26 марта. Двадцать четвертый день Великого поста.
«И сказал им: истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе» (Мк 9:1)
Как можно увидеть Царство Божие во всей силе, не увидев сперва ужасы: войны, голод, пандемии, антихриста?
Так ведь эти слова Иисуса следуют за призывом идти за Ним с крестом – то есть, расстаться с жизнью. Про антихриста Господь Иисус сказал, только не вполне очевидно, что о нем слова:
«Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мк 8:36).
Антихрист и есть человек, который заполучил весь мир. Апофеоз греха и зла. Позвольте, а почему? А если человек хороший?
Если человек хороший, он не будет стараться приобрести весь мир.
Вот Иисус же не старался. А предложение было, было… Христос ведь был бы идеальный антихрист, если бы стал господствовать над миром. Кто бы такого антихриста победил? Бог? Так Бог и есть Иисус, вместо мира взявший крест.
Все наши беспокойства про войну и прочие апокалиптические неурядицы – это беспокойство за свою власть над миром. Несчастье, катастрофы – то, что выбивает из-под нас трон. Так может, спрашивает Иисус, слезть с трона-то… И взять крест.
Кто из учеников увидел Царство Божие в силе? Кто увидел воскресшего Иисуса? Э нет, — тот, кто не побоялся сопроводить Иисуса в Его умирании, кто пришел к Голгофе. Таких было немного, вроде бы только один, «любимый ученик» — и это, кажется, был воскрешенный Иисусом Лазарь.
Когда будут всадники апокалипсиса? Как только человек возьмется за ум, за «ум Христов», как говорили в старину, так и навалятся на него катастрофы.
В образе кого явится антихрист? А он не в образе явится, а в зеркале. Каждый сам себе антихрист, каждый сам лезет на место Бога.
Когда начнется тысячелетнее Царство и что будет через тысячу лет этого Царства? У Бога тысяча лет как один день, говорит псалом (89:5) и повторяет апостол Петр (2 Петр 3:8). Сегодня – лучшее время для Царства Божьего во всей славе, и завтрашнего дня будет, будет вечное сегодня, потому что вечность всегда сегодня. Если, конечно, со крестом. Выходит странная штука, еще одно противоречие: «возьми крест» — то есть, иди и умри, и тогда «не вкусишь смерти», не умрешь. Потому что нет иной смерти, кроме смерти человека в человеке. Кто убивает – причащается смерти, кто лжет – вкушает смерть, кто не любит сегодня – умер вчера, поэтому и не любит. Нет другого апокалипсиса кроме бесчеловечности, и человек антихрист его, поэтому Бог и посылает Христа спасти человека от бесчеловечности в себе. Царство Божие приходит в силе – в силе Духа Божьего, Духа любви, Духа жизни тысячелетне-бесконечной.
Сила земных государств – в количестве, сила Небесного Царства, Страны Божией – в качестве, в том, как мы глядим на других, как дышим, как любим. Тяжело дышать, тяжело любить? Не любить тяжело, быть собой тяжело – вот и погуби себя, взяв крест и идя с Распятым на кресте и с воскресшим. Христос в ад спустился и вывел оттуда праведников – спускается Господь и в наши души и выводит оттуда чахлую нашу способность любить. Чтобы проверить, жив ли человек, приставляли раньше к губам зеркальце и смотрели, появляются ли на нем капли воды – в дыхании есть немного влаги. Сила Царства Божия – в крошечных капельках нашей любви, а вместо зеркальца – окружающий нас мир, люди и Бог.
[По проповеди в воскресенье 23 марта 2025 года]
Соловьев – Лев Толстой христианской Церкви.
Толстой – Владимир Соловьев теизма.
Главная претензия Соловьева в «Трех разговорах» к толстовцам не та, что они пацифисты, а та, что они неискренни, прикрываются Христом и Евангелием, не имея к ним отношения.
Эта претензия, однако, отнюдь не только к толстовцам. Точно в том же Соловьев обвиняет и множество «верующих», включая теологов, епископов, князей Церкви, причем всех конфессий. В том же Соловьев обвиняет российское самодержавие, и не только российское, но и другие монархии с империями. Тут Соловьев вполне единодушен с Толстым. Никакие императоры, папы римские и патриархи Христу не помогают, они Церкви только мешают, они вполне антихристова духа – вот о чем «Повесть об антихристе».
Это не означает, что Соловьев изменил идеалам, которые он проповедовал на заре своей деятельности: объединение вокруг высшей церковной и светской власти. Это означает, что саму власть он стал понимать иначе, умнее, более по Евангелию, как не власть приказывать и наказывать, а как власть быть «малым стадом», власть не поддаваться соблазнам власти, власть быть папой римским и патриархом безо всякой паствы, в смиренном одиночестве – в одиночестве с Христом.
Ровно о том же писал Соловьев в 1896 году: «Если несомненно, что истина будет окончательно принята только более или менее гонимым меньшинством, надо раз и навсегда отказаться от идеи могущества и внешнего величия теократии как прямой и немедленной цели христианской политики. Цель ее — справедливость».
А что Толстой использовал термин «евангелие» и Христа поминал, так это претензии не к нему, а к тем, кто создал лже-христианскую страну, где все были обязаны в Христа веровать. Сами дали людям словарь дозволенных выражений, другими словами пользоваться запретили.
Соловьев обрушился на прогресс как на предвестник катастрофы.
Это про грядущего хама, про Ленина с Троцким, — радостно вопили и вопят до сих пор.
Вот это самое и хамство и есть!
Соловьев против того прогресса, который породил империализм, колониализм и мировые войны. Против механического прогресса к выгоде богачей, элиты, среднего класса, в общем, к выгоде эгоизма, нравственной глухоты и готовности убивать ради своего благополучия.
Антихрист Соловьева не Ленин, а безликая вереница выборных премьер-министров, президентов, а главное, военных и культурных министров всех уровней, начиная с воспитателей в детских садах. Антихрист объединяет ценой урезания духовных потребностей, создания потребительского общества, которому противоположно одно – творчество. Творчество, всегда беззаконное и всегда к любви, а не к безмятежному удовольствию на пляже.
Соловьев не против прогресса, Соловьев против прогресса без эволюции. Он противопоставляет прогресс в вооружениях и технике – развитию личности. Прогресс возможен без эволюции как искусственный интеллект возможен без человечества, эволюция без прогресса невозможно, но прогресс в ней лишь тень, знающая свое место, место слуги, помощника личности, а не безликости.
Тут ключевым в труде Соловьева как раз является его эссе о Пасхе. Оно начинается с гимна эволюции, творимой Богом:
«Какая великая, по–видимому, была победа жизни, когда среди косного неорганического вещества закишели и закопошились мириады живых существ, первичные зачатки растительного и животного царства. Живая сила овладевает мертвыми элементами, делает их материалом для своих форм, превращает механические процессы в послушные средства для органических целей. И при том какое огромное и всё возрастающее богатство форм, какая замысловатость и смелость целесообразных построений от мельчайших зоофитов до великанов тропической флоры и фауны. Но смерть только смеется над всем этим великолепием».
Христос воскрес – и смерть перестала смеяться.
Христос воскрес – но человек не пассивный потребитель воскресения. Христос воскрес, потому что в Нём была «беспредельность нравственной силы», которая «дает жизни абсолютную полноту, исключает всякое раздвоение и, следовательно, не допускает окончательного распадения живого человека на две отдельные части: бесплотный дух и разлагающееся вещество». Потому что Он был Богочеловек – Соловьев тут не использует этого слова, но речь именно об этом соединении Бога с человеком во Христе.
«Как появление первого живого организма среди неорганической природы, как, затем, появление первого разумного существа над царством бессловесных было чудом, так и появление первого всецело духовного и потому не подлежащего смерти человека — первенца от мертвых — было чудом. Но то, что представляется как чудо, понимается нами как совершенно естественное, необходимое и разумное событие. Истина Христова Воскресения есть истина всецелая, полная — не только истина веры, но также и истина разума. Если бы Христос не воскрес, если бы Каиафа оказался правым, а Ирод и Пилат — мудрыми, мир оказался бы бессмыслицею, царством зла, обмана и смерти. Дело шло не о прекращении чьей–то жизни, а о том, прекратится ли истинная жизнь, жизнь совершенного праведника. Если такая жизнь не могла одолеть врага, то какая же оставалась надежда в будущем? Если бы Христос не воскрес, то кто же мог бы воскреснуть?»
Человек как образ и подобие Божие может и должен воскреснуть:
«Мы умираем потому, что наша духовная сила, внутри связанная грехами и страстями, оказывается недостаточною, чтобы захватить, вобрать внутрь и претворить в себя все наше внешнее, телесное существо».
Здесь Соловьев изумительно совпадает с Толстым, которого критиковал в той же книге. Ведь и Толстой, объясняя, почему делание добра не спасает мир, говорил о том, что люди еще не просвещены. Только Толстой, будучи неверующим, говорил о необходимости все-таки и просвещать, и совершенствоваться, а Соловьев указывал на Бога, на Воскресение Христово как на реальную силу, преображающую человека и мир. Общим у них было сознание зла, реальности тьмы, а поделиться с Толстым своей верой в Бога, побеждающего зло, Соловьев пытался – но тут уж Сам Бог решает, как и когда Он является человеку, и перед нами Бог не отчитывается.
* * *
«Христос, чтоб восторжествовать истинно и разумно над антихристом, нуждается в нашем сотрудничестве», — писал Соловьев в 1896 году.
«Сотрудничество» — это то, что Бердяев потом перекрестил в творчество. Христос не рабочий в корпорации «Счастье Анлимитед», Христос – Творец, и Ему нужны не потребители и не руководители, а творцы. Творцы во всех отношениях.
Это и есть обычнейшая «церковность». Не будь паразитом на шее Божией. Твори!
Тут встает вопрос о зле: вечное оно или нет? С этого вопроса начинается книга.
В 1873 году Соловьев писал:
«С тех пор как стал что-нибудь смыслить, я сознавал, что существующий порядок вещей (преимущественно же порядок общественный и гражданский, отношения людей между собой, определяющие всю человеческую жизнь), что этот существующий порядок далеко не таков, каким должен быть, что он основан не на разуме и праве, а, напротив, по большей части на бессмысленной случайности, слепой силе, эгоизме и насильственном подчинении. <…> Сознательное убеждение в том, что настоящее состояние человечества не таково, каким быть должно, значит для меня, что оно должно быть изменено, преобразовано. Я не признаю существующего зла вечным, я не верю в черта. Сознавая необходимость преобразования, я тем самым обязываюсь посвятить всю свою жизнь и все свои силы на то, чтобы это преобразование было действительно совершено. Но самый важный вопрос: где средства!»
Тут главное не неверие в черта, а в категорическом «должно быть изменено!»
Прошла четверть века – Соловьев уверовал в черта? Многим хотелось бы к этому свести. Да, в «Повести об антихристе» черт есть – в виде глухого граммофонного голоса, так позднее, с 1920-х годов, в кино изображали закулисного злодея-маньяка, диктующего свою волю слугам.
Только «вера в черта» и «вера в Бога» это не либо/либо. Соловьев стал больше верить в Бога – и, очевидно, смелее говорить о зле как о могучей реальности, рвущейся править миром через человека, но говорить не о том, что «усё пропало», а прямо наоборот: зло реально, но Бог сильнее и реального зла. Воскресение Христа – вот «средство», остается это средство принять, и средство это не наружное, как в средневековой религиозности, а вовнутрь.
Вот почему за «Повестью об антихристе» следует 11 эссе – в сущности, они являются нормальными проповедями. «Нормальными» не означает «обычными». Обычными в эпоху Соловьева и сейчас являются проповеди казенные, ватные, бездушные. «Заговорившее лампадное масло», по выражению Маяковского. Соловьев – заговорившее вино Каны Галилейской.
Важнее всего, что эти проповеди не в стиле «Русь Святая, храни веру православную», они обращены не к человеку как индивидуальной ячейке в целом, а к личности перед Богом.
Логика в последовательности этих проповедей такая.
Сперва о том, что испанцы правильно воевали, защищая свое христианство, но потом отреклись от Христа, казня «еретиков». Солдат прав, палач преступен. Это – в защиту войны и империи? Это против войны и империи, потому что палачество вырастает из войны. Внешняя победа и сделала Испанию антихристианской страной. Теперь империя терпит поражение – Соловьев писал, когда США разгромили Испанию, и не удержался от едкой остроты, назвав американский крейсер «Money enough», «Да здравствуют деньги», девиз всех прошлых, настоящих и будущих трампов.
Палач относится к казнимому «как к бесправной вещи». Тут опять Соловьев совпадает с Толстым – они оба были горячими борцами со смертной казнью. На войне противники «равноправны, и человеческое достоинство не оскорблено ни в ком». «Есть нравственное начало, корень всех человеческих прав и отношений – закон правды: уважай в своем и во всяком другом лицечеловеческое достоинство и ни из какого человеческого существа никогда не делай страдательного орудия внешней ему цели».
Соловьев доходит до того, что солдат может и должен любить врага, видя в нем человека. Правда, ему приходится ссылаться на Петра Первого, который-де уважал побежденного противника и с ним выпивал. Более свежих примеров не нашел, и недаром. Технический прогресс обнаружил суть войны: она вполне бесчеловечна, и дело не в том, что солдат относится к врагу как к вещи, а в том, что государство, общество относится к солдату как к вещи, предмету, инструменту.
Впрочем, Соловьев это чувствовал и писал, что милитаризм убьет войну, потому что бездушно никто сражаться не станет. Через полвека эту мысль повторил Бердяев: атомная бомба убьет войну. Ха!..
Затем эссе о демографии России. Мол, патриоты радуются, что через сто лет в России будет 400 миллионов жителей, а в Англии семьдесят, но это же бред:
«Для человека, не покупающего свой духовный хлеб готовым в какой-нибудь булочной, а вырабатывающего собственным трудом, какие мучения приносит хотя бы, например, чувство патриотизма».
И тут Соловьев совпадает с Толстым. Патриотизм – первое прибежище негодяев.
Ну, конечно, надо напомнить, что не 400:70, а 140:68. Но разве в количестве дело? Дело в том, что знать волю Божию! «Ведь не Прихоть и не Произвол над нами, и есть у нас разум и совесть, чтобы познать высшую волю».
Третья проповедь вообще с ультра-церковным названием: «О соблазнах». Точнее, об одном и главном соблазне: не думать. Только поститься, молиться и слушать черносотенное радио. Ну уж нет, кричит Соловьев, необходима «умственная просветительская работа». Долой «умственную лень». Сто лет спустя Наум Чомски это повторит: путь к победе над всем лежит через воспитание критического мышления.
