил: “Не судите по наружности, но судите судом праведным” (Ин.7,24). Церковное предание уже учит никого, никогда и ни за что не осуждать, особенно власть, так как всякая власть от Бога. Но этой же самой власти Господь говорил: “Ваш отец диавол” (Ин.8,44), называл ее представителей лицемерами за то, что они оставив заповедь Божию, держатся предания человеческого (Мк.8,13). О том, что такого рода предание появилось не сразу, говорят вышеприведенные критические отзывы о власти духовной самих отцов Церкви.

Государство отличается от Церкви тем, что оно есть аппарат подавления, а глава Церкви Христос учил свободе. Государство подчиняет общество воле правящей элиты, а Церковь желает воли Божией. Государство нужно правящему клану, чтобы удерживать власть, которая, по Макиавелли, держится на силе и согласии. Согласие проявляют не только те, кто шкурно заинтересован в проводимой политике, но и те, кто не настроен или не способен к ней критически относится. Для власти, которая опирается на демократию, очень важно, чтобы политическое мышление народа (демоса) было как можно меньше развито, то есть чтобы народ был попросту толпой. Правящий клан предоставлял священству некоторые льготы. Этим самым над клиром всегда висел “дамоклов меч”, который вырабатывал в нем привычку послушания и помощи правящему клану через внушение массам чувства собственного недостоинства, вины и т.п., мол, “по грехам своим приемлем”.

“На русской революции, – писал Н. Бердяев, – быть может больше, чем на всякой другой, лежит отсвет Апокалипсиса”. Лев Тихомиров так толкует 17 гл. Откровения: “...наименование Жены любодейной городом еще не значит, чтобы она выражала собою государство. Между тем некоторые держатся мнения, что она есть не иное что, как выродившаяся уродливость церкви, или павшая церковь, как очень сильно доказывает Оберлен. Я полагаю, что это мнение справедливо”10. От этого мнения действительно трудно отказаться, поскольку со временем сознание Божественного назначения Церкви во многом исчезало, служители церкви замкнулись в “левитское” сословие со свойственными ему династическими интересами, которые могли удовлетворяться в рамках существующего порядка.

Исторически Церковь, как и все, всегда жила в классовом (клановом) государстве. Использование неотмирного авторитета Церкви имеет свои пределы, так как этот авторитет не от мира до того момента, пока он не является санкцией человеков, политикой. Со временем церковно-государственный альянс стал предметом политической дискредитации. Сергей Нечаев писал в “Катехизисе революционера”, что в отношении царской власти социалисты и революционеры сделались смертельными и неусыпающими врагами, цель которых была “одна – наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя”.. Интеллигенция повела борьбу за то, чтобы вырвать массу из под влияния Церкви и подчинить собственному. Так, Герцен, используя приемы политического пафоса, писал: “После вековых страданий – страданий, превзошедших всю меру человеческого долготерпения, занялась заря крестьянской свободы. Путаясь перевязанными ногами, ринулась вперед, насколько веревка позволяла, наша литература; нашлись помещики, нашлись чиновники, отдавшиеся всем телом и духом великому делу; тысячи и тысячи людей ожидали с трепетом сердца появления указа.

Ну, а что сделала в продолжение этого времени всехскорбящая, сердобольная заступница наша, новообрядческая церковь наша со своими иерархи? С невозмущаемым покоем ела она свою семгу, грузди, визигу; она выказала каменное равнодушие к народному делу, то возмутительное, преступное бездушие, с которым она два века смотрела из-под клобуков своих, перебирая четки, на злодейства помещиков, на насилия, на прелюбодеяния их, на их yбийства... не найдя в пустой душе своей ни одного слова негодования, ни одного слова проклятья!..”11.

Единственным священником, который за всю историю русского православия выступил за интересы трудового народа, был Георгий Гапон. Но Церковью он был лишен церковного звания и объявлен отъявленнейшим преступником Православной Церкви. Он обвинялся в том, что, призванный вдохновлять православных словами истины и Евангелия, обязанный отвлекать их от ложных направлений и преступных стремлений, он, с крестом на груди, в одежде духовного отца, предал свой сан и вступил в преступное сообщество еретиков и халдеев, выполняющих в России предательскую роль. И вот уже почти сто лет во всех учебниках истории, трудах политологов, в произведениях художественной литературы, в кино, на радио и телевидении священника Гапона называют злодеем, который подговорил тысячи питерских рабочих пойти с петицией к царю, а сам коварно договорился с полицией об их расстреле, чтобы напугать и чтобы они больше не бастовали, а верно служили царю. Каждый школьник, абитуриент, студент богословского факультета должен именно так оценивать деятельность этого человека, в противном случае его ждет неудовлетворительная оценка.

