Простейший тест на разумность — способен человек назвать Надежду Мандельштам «мандельштамовский вдовой» или нет. Если способен — говорить с ним не о чем.
Не заметить, что Надежда Мандельштам — крупнейший эссеист, писавший на русском языке во второй половине ХХ века, это очень логично для псевдо-интеллектуальной среды, сформированной тоталитаризмом. Увлекаться Арендт, Бовуар, Вейль и не видеть Надежду Мандельштам — яркий пример деформации интеллекта.
(Вторым тестом на разумность я бы поставил использование фразы «возможно ли богословие/поэзия/музыка после Освенцима» — да только в Освенциме человек как человек и начинается, да и Освенцим каждое мгновение вокруг нас, иногда в Киеве, иногда в Газе, а уж о Москве и говорить нечего, и только на пороге газовой камеры можно и нужно богословствовать и писать).
Впрочем, в отличие от Арендт и прочих названных выше, Н.М. интересна не как доказательство полноценности женщин. Так и тянет поставить ее в один ряд с Керсновской, Боннер и т.п., но надо бить себя по рукам. Н.М. не про женскую долю, не про женский взгляд. «Во Христе нет мужчин и женщин», да, но в мысли тоже нет гендера. Говорить же о Надежде Мандельштам надо — пока мы в мачистской культуре — в мужском роде. А то получится и получается «ой, смотрите, обезьянка, а салфеткой орудует как человек». Великий мыслитель, великий эссеист. Не потому, что жизнь такая-то. Платон, Сократ, Декарт, Монтень участвовали в войнах — не это делает их важными, прямо наоборот, это мрачные дыры в их личности.
Проблема невидения Надежды Мандельштам не чисто российская. Профферы более чем западные люди, и что же? Проффер еще и посмел что-то написать про то, что Н.М. к старости ударилась в религию. Можно понять американского профессора, изнуренного бытием в лицемерно-ханжеской стране, но обстоятельства не извиняют неряшливости в мысли. Христианская тема не случайна для Надежды Мандельштам точно так же, как для Осипа Мандельштама, и была в ее (и в его) мысли изначально. Профферы не понимали этой темы? Не видели различия между не буду говорить кем? Это их проблема. Вот тут и обнаруживается, что тоталитаризм лишь паразит на капитализме. Кремль не создал с нуля ватное сословие идейной обслуги, которое оставалось ватным, даже уходя в оппозицию. Эта ватность налицо уже в капиталистической, модерной структуре, и первый, кажется, памятник ей с диагнозом — «Похвала глупости» Эразма, а это, как-никак, на 400 лет раньше Проффера.
Непонимание Н.М. — непонимание активное, агрессивное. Тут точно то же, что в изображении Мандельштама Эренбургом тщедушным еврейчиком. Мандельштам был выше Эренбурга, и всё, что пишет Н.М. о О.М. — чистая правда. Мандельштам, кажется, единственный, кто сфотографирован в следственном деле в наполеоновской позе и, что важнее, с лицом — нет, не какого-то там Наполеона, с лицом Зевса, Моисея, Сократа.
Найман написал, что Н.М. имела наглось считать себя чуть ли не умнее О.М. и Ахматовой. Матушки, так она была умнее Ахматовой точно, а умнее ли О.М., трудно сказать, потому что ее мысль была качественно иной. Бродский написал, что Н.М. растолковала русский народ — спасибо, но Н.М. про такую фикцию как народ, хоть русский, хоть какой другой вообще не думала, она мыслила о личности, и мыслила глубоко.
Как мыслитель Надежда Мандельштам — о личности. Не случайно единственный автор, которого она много и благодарно упоминает, это Бердяев, еще один фантастически недооцененный и намеренно растоптанный лиллипутами гулливер. Анализировать тут ее мысль я не буду. Бог даст, сделаю анализ отдельно. Но зафиксировать, что к чему, очень захотелось. Чтобы тысячеустая гогочущая стая псевдо-культурных людей сама собой, а правда — сама собой. Чтобы у кого-нибудь в голове мои слова застряли: все эти титаны мысли — фуфло, а настоящее — вот оно.
Щедрин закончил историю России словами «история прекратила течение свое». Надежда Мандельштам спустя 100 лет описала психологию людей в тотальной несвободе как остановившееся время. (Некоторый намек на такое понимание есть в «1984», где завязкой служит винтажная почтовая открытка, напомнившая о том, что время течет).
Время останавливалось для тех, кто сопротивлялся несвободе — жизнь кончалась с арестом себя или близкого. Для осужденного уже ничего не могло произойти, время заменялось пространством ожидания. Твой час пришел, а когда именно тебя убьют, это уже не «время», это пространство.
Мандельштам подметила и то, что «особый вид эта болезнь — летаргия, чума, гипнотический сон — принимала у тех, кто совершал страшные деяния во имя «новой эры». Все виды убийц, провокаторов, стукачей имели одну общую черту -они не представляли себе, что их жертвы когда-нибудь воскреснут и обретут язык».
Вот ответ на декадентские рассуждения о том, что Иуда — любимый ученик Иисуса, выполнял Его поручение. Декаданс в отрицании зла, в приписывании зла невиновным. Следователи, напоминает Мандельштам, переваливали вину на тех, из кого пытками вымучивали признания: почему не проявили стойкость, зачем оговорили себя и других.