Четвертое эссе «Словесность или истина?» целиком против Ницше. Ехидное-преехидное – мол, шел в сверхчеловеки, попал в сверхфилологи. Популярность Ницше тогда была бешеной, она даже и сейчас тлеет – Ницше более популярен, чем Соловьев, в узких кругах чего-то еще читающих. Но главное у Соловьева – согласие с Ницше: да, «все достоинство, вся ценность человека в том, что он больше, чем человек, что он – переход к чему-то другому, высшему». И Соловьев напоминает, что вообще-то о сверхчеловеке первым сказал апостол Павел: люди – род Божий. Какого еще рожна нужно, чтобы взяться за ум! Мало быть сверхобезьяной, в сверхбоги захотелось?
И затем семь «пасхальных писем». Кстати, их так же семь, как обращений к христианским общинам, с которых начинается Апокалипсис Иоанна. Впрочем, «семь» тут по той простой причине, что Соловьев дает семь проповедей на «пасхальный цикл» — праздничные воскресенья от Пасхи до Пятидесятницы, в абсолютно традиционной порядке православной традиции. Да, очень не хватает эссе о Пятидесятнице, о Духе Святом, но надо и честь знать, и Бердяеву что-то оставить…
Собственно пасхальное эссе уже выше цитировалось. Второе – на воскресенье, посвященное Фоме Неверному. Неверие разное бывает, напоминает Соловьев, и неверие Фомы – не от лени, не от пассивности и потребительства, это неверие добросовестное, от жажды истины подлинной, не с чужих слов. Дай Бог каждому! Такому неверию Бог явится, а сонной тетере, пусть трижды православной – не явится.
Третье воскресенье цикла посвящено мироносицам – и Соловьев пишет «Женский вопрос». На дворе 1898 год! Мы даже сейчас этот вопрос не решили, даже в Америке не до конца решили и чуть назад подали, а Соловьев – о как! И не что-то типа «женщины, смело подметите пол в храме и не забудьте мне бутербродов настрогать», как это принято в православии. А что? Да все, что угодно! Как можно насмешками отделываться! «Что можно возразить человеческому существу, которое говорит нам: такая жизнь меня не удовлетворяет, мне этого мало, я не хочу быть только средством для рождения и воспитания других существ, я хочу также жить для себя, имея свою собственную цель». Тот же самый призыв кантовать, что и с палачом: человеку человеку средством быт не может!
Воскресенье о расслабленном, четвертое – о творчестве. Не расслабляться! Встань и ходи! Будь как гуманисты – и более гуманистов твори. Будь как американцы – и более американцев будь активным, «предприимчивым». Не называй лень созерцательностью! Кыш с дивана!
Пятое воскресенье, когда читают из Евангелия о беседе Христа с самарянкой у колодца, когда звучат слова о воде воскресения, которую дает Иисус. Соловьев смотрит на паровоз – и куда добрее Толстого, который так и не полюбил железную дорогу – и опять призывает к творчеству, сравнивая психику человека с водой. «Как заставляют огонь и воду двигать этот поезд? Чрез превращение и сосредоточение сил. С помощью огня вода превращается в пар – и этот пар сжатый, сосредоточенный в котле, получает огромную способность механического движения». Вот это метафора! Царь-метафора! Не барабан и не пламенный мотор вместо сердца, а всего себя сжать и – ну, что Дух Божий и Сам Бог есть огонь, это в Библии всюду, вплоть до слов Иисуса «Огонь пришел Я низвести». Вот вам и харизматичность – дело не в том, чтобы Духа получить, а в том, чтобы Духом правильно распорядиться.
Шестая проповедь в воскресенье, когда читают рассказ об исцелении слепого. Соловьев начинает с Грибоедова — как ни смешно, но опять о Толстом, только о Федоре Толстом «Американце» — великом мошеннике, у которого, когда говорил о честности, «в глазах огонь, лицо горит». Отличный контрапункт к предыдущему эссе с его паровозным огнем. Огонь ведь разный бывает, и глаза по-разному видят. «Постепенное просвещение добрых слепых и ослепление злых зрячих составляет основной нравственный смысл исторического процесса». Так какой Толстой Богу ближе – «слепой добрый» Лев или «злой зрячий» Федор?
Последнее эссе вообще убойное, с вызывающе кратким названием: «Догмат». Да-да, в защиту догматов. А вы чего ждали от человека мыслящего, пишущего, говорящего? Догмат – это слова. Без догматов человек обречен мычать как корова. С догматами человек тоже, конечно, может быть и коровой, и бешеным быком, но все-таки появляется способ его в чувство привести, а без догмата – увы…
Соловьев мало в «Трех разговорах» говорил о Боге – точнее, чаще говорил о Христе, чем о Боге Отце. Это очень по-православному, кстати. Но тут, на последней странице своей – как он верно сам отметил, «гениальной книги» — он сказал, и наотмашь:
«Изначала представители христианства чувствовали Евангелие, как безусловное и окончательное откровение истины, как весть о совершенном соединении с совершенным Божеством. Если бы Христос был только пророком или даже сверхчеловеческим существом, но ниже, чем Бог, то это чувство полной удовлетворенности, сознание, что открыта не относительная, а безусловная истина, совершенный смысл и достоинство жизни, — это чувство и сознание христиан могло бы быть ошибочно: мог бы явиться другой пророк и дать другие заповеди, могло бы воплотиться другое богоподобное существо еще высшего разряда и открыть другие совершенно новые задачи для жизни. … Божество, Которое нам открылось, Которое нам доступно и к Которому мы можем быть причастны, есть настоящее, совершенное Божество, а, следовательно, если мы хотим обожествления, то можем его достигнуть не приблизительно и частично, а настоящим и всецелым образом. Вот что значит слово: Единосущный Отцу».
25 марта 2025 года, понедельник, Москва, 5:00 UTC.
Соловьев многим схож с Толстым, а как творец схож тем, что прошел нормальный крестный путь: намеревался сказать одно, а вышло совсем другое. «Анна Каренина» предполагалась осуждением Анны, а вышло прощение с благоговением и немножечко завистью. «Три разговора» предполагались осуждением пацифизма, а вышло разоблачение буржуазности. Кажется, Соловьев не только от цензуры и дураков прятал правду, но и от себя. Он утверждал, что образ антихриста точно соответствует Писанию и преданию, но в главном пункте был абсолютно оригинален и истинен. Антихрист не уничтожает христиан, антихрист растлевает христиан. Конечно, растлить можно лишь тех, кто уже тлеет.
Единственное, Соловьев сделал исключение для иудеев. Якобы антихрист христианам и музеи с храмами понастроил, а обрезание сделать не пожелал. В его время, конечно, представить себе государство Израиль, который на голубом глазу под прикрытием Штатов чехвостит мусульман, до Персии включительно, было невозможно даже спьяну. Спустя сто лет это смешно: что Путин, что Трамп, что Натаньяху... Нынче антихрист такой обрезанный, такой обрезанный... Православный антихрист храмы восстанавливает, протестантский антихрист запрещает преподавание эволюции и не дает земле вращаться вокруг Солнца. Земля вращается вокруг толкователей Талмуда и Домостроя, Торы и святых отцов! И вечный-превечный мир! А кому воевать, чем воевать... Воюют люди, а людей не осталось, одни счастливцы. Православный счастливец получил от антихриста возможность всю жизнь изучать 23 гомилию Пансофия Атонского, каждый год только пиши по новой заявку на грант — целуй барину ручку, целуй.
Иудейский счастливец имеет центр иудейской толерантности с поликлиникой для особо обрезанных. Католический счастливец имеет институт Аквината, протестантский имеет, старообрядческий имеет. Марксистам и анархистам тоже достанется: «Приидите к антихристу, все желающие изучать и проповедовать истину, и он упокоит вас». Главное, не выпендривайтесь, не касайтесь сути, живите примечаниями, сами не будьте святыми отцами, сами не будьте аквинатами, стефанами, петрами, гиллелями и моисеями, и благо вам будет, будете жить более-менее долго, во всяком случае, без нервов, и сами не заметите, как умрете, потому что различия между жизнью и смертью для вас давно уже нет.
Антихрист Иоанна это огонь и вода, антихрист Соловьева это медные трубы и пайки разных размеров. Антихристово причастие это пайка, и оно очень и очень разное, кому пуд, кому пуля, это проверка на холуйство. Если хоть малейшая тень недовольства мелькнет, пайку урежут. В царстве антихристова царит тень довольства, тень счастья, тень беззаветной любви к подателю благ. Ворчать можешь, ворчание есть молитва антихристу, подозрительно, если не ворчишь, но ворчать ворчи, а ручку-то барину целуй, пайку у него бери и счастье изобрази. Главное, не будь реально счастливым, реальности в антихристовом царстве быть не должно, оно ж антихристово. Но и реально озлобленным, реально недовольным тоже не будь, конечно.
Соловьев все это описывал гадательно, в отличие от Платонова и Орвелла. Впрочем, что значит «гадательно»... Царство буржуа он уже успел увидеть во всей красе, а сделать выводы, прозреть в Николае Втором Ленина с Путиным, Трампа с Натаньяху — дело-то не такое уж хитрое, это как увидать, что паровоз, переехавший Анну Каренину, мчит бронепоезд с Вронским в Сербию и далее, в идеальный мир идеальной войны, где ни взрывов, ни выстрелов, а только компьютерщик у коробочки рычажочек двинет, и тут земля провалится, там земля провалится, и будет новая земля, с роскошными коттеджами и полями для гольфа. И будут электромобили ездить, умные газонокосилки будут постригать умные газоны, умные дроны будут доставлять умные макароны, умные пылесосы будут стирать умные носки, и никаким людям они мешать не будут, потому что никаких людей не будет, вымрут от счастья.
24 марта 2025 года, понедельник, Москва, 5:00 UTC.
«Идеальное общество»... Идеальное общество это жареный лед. «Идеальное общество запрещает только»... Что запрещает, то по определению не идеально.
Идеал это Толстой, Чехов, Соловьев. Они не были «мы». Чехов вряд ли встречался с Соловьевым. Толстой дружил с Соловьевым, Чехов дружил с Толстым, но при этом у них не было «общего». Каждый был личностью, но именно это освобождало их от «мы» для «ты». Уж конечно, они ничего никому не запрещали, ни вместе, ни порознь.
Достоевский был индивидуальностью. Его «диалогичность» — это поведение индивидуальности в коллективе, это неумение существовать вне коллектива. У Достоевского нет «личности». Может быть, сыграло роль то, что он по возрасту — продукт николаевского времени. Но вряд ли. Наверное, надо было пройти Достоевского, чтобы стал возможен Толстой. Надо сказать «а», чтобы можно было сказать «б».
У Толстого даже сволочь иудушка Стива — личность, только личность предающая всех и каждого. Долли — личность забитая, раздавленная (Сергей Соловьев говорил про свою бабушку, жену историка, что она была раздавлена 12 детьми и 47 томами «Истории» мужа). Анна в начале как раз не личность, она становится личностью, когда открывается для любви. Беда, что Вронский очень мало личность, как и Каренин.
У Чехова соединяется индивидуальность по Достоевскому и личность по Толстому. Каштанка — и личность, и индивидуальность. Это полная правда о том, каков человек, даже если он о себе такого не знает и собачится.
Вот почему «Три разговора» — не против Толстого, даже не против толстовства. Соловьев против мира коллективного. Народ, страна, семья готовы удовлетвориться прогрессом и вечным миром, потому что они не умирают. Они бессмертны, ведь их нет. Есть человек, человечик, и человек умирает, а человечество нет. Поэтому спасает не вежливость, не соблюдение норм учтивости, а личная смерть. Только мало кто умирает личной смертью. Смерть Ивана Ильича — не личная, и смерть Иуды не личная. Смерть Иисуса предельно личная и Его воскресение — победа не над милитаризмом, нищетой, войной, а над смертью.
С.Лукьянов, в 1920 году записывавший рассказы Эспера Ухтомского о Соловьеве, пометил:
«О графе Л. Н. Толстом Соловьев отмалчивался. И когда князь Э. Э. Ухтомский был в Ясной Поляне, он наблюдал то же самое и со стороны Толстого по отношению к Соловьеву».
«Отмалчивание» объяснимо тем, что Соловьева и Толстого многое объединяло – гуманизм, борьба с антисемитизмом и голодом, с пошлостью и агрессивностью, а разделяло одно: Соловьев веровал в Воскресение Христа, Толстой не верил. Хуже того, у Толстого был долгий опыт бывшей веры, утраченной ровно в те годы, когда Соловьев свою веру обрел. Детская вера у Толстого перешла во взрослую, но так и не стала просто верой, личной верой, и слава Богу, что Толстой эту веру выбросил в корзину. Парадокс в том, что пока Толстой казался себе верующим, он недолюбливал Соловьева, а когда стал просто Толстым, оба сблизились, и толчком тут послужили, кажется, дело Дрейфуса и голод.
Среди прочих общих врагов Толстого и Соловьева был Ренан. Соловьев в Париже счел нужным познакомиться с Ренаном и вынес наихудшее впечатление. Толстой писал о Ренане:
«Новая у Ренана мысль это то, что если есть учение Христа, то был какой-нибудь человек, и этот человек непременно потел и ходил на час».
Тут любопытный оборот, который Толстой употреблял и в «Войне и мире: «Обер-церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора». Так Толстой переводит французский документ о пребывании Наполеона в Москве: «Les soldats continuent à faire leurs besoins dans toutes les cours et même jusque sous les fenêtres de l'Empereur».
Насколько этот оборот был распространен у военных, трудно сказать. Сегодня он не употребляется, а вот французское «справлять нужду» как раз налицо, хотя и стало чуть ли не высокого стиля.
Толстой, великий мастер мелочей, обличал Ренана не во внимании к мелочам, а в том, что тот как раз и не находит никаких мелочей, а просто сотрясает воздух:
«Для нас из христианства все человеческие унижающие реалистические подробности исчезли, потому, почему всё исчезает, что не вечно; осталось же вечное. Т. е. песок, который не нужен, промыт, осталось золото по неизменному закону. Кажется, что же делать людям, как не брать это золото. Нет, Ренан говорит: если есть золото, то был песок, и он старается найти, какой был песок. И всё это с глубокомысленнейшим видом. Но что еще более забавно бы было, если бы не было так ужасно глупо, это то, что и песку этого он не находит никакого и только утверждает, что он должен был быть. Я прочел всё и долго искал, спрашивал себя: «ну что же из этих исторических подробностей я узнал нового?» И вспомните и признайтесь, что ничего, ровно ничего. Я предлагаю дополнить — Ренана, сделать соображение о том, какие и как были физические отправления? Может быть, что для того, чтобы узнать растение, надо знать среду, и даже чтобы узнать человека, как государственное животное, надо изучать среду и движение, развитие, но чтобы понять красоту, истину и добро, никакое изучение среды не поможет, да и не имеет ничего общего с рассматриваемым. Там идет по плоскости, а тут совсем другое направление, вглубь и вверх. Нравственную истину можно и должно изучать, и конца ее изучения нет, но это изучение идет вглубь, как и ведут его люди религиозные, а это детская, пошлая и подлая шалость».