Документов, подтверждающих, что он был провокатор, не существует, кроме анонимного заявления революционеров через газеты, что именно они убили Георгия Гапона за провокаторскую деятельность, за тайную связь с полицией, за кровь рабочих, пролитую 9 января 1905 года.

Теперь царь святой. А что спровоцировал Гапон? Первую русскую революцию? Но провокацией скорее нужно бы назвать расстрел демонстрации, шедшей для того, чтобы довести до сведения царя условия жизни пролетариата и попросить человеческих условий существования12. То, что среди шествия оказались провокаторы, которые стреляли по войскам, ставить Гапону в вину нельзя. При жизни Гапон пользовался огромным почитанием среди петербургских рабочих. Сподобился мученического венца. Но о его реабилитации не заикается никто. Зато недавно канонизирован митрополит Арсений Мациевич, который кончил жизнь в заточении из-за того, что выступил против секуляризации Екатериной II церковных имений, на которых трудились крепостные.

Картины П.А. Федотова “Сватовство майора”, В.В. Пукирева“Неравный брак” показывают отношение священства к дворянскому сословию и “Чаепитие в Мытищах” В.Г. Перова – к мужику. Церковный историк А.В.Карташев писал: “Сейчас Церковь имеет власть лишь над темными умами, примитивными, неорганизованными массами, и потому двигать историю не в состоянии”13. Масса отличается тем, что не имеет собственного суждения и не осмеливается доверять суждениям собственным. Вполне очевидные вещи, если они исходят от неавторитетных источников, масса не принимает. Зато готова принимать за чистую монету всякую чушь, если она исходит от авторитета.

Все буржуазные революции в Европе и социалистическая в России сопровождались гонениями на церковь (“Кант обезглавил Бога, а Робеспьер короля”). Верующая масса готова видеть причину революции в интригах масонов, но не склонна к анализу ее экономических и политических причин. Во время гонений, естественно, были мученики. Через сентиментальный разбор пыток и гонений массе внушают воспринимать революцию как однозначное зло, но в упор не видят причины гонений, а если и видят, то в интригах масонов. Мученичество однозначно трактуется как мученичество за веру. Но не разбирается, почему эта вера оказалась скомпрометирована: всё враги виноваты. И совершенно наивными выглядят упреки в адрес митрополита Сергия Страгородского за Декларацию о лояльности к Советской власти. Хотя новая власть делала ставку на идеологию, но она потребовала от Церкви такого же себе служения, как старой власти.

Ко времени перестройки идеология провалилась14. В этой связи заслуживает внимания доклад председателя Совета по делам религии К. С. Харчева (март 1988 г.): “Встают вопросы, что партии выгоднее – верующий в Бога, ни во что не верующий или верующий и в Бога и в коммунизм. Я думаю, что из двух зол выбирают меньшее. По Ленину, партия должна держать под контролем все сферы жизни граждан, а так как верующих никуда не денешь и наша история показала, что религия всерьез и надолго, то искренне верующего для партии легче сделать верующим и в коммунизм. И тут перед нами встает задача: воспитание нового типа священника. Подбор и постановка священников – дело партии!.. Сейчас основная задача партии – это реальный контроль Церкви...” Замечательно, что перед храмом Христа Спасителя новая “демократическая” власть, несмотря на протесты общественности (“Вы здесь не стояли!”), сначала установила не меньшую по размерам статую Петра I, который заимствовал у протестантов принцип взаимоотношений Церкви и государства – “чья власть, того и вера”.

Смутное время перестройки и последовавший за ней переход к стандарту демократии вроде бы освободили Церковь от государственных обязательств, но она как путник, к обуви которого прилипла грязь. Вместо того, чтобы очистить ненужные наслоения, он по инерции или по опасению, что впереди дорога не может быть чистой, продолжает влачить неудобный путь в небрачной одежде. Не лучше ли покаяться и этим декларировать, что да – было, подзаблудились, но мы так делать больше не хотим и не будем. Церковь не спешит изменить ставшие канонами нормы, сформированные в предшествующий период. Почему? Новой власти, прихватизировавшей общественную собственность, власти богатых не нужны люди честные, патриотически настроенные, глубоко и принципиально думающие. Поэтому она будет поддерживать протестантскую этику в лоне православия.