Иуда предал, потому что на его часах исчезли цифры. Отвалились стрелки. Впрочем, это были не электронные и не механические часы, так что из них песок высыпался. Дело не в том, что Иуда не ждал воскресения Иисуса (хотя не ждал нимало). Иуда потерял время как теряют очки. Только потерю очков легче заметить, чем потерю той шкалы, которая одна поверяет истинность любви, верности, дружбы. Когда кажется, что всегда одно и то же, тогда предать так же легко, как выкинуть зубочистку. Всегда одно и то же — это стабильность, это безопасность. Надежда Мандельштам так описывала психику подневольного человека, которому сообщили о репрессиях, малую часть правду сообщили, а сколько горя ему это принесло: «Пусть остановленное время продолжает стоять. В остановке времени есть устойчивость и покой». Тут от психики подданного диктатуры рукой подать до психики обитателя Свободного мира. Многие и подают, но вообще-то именно в данном случае руки подавать не надо.
P.S. Я помню, как Надежду Яковлевну попрекали, что она считает мужа лучшим поэтом эпохи. Попрекальщикам не приходило в голову, что Мандельштам и в самом деле, тупо так, был просто лучшим поэтом России XX века. Лучше Бродского и Пастернака, не говоря уже о Блоке и Маяковском. Ну бывают же лучшие поэты! Хуже того, они всегда в единственном числе. Не говоря уже о том, что будь муж Надежды Мандельштам бездарным графоманом, она была бы обязана считать его лучшим поэтом. Но он был лучшим и, хуже того, умнейшим. Более того: сама Надежда Мандельштам была вровень с мужем. Это чудо. Гумилев не ровня Ахматовой. В каком-то смысле Надежда Мандельштам более выдающееся явление, чем Осип Мандельштам. Он сошел с ума от остановившегося времени, а она поумнела, да и была не глупа. Ее воспоминания — лучшая книга об эпохе, лучше Шаламова и Керсновской, не говоря уже о разных колченогих архипелагах и подкрученных маршрутах. Это книга человека, по уму и таланту вровень с Монтенем. Она более старец, более блаженная Матрона, более академик Сахаров, чем все названные. Достаточно ее книги — и можно ничего не читать о «репрессиях» — глупейшее обозначение того, что было совершенно иным, до конца неосознанным явлением. Проффер по-доброму огорчался, что Надежда Мандельштам в последние годы стала набожной. Умный и добрый профессор не распознал, что Мандельштам сама по себе на голову выше Бродского, но и что ее набожность имеет такое же отношение к ненавистному ему американо-баптистскому ханжеству как пророк Исайя к отцу Александра Исаевича.
Одно слабое место у Надежды Яковлевны Мандельштам: Никита Струве. Через потомков белоэмигрантов рукописи Мандельштама и самой Н.Я. были спасены от диктатуры, и чувство благодарности помешало Мандельштам увидеть, что Струве (как и большинство белоэмигрантов) человек того же духа, что Ленин и его преемники. Дух диктата. Дух, противоположный духу Бердяева, которого Н.Я. почитала. Тот же дух, что у Солженицына — и дух не без антисемитского душка, уж точно дух националистический.
Вот откуда у Надежды Яковлевны в «Третьей книге» нападки на студентов Парижа 1968 года. Она — вслед за Струве — сочла их хунвейбинами, террористами, разрушающими культуру, аналогом комсомольских активистов 1930-х годов. Она попалась в ту же ловушку, которую ставили Бердяеву Зеньковский и другие люди из круга «Вестника РСХД»: либо коммунизм, либо фашизм. Либо Сталин, либо ультра-правые вроде «Аксьон франсез». Бердяев в эту ловушку не попался, а Мандельштам не чтобы попалась — она нимало не одобряла правых, но вот баррикады 1968 года ей не понравились. Кстати, отголосок этого предубеждения слышен в некоторых выступлениях отца Александра Меня в конце 1980-х годов, когда он всерьез упоминал угрозу «терроризма». Разумеется, Мандельштам и Мень отнюдь не солидаризировались с такими персонажами как Владимир Максимов, на деньги пресс-магната Шпрингера травившего западных «леваков» во имя победы над Кремлем. Более того, когда Надежда Яковлевна писала о своей юности, о том, как ее друзья-конформисты осуждали «террористов», она абсолютно точно замечала, что недурно было бы им дать оценку и «государственному террору». Но в 1970-е она проглядела волну «государственного террора», самым мощным проявлением которого была война США (и Франции, кстати) в Индокитае. Под предлогом, конечно, борьбы с коммунизмом.
Тут, как всегда, ключевым является слово. Мандельштам не заметила лозунга «Запрещено запрещать». Вот что смертельно напугало Никиту Струве и ему подобных. Сегодня библеист Андрей Десницкий рассуждает о том, что в идеальном обществе должно быть запрещено, а что нет. Классическая буржуазная психология: после ночного дозора бюргеры за кружкой пиво, отставив мушкеты, обсуждают, что им сегодня запретить, а что разрешить, чтобы жизнь была покойнее. Что система не должно быть основана на диктате, на том «архонтстве», о котором Иисус сказал, что «архонты мира сего властвуют через запрещение» (а как иначе перевести на современный язык Мк 10:42?), это буржуа в голову не приходит. Он убежден в своем праве вводить запреты и ослаблять запреты и в невозможности, чтобы кто-то что-либо запрещал ему. Беспримесный эгоизм альфа-самцов.
Самое забавное, что парижские студенты 1968 года как раз и были главными читателями Мандельштам. Не Струве и не Солженицын. И она в России восхищалась молодежью 1960-х, которая растиражировала Мандельштама в самиздате, и не увидела тот же дух свободы у этой молодежи и французской. Ну, у французской дух свободы был малость интенсивнее и умнее, конечно, российская молодежь 1960-70-х годов в целом последовала Закону Попова: «Начнем как боги, кончим как свинья», поддержав и бойню в Чечне, и диктатуру Ельцина, и расизм Израиля и т.п.
epub:
4007. Первая книга
4008. Вторая
4009. Третья.
4010. Мой муж - Осип Мандельштам.
Собрание сочинений в 2 томах, 2014.