Соблазнительно отнести эти слова Толстого ко всему «поиску исторического Иисуса», но соблазнам надо противостоять. Тем не менее, искусство за деревьями не видеть леса, за буквами не видеть текста, существует и цветет. На это искусство есть спрос, суть которого подметил Пушкин: лакей интересуется грязным бельем барина как сапожник сапогами. Льва узнают по когтям, но по когтям, а не по фекалиями, то же относится и к человеку.
В поисках исторического Иисуса велик риск найти только Иисуса, безликого, бездушного, мультяшного, и это многим верующим только в радость, потому что и верующие поддаются искушению жить в мультяшном мире, мультяшно грешить, мультяшно каяться, мультяшно страдать и мультяшно любить.
Вера в Иисуса не открывает, бывал у Христа понос или запоры, зато вера в Иисуса открывает историчного Иисуса – Иисуса не как производное от истории, а Иисуса как делателя истории. И это не потому, что Иисус – Сын Божий, а потом что Иисус – человек. «Мы просто щепки. И нас несет бурный, почти бешеный поток истории... Все это так, и все это не так… - писала Надежда Мандельштам. – У человеческой щепки, даже самой заурядной, есть таинственная способность нправлять поток». Смерть смывает человекощепку в унитаз, да, а Воскресение перенаправляет поток. Иисус – воскрес и воскрешает не потому, что Он Бог, а потому что Он Богощепка, и то, что делает Господь, каждый верующий может творить – перенаправлять поток.
«Три разговора» — подцензурная книга, за что Владимир Соловьев в предисловии даже принес некоторые извинения. Извинения напрасные! В предисловии Соловьев заявляет, что книга разоблачает толстовцев. Впрочем, слова «толстовство» он не употребляет, а говорит витиевато:
«Обо всем этом можно было бы и не говорить, если бы над рационалистическою дырой не ставилось поддельного христианского флага, соблазняющего и сбивающего с толку множество малых сих. Когда люди, думающие и потихоньку утверждающие, что Христос устарел, превзойден или что его вовсе не было, что это — миф, выдуманный апостолом Павлом, вместе с тем упорно продолжают называть себя «истинными христианами» и проповедь своего пустого места прикрывать переиначенными евангельскими словами, тут уже равнодушие и снисходительное пренебрежение более не у места: ввиду заражения нравственной атмосферы систематическою ложью общественная совесть громко требует, чтобы дурное дело было названо своим настоящим именем. Истинная задача полемики здесь — не опровержение мнимой религии, а обнаружение действительного обмана».
А ведь это насмешка если не над читателем, в уме которого Соловьев уверен (безо всяких на то оснований), то над цензурой.
Начинаем читать — и что же? Толстовец, «князь» (вполне возможно, намёк на князя Дмитрия Хилкова (1857-1914), который тогда был толстовцем и пребывал в Канаде по духоборским делам) — князь ни слова не говорит о Христе, да и о религии говорит очень неохотно. Прямо наоборот: диалог начинает генерал, возмущенный тем, что войску отказывают в праве именоваться христолюбивым.
Не пацифист, а милитарист жаждет прикрыться Христом!
Соловьев не слишком добросовестный диалогист — впрочем, и Сократ с Платоном были не лучше — и поэтому влагает в уста генералу признание, что воинских дух «был в сущности один и тот же от Саргона и Ассурбанипала до Вильгельма II» и «он-то вдруг и оказывается под сомнением».
Оказывается, именно генерал Христа зря помянул!
Хилков, кстати, уже после смерти Соловьева вернулся в Россию, отрекся от толстовства, стал монархистом и милитаристом. Повторил подвиг Льва Тихомирова, которого Соловьев бичевал. Кончилось грустно: две дочки Хилкова покончили с собой.
Генерал в «Трех разговорах» — существовал вообще?
Об истории с уничтожением армянского села Соловьеву рассказал Николай Александрович Вельяминов, бывший на два года моложе Соловьева (1855-1920). В 1877 году Вельяминов был младшим ординатором госпиталя в Тбилиси и пошел в действующую армию. Кстати, Александр Саломон (1855-1908), которого Соловьев в одной фразе с Вельяминовым благодарит за сведения об Иерусалиме, тоже пошел воевать с турками — но в Дунайском армии, он был в гренадерском полку. Еще кстати, Михаил Бибиков (1848-1918), которого Соловьев благодарит за поправки «по части военной техники» к рассказу генерала, тоже участвовал в войне 1877 года.
Сам же генерал — Иван Давидович Лазарев (1820-1879). «Давидович» — ничего еврейского.
Генерал был армянин. Лазаревы считался потомком «меликов», князей. Семья считала своим предком некоего Каспар-ага, в начале XVII века переселившегося в Зангезур (Верхний Карабах) из Сомхетии (армянское название Квемо-Картли). Отец Лазарева в 1815 году женился на Марии Калантаровой, отец которой заведовал монетным двором Зангезура. Семья была причислена к потомственному русскому дворянству.
Родился Иван Лазарев в Шуше во время осады города иранской армией. Дед Лазарева — Агабек Калантарян, один из участников обороны Шуши. Так что никакой он не «Лазарев», а, скорее всего, Лазарянц (как и основатели Лазаревского института). Участвовал в завоевании Дагестана, принимал капитуляцию Шамиля. Он и руководил, как сказано у Соловьева, левым флангом армии, под его началом были и драгуны, и казаки. Но Соловьеву Лазарев ничего не мог рассказывать — умер в 1880 году.
Генерал у Соловьева восклицает: «Разве армяне мне земляки и единоверцы?»
Знал Соловьев, что генерал был армянин?
Не мог не знать, Вельяминов не мог этого не рассказать.
Имеет это значение? Ни малейшего.
Рассчитывал Соловьев, что читатель заметит шараду?
Трудно сказать. Несомненно одно: ни малейших симпатий к позиции генерала он не испытывает. Через 30 страниц Политик объяснит генералу, что и причины агрессии Турции были вызваны агрессией России (и не только) против Порты, да результат генеральского усердия вышел грустный:
«В 1877 году наш генерал истребляет несколько тысяч башибузуков и спасает этим, может быть, несколько сотен армян; а в 1895 г. в тех же местах такие же башибузуки вырезывают уже не сотни, а тысячи и, может быть, даже десятки тысяч населения. Если верить разным корреспондентам (хотя я, впрочем, верить им не советую), перерезано было чуть не полмиллиона людей. Ну, это басни. Однако во всяком случае эта армянская резня была значительно грандиознее прежней болгарской. И вот благие результаты нашей патриотической и филантропической войны».
На самом деле, «Три разговора» принадлежат к жанру «Беседа с собою». Все позиции, которые последовательно превращает в мусор Соловьев, это его собственные позиции, и он их отбрасывает как раз во имя Христа, и Христа Распятого, с ранами.
22 марта 2025 года, суббота, Москва, 5:00 UTC.
Принято считать, что Соловьев высмеял Толстого в «Трех разговорах». Грубая и характерная ошибка, Соловьев высмеял Черткова, разница как между вином и уксусом. Вино может превратиться в уксус, не наоборот. Даже Господь не превратит уксус в вино.
«Три разговора» не защищают войну, а обвиняют «мир» — тот же самый мир лицемерия, автоматизма, мертвенности, который обличал и Толстой. Толстой в «Воскресении» высмеял «золотой мешок» священника, Соловьев в последние дни жизни просил себя причастить, но не как больного, и просил, чтобы обедня была не в золотых ризах, потому что золото и Христос несоединимы.
Заметим – Толстой в «Воскресении». Для Соловьева главное был Воскресший, и у Толстого «Воскресение» — целый роман, и при этом некоторые горе-читатели называют Соловьева последователем Достоевского. А где у Достоевского воскресение? Преступление есть, наказание есть, покаяние есть, а воскресения тю-тю! Маслова воскресла, а Идиот, Смердяков, Раскольников – ничуть.
Отношения Толстого и Соловьева были престранные. Толстоф сперва восхитился Соловьевым, «как и все», ездил на его лекцию в Петербурге (с отцом Соловьева, разумеется, Толстой был знаком). Потом было острое разочарование — «сор», «детский вздор» — правда, это в письме Страхову, что не слишком великий контекст. А потом... Потом мы знаем, что Толстой и Соловьев равно включились в помощь голодающим, над чем потешалась публика, что вместе боролись с антисемитизмом. Соловьев перед Толстым нимало не млеет, а Толстой приезжал к Соловьеву за что-то извиняться — ничего себе... Детали неизвестны, но в 1894 году Толстой пишет Соловьеву, что зря тот тратит время на полемику с монархистом: «Простите, что даю непрошенные советы, но, любя и уважая вас, не могу воздержаться, чтоб не посоветовать вам раз навсегда отказаться от полемики. Сколько вы сбережете сил. А вам есть на что положить их. Жатва многая. — Дружески жму вам руку». Мороз по коже! Толстой — «жму руку»!
И ведь Соловьев, небось, протер эту руку скипидаром, у него был невроз — только что открыли зловредных носителей инфекции и многие переусердствовали с антисептированием.
На самом деле, Соловьев — недостающее звено между Толстым и Бердяевым. То есть, как раз «достающее», промежуточное. Как языковое явление. Моралистические тексты Толстого ужасны, потому что у Толстого не было языка, на котором следовало писать о морали в конце XIX века. Показать мог — как в «Карениной», а объяснить не мог. Соловьев создал новый язык в русской литературе — точнее, наверное, надо говорить о создании грамматики этого нового языка, а лексику позднее создал несчастный Розанов, дальше Бердяев и потом уже до Венички Ерофеева, после которого провал и шамканье, повторение, бессильное и бессмысленное.
Толстой полностью соответствовал определению человека, данному Аристотелем — «общественное животное», «зоон политикон». Соловьев же отверг Аристотеля, заявив, что общественных животных много, человек же есть единственное смеющееся животное, и смех этот — потому что человек видит невидимый мир, в сравнении с которым этот мир прежде всего убог до комичности. То, что Платону казалось пещерой и тюрьмой, Соловьев значительно точнее квалифицировал как балаган. Кровавый, но балаган. Кишки летят настоящие, кровь брызжет не клюквенная, но ведь смешно, этим и живы!
Соловьев — человек, каким хотел быть Толстой. Соловьев был одним из первых представителей модерного человека, человека без корней, человека-личности, который не бежит в индивидуализм, несет крест личности. У Соловьева не было Ясной Поляны, из которой надо было уходить, он вообще был гол как сокол, нищий, который щедро раздавал милостыню — а Толстой был богатый человек, который раздавал милостыню очень осмотрительно. Четверть века разница между Толстым и Соловьев — это граница между викторианством и современностью, между крепостным правом и свободой, между манифестом и фельетоном. Толстой был дуб — летающий, но дуб, а Соловьев был облако — с корнями, Соловьев заботливо отращивал корни, но парил, так что корни болтались в воздухе словно осьминожьи щупальца, а Толстой летал, но как крокодилы, низенько-низенько.
С Амвросием Оптинским Толстой был одной крови, и говорили они на одном языке, а с Соловьевым одного духа и говорили на разных русских языках. Для Толстого самодержавие было преступлением, для Соловьева — бревном поперек дороги. Для Толстого Бог был мужиком, на которого нужно ориентироваться в вопросах жизни, но в университет, конечно, не пускать в качестве лектора. Для Соловьева Бог был профессор, который в знак протеста против ограничения университетской автономии Сам Себя отставил и пошел на Голгофу, унося науку в кармане, так что надо догнать и упросить вернуться.
Надежда Мандельштам читала «Самопознание» и, видимо, повторяла мысль Бердяева о том, что военные вовсе не храбрецы, потому что они действуют по команде извне, в строю, а вне строя ни на что неспособны. Этим она объясняла, почему многие военные во время террора предавали там, где поэт не сдавался. «Три разговора» критикуют пацифизм военного типа, пацифизм коллективистский, когда «не убий» превращают в распоряжение по казарме, общине, Церкви, и это распоряжение тупо надо выполнять, чтобы не подвести товарищей по разоружию.
Пацифизм же Толстого абсолютно личный, персоналистичный. Он не напоказ, он каждый день возобновляется. Христов пацифизм. Божий пацифизм. Бог творит мир не по приказу, а просто. Он так придумал. Не было заповеди «твори», а Он творит, чего бы это Ему ни стоило. «Милитаризм» Соловьева тоже персоналистичен и поэтому совпадает с пацифизмом Толстого. «Как» оказывается важнее «что». Какому генералу нужен солдат, не уверенный, что есть смысл в мирной жизни, даже уверенный, что в жизни смысла нет, если она заканчивается смертью, пусть и на 120 году существования своего.
Милитаризм Соловьева картонный как пацифизм Черткова, пацифизм Толстого стальной как шишак Вильгельма, стальной шиш всем генералам и их штатским оправдателям. И когда Христос явится во славе, то скажет Соловьеву «сиди одесную мене» и Соловьев возразит, что вообще-то одесную уже Лев растянулся на лужайке, а Христос широко улыбнется и скажет: ну вот и ложись рядышком, это ж рай, а не казарма, места всем хватит.
Надежда Мандельштам в 1968 году писала с радостью, что поэзия воскресла в самиздате.
Да, поэзия воскресла в самиздате, а с 1988 года вырвалась и на типографский простор. То же самое можно сказать о философии, истории и искусствоведении.
Воскрешение поэзии, философии, истории, искусствоведения не произвело того фурора, который произвело воскрешение религии. Между тем, все четыре процесса проходили по одной и той же схеме: горячая фаза в 1960-е годы, остывание в 1970-1990-е и охлаждение после 1995 года. Последняя дата условна, ключевыми событиями (по сей день вытесняемыми из коллективной памяти) остаются расстрел парламента, символизировавший конец относительной политической свободы, и начало бойни в Чечне, символизировавшей конец всего прочего.
Воскрешение религии шло замеделенным шагом уже по той простой причине, что тут самиздатом было не обойтись. Воскрешение поэзии достигло апофеоза в чтении стихов на стадионах. Обычно точкой отсчета считают 1962 год, но Евтушенко читал стихи на стадионе «Динамо» и в 1957 году. Он читал стихи на стадионах и в разгар застоя, и после релокации в США в Гейдельберге, на стадионе же. Очень символично. Впрочем, более символично вырождение Евтушенко в Быкова и Ефремова, в гламурном проекте «Гражданин поэт».
При этом власть продолжала держать руку на кране. В Политехническом музее (800 слушателей) и на Лужниках было дозволено при условии предварительной цензуры. У памятника Маяковскому (поставлен в 1958 году) было запрещено почти сразу. Ольга Андреева в 2020 году писала: «Поэтическим сборищам никто не препятствовал, и стихийную трибуну возле Маяковского стали все чаще посещать диссиденты. Стихи становились все острее, а обсуждения — все более критическими. Начались задержания. Осенью 1961 года произошло несколько столкновений любителей поэзии, среди которых было много пьяных и диссидентов, с дружинниками. После этого выступления «под Маяковским» были прекращены».