Люди думающие чувствуют подмену и ищут альтернативы. А на них обрушиваются “богословы”: они-де истину ищут там, где ее нет, отпали от Апостольской Церкви, но ни слова не говорят о подлоге апостольства государственностью.

Кстати, о толпах

Когда пророк Моисей предложил израильскому народу заключить завет с Богом, “народ отвечал единогласно, говоря: все, что сказал Господь, исполним и будем послушны” (Исх.19,7-8). Много ли веса в том, что кричит толпа? Уже через несколько недель отсутствия Моисея, пока он был на горе Синай, этот же народ принудил первосвященника отлить им золотого тельца и служил ему. Во время дальнейшего управления народом от Моисея требовалось большое мужество, чтобы сдерживать постоянный ропот на Бога. Бремя власти настолько мучило его, что он просил Бога: “лучше умертви меня... чтобы мне не видеть бедствия моего” (Числ.11,15).

По повелению Бога в Израиле была установлена теократическая форма правления, которая осуществлялась через пророков и священников. Для избранного Богом народа это означало принять организацию жизни по закону Бога и подчинение высоким нравственным требованиям, что воспринималось им скорее как ущемление прав и свобод. Поэтому со временем израильский народ избирает более демократическую форму правления – царство. Царь – уже не пророк, а только помазанник. За время царского правления идолопоклонство достигло апогея. Пророки, обличавшие царей и священников в отступничестве, а народ в нечестии, были гонимы. В Библии не говорится о том, кто был инициатором идолопоклонства. Известно только, что наказан был весь народ.

Ко времени Боговоплощения иудеи становятся подданными Римской империи. Это не мешает им придерживаться своей веры, совершать обряды. Но уже Иоанн Креститель фарисеев и саддукеев называл “порождениями ехидны” (Мф.3,7-10). Христос называет фарисеев, законоучителей и священников иудейских “слепыми вождями слепого народа”, говорит им: “обходите моря и сушу, чтобы спасти хотя бы одного, а потом делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас”, “сами войти не можете, и других не пускаете”. Причиной негодования было то, что при внешне безупречном служении произошла утрата его смысла, так как законоучители устранили заповедь Божию своими преданиями. Сама идея Царства Небесного в это предание не вписывалась и вызывала у иудейских вождей ненависть к ее проповеднику. Причина отторжения кроется в том, что в этом Царстве они для себя места не находили. Ученики Христа признали в Нем мессию, и у них проявляется этот же рациональный мотив, когда они просят Его сесть “один по правую сторону, а другой по левую в славе” Его (Мф.20,21).

Пастырская политика иудейских начальников продиктована заботой о распределении мест в царстве мессии, как они его понимали. Вместо того, чтобы формировать у народа осознанные критерии истинного и ложного, верить в живого Бога, его приучают слепо доверять власти, нетерпимо относиться к нарушителям традиций и ориентируют на самое простое – обряд и букву закона. Поэтому про иудейских пастырей Христос говорит: “Все, сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники” (Ин.10,8). Их скрытый интерес Он обличает в притче о злых виноградарях: вместо того, чтобы приводить народ к Богу, они замыкали его на себе. В этой ситуации народ мог спастись только личным грамотным отношением к происходящему, но “огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся...”. Состояние народа было прямым следствием утраты ориентации на сознательную личность. Бог вочеловечился, чтобы “спасти погибших овец дома Израилева”, а они “не захотели”.

Мессия пришел не как политик, а как пастырь. Свой отказ от вождизма он демонстрирует тем, что свои проповеди произносит, “став на месте равне”, а не с возвышенности. Его беседы с учениками и с народом имели форму простой разговорной речи, являлись дарением Истины, а не “руководством к действию”. Чтобы “народ, сидящий во тьме, увидел свет великий”, этому народу нужно было измениться, покаяться. Человека нужно сначала вывести из массовости, как принятой культуры, ибо “никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани” (Мф.9,16). Иисус указывает народу путь познания Истины как средство спасения, говорит, что Путь, Истина и Жизнь есть Он Сам. А спасение состоит в том, что человек, потерявший Бога, вновь Его обретает, приходит в сознание Истины. Обязанность просвещения человека лежала на священстве, но оно лишь презирало толпу за ее бессознательность: “народ невежда в законе, проклят он”. Христос пришел восполнить их пробел (“чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы” Ин.9,39), но к Царству Небесному народ во всей своей массе оказался не готов, поэтому Иисус выбрал из массы только часть, которых сделал своими учениками. Впоследствии и апостолов Он посылает не для того, чтобы завоевать толпу: “если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших” (Мф.10,14). Об этом же говорят слова: “Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас” (Мф.7,6).