Андреева самоцензурировала тот простой факт, что слова «диссидент» в ту эпоху не было вообще, да и слово это — гебешная фикция. Вполне гебешна она в уравнении поэтов с пьяными, а гебешников — с дружинниками. На самом деле,. целый ряд поэтов был вовсе не «задержан», а отправлен в концлагерь. Таким образом, политическая полиция изначально контролировала «воскрешение». Сессиль Вессье в книге ««За вашу и нашу свободу! Диссидентское движение в России»« (Москва, 2015) писала:
«14 апреля 1961 года, в годовщину смерти Маяковского, группа молодых людей публично зачитывает список жертв сталинских репрессий, это происходит за полгода до XXII съезда КПСС, признавшего, что эти репрессии были массовыми и затронули все слои общества. «Партия и правительство» не дремлют — несколько участников этой акции (впоследствии — известные диссиденты) арестованы. Двадцатидвухлетнего Юрия Галанскова отчисляют с исторического факультета МГУ за независимые взгляды и помещают на несколько месяцев в психиатрическую больницу. В октябре 1961 года Владимир Осипов, студент-философ Эдуард Кузнецов и тяжелобольной Илья Бокштейн, семь лет проведший в туберкулезном санатории, были обвинены в «антисоветской деятельности», а несколько месяцев спустя приговорены: Осипов и Кузнецов — к семи, а Бокштейн — к пяти годам исправительных лагерей. Других активистов исключили из комсомола. К концу 1961 года неформальные встречи на площади Маяковского снова прекращены».
В 2022 году так же были отправлены в концлагерь за чтение антивоенных стихов на том же самом месте Егор Штовба и Николай Дайнеко.
Своеобразным символом преемственности поэзии и православия может служить выход в 2009 году книги Евтушенко «Моя футболиада» в Полтаве с предисловием Романа Альбертовича Осадченко (род. в 1956 году), в Московской Патриархии известный под именем «митрополит Филипп». Кстати, не «ельцинского разлива» православный, окончил биофак в Харькове в 1979 году и был рукоположен Мартишкиным в 1980 году.
Нужно упомянуть и «евангельские» стихотворения Пастернака из «Доктора Живаго», с 1958 году ставшие доступными в России — в их восприятии объединилось упование на поэзию и христианство как то, что победит тоталитаризм Кремля.
Поэтическое воскрешение закончилось — точнее, было активно задавлено — после осуждения Бродского и высылки Галича. Но оно закончилось бы и без этого, и ничего в этом дурного нет. Поэзия и не должна быть «государственным явлением». Хотя начинается поэзия именно с «государства», ведь Гомер отнюдь не лирик, у него вполне дембельское сочинение с антивоенным кукишем в кармане (кукиша этого, как и пацифизма Геродота и Ксенофонта, почти никто из потребителей не замечал ни в древности, ни в наши дни).
Воскрешение религии продолжилось ровно по тому же сценарию. «Диссидентов» политическая полиция «отжала», загнала за Можай, «государственники» после 1991 года получили теплое насиженное место у трона. То самое место, которое Церковь занимала и формально с «крещения Руси», которое в 1917-1991 годах было отдано марксизму-ленинизму. Произошло возврашение законного владельца? Не совсем, все-таки возвращение было не вполне формальным и на иных условиях. Ельцин и Путин не Романовы, это твердые ленинисты, их поводок значительно короче и жестче.
Означает ли «православизация» тоталитаризма, что Бога нет? Таково мнение государственных интеллектуалов — той части, которой разрешено оставаться атеистами и агностиками и которая кормится из рук тоталитаризма, обижаясь, что корм перепадает и «церковникам». Но разве существование Евтушенко доказывает, что поэзии не существует? Существование Союза писателей доказывает несуществование Венички Ерофеева?
Никуда поэзия — настоящая — не девалась, хотя было ее немного. Никуда не делся Бог, осталось и православие. Как поэзия соотносится с государственными реалиями — которые в условиях тоталитаризма суть реалии жизни вообще, почему тоталитаризм и называется тоталитаризмом? По-разному. В конечном счете, тоталитаризм остается вторичным по отношению к «демократическому капитализму» явлением, раковой опухолью на теле буржуа. Буржуа склонен рассматривать поэзию и религию как милых, но хлопотных собачонок (может быть, раньше и ярче всего это выражено в монологе отца главного героя «Роб Роя», 1817 год). Буржуа — это Иуда, который сверг Понтия Пилата и Каиафу, сел на их место как Трамп на место Джорджа Вашингтона, и со смехом вспоминает забавный казус с 30 серебрениками — с каких же ничтожных сумм я «поднялся»!
А Бог есть, поэзия есть. Хотя поэзия, конечно, не Бог в святых мечтах земли, как выразился один псевдо-поэт. Тут, конечно, то качественное отличие религии от поэзии, что Евхаристия реальна, а Евтерпа поэтическая выдумка. Является ли «терпейн» как «удовольствие» в имени Евтерпа («Благоудовольствие) однокоренным с русским «терпеть», немецким «штербен»? Кажется, нет, хотя хотелось бы, чтобы да. Во всяком случае, блаженны терпеливо несущие свой крест, будь он в прозе или в стихах, в вере или в неверии, — несение креста сомнительное удовольствие, но все же это очень часто единственный способ не приколачивать ко кресту окружающих.
В дополнение к вчерашней заметке о Марте Бек. Судя по интервью, ее книга — типичная попсовая психология. Сильная сторона такой литературы (и видеопособий), которая составляет, думаю, 90% психологического потока в целом, — она помогает снятию тревожности. Почему попса помогает? Потому что 90% тревожности — попсовая тревожность, ненастоящая. Придурочная, симулянтская. В этом великая фельдфебельская правда: Швейк, прекратите придуриваться! Или: Швейкова, прекратите придуриваться!
Это пластиковая, поверхностная тревожность, принимающая иногда очень яркие и даже агрессивные формы, но жить не мешающая, потому что носитель такой тревожности не очень-то и живет. Если по Гоголю, это мертвожизнь, «мертвая душа», по Чехову же — человек-в-футляре, то есть, опять же по Гоголю — Коробочка. Как тревожится Коробочка! Вот ей точно помогли бы советы быть любознательнее и креативнее — правда, ее любознательность и креативность были бы реализованы на ее рабах и рабынях («крепостных»), за неимением другой среды.
Это счастье, что большинство больных — мнимые. Проблемы начинаются там, где мнимости паразитируют на подлинности. Абсолютное большинство поэтических текстов — мнимая поэзия. Можно ли предположить, что тут налицо некоторая пирамида, что без океана плохих стихов не будет китов поэзии? Предположить можно, но вряд ли это верно. Массовая культура не порождает настоящую культуру, а паразитирует на ней. Иногда с целью самосохранения — Швейк именно самосохраняется и правильно делает. Но чаще просто от душевной лени, от утраты или неимения личного начала, много от чего. Тиражирование, опошление, коммерциализация.
С архитектурой, скульптурой и живописью тоже все понятно, но они просто по трудозатратам очень велики, так что даже невозможно винить художественный китч. Ну не смогут восемь миллиардов посмотреть Мону Лизу. Любопытнее с музыкой — путь от бардовской песни до эстрадной попсы очень короткий и никак не связан с финансовой стороной денег. Даже на сольный концерт Михаила Щербакова или Вероники Долиной билет много дешевле, чем на... Ну, без имен так без имен.
Последнее по порядку, но не по значению: религия. Вот современный православный объявляет себя епископом, поселяется в деревне, питается святым духом. Символ веры у него из двух частей: все еретики и нехристи, кроме него, прямого наследника Максима Исповедника,особенно же недопустима ересь экуменизма, и никакого сергианства — то есть, ничего от государства не принимать. Последнее особенно смешно — как будто разные государства прямо ломятся в его домик с предложениями руки и сердца. Государство его системно игнорирует — пока не дано команды размазать по стенке.
Пикантность в том, что церковь, в которой он крестился, в которой активно травил инославных, обычно баптистов или пятидесятников, иногда Свидетелей Иеговы, эта церковь исповедует ровно те же два догмата: экуменизм плохо, сергианство ужасно. Бедный Сергий Страгородский, по которому названо сергианство! Он-то лег под атеистический Кремль, за что и претерпел осуждение с одной стороны и нерасстреляние плюс паёй с кремлевской стороны. А эти-то «антисергиане» делают вид, что отвергают ухаживания государства вполне православного, ничем не отличающегося от романовского самодержавия, разве что еще более кровавого.
В чем же правота этих бедолаг? В том же, в чем правота Вероники Долиной супротив Ларисы Долиной, в чем правота бунта Емельяна Пугачева против релокации Аллы Пугачевой. Одно настоящее, другое имитация и попса. Вот еще бы к этой правоте умение сказать прямо, а не кривоколенно... Увы, бессмертно мо Владимира Владимировича: «улица корчится безъязыкая»...
В продолжение размышлений о попсе в разных сферах жизни. Массовая культура всегда попса, но не всегда элитарная культура не попса, а иногда и в масовой культуре возможно подлинное. Марк Твен в описании рая изобразил Шекспира, который носит портфель за неким Биллингсом, гениальнейшим драматургом всех времен и народов, который при жизни и театра-то не видел, был коновалом в Теннеси. Возможно, возможно... Только это слабое утешение. Пока травка подрастет, лошадка сдохнет. Дорого яичко к Христову дню.
Может быть, есть зависимость между материалом, потребным для творчества, и вероятность успеха? Может ли быть гениальным политик, проживший жизнь в государстве без политики? Гениальность это сперматозоид, гений — соединение гениальности и дела. Леонардо не в колыбели Мону Лизу нарисовал. Вот здесь у поэзии, музыки и религии кажется изрядное преимущество, потому что они не нуждаются в материальной среде. Можно напевать в душе, декламировать в душе, а уж молиться молча и в пустыне сам Бог велел. Только Господь молился-молился в пустыне, да и «вышел на проповедь», и до Голгофы дошел, а не стебался насчет «царство Божие внутри вас есть». Именно потому, что Царство Божие внутри, оно, зараза, рвется наружу как ребенок, когда воды отошли. Оно может и помереть в этом внутривасе, бывают, что беременные женщины носят омертвевший плод, несколько раз даже обнаруживали скелетик младенца, который носила ничего не подозревающая женщина много лет.
Так что можно спастись «в келье под елью», а можно спастись и патриархом Московским на службе у очередного антропофага,благословлющего все его антропофажества, но все же, вот незадача, вполне верующего и местами святого, чего уж боле. А можно быть дворником как Платонов или монахом как Антоний Великий и не быть ни Платоновым, ни преподобным.
К поэзии и музыке это тоже вполне приложимо. Так проявляется свобода человека: связь с внешними условиями, со «средой» проклятой вроде есть, а одновременно и нет. Никаких гарантий! Слава Богу: человечность начинается там, где заканчиваются гарантии.
Великий историк Сергей Михайлович Соловьев был профессором на государственной службе. Таким образом, он был прежде всего индивидуальностью внутри стаи. Николай Первый был альфа-самец, Соловьев был гамма-самцом, считая министра просвещения бета-самцом.
Вообще для анализа стайной иерархии достаточно трехчастного деления. Фазиль Искандер предлагал Удав/Сотрапезники Удава/Допущенные к столу.
Тут есть свои нюансы. Чаадаев был объявлен сумасшедшимим, но остался гамма-самцом, как и академик Сахаров. Оба были «государственного дела людишками», по классификация Салтыков-Щедрина.
Салтыков-Щедрин (1826-1889), как и его современник Толстой (1828-1910) является промежуточным звеном между индивидуальностью в стае и личностью в мире.
Тонкость в том, что индивидуальность в стае может быть абсолютно анархична, как Бакунин (1814-1876). Маркс классифицировал крестьянина как одновременно эксплуататора и эксплуатируемого. Сам себя эксплуатирует. Бакунин и Маркс — каждый на свой лад — это стая. Индивидуальность, покинувшая родную стаю и ставшая стаей для самого себя. Сам себе альфа-, бета— и т.д. самец. Или самка.
Салтыков-Щедрин покинул стаю в 1868 году, Толстой вроде бы раньше, в 1856-м, но ведь уход Толстого из дому был уходом не из дома как такового, а из стаи — из внутренней стаи, которая оставалась в нем. Вот Щедрин-то, кажется, так до конца от стаи даже и внешней не вполне освободился.
Символична судьба сына Соловьева Владимира (1853-1900), который начал как отец, профессором. Именно в качестве гамма-самца Соловьев призвал альфа-самца Александра III быть христианином и не казнить убийц Александра II. Именно как член стаи — викторианской стаи, стаи прогрессоров, видящих мир как пространство для разнообразных манипуляций сильных и умных самцов — Владимир Соловьев писал проекты соединения церквей, оправдывал добро, закладывал философские основания всечеловечности. Гамма-самец, изгнанный из стаи, но сохранивший стайное мышление и мироощущение. (Тут, кстати, и различие между Толстым и толстовцами, Толстой не был стаей, а толстовцы были). Примечательна техническая подробность: Владимир Соловьев имел возможность прожить не на государственной службе. Прежде всего, благодаря доходам от издания «Истории» своего отца (даже поделенные между тремя сыновьями, доходы составляли изрядную сумму), но и благодаря журналистике. Чаадаев и Пушкин не могли прожить на гонорары — тиражи были не те, количество читателей было ничтожно. Вот где «промышленная революция» дала себя знать во всю силу. Не промышленная она была, а «коммуникационной» революции очередная фаза.
Именно Владимир Соловьев пережил внутренний скачок от самца-в-стае, от яркой индивидуальности в структуре — к личности. Так появились «Три разговора» — ехиднейшее отвержение всего, что ранее писал Соловьев, отвержение викторианской мегаломании, от милитаризма-колониализма до религиозности. («Три разговора» были глубоко ироничным текстом, и примечательно, что эту иронию по сей день не поняли и читают текст буквалистски).
Николай Бердяев (1874-1948) уже никогда и не был профессором, хотя создал пару университетов и на склоне лет получил доктора богословия от Кембриджа. Бердяев никогда не был на государственной службе, он прямо из университета перекочевал в ссылку. Более того, всю свою жизнь Бердяев описал как сопротивление разнообразным «мирам» — так он назвал стаи аристократическую, революционную, декадентскую, религиозную, национальную и, наконец, буржуазную. Бердяев всегда был вне стаи внешней и внутренней, всегда был не индивидуальностью, а личностью, и стоило это ему изрядных усилий.
В следующем поколении нормой уже было быть личностью. Человек рождался в мире, где общеобязательной стаи не было. Как это так вышло, отдельный разговор, но понятно, что не само собою и не благодаря изобретению электричества и телефона с граммофоном. Примером может служить внук Сергея Михайловича Соловьева, тоже Сергей Михайлович Соловьев (1885-1942), который знаменит как шафер Блока, но был и православным священником, а умер от голода в психиатрической больнице в Казани, не будучи нимало сумасшедшим, а просто личностью, что и составляло его преступление. В ХХ веке человек уже, скорее, прилагал усилия, чтобы стать членом стаи, и в наше время точно так же, никто не может сказать, что родился гамма-самцом или бета-самочкой. Сам разыскал стаю, иногда даже сам ее создал. При этом всё равно человек, даже если он формально как Николай Первый среди бенкендорфов, обманывает себя, воображает себя личностью. Быть в стае стало неприличным. Приличие требует прикрывать свою стайность фиговым листком, изображать личность, даже не будучи ею. Но, конечно, нетрудно отличить Осипа Мандельштама от Алексея Толстого, Надежду Мандельштам от Светланы Аллилуевой, Елену Боннер от Валентины Терешковой, и академик Сахаров все-таки перестал быть яркой индивидуальностью и стал личностью, а с Гайдаром, Чубайсом и прочими ельциными-путиными этого не произошло ни разу.
20 марта 2025 года, четверг, Москва, 5:00 UTC.
Да, в Евангелии Господь говорит «Марфо, Марфо, печешися о мнозем», а мне Он сегодня сказал наоборот. Читаю интервь Марты Бек о ее новой книге «Beyond Anxiety: Curiosity, Creativity, and Finding Your Life’s Purpose» (на сайте bigthink) Как победить тревожность любопытством, креативностью и нахождением смысла твоей жизни».
Нынешняя Марфа объясняет: вот сижу я в комнате и тревожусь о возможной рецессии. Но минуточку! А где эта рецессия? Ее ведь в комнате нет! Аллилуйся! И наши предки не тревожились о рецессиях, а радовались шуму капель дождя, восходу в березовом лесочке...
Тут я как историк сделал стойку, потому что, кто бы ни были предки г-жи Бек, они не наслаждались каплями дождя. Ну, до Руссо. Кой ляд, они знали, что проживут лет сорок, им было просто некогда. Работали долго, жили бедно и болезненно. Никакий восторженных описаний природы, никаких площадок для лицезрения красот... А какие лицезрения, если до Промышленной революции 95% населения было занято выживанием, носом в землю или еще во что-нибудь...
Потому-то с таким энтузиазмом и отмечали Пасху, что это был один из немногих перерыв в тяжелом и нудном труде (Марфа, видимо, готовила угощение на Тайную вечерю). А природой даже и на Пасху не любовались.
То, что проповедует эта Марфа — чистый беспримесный эгоизм. Лайфхак Понтия нашего Пилата. Вымой руки, сядь в позу лотоса и оглядись вокруг: красивая зала, красивые рабыни, красивые рабы держат красивые светильники, никаких распятых, никаких иудеев, никаких тревог...
Или Москва, 1938 год. Жена какого-нибудь Александра Фадеева в писательском доме сидит в позе лотоса и медитирует на портрет Сталина... Никаких репрессий в комнате нет... Мандельштамов в комнате нет... Стыда и совести в комнате нет...
Если бы Спасителя пустили в писательский дом (не пустили бы, да Он бы и не пошел), Он бы этой дамочке Апокалипсис зачитал. В твоей комнате — землетрясения, чума, голод, репрессии, издыхащий Мандельштам, дети-скелетики, зверь из бездны, блудница вавилонская!
Марфо, Мафо, печешися и молвиши о лайфхаке, Апокалипсис же на потребу!
С точки зрения логики все ложные суждения нетрудно распределить на различные софизмы. Но важнее понять психологию ошибки. Мне кажется, что в начетничестве (оставлю пока этот термин) всегда есть два парных элемента: наивность и цинизм.
Наивность отвергает вероятность метафоры, цинизм из оставшихся объяснений выбирает наихудшее.
В примере с тибетской маской наивность видит в маске только то, что сказано о подобных предметах в интернет-источниках: это тибетская маска. «Веревка есть вервие простое». Цинизм из возможных объяснений того, почему такой предмет присутствует в квартире католика, выбирает наихудшее, по принципу презумпции максимальной виновности: человек повесил тибетскую маску по той же причине, по которой повесил распятие, он религиозный синкретизм, он предал Христа, уравняв его с тибетским божеством.
Вспомнилось письмо из Львова, на которое мне поручили ответить году в 1985-м в архиве древних актов. Автор писал, что его интересует время основания Львова, и он слышал, что во Львове был униатский монастырь. Он посмотрел в энциклопедии: униаты считают, что православие и католичество это одно. Он посмотрел в энциклопедию другую статью и узнал, что православие и католичество разделились в 1054 году. Следовательно, сделал он вывод, Львов основан не позднее 1054 года. И просит поискать в источниках X-XI веков документы Львовской мэрии за X-XI века.
Я не помню, что я ответил, но понятно, пообещал поискать. Пока не нашел.
Его первое суждение наивно, а второе цинично.
В современном православном жаргоне появились два термина, которые не то что революции, а до 1991 года в этом жаргоне отсутствовали: «икономия» и «акривия». Мягкость и строгость. Эта пара соответствует паре «наивность/цинизм». Начетничество есть двойной стандарт. Если бы начетчик был только буквалистом, он бы не дожил до вечера. Абсолютной строгости должна сопутствовать абсолютная вседозволенность. То есть, начетчик требует от врага жесткого соблюдения всех правил («акривия»), но друзьям разрешает кое-что нарушать («икономия»).
К примеру, Московская Патриархия с точки зрения начетчика, есть псевдо-церковь, потому что (а) якшается с католиками, грех «экуменизма», (б) якшается с государством, грех «сергианства».
И что на выходе? Московская Патриархия сегодня, следуя приказам Кремля, из экуменического движения ушла, бросается в католиков и протестантов шкурками от бананов. Какой уж тут экуменизм! При этом многие ее обличители — особенно живущие на Западе — католиков обличают, но спокойно принимают от них помощь, например, служат в их помещениях или печатают статьи в католических теологических изданиях. То есть, не доходят до старообрядческой нормы, когда с «погаными» и пить-есть нельзя, а если дал «поганому» чашку с водой, то чашку потом выкинь. А тут от «поганого» не то что чашу, а цельный грант примут... Икономия, наивность!
С «антисергианством» еще прикольнее. В 1927 году, когда появился термин, напирали на то, что РПЦ МП провозглаила радости новой власти своими радостями. А какие были радости у власти в 1927 году? Церкви закрывать, священников сажать... Но позвольте, сегодня-то власть вполне православная, ее радости ровно те же, что были до свержения монархии: преследовать иноверцев, сажать Свидетелей Иеговы, высылать римо-католиков, запрещать протестантские переводы Библии. И вдруг какой-нибудь бывший эмпешник заявляет, что ушел в знак протета против гонений на Толоконникову и Алехину. Позвольте, при царе Толоконниковой и Алехиной дали бы куда больше. В чем проблема? А это такая «акривия», неожиданная строгость к власти. Алогичная строгость — ведь все эти «ревнители» отнюдь не стали сторонниками свободы вероисповедания и прочих нехороших излишеств. Так что их позиция «нам с Кремлем не по пути» — всего лишь поза, бессодержательная и иррациональная.
19 марта 2025 года, среда, Москва, 5:00 UTC.
Зверь существует, обезьяна несомненна. Человек неочевиден, человечность трудно реализовать, легко отрицать, невозможно доказать. Легко жить без истории, только с историями.
«Истории» - это история человека, лишенная человека, суженная до истории животного. Вовсе обойтись без истории как повествования и слова человек неспособен, он все-таки человек, а не просто животное. Но человек способен подменить историю человеческую на животные истории. Так постоянно делают дети, описывая то, что происходит с ними. С животным история «происходит», человек же – взрослый, не инфантильный – историю производит.
Происходит ли накопление человеческого в людях от поколения к поколению? Личность возникает лишь при определенных условиях, она вершина развития человека или любой человек в любую эпоху, при любых обстоятельствах есть личность или, по крайней мере, может стать личностью?
Точно известно, что человек может не стать личностью, хуже того, может потерять свою личность, причем в самых разных обстоятельствах. Бесконечная власть, идеальное здоровье, невероятное богатство, - а их обладатель всего лишь животное, безликий зверь. Такое может случиться и в дурных обстоятельствах.
Может быть и наоборот: среда неблагоприятная, а человек остается или даже становится личностью. Именно об этом сложены истории-притчи при свободного духом и мыслью раба Эзопа и его ничтожного хозяина-рабовладельца. Физический дефект компенсируется прорывом в духовной сфере, - это суеверие заставляло изображать Гомера слепым и видеть в эпилептиках пророков. Правда в невозможности доказать, что человек определяется средой или независим от среды.
При этом человек не только живет в среде, человек способен быть средой для других людей. Общение – вот подлинно человеческая среда, существующая рядом со средой животной, природной, материальной. Человек обладает способностью фиксировать общение, наделять его независимым от себя существованием, которое может продлиться дольше существования своего создателя. Надпись на заборе существует, когда ее автор уже и школу окончил, и нобелевским лауреатом стал, и умер. Может, конечно, исчезнуть. Но как же заботливо люди посылают в космос сообщения, хотя нет ни малейшей уверенности, что на других планетах есть существа, способные их прочитать.
Сообщение, которое автор отделил от себя, можно назвать «мертвым», «отчужденным». Тут сильный привкус эмоциональной оценки: лучше бы говорить лицом к лицу. Лучше бы сохранять власть над своими высказываниями. Но слово намного свободнее воробья, который живет пару лет. Речь не только о записанном слове. Статуэтка, изображающая человека с головой льва, существует десятки тысяч лет. Да, не вполне ясно, что хотел сказать ее создатель. А что хотел сказать друг своим «Ну ты даешь!» вполне ясно?
Отделение сказанного от высказавшегося разумнее сравнить не с утратой, не с разрывом, а со строительством дома.
У охотников был обычай не только строить в лесах домики, где можно укрыться от непогоды и переночевать. В этих домах оставляли дрова, спички, свечи, соль, лекарства, консервы. Эти небольшие дома не были частной собственностью. Охотник, воспользовавшийся таким домом и его запасами, потом восполнял то, что потратил, чтобы и следующий нуждающийся мог воспользоваться убежищем.
Фиксация слов – как строительство дома. В результате люди и создают «экосферу». «Экос» ведь «дом» по-гречески. Коран и Библия, надпись на заборе и магазинный чек, диагноз и надпись на борту космического коробля, который никогда не вернется на Землю, - все это дома из слов. Слова-дома очень и очень разные. Могут быть слова-тюрьмы, слова-яды, слова-дворцы, слова-голуби. Кто хозяин слов-домов? Их создатели или пользователи? Многие слова не предназначены для того, чтобы ими пользовались другие. Другие слова специально – подарок другим с правом жить в слове-доме, разобрать его и пустить на строительство собственного дома, и так до бесконечности. Так создается и действует человеческая среда, то, что геолог Вернадский назвал ноосферой, но «ноо» это «разум», однако человеческий разум не существует без слов и общения, и создание слов, подобных домов, есть высшее проявление человечности. Даже если эти слова злы и убийственны, это бесчеловечность, вторичная по отношению к человечности, извращение человечности, напоминающее о той свободе, которая делает человечность человечностью.
Сто лет назад Бердяев писал, что его заставляют выбирать между фашизмом и большевизмом. Сегодня ситуация яснее: заставляют выбирать между капитализмом со 100-процентной несвободой и капитализмом с 30-процентной несвободой.
Любимая птичка прощебетала, что Сергей Кузнецов написал, что с уходом Америки в качестве страны-лидера ее место займет Китай. Что ж, Кузнецов, помнится, активно работал на Ксению Собчак с ее Домом, активно работал — может, и работает, не слежу — на Бибистан. Если окажется, что деньги все у Китая, будет работать на Китай. Многие уже работают, в чем проблема, особенно для естественников.
Не бывает «страны-лидера». Лидер всегда — личность. Одна или миллиард. Но в основе — одна. И на этот случай вот вам определение личности: индивидуальность будет работать на Китай, а личность нет. Индивидуальность будет работать на Трампа, а личность нет. Индивидуальность будет одобрять что угодно для победы над трампизмом или путинизмом, личность никогда не будет ставить цель выше средств. И т.д.
Не в моих силах изменить процент свободы в среде, куда меня Бог догадал родиться, но в моих силах не врать, не врать в пользу Запада и не врать в пользу Востока. В моих силах выбирать себе круг общения из неврущих или, по крайней мере, стремящихся не врать.
18 марта 2025 года, вторник, Москва, 5:00 UTC.
«Но глаза их были удержаны, так что они не узнали Его» (Лк 24:16)
Мария тоже приняла Иисуса за садовника.
«Эффект почтальона»: в паре викторианских детективов убийцу не замечает, потому что он одевается в форму почтальона или лакея. Богатый человек не замечает «обслуги».
Бог – обслуга. Он обслуживает махину космоса, смазывает электроны и успокаивает ревнивцев, зажигает звезды и сердца.
Вот мы Его и не видим. Если бы Он проповедовал!!!
А Он не проведует, а нас расспрашивает, просит нас попроведовать Ему. Что ученики и сделали. Без большого успеха, кажется. Вообще-то страшно подумать, что апостолы наговорили Христу об Иисусе. Конечно, вряд ли они перещеголяли преподавателей христологии, но почетное второе место уж верно заслужили.
Так что иногда есть смысл помолчать и оглядеться. Бога нет? Бог молчит и не отвечает? А что, он школьник на экзамене? Бог идет себе и идет рядышком, пока я бубню себе под нос…
17 марта 2025 года, понедельник, Москва, 5:00 UTC.
В чем разница между военным и литератором?
Военного могут взять в плен, могут уволить из армии, могут разгромить, — в любом случае он перестает быть военным.
Литератор не может перестать быть литератором. Даже если он заключенный — он заключенный литератор. Именно на этом строятся все выдумки о Мандельштаме и других, которые «травят байки» заключенным.
«Литератор» — слово, которое одно время объявили устаревшим. Какие литеры? Какие буквы?! Электронные метки — и ты получаешь миллион за рябь на экране.
170 лет — будем считать с 1848 года — строилось здание «гражданского общества», где диктатура денег ограничена, а свобода слова — тех самых «литер» — защищена, как и свобода не быть убитым на улице просто так, свобода не быть высланным из страны, где ты живешь по закону, свобода быть судимым судом, а не чиновником. И вот достижения 170 лет за месяц сдуты без малейшего сопротивления.
На самом деле, чуть больше, началось все отнюдь не с Радио Свобода и не с Украины, а с отказа признавать юрисдикцию международного уголовного суда. То есть, безусловно, и этот отказ не был первым звонком. Но то все касалось «зверей», «дикарей», психопатов с коммунистическими или мусульманскими криками на устах, а мы-то люди цивилизованные, у нас такого быть не может. Мы же свои!
Пожалуйте из Надежды Мандельштам: «Право состоять в категории «своих» не бывает ни наследственным, ни даже пожизненным».