Толпа, как стадо гадаринских свиней, бессознательна и бесновата, как “трость, ветром колеблемая” импульсивна, изменчива и легко возбудима, отличается недостатком критического ума. Но элита предпочла “синицу в руках” (власть над толпой) “журавлю в небе” (Царству Небесному). Народ к покаянию оказался не способен, поэтому не увидел для себя перспектив в этом Царстве. Мотивы, по которым масса шла за Христом, были не те: “истинно, истинно говорю вам: вы ищете Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что ели хлеб и насытились” (Ин.6,26). Толпа ориентируется не на сущность явления, а только на общность, традицию. Толпе нужны лидеры, вожди и герои. Толпа не рассуждает. Это индивида убеждают, а массе внушают, ее пугают и прельщают15. Стоит вождю утратить свое величие, упасть в глазах толпы, она тут же от него отпадает, забывая былые заслуги. Если толпу “завести”, то у нее исчезают и моральные запреты. Христос говорил этому сообществу: “Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины”. Чтобы дискредитировать Христа в глазах толпы, нужно было всего лишь инспирировать спектакль – унизить, сделать посмешищем в глазах людей, а потом уже казнить позорной смертью “по просьбе самих трудящихся”. При всей богооткровенности ветхозаветной религии, она не спасла толпу и не помешала ей распять Бога, в которого они верили.

Соборность

– В мои лета не должно сметь

Свое суждение иметь.

– Помилуйте, мы с вами не ребяты;

Зачем же мнения чужие только святы?

Г р и б о е д о в. Горе от ума.

Если душа по природе христианка, то толпа – антихристианка. Поэтому флирт с толпой – это блуд перед Богом. Толпе неприязненна мысль (Слово). Почтение ко всему идеальному, умозрительному, высокому она может оказывать только из этикета. Если же этикет другой, она, как Софья, отворачивается от Чацкого и выбирает Молчалина. Заигрывающие с массой толпоносные отцы наши подписываются говорить только то, что она от них ожидает – нормативные, лишенные мысли речи. Если пастырь начинает метать бисер перед свиньями, масса начинает его терзать, обвинять в неправославии, писать жалобы, искать лжесвидетелей, провоцировать на конфликты, причем делая это искренне, как все вандалы. Толпа, она и в Церкви толпа. Для большинства верующих включить разум – сложная и непосильная работа. Современная церковная масса – это люди, которым лень прилагать усилия для своего собственного спасения. Сама того не ведая, между Христом и разбойником она всегда выбирает разбойника, того, кто ближе, кто не оскорбляет ее дутое благочестие.

Осознав синдром толпы, Церковь отказалась от демократии и на II Вселенском соборе одним из главных принципов веры выдвинула соборность (кафоличность). По мере огосударствливания Церкви критерий массовости стал более значимым. Со временем даже сам смысл кафоличности стал трактоваться больше как всеобъемлемость, вселенскость.

Слово “кафолический” происходит от греческого выражения “каф ола”, что в переводе означает “по всему целому” и является выражением высшей степени всеобъемлемости, целостности и полноты присущей каждому члену, а не массе в целом. “Именно в свете догмата о Пресвятой Троице раскрывается в его истинном христианском смысле самое дивное свойство Церкви – ее кафоличность... Ибо вполне конкретный смысл слова “кафоличность” (или соборность) содержит в себе не только “единство”, но и “множество”. Оно говорит о соотношении между тем и другим или, вернее, о некоей тождественности между единством и множеством, отчего Церковь кафолична как в своей совокупности, так и в каждой из своих частей. Полнота целого – не сумма ее частей, так как каждая часть обладает той же полнотой, что и ее целое. Чудо кафоличности открывает в самой жизни Церкви строй жизни, присущий Пресвятой Троице”16. Путь к соборности, как и к свободе, лежит через познание истины17. Уже поэтому понятие кафоличности применимо к некоторым, к избранным, а не к массе в целом. “Человек по своей природе является частью, одним из членов Тела Христова, но, как личность, он также существо, содержащее в себе целое”18.