Богач начал экономить — и рухнули всякие полеты на Марс, экологии, университеты. Скрудж выгнал Диккенса пинком под зад и пошел играть в гольф. И что Диккенс? А что он может!
Я всегда подчеркивал, что я не журналист, тем более, не радиожурналист, я всегда восхищался такими журналистами, как мой сын, как Кронид Любарский, Валерия Новодворская. Тем не менее, на очень глубоком уровне, конечно, у нас общая почва — мы литераторы. Мы живем в Respublica literati — именно литерати, а не литерариа, «Общее дело работающих с буквами», а не де сиянс академия.
Мы как Эразм, как Ломоносов — нас можно освободить от радио, от журнала, в общем, от занимаемой должности, но мы не перестанем быть собой, а вот радио, журнал, академия собой быть перестанут. Они станут тем, чем стали в тоталитарных режимах — чучелами.
Солдат, которого уволили из армии, плачет, канючит, иногда мечтает стать Рэмбо, но не становится. Потому что солдат — это кастрат, он герой только в исполнении приказов. Ему не приказывают — и он впадает в ступор. Он не умеет жить сам. Он храбр только в строю, а вне строя он жалкий носитель ПТСР. Ну да, он умеет лишь убивать, а ему не дают — жуткий стресс. Но литератор, но человек, чье призвание и профессия искать правду и говорить правду, сообщать правду — не хнычет и не канючит. Он может устроиться мыть полы в столовке, но не может перестать быть журналистом, литератором, интеллектуалом, интеллигентом. Если перестал, значит никогда и не был, а был чучелом, солдатиком с микрофоном. В минуты кризиса и обнажается, кто есть кто, а кто всего лишь ху.
Обвалы случаются нечасто, и страшны они не всем — большинство-то, увы, всего лишь наемники, марионетки. Используя церковный язык — «требоисправители». Как мрачно пошутил святой Дмитрий Ростовский, «живут не для Иисуса, а для хлеба куса».
Кусок хлеба найдется всегда даже на нищающем Западе. Главное, чтобы бывших сотрудников Голоса Америки и Радио Свобода не депортировали в Россию, остальное как нибудь наладится. Но ищите не только хлеба куса, а правды, а остальное все приложится вам. А розы? Розы вырастет сами и будут, хорошие и свежи, положены в гроб Трампу и Маску согласно заветов И.В.Лотарёва.
Фотография — а это мы в субботу сходили в арт-галерею на Свободе. Или в Свободе? Если кликнете, там сбоку вывеска с полным названием. Вятская улица — мы, Кротовы, с Вятки. Да-с, бывает свобода свободная, а бывает свобода косметическая. Гримаса истории: статую Свободы, которая была поставлена как памятник свободной эмиграции в Америку, сделали символом права не пускать никого в Америку и высылать из Америки кого угодно. Ну, за свободу без маск!
Фотографии с выставки из эпицентра свободы.
16 марта 2025 года, воскресенье, Москва, 5:00 UTC.
«Если бы Я не сделал перед ними то, что никто не делал,
Это не было бы грехом.
Но теперь видели,
И возненавидели Меня и Отца Моего» (Ио 15:24).
В русском есть проблема: не допустить удвоения «сделал такие дела». В греческом-то «сделал» и «дела» разнокоренные, а в русском чем заменить «сделал»? Переводчики предлагают «совершил», «сотворил», но это высокий стиль и архаика. Я пошел по другому пути и заменил «дела» на «то, что никто не делал».
«Это» относится к «возненавидели» в предыдущей фразе. Десницкий переводит «отвергли», считая, что языке – не греческом – на котором говорил Иисус, слово, передаваемое греческим «ненависть», не было эмоционально нагружено. Отвергли и отвергли. Но, во-первых, переводится конкретный текст, греческий, во-вторых, про «отвергли» это лишь гипотеза, а в-третьих и в главных, разве Иисуса просто отвергли? Он произносит речь, уходя отвергнутым из Иерусалима в Назарет? Иуда Его просто «отверг»? Распятие – это не от ненависти, а просто «отвержение»?
«Отвергли» входит в «возненавидели», конечно, но «возненавидели» намного больше и сильнее. Это стремление убить. Вот почему не просто «ненавидеть врага и любить друга»: помогать другу жить, а врага стремиться убить. Тут эмоция плюс действие. И все попытки проповедников насилия оправдать войну тем, что, мол, православный «убивает с любовью», это обман и самообман. В милитаризме любовь встречается реже, чем морковь, которая в паёк все-таки входит.
Бывают ли чудеса – не вопрос. Можно ли возненавидеть чудотворца – вот вопрос. Можно ли возненавидеть за хорошее? Возненавидеть хорошего человека?
Ну конечно можно, каждый знает по себе. Кого из нас не ненавидели? Любому приходилось бывать жертвой ненависти! Но ведь я хороший! Почему я хороший? Потому что это я! И это не подлежит обсуждению. Другие бывают плохими, но не я. Если бы я был плохой, я бы сразу изменился-покаялся, но я хороший. Ну такое вот чудо – все вокруг не без изъянов, а я очень даже ничего.
Я, правда, никого не воскресил из мертвых, никому не вернул здоровья, ни одной бури не прекратил, только поднимал. Но и нужды особой не было. Я и без чудес хорош! Не по хорошему мил, а по милу хорош. Вот и любите меня. А я с вами, как вы заслуживаете, я же хороший, а это включает и справедливое отношение к людям.
Вот и Иисуса возненавидели за справедливость. Был бы Он не такой идеальный, глядишь, нашли бы общий язык. А какой общий язык с Богом? Он воскрешает – мы убиваем. Он кормит – мы грабим. Он прощает – мы «проводим профилактическую работу», мало не покажется. Сидел бы Иисус, не высовывался – жил бы по сей день в Иерусалиме, пережил бы все оккупации и разорения. Ой, да большинство людей – вечные, неубиваемые. То есть, тела меняются, а душа остается одна - ну, как «душа»… Душонка. Премудрый пескарь бессмертен, как и супруга его Вобла Вяленая.
Кто не делает добра или, что хуже, под видом добра делает зло, тот ненавидит больше всего не злодеев – со злодеем договоримся, мы одной крови – а нормального человека, то есть, Бога. Не того Бога, который на небеси, а Того, Который на кресте. Уж как только ни пытались Его приручить, заковать в золотые ризы, окутать туманом бездушного богословия, а Иисус всё лезет и лезет. Пристает. Слава приставучести Твоей, Господи!
Простейший тест на разумность — способен человек назвать Надежду Мандельштам «мандельштамовский вдовой» или нет. Если способен — говорить с ним не о чем.
Не заметить, что Надежда Мандельштам — крупнейший эссеист, писавший на русском языке во второй половине ХХ века, это очень логично для псевдо-интеллектуальной среды, сформированной тоталитаризмом. Увлекаться Арендт, Бовуар, Вейль и не видеть Надежду Мандельштам — яркий пример деформации интеллекта.
(Вторым тестом на разумность я бы поставил использование фразы «возможно ли богословие/поэзия/музыка после Освенцима» — да только в Освенциме человек как человек и начинается, да и Освенцим каждое мгновение вокруг нас, иногда в Киеве, иногда в Газе, а уж о Москве и говорить нечего, и только на пороге газовой камеры можно и нужно богословствовать и писать).
Впрочем, в отличие от Арендт и прочих названных выше, Н.М. интересна не как доказательство полноценности женщин. Так и тянет поставить ее в один ряд с Керсновской, Боннер и т.п., но надо бить себя по рукам. Н.М. не про женскую долю, не про женский взгляд. «Во Христе нет мужчин и женщин», да, но в мысли тоже нет гендера. Говорить же о Надежде Мандельштам надо — пока мы в мачистской культуре — в мужском роде. А то получится и получается «ой, смотрите, обезьянка, а салфеткой орудует как человек». Великий мыслитель, великий эссеист. Не потому, что жизнь такая-то. Платон, Сократ, Декарт, Монтень участвовали в войнах — не это делает их важными, прямо наоборот, это мрачные дыры в их личности.
Проблема невидения Надежды Мандельштам не чисто российская. Профферы более чем западные люди, и что же? Проффер еще и посмел что-то написать про то, что Н.М. к старости ударилась в религию. Можно понять американского профессора, изнуренного бытием в лицемерно-ханжеской стране, но обстоятельства не извиняют неряшливости в мысли. Христианская тема не случайна для Надежды Мандельштам точно так же, как для Осипа Мандельштама, и была в ее (и в его) мысли изначально. Профферы не понимали этой темы? Не видели различия между не буду говорить кем? Это их проблема. Вот тут и обнаруживается, что тоталитаризм лишь паразит на капитализме. Кремль не создал с нуля ватное сословие идейной обслуги, которое оставалось ватным, даже уходя в оппозицию. Эта ватность налицо уже в капиталистической, модерной структуре, и первый, кажется, памятник ей с диагнозом — «Похвала глупости» Эразма, а это, как-никак, на 400 лет раньше Проффера.
Непонимание Н.М. — непонимание активное, агрессивное. Тут точно то же, что в изображении Мандельштама Эренбургом тщедушным еврейчиком. Мандельштам был выше Эренбурга, и всё, что пишет Н.М. о О.М. — чистая правда. Мандельштам, кажется, единственный, кто сфотографирован в следственном деле в наполеоновской позе и, что важнее, с лицом — нет, не какого-то там Наполеона, с лицом Зевса, Моисея, Сократа.
Найман написал, что Н.М. имела наглось считать себя чуть ли не умнее О.М. и Ахматовой. Матушки, так она была умнее Ахматовой точно, а умнее ли О.М., трудно сказать, потому что ее мысль была качественно иной. Бродский написал, что Н.М. растолковала русский народ — спасибо, но Н.М. про такую фикцию как народ, хоть русский, хоть какой другой вообще не думала, она мыслила о личности, и мыслила глубоко.
Как мыслитель Надежда Мандельштам — о личности. Не случайно единственный автор, которого она много и благодарно упоминает, это Бердяев, еще один фантастически недооцененный и намеренно растоптанный лиллипутами гулливер. Анализировать тут ее мысль я не буду. Бог даст, сделаю анализ отдельно. Но зафиксировать, что к чему, очень захотелось. Чтобы тысячеустая гогочущая стая псевдо-культурных людей сама собой, а правда — сама собой. Чтобы у кого-нибудь в голове мои слова застряли: все эти титаны мысли — фуфло, а настоящее — вот оно.
14 марта 2025 года, пятница, Москва, 5:00 UTC.
«Меня ненавидящий,
И Отца Моего ненавидит» (Ио 15:23).
К числу переводческих странностей можно отнести у Десницкого «отвергает». В оригинале именно «ненавидеть», достаточно указать на Мф 5:43: любить ближнего и ненавидеть врага. «Отвергнуть» совершенно другое, ужасно длинное греческое слово (например, в Мф 21:42 про камень), и лучше не писать это слово даже русскими буквами, чтобы не приснилось. Конечно, «человеконенавистничество» кошмарнее, ну вот и хватит с нас нашего русского монстра.
Я только позволю себя следовать порядку слов в греческом тексте. Всего-то полдюжины слов, порядок очень четкий: две половины, каждая заканчивается «ненавидящий», «ненавидит». В конце строк! Классический параллелизм. Более того, в греческом «Меня» и «Отца моего» реально идет перед этими словами. Так нет же, во всех русских переводах пишут сперва «Ненавидящий», иногда – «Кто ненавидит». И всё, параллелизм резко ослабляется. Зачем, почему…
Греческое «ненавижу», между прочим, в русский язык проникло в составе слова «мизогиния» - «женоненавистничество». Именно «мизо», а не «фобия». Ненависть, а не страх. И опять вопрос: а что, Иисус какой-то особенный? И опять ответ: да нет, почему? Обычный человек. Невиновный в том, в чем Его обвиняли. Ах да – сказал про «разрушьте Храм». Так свобода слова абсолютна, разве нет? У нас в царстве Божием так, а у вас неужели иначе? Не может быть!
Нет дыма без огня! У нас зря не распинают! Других же не возненавидели?
Точно! Вот и ответ на вопрос о происхождении зла в мире. Зло в мире – от ненависти к добру. Исцелил Иисус слепого – хорошее ведь дело? Обличил неправду – обличил неправду, а не убил неправого и даже не призвал убивать. Кормил истосковавшихся по правде и поил умирающих без доброты. Вот за это Его и возненавидели! Потому что если Он, простой человек, может, значит, и всякий может. И Понтий, и Пилат, и Тиберий, и Каиафа, и Иуды. Они считают, что не могут себе этого позволить. По разным причинам, очень многочисленным и очень беспричинным причинам. Я ненавижу того, кто живет лучше меня, хотя он не лучше меня. «Лучше» материально, лучше нравственно, неважно – он не лучше, а вот все-таки лучше… Значит, и я бы мог…А я не могу! Значит… Значит… Значит, стереть его из жизни. Его не должно быть, потому что его не может быть!
А может все-таки того… Себя вписать в жизнь? Ну нетак, конечно, как Надежда Мандельштам: мол, жить на земле надо как алмазом по стеклу. Хотя бы ногтем по бумаге… Но и на это сил нет. Потому что силы наши как раз на как алмаз, и жить надо наотмашь, а будешь экономить – и помрешь. Или, что еще хуже, убьешь. Как Иисуса убили. За то, что Он – алмаз, а мы так… брюлики.
В коридоре поликлиники. Людей много, но один стул освободился. Интеллигент продолжает стоять — вдруг кому-то нужнее. Интеллектуал направился к стулу, но обычный, нормальный житель России подбежал к стулу, поставил на него пакет и пошел в буфет попить кофе.
13 марта 2025 года, четверг, Москва, 7:20 UTC.
«Если бы Я не пришел и не заговорил с ними, не имели бы греха,
Теперь же ничем не могут объяснить свой грех» (Ио 15:22).
Очень последовательный параллелизм, в большинстве русских переводов, к сожалению, исчезающий.
Есть проблема с временами в первой строке. Как изящно выразился Браун, Иисус пришел и говорил в аористе через протасисис, а отвергли в имперфекте через аподосис. Принципиально, что грех – не только в прошлом, но и в настоящем. Люди согрешили и продолжают грешить неприятием Иисуса.
Эти слова представляются ужасно грозными, если мы считать, что Иисус требует какого-то исключительного к Себе отношения. Самозваных мессий распинайте, Меня не надо. За лжепророками нет Бога, а за Мной есть.
Но вообще-то тут не об этом. Ведь эти слова после предупреждения ученикам, что их будут ненавидеть. Стройная такая цепочка-матрешка: ненавидисть к христианам есть ненависть к Христу, ненависть к Христу есть ненависть к Богу. Короче, не тронь поповну, с Творцом мира будешь иметь дело. Что в принципе верно, но ведь бывают такие поповны, которые сами кого хошь тронут.
Прежде всего, тут та банальная уже в евангельские времена мысль, что у человека кроме ушей и глаз обычных есть духовные. Их полезно включать. А они обычно усиленно отключаются самим человеком. Декарт называл это склонностью к предрассудкам, сегодня обычно говорят о том, что человек выбирает из моря информации то, что соответствует его взглядам, а остальное не замечает. «Имеете уши слышать и не слышите» все-таки изящнее.
Во-вторых и в главных, тут о том, никого нельзя убивать. Бог – за каждым. Никого нельзя предавать. Не понравился тебе Иисус? Вернись домой, в чем проблема. Ну что тебе эти120 денариев, на пару месяцев не хватит. Свобода слова абсолютна, как и свобода не соглашаться с этим словом.
В-третьих, Иисус все-таки не вполне обычный казус. Он не призывал к справедливой войне с римлянами, к освободительному восстанию и т.п. Матушки, воскресил Лазаря – великое преступление! Исцелил слепого – видели? Видели и зажмурились! Ну зажмурились, а зачем распинать-то? Бунта испугались? Лучше, чтобы один человек погиб? Ну давай, сперва этого одного, потом другого… Вот так и динозавры вымерли – начали бороться с пособниками террористов и доборолись.
Но ведь Иисус только что сказал, что преследователи будут преследовать, потому что не знают «Отца Моего» - Бога?
Так ведь любой убийца, любой цензор, любой гонитель – не знает Бога.
Кстати о переводе: почему-то и у Десницкого, и у Кузнецовой появляется «оправдание» вместо «извинения». Понять можно, согласиться нельзя. В английских переводах всюду excuse. «Оправдание» решительно нехорошо, потому что это русское слово крепко вошло в контекст рассуждений о праведности и оправдании законом или верой, особенно в послании римлянам. Но там от корня «дике», «правда», а тут «протасин». В евангелиях встречается буквально пару раз, и первое – у Марка (12:40) про тех, кто молится напоказ, для вида. Фиктивно. Иллюзорное оправдание. «Извинение» - да, архаично в русском языке в таком контексте.»Не имеют ни малейшего основания». В идеале – «не имеют никакой отмазки», но публика еще для такого не созрела. В общем, я выхожу из положения фразеологизмом «ничем не могут объяснить свой грех».
Кстати, именно тут «амартиан» очень хорошо бы перевести помягче, нежели «грех». «Были бы невиновны» или даже «были бы невиновны». «А теперь кругом виноваты». Это, между прочим, хорошая новость: тут ведь имеется в виду, что если человек отвергнет Христа (или Эйнштейна, или Гаусса), ничего об этом человеке не зная, то к нему претензий быть не может. А тут увидел – и разозлился. С чего вдруг? Тебе кажется, что из-за проповедей Иисуса погибнет Израиль? Сходи к психотерапевту, поговори с ним об этом. А то сразу крест со склада выписывать!
Ну, за что нераспятия! Чтобы никогда не осуждать на смерть заочно, а очно тем более!
Все живые делятся не на хороших плохих людей и плохих хороших, а не живых мертвых и мертвых живых. Мертвые живые это те, кого убили живые мертвые, но кто и лишенный жизни живет высшей мерой, как незадолго до гибели невесело пошутил Мандельштам.
По проповеди в воскресенье 2 марта 2025 года
Хорошо быть хорошим человеком, но быть человеком лучше. Хороший человек всем хорош, но его не за что прощать, а человека должно быть за что прощать. Ведь человек образ Божий, а Бога есть за что прощать. Почему Он наделил нас любовью, а не только добротой? Будь добр, будь добрым, и жизнь будет спокойная, ровная, чистая совесть, вера, перенесение тягот, если будут. Так нет же – случится любовь, и всё идёт наперекосяк. Рушатся отношения, и камня некуда бросить, клеймо некуда поставить, приговор невозможно вынести, потому что какой приговор землетрясению или грозе?
Знаменитое прощение изменницы – а где там прощение? Спаситель сказал не «прощаю», а «не осуждаю», вещи очень разные. «Иди и больше не греши» сказал, а что она согрешила, не сказал. А может это была Анна Каренина? Надо быть паровозом, чтобы осудить супружескую измену. Сердцу не прикажешь!
Так что хорошо быть добрым, ухаживать за больными, помогать нуждающимся, но настоящая вера начинается, когда ты пальцем не можешь пошевелить, за тобой ухаживают, и ты прощаешь свою беспомощность, прощаешь ухаживающих, что не так всё делают, как ты бы сделал, прощаешь, когда за тобой не ухаживают, а ты просто лежишь и истекаешь муторной кровью умирания.
Простить не от силы, а от слабости. Простить означает освободить, буквально, «развязать». Простить – освободить от себя, от своего ума, от своей силы, настоящей или воображаемой. Развяжи. А он побежит и согрешит? Ну да, и что? Поплачь, а лассо не кидай, чтобы связать, привязать, стреножить. Да и какие из нас метатели лассо. Прости, чтобы не любоваться собой, какой ты расчудесный наставник, судия праведный, хирург духовный.
Мы социальные, общественные существа. То есть, обезьяны. Животные. Нам важно мнение других, и мы надеемся, разумно рассчитываем, что другим важно наше мнение.
А Бог не социален. Бог – Один. Ему ничье мнение неважно. И поэтому Богу неважное наше о Нём мнение. И поэтому Он нас прощает. Прощение превращает стадное животное в личность – не всегда того, кого простили, но всегда того, кто простил. Так что, прощая, я хотя бы себя превращаю из обезьяны в что-то, отдаленное напоминающее человека.
Что же, простить палача, когда он вовсю палачествует?
Увы, увы. Да. Конечно.
Прощение утверждает свободу грешить. А как иначе?
Зато прощение дает нам право сказать: «Остановись! Пожаалуйста!»
Непрощение лишает права любить, помогать, человечиться.
Хорошо перевязать больному рану, но простить рану душевную тоже не слабо. А как простить того, кто наносит раны? Так раны наносят не от большого духовного здоровья! Палачи они самые больные и есть! Здоровый человек диктатором, абьюзером, даже занудой – не будет! И его, увы, увы, надо учиться прощать. Пройдет ли от этого его рана? А это не моего ума дело! Как начну разбирать, хорошо ли простить, значит6 я сам стал больной на голову и на сердце, на всё.
Освободить другого – чтобы к нему мог придти Бог. Простить, чтобы другой был открытее для Бога. А если не примет Бога? Ну как не примет! А если Бог не придет? А куда Он денется? Зачем Христос воскрес? Мы должны прощать, потому что Христос умер, и можем прощать, потому что Христос воскрес. Простить убийц, чтобы не встать между ними и Воскресшим.
Вера в Христа не есть вера в то, что Христос воскрес, а есть вера в то, что Христос воскрес – и действует, работает, ходит невидимому по душам людей. И по нашей тоже! Он – может. А мы можем помешать, и непрощением очень мешаем Ему работать с нами, непрощающими. Воскресение – источник прощение. О прощении тех, кто вбивал гвоздив Него, Иисус обратился к Отцу, а к нам Он обращается с просьбой простить всех остальных – и себя, между прочим, тоже Принять Божье прощение, принять чудо умножения свободы, принять чудо хождения по воскресению. И вот мы в церковь пришли – и что? Бог нам говорит: «Смелее! Я тебя простил… Подойди, Я тебя согрею и накормлю – вот Мое Тело, вот Моя Кровь, моя Жизнь, которой тебе так не хватает. Бери и передай прощение дальше».
11 марта 2025 года, вторник, Москва, 7:20 UTC.
«Но так будут поступать из-за Моего Имени,
Потому что не знают Пославшего Меня» (Ио 15:21).
С точки зрения перевода, тут проблем нет, а вот с точки зрения понимания, очень даже.
Главный вопрос: обязательно быть христианином, чтобы быть с Богом? Ответ самоочевиден: конечно, нет. Быть христианином – бонус, счастье, чудо, странность, иногда катастрофа, но никогда не обязаловка.
Чего же Иисус нагнетает страсти?
Человек арестовываться идет! И обращается к друзьям, предупреждая, что им тоже придется… «Шапочку-ушаночку и фьють – в тайгу», как сказала Ахматова. Именно сказала, Надежда Яковлевна зафиксировала, а поэтически то же самое у Ахматовой вышло плохо. Хотя чего же не поэтического – вполне себе поэтически.
В другой ситуации, до иудства, Иисус сказал прямо противоположное: какое, к лешему, имя-вымя? Накорми голодного, прооперируй, у кого нет страховки, дай электричество не имеющему, чем заплатить, - всё это ты ты сделаешь Мне. Ну, и Отцу, соответственно.
Имя Божие славить? Имя Божие – Голодный. Бог по имени Голодный. Бог по имени Нуждающийся в интернете, в свободе, в сострадании.
Не всякое гонение – за Бога. Если раскулачили богача, то будь он хоть архиерей, это не за Имя Христово, не за Имя Божие. Нет у Бога такого имени – Богач. Нет Бога по имени Эгоист-Разумник.
И наоборот: когда во имя Иисусово угнетают, давят, лукавят, убивают, то Имя Христово превращает в бессмысленный набор звуков. Как «коммунизм» в устах Ленин, «безопасность» в устах диктатора – случайные звукосочетания.
Есть и еще одно. Погибающий человек воет. Это Надежда Мандельштам: «я часто задумывалась, надо ли выть, когда тебя избивают и топчут сапогами. Не лучше ли застыть в дьявольской гордыне и ответить палачам презрительным молчанием? И я решила, что выть надо. В этом жалком вое, который иногда неизвестно откуда доносился в глухие, почти звуконепроницаемые камеры, сконцентрированы последние остатки человеческого достоинства и веры в жизнь. Этим воем человек оставляет след на земле и сообщает людям, как он жил и умер. Воем он отстаивает свое право на жизнь, посылает весточку на волю, требует помощи и сопротивления. Если ничего другого не осталось, надо выть. Молчание — настоящее преступление против рода человеческого».
Не всегда физически есть возможность, но воет. Это нормально. Он подает сигнал: «Я существую!» Я вою, следовательно, я жив, хотя вы твердите противоположное. Меня ведут убивать – и в это мгновение мое имя – Бог Всемогущий, Творец неба и земли, всего видимого, невидимого, ненавидимого и любимого. И все вокруг – я, и всех вокруг зовут как Меня. Вообще в космосе осталось одно-единственное живое существо – я, убиваемый. Так и знайте, вы все!
Вот почему надо быть с убиваемым, а не с убивающими. Кто с убиваемым, тот и Бог. Кто с убивающими в отместку или для профилактики, обеспечения – тот не Бог. Соответственно, и не человек.
Быть апостолом, свидетелем, миссионером, христианином – означает выть смертным воем: не убивайте! Никого и никогда! Справедливо и несправедливо, неважно – не убивайте. Ну, и не лгите, и не воруйте, это все те же убийства, только нано. Любите! Фьюить – и в любовь!
Есть две свободы: звериная и человеческая.
Зверь может быть свободен от стаи. Чем выше по эволюционной лестнице, тем больше свободы от подобных себе. Одинокая и могучий белый кит бороздит просторы океана. Одинокий орел парит в небе. Одинокий ягуар мягко ступает по земле.
Впрочем, это не вполне свобода, ведь зверю надо есть. Поест, тогда перестанет двигаться, будет переваривать еду.
Поэтому человек мечтает быть не орлом, а выше – разумным цифровым облаком, парящим в просторах вселенной. Ни в ком не нуждаться, ни от чего не зависеть, не тосковать по другому цифровому облику. В идеале быть целой и одной-единственной вселенной.
Такие мечты у человека – звериные мечты. Звери не мечтают.
Человеческая свобода есть свобода быть человеком в полном смысле слова. «В полном смысле слова», потому что у человека постоянное ощущение, что можно не быть вполне человеком. Зверь не может быть человеком, но не обращает на это внимания. Человек это зверь, который переживает, что он не вполне человек. С точки зрения биологии, зоологии, материальной – человек, но изнутри гложет сознание, что можно быть более человеком. Сверхчеловеком? Личностью? Святым?
Дело не в словах, а в сознании того, что свобода невозможно в одиночку. Человек свободен, когда свободны все люди. Человек свободен, когда люди из стада, стаи, коллектива, народ становятся свободными личностями. Личность начинается там, где коллектив превращается в союз личностей. Независимых друг от друга? Да, не нуждающихся друг в друге для жизни, хотя бы и бесконечной. Но именно отсутствие материальной нужды делает человека как личность нуждающимся в существовании другого, другой личности. Материальная зависимость и необходимость – удел животного, необходимость любви – удел человека.
Личность не содержится в индивидуальности как зародыш. Человек не появляется в животном как гроза над пустыней. В каждое мгновение жизни человека звериная свобода переплетается с человеческой и внутри каждого, и в общении людей между собой.
Есть и две истории: история людей как зверей, особых обезьян, такая же точная как история шимпанзе или планет. История размножения и колебаний численности, взаимооистребления и взамопомощи. История стада, стада, история космоса. Безличная история.
Существует и история людей: история личностей, история человеческой свободы и творчества. Невозможно доказать существование этой истории, как невозможно доказать существование человека и личности как уникального факта, можно отрицать само существование личности и человеческой свободы, а можно этой историей быть, эту свободу осуществлять, этой личностью становиться.
Щедрин закончил историю России словами «история прекратила течение свое». Надежда Мандельштам спустя 100 лет описала психологию людей в тотальной несвободе как остановившееся время. (Некоторый намек на такое понимание есть в «1984», где завязкой служит винтажная почтовая открытка, напомнившая о том, что время течет).
Время останавливалось для тех, кто сопротивлялся несвободе — жизнь кончалась с арестом себя или близкого. Для осужденного уже ничего не могло произойти, время заменялось пространством ожидания. Твой час пришел, а когда именно тебя убьют, это уже не «время», это пространство.
Мандельштам подметила и то, что «особый вид эта болезнь — летаргия, чума, гипнотический сон — принимала у тех, кто совершал страшные деяния во имя «новой эры». Все виды убийц, провокаторов, стукачей имели одну общую черту -они не представляли себе, что их жертвы когда-нибудь воскреснут и обретут язык».
Вот ответ на декадентские рассуждения о том, что Иуда — любимый ученик Иисуса, выполнял Его поручение. Декаданс в отрицании зла, в приписывании зла невиновным. Следователи, напоминает Мандельштам, переваливали вину на тех, из кого пытками вымучивали признания: почему не проявили стойкость, зачем оговорили себя и других.
Иуда предал, потому что на его часах исчезли цифры. Отвалились стрелки. Впрочем, это были не электронные и не механические часы, так что из них песок высыпался. Дело не в том, что Иуда не ждал воскресения Иисуса (хотя не ждал нимало). Иуда потерял время как теряют очки. Только потерю очков легче заметить, чем потерю той шкалы, которая одна поверяет истинность любви, верности, дружбы. Когда кажется, что всегда одно и то же, тогда предать так же легко, как выкинуть зубочистку. Всегда одно и то же — это стабильность, это безопасность. Надежда Мандельштам так описывала психику подневольного человека, которому сообщили о репрессиях, малую часть правду сообщили, а сколько горя ему это принесло: «Пусть остановленное время продолжает стоять. В остановке времени есть устойчивость и покой». Тут от психики подданного диктатуры рукой подать до психики обитателя Свободного мира. Многие и подают, но вообще-то именно в данном случае руки подавать не надо.