“Поскольку Церковь кафолична в каждой из своих частей, постольку каждый из ее членов – не только клирик, но и каждый мирянин – призывается исповедовать и защищать истину, противясь даже епископам, если они впадают в ересь. Христианин, получивший дары Духа Святого в таинстве миропомазания, не может не быть сознательным в своей вере. Он всегда ответствен за Церковь. Отсюда – временами неспокойный и бурный аспект церковной жизни, характерный для Византии, России и других стран православного мира. Но это – признаки религиозной жизнеспособности, интенсивности духовной жизни, глубоко затрагивающей весь верующий народ, объединенный сознанием, что он образует единое тело с церковной иeрaрxиeй. Отсюдa и та непобедимая сила, благодаря которой Православие проходит через все испытания, все бедствия и потрясения, всегда применяясь к новой историчecкoй дeйcтвительности и оказываясь сильнее всяких внешних условий”19.

Массовость, стадность не есть соборность. Академик Г. Наан писал: “...что такое здравый смысл? Это воплощение опыта и предрассудков своего времени. Он является ненадежным советчиком там, где мы сталкиваемся с современной новой ситуацией. Любое достаточно серьезное научное открытие, начиная с открытия шарообразности Земли, противоречило здравому смыслу своего времени”. Пора бы осознать, перед кем мы смиряемся. Перед Богом, перед властью или перед массой. Власть не требует от нас присягать клану новых русских. Тогда почему мы без всякого исторического анализа прилагаем трафарет человеческих преданий, сформированных в период государственной религии, к современности? Просто механически, традиционно? Что мы декларируем и что получается? Мы спасаемся делами, но в действительности эти дела можно оценить словами Христа: “Обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас” (Мф.23,15).

Vox populi – vox dei20

Пророк Исаия писал: “Утешайте народ Мой, утешайте”. А среди наших священников есть такие, которые вместо утешения, возбуждают в вверенной им пастве эсхатологические настроения.

Из выступления...

Любая революция протекает под лозунгами – дать массе то, что принадлежит избранным. Каждый раз эта чистейшей воды демагогия всплывает на поверхность, поскольку революция вынуждена опираться на массу. Но истина не является атрибутом массы. Поэтому, чтобы остановить разыгравшееся воображение масс, каждая революция заканчивается диктатурой, реакцией, тоталитарной демократией и т.п.

Внешне преобразования привели всего лишь к тому, что, как пишет Хосе Ортега-и-Гассет в “Восстании масс”, “...толпа, возникшая на авансцене общества, внезапно стала зримой. Прежде она, возникая, оставалась незаметной, теснилась где-то в глубине сцены; теперь она вышла к рампе – и сегодня это главный персонаж. Солистов больше нет – один хор... Такова жестокая реальность наших дней...

Масса – всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, “как и все”, и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью... Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду... Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует стать отверженным. И ясно, что “все” – это еще не все. Мир обычно был неоднородным единством массы и независимых меньшинств. Сегодня весь мир становится массой”. Это и есть демократия.

Никогда в жизни никакая демократия бы не победила, если бы не появилась альтернативная форма управления массой, планирования ее поведения; пока не были разработаны технологии манипуляции сознанием, которые превращают все обещаемые блага – вроде гражданских свобод, ощущения себя хозяином и проч. – в лишенные всякого содержания побрякушки.