P.S. Я помню, как Надежду Яковлевну попрекали, что она считает мужа лучшим поэтом эпохи. Попрекальщикам не приходило в голову, что Мандельштам и в самом деле, тупо так, был просто лучшим поэтом России XX века. Лучше Бродского и Пастернака, не говоря уже о Блоке и Маяковском. Ну бывают же лучшие поэты! Хуже того, они всегда в единственном числе. Не говоря уже о том, что будь муж Надежды Мандельштам бездарным графоманом, она была бы обязана считать его лучшим поэтом. Но он был лучшим и, хуже того, умнейшим. Более того: сама Надежда Мандельштам была вровень с мужем. Это чудо. Гумилев не ровня Ахматовой. В каком-то смысле Надежда Мандельштам более выдающееся явление, чем Осип Мандельштам. Он сошел с ума от остановившегося времени, а она поумнела, да и была не глупа. Ее воспоминания — лучшая книга об эпохе, лучше Шаламова и Керсновской, не говоря уже о разных колченогих архипелагах и подкрученных маршрутах. Это книга человека, по уму и таланту вровень с Монтенем. Она более старец, более блаженная Матрона, более академик Сахаров, чем все названные. Достаточно ее книги — и можно ничего не читать о «репрессиях» — глупейшее обозначение того, что было совершенно иным, до конца неосознанным явлением. Проффер по-доброму огорчался, что Надежда Мандельштам в последние годы стала набожной. Умный и добрый профессор не распознал, что Мандельштам сама по себе на голову выше Бродского, но и что ее набожность имеет такое же отношение к ненавистному ему американо-баптистскому ханжеству как пророк Исайя к отцу Александра Исаевича.
Дневниковое: Спасская башня, дроны.
10 марта 2025 года, понедельник, Москва, 17:00 UTC. Две стороны решетки.
Все счастливые семьи по разному несчастны, все несчастные семьи одинаково несчастны.
В приемной врача обычный человек, если есть свободное место, садится на него и сидит. Воспитанный человек сядет, но уступит место, если появится беременная, слепец, хромец или другой подобный человек. Интеллигентный человек не будет садиться вообще: другому может быть нужнее и зачем смущать этого возможного другого необходимостью сгонять кого-то с места. Но есть и люди, которые положат на свободное место сумку и убегут к другому врачу или в буфет, чтобы не тратить времени зря.
Решился написать заметочку о Владимире Соловьеве — без этого невозможно писать о Бердяеве — и, конечно, купаюсь в ужасах относительно техники... Культура погибла из-за газет... Потом паниковали — культура погибла из-за радио... культуру погубило телевидение... культуру погубил интернет... культуру погубибиблбл...
А культура вполне, и люди вполне. Разные. Кто погубляется, то уж точно не от техники.
Вообще же надо смотреть на поколения. Поколение радио — кто родился в 1900-м году. Нормальное ведь поколение? Поколение телевидения — кто родился в 1940 году. Поколение интернета, рождения 1970 года. Миллениалы. Кроме поколения радио (и поколения газет, которое 1800-1890 гг.), все остальные поколения пока еще не закончили свой жизненный путь. Думаю, вполне будут нормальные поколения, взятые в целом. Не хуже и не лучше других. Тех же щей, да с тиктоком влей.
Дневниковое: не заботься о 22 июня 1941 года.
«И сказал Господь: Симон! Симон! се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу, но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих» (Лк 22:31-32).
Бедные англичане! У них «ю» означает и «вас», и «тебя», и обычно понимают так, что сатана «просил сеять тебя, Петра, как пшеницу». Между тем, тут важнейший сдвиг со всех учеников на Петра.
И во всех языках главная проблема вообще в другом: что это за Бог, который с сатаной разговаривает и ему подчиняется?!
Видимо, как раз этой проблемы у Петра и прочих современников Спасителя не было. И для евангелистов! Выражения «сатана вошел в Иуду», «сатана просил» — чистые фразеологизмы для обозначения проблем. Ни о каких реальных демонах речи не было.То есть, идеально было бы перевести: «Петр, мир не идеален, проблемы будут у всех вас, но лично о тебе Я упросил Отца, чтобы ты, когда сломаешься, все-таки веру сохранил, покаялся и тогда уж помогал бы собратьям».
В синодальном переводе другая засада: «сеять как пшеницу» понимается как посев, а речь идет о просеивании, там глагол от корня «сито». Очень элегантно Безобразов: «сатана добился того, чтобы просеять вас». Элегантно, потому что не сказано, что «добился у Бога». Совсем не элегантно у Десницкого («Сатана выпросил дозволения провеять вас, как пшеницу»), у Кузнецовой («Сатане позволено испытать вас») еще хуже, потому что можно понять так, что Бог инициатор испытаний.
Фраза – только у Луки, от чистого сердца. К счастью, большинство ее просто проскакивают. К счастью, потому что это очень популярный, но совершенно языческий ответ на вопрос о происхождении зла: Бог разрешил злу… Всё, на этом всякая вера должна бы исчезнуть. К счастью, Бог не оставляет… Не разрешает Бог ничего никакому злу! Зло просто бывает! Инфантильно думать, что мои болячки – за мои грехи и для моего блага. Вирусы бродят по планете, их никто не пасет. Мир полон случайностей. Бог пастырь не вирусов, а душ людских. Бог не бедами распоряжается, а благодатью.
Да и люди тоже хороши – чуть что, «ой, Боже, за что это Ты!» Какого лешего, ты в Бога веруешь или просто прикидываешься? Бог! Бог, Который вокруг и во мне… Бог неосязаемый, но осязающий… Бог молчащий, но наполняющий смыслом… Разве такой Бог может посылать испытания, устраивать землетрясения в нужный Ему (то есть, мне) час и делать прочие дешевые трюки? Давно пора вообще глядеть на мир не через «добро или зло», а как-то более по=людски – и по-Божьи. Как на материал для любви, длля человечности, для творчества. И когда я предал или еще как согрешил, не вскидываться – ах, бес попутал – а сказать Богу, что виноват, помоги… И дальше, выше, человечнее!
Когда у Марка и Иоанна говорится, что Дух слетел во время крещения Иисуса «как голубь», это о том, как Дух выглядел или как Дух двигался?
Есть прекрасная статья об этом Леандера Кека 1970 года, доступна у Элбакян.
Несколько слов о Кеке, тем более, что его нет в Словаре Меня. К моему некоторому удивлению, его нет даже в английской википедии. Родился в 1928, умер 95 лет, в 2024. Автор книги об ап. Павле («Первый теолог Христа». Пик карьеры – в 1979-1989 был деканом теологического факультета Йельского университета. Родился на ферме немцев-эмигрантов в Северной Дакоте и сохранил самоощущение бауэра. Звали его в быту Ли (Lee). Он однажды сказал: «Проблема в том, что куча мозгов второго сорта занимается апостолом Павлом, у которого мозг был первого сорта». Окончил Линфильд колледж в Орегоне, а докторскую делал в Йеле. Профессорствовал в Вандербильдта и Эмори. В Йеле прославился как искусный собиратель денег в эпоху финансового кризиса. Занимался в основном Павлом. Главред The New Interpreter’s Bible. Великолепный популяризатор. Пастор у баптистов и у Учеников Христа. Жена первая Джейнис, рано умерла, вторая Анна, сыновья Стефен и Давид.
Кек показал, что именно у палестинских евреев I века «как голубь» обозначало стремительное движение. Более того, частица «как» (греч. «ос») используется именно для сравнений. «Премудрость придет к нему как мать и приветствует его как жена его юности» (Сир 15:2). Не в виде матери или жены (и уж точно не в виде пожилой сварливой матроны), а «по-матерински», «как любящая жена». У Сираха «облака летают как птицы» (43:14). «Бог разбрасывает снежинки, которые словно птички слетают и их сошествие как молнии» (43:17).
При этом Кек показывает, что попытки видеть в «как голубь» эхо из апокалиптической традиции не валидны, в этой литературе никогда не появляется голубь.
А между тем, в комментарии Джоэля Маркуса (Нью-Йорк, 2000, Даблдей, 1:159) статья Кека упоминается, но предпочтение отдается идее апокалиптической, и к тому же замечено, что если «голубь» именно существительное, то «это хотя бы объясняет, как Иисус мог увидеть Духа». Но, во-первых, у Иоанна Духа видит Предтеча, во-вторых, а что, увидеть вспорхнувшего голубя такая уж невозможная задача? «Мимо стремительно пронеслась машина». Не говоря уже о том, что тут «увидел», скорее всего, относится к духовному, а не физическому зрению. Проблема с «ос» возникла, видимо, очень рано, потому что уже Лука счел необходимым добавить «телесно»: мол, именно как голубь воплотился.
Джейкоб Мортенсен (Jacob Palle Bliddal Mortensen), внештатный профессор университета Архус (Aarhus) дал замечательнейший анализ текста Марка об исцелении кровоточивой и воскрешении дочери Иаира (5:21-43).
Особенность этих рассказов в том, что один вставлен в другой. Иисус идет к Иаиру, по дороге исцеляет кровоточивую.
Общее у рассказов: (1) исцелены женщины (2) цифра 12 (возраст девочки и время болезни женщины) (3) я бы от себя добавил, что, поскольку кровь символ жизни, то истечение крови есть истечение жизни. Кроточивая умирает, как умирала и дочь Иаира. Мортенсен считает сходством то: что обе были нечистыми с обрядовой точки зрения (девушка как умершая, женщина как кровоточивая), но я не уверен, что это принципиально для Марка.
Различий же намного больше, и они носят последовательный характер, превращая тексты в набор оппозиций.
Исцеления ищут названный по имени Иаир / неназванная по имени женщин. Безымянность – признак униженности.
Исцеления ищут мужчина/женщина.
Исцеления ищут глава синагоги/бродяга, безработная.
Исцеления ищет уважаемая персона/совершенно неуважаемая, презренная.
Иаир увидел Иисуса/женщина услышала об Иисусе,
Исцеление совершается в доме/на публике.
Иаир падает к ногам Иисуса после чуда/женщина падает к ногам Иисуса перед чудом.
Иаир просит о чуде/женщина не просит о чуде.
Иаир ждет, он пассивен/женщина активна.
Иаир просит Иисуса прикоснуться к дочери/женщина не просит, а сама прикасается к Иисусу.
Дочь Иаира исцелена «перед» Иисусом/женщина исцелена «со спины» Иисуса.
Иаир не должен говорить о чуде/женщина должна говорить о чуде.
Последний пункт мне кажется несколько сомнительным. Женщине сказано идти с миром, но рассказывать о чуде – такой формулировки нет.
И еще несколько совпадений, очень важных. В обоих случаях есть слово «спасти» («соксо»), что, впрочем, естественно. Есть слово «страх» («фобос»). Есть призыв веровать («пистис»). Есть слово «дочь» — в том числе, Иисус так называет кровоточивую. Есть слово «многие» («полис»). Есть слово «коснуться» («кратео»).
В чем смысл такого сопоставления? Чудеса разные, люди очень разные, но результат один: верить. Иисус ведет к Богу всех.
Я бы даже сказал, в Иисусе должны быть все – и богатые, и бедные, и рабы, и свободные, и мужчины, и женщины, и скифы, и блоки. Ну, здоровым, богатым и могучим не то, чтобы не было места во Христе, но зачем им это место…
Статья, на мой взгляд, отличная. Автор одновременно редактор сборника, в котором статья помещена, значит, некоторая гарантия качества сборника в целом. Единственное замечание: автор считает, что Марк писал «сравнение», как его рекомендовал делать Элий Теон в своем учебнике по риторике (I век), как это делал Плутарх. На мой взгляд, сравнение есть, но оно совершенно не так организовано, как у Теона и Плутарха. Это нимало не обесценивает самого анализа Мортенсена. Он проявляет такое же глубокое чувство композиции, как Златоуст, который страшно любил подобные анализы и умел их делать.
Из анализа следует еще один вывод, который Мортенсен не озвучивает: Марк в этом эпизоде точно первичнее Матфея и Луки, у которых рассказ так сокращен, что опорные точки утратились.
Магистерскую защитил в Копенгагенском университете, докторскую в Архусе (тоже датское королевство). Родился около 1980 года.
К наступающему Великому посту я подготовил в формате pdf свою книгу "Заметки Великим постом". Собственно моих текстов там 150 страниц - как таковые заметки, размышления на каждый день поста, и перевод Великого канона преп. Андрея Критского. Но поскольку в приложении Пособие к проведению Великого пост, где на каждый день даны тексты из Свящ. Писания (с тем расчетом, чтобы за пост прочесть весь Новый Завет и то, что положено из Ветхого монастырской традицией), то вышло довольно объемно. Но тексты даны "просторно", с моей разбивкой, удобной для чтения (и без нумерации). Скачать можно отсюда.
Я выпустил книгу "Евангелия": 500 страниц, мои переводы Евангелия от Марка и евангелия Фомы, а также четыре синодальных перевода евангелий, но с уникальным оформлением: без нумерации фраз и глав, как обычный художественный текст, читается намного легче, ближе. Не скажу, что заменяет благодать, но ослабляет барьер "уважительности". Тираж был 100 экземпляров, осталось немного, стоимость 1000 р. Пишите yakovkrotov@yandex.ru. Недавно я обнаружил, что есть построенное по аналогичному принципу английское издание Библии 2016 года, называется Reader Bible.
Можно книгу и не покупать, а просто поддержать: сбер 903-6775359.
Пишу я с 1976 года почти каждый день, в сети с 1993 года, сайт создан в 1997 году, пополняю почти каждый день. Темы моих заметок: история, человек, свобода, вера.
Мне можно перевести за рубежом деньги на пейпел: yakov.krotov.donations@gmail.com. Бывают оказии, могут передать, к тому же деньги нужны и на оплату хостинга сайта, который по ту сторону бугра.
Моя почта: yakovkrotov@yandex.ru
Фотографии тут, если иного не указано, сделаны мной. Стараюсь каждый день фотографировать (телефоном).
Я священник Православной Церкви Украины (Константинопольский патриархат). Литургия у меня дома каждое воскресенье в 10 часов: Москва, Пресненский вал, д. 8, кор. 3, кв. 283, 8 этаж, налево от лифта, домофон по квартире. Ближайшая литургия в воскресенье 23 февраля в 10 часов. Евангельские посиделки в четверг 27 января. Предупреждать о приходе не нужно, когда служба это уже не мой дом, а Божий, Бога предупреждайте.
Для поиска по сайту можно также в google в поисковой строке набрать http://krotov.info, а затем нужное слово.