Сейчас снизу, как всегда по просьбе трудящихся, раздаются требования о введении в школах предмета “Основы православной культуры”. При этом никто не принимает во внимание неуклонно внедряемую в нашу жизнь глобализацию, которая по самому своему характеру не обойдет и Церковь. Мы ведь уже голосовали за развал СССР, за приватизацию. А что из этого получилось? Может, кто-то наивно видит в религиозном воспитании панацею от всех бед. Но в условиях глобализации оно станет лишь частью этой программы. Ведь глобализация, по существу, – антихристианское предприятие, поскольку претендует на запланированное ограниченным кругом лиц управление обществом, а не самостоятельный выбор и принятие решений самим человеком. На должностях клириков оставят людей безопасных, говорящих только правильные и нужные вещи. Надеяться на то, что наших детей этот предмет будет вводить в число избранных, а не посадит их на осла государственной религиозности – глупо. Поскольку нет даже духовной школы, которая бы к этому противостоянию готовила кадры. Официальная Церковь благословила принятие ИНН, а что это, как не средство, главное и неафишируемое назначение которого – контроль основной массы избранным меньшинством? ИНН – это такая же афера, как прватизация, ГКО или обвал рубля. И в этом отношении Церковь поддерживает демократию. А против нее она только в сфере внутрицерковного управления. Один архиерей даже пустил в компьютере в своей канцелярии бегущую строку: “п.1 Архиерей всегда прав. п.2 Если Архиерей не прав, смотри п.1”. Это значит, что о последних временах нужно говорить не в будущем времени, а в настоящем.

И предмет ОПК будут преподавать люди, приученные за годы воцерковления не доверять своим чувствам и своим мыслям. И детей, для которых, как и для учителей, христианство будет религией внушения, будут хвалить. А тех, кто будет искать соответствия да еще осмелится по простоте душевной сказать: “Король-то голый!”, будут смирять, упрекать в отсутствии благоговения и шельмовать диссидентами, протестантами, доносить на них и т.п. И это уже опыт не только дореволюционной бурсы, но и современных православных гимназий.

Поэтому в наших условиях статус религии как частного дела – это спасение. Его и надо держаться. За помощь придется платить дивиденды. Мир за двухтысячелетний период своей христианской истории так и не стал обществом личностей, пришедших в сознание истины и следующих голосу разума. XX век получил заслуженную характеристику общества массовой культуры, массового потребления и массового сознания, и он же дал миру таких тиранов, как Гитлер и Джугашвили (Сталин), которые оба победили на выборах. Реальностью нашего времени остается стандарт хотя и организованных, но по-прежнему бессознательных толп, который еще Пушкин описал в стихотворении “Свободы сеятель пустынный...”

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

1 Творения преподобного Максима Исповедника. М., “Мартис”, 1993. Книга 1, с.89.

2 Серж Московичи. Век толп. М., 1998, с.106.

3 А.П.Лебедев. Духовенство древней Вселенской Церкви от времен апостольских до X века. СПб; 1997, с. 296-299.

4 Творения Иеронима. Том II, с. 64-65.

5 Еп. И. Брянчанинов. О истинном и ложном смиренномудрии.

6 Там же.

7 «Все упование на тя возлагаю, Мати Божия…», «Не имамы иного пристанища, не имамы иные надежды, разве тебе Владычица, ты нам помози. На тебя надеемся и тобою хвалимся, твои бо есть мы рабы, да не постыдимся».

8 Текст печатается по изданию: «О трех обетах монашества: девстве, нестяжании и послушании», М., 1845. От С.-Петербургского Комитета Духовной Цензуры, 1-го мая 1845 года печатать дозволяется. Цензор священник Андрей Окунев.

9 Какое влияние оказало государство на формирование этого предания – предмет особого исследования.

10 Лев Тихомиров. «Религиозно-философские основы истории». М., 1997, с.574.

11 А.И.Герцен. Из статьи «Ископаемый епископ, допотопное правительство и обманутый народ».

12 «...если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся» (1 Кор. 7. 21).

13 А.В.Карташев. Церковь. История. Россия. М., 1996, с.56-57.

14 Основная задача идеологии – формирование у людей такого типа стандартизированного сознания, которое заставляет их в жизненно важных для общества ситуациях поступать одинаково и так, как это желательно правящей группировке. Для осуществления данной задачи Сталину потребовалось, во-первых, «упростить» марксизм, сделать его доступным для понимания не только партийных интеллектуалов, но и полуграмотного населения, убрав при этом из марксизма все то, что входило в противоречие с реальной сталинской политикой. И, во-вторых, приспособить для идеологической обработки населения все имеющиеся средства воздействия на сознание людей: школу, литературу, искусство, средства массовой информации... Церковь.

15 Вспомним, например: «Каждой семье к 2000-му году отдельную квартиру». — М.С.Горбачев.

16 Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. М., 1991, с.133.

17 «Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее» (Лк.10,42).

18 Лосский В.Н. Цит. соч., с.133.

19 Лосский В.Н.. Цит. соч., с.15-16.

20 Глас народа — глас божий (изречение римского философа Сенеки; лат.).