Чиновник как антропологический тип. Вернее, чиновник как коммуникационный сценарий. Его принципиальная черта: чиновник коммуницирует только с другим чиновником, либо вышестоящим, либо равным себе.
Если чиновник увольняется и переходит в другое учреждение, он перестает коммуницировать с прежними корреспондентами.
Вот здесь уместен термин «коммуникация», потому что «общение» в русском языке подразумевает нечто «человеческое», основанное на равенстве, на том самом равенсте, которое порождает золотое правило этики. Чиновник ни в коем случае не считает другого таким же,. как он сам. Другой либо начальник, либо соперник в борьбе за внимание начальника, либо временный союзник в исполнении поручений начальника. Но не «коллега». Тут качественная разница между коллективом чиновников и коллективом ученых, актеров, землекопов и т.п. Чиновник живет в структуре власти — команд и исполнения.
Чиновник не коммуницирует с теми, кто находится за пределами его учреждения. Он ими руководит. Это просители. Общаться с ними на равных недопустимо.
Система стоит на том, что людям, выступающим в роли просителей, и не нужно общение. Им нужно руководство. Иногда «нужно» стоит на насилии. У людей просто нет выхода. Ленин захватил власть, альтернативы нет, придется бить челом ему, а не царю. Власть переменилась, принцип прежний: доминирование и подинение.
Демократия делает власть чиновника временной и ограниченной, но это, тем не менее, власть. Поэтому демократия без прав человека вырождается — нет, не в оълократию, а в номенклатурократию, в диктатуру чиновников.
Вот Ксения Лученко — или Анна Данилова, или Сергей Чапнин, или Андрей Кураев. Они — чиновники-пропагандисты. Они могут сменить начальство, но принцип поведения остается прежним. Они озвучивают волю начальства. Иногда начальство может быть вымышленным. Вещать можно от имени «науки», «веры», «Бога». Реальным остается подчинение.
Подчинение может быть невольным, а может быть добровольным. Почему мазохист ищет садиста? По разным причинам. Важен итог. Степень подчинения может быть разной.
Я перечислил чиновников-журналистов от православия, но неизмеримо больше чиновников-журналистов вполне секулярных. После 1990-го года в России появились и свободные журналисты — Валерия Новодворская, Александр Подрабинек, Кронид Любарский — но основная масса журналистов-чиновников просто сменили начальников. Появилось и альтернативное начальство — «западное», «демократическое». Пока диктатура перестраивалась и использовала в своих целях Запад, диктатура терпела альтернативных начальников; Потом началось закручивание гаек. Началось уже при Ельцине.
Никакого «расцвета свободной прессы» в 1990-е годы не было. Для нее просто не было материальной базы. Власть бдительно следила за тем, чтобы и в книгоиздании, и в издании газет и журналов по-настоящему независимые авторы были вытеснены.
Как в религии Кремль создал систему подвластных СМИ (далеко не монолитную серую массу, но при всем разнообразии исключающую свободу слова и мысли), так в сфере СМИ был создан набр дозволенных, выдрессированных СМИ. Среди них было разнообразие постольку, поскольку в 1990-е годы номенклатура находилась в состоянии конкуренции за власть и собственность, но это разнообразие чиновников, а не свободных людей. Т.н. «олигархи» были всего лишь частью номенклатуры.
Журналист-чиновник может имитировать равенство с читателем/слушателем, но это именно имитация. Может быть, эталоном имитации было «Эхо Москвы». Тщательная самоцензура и цензура, но лицо выглядело человеческим — конечно, только на фоне доминирующей массы чиновно-журналистских, используем выражения Гоголя, «рыл».
Аудитория именно хотела иметь журналиста-руководителя, который бы наставлял. Только раньше наставляли в марксизме, а теперь пусть меня наставляют в демократии и свободе.
Возвращаясь к журналистам-чиновникам, перечисленным в начале. Этот кластер развился в основном при Путине, в 1990-е годы у церковных начальников не было денег на журналистику. Хотя был Кураев — совершенно не частное лицо, агент Лубянки, референт патриарха, активный пропагандист и даже агитатор, озвучивавший ценности деспотического православия. При этом Кураев создал себе имидж независимого публициста, как будто он Радек или Эренбург. Копыта выглядывали постоянно, и не только потому, что все тексты Кураева обличали тех, кто был неугоден власти: интеллигентов, евреев, демократов, украинцев, кришнаитов, либералов, рериховцев и т.п.
Я помню минимум десять случаев, когда мне предлагали прямой диалог с Кураевым. Впервые году в 1992-м, когда он только появился, в «Московских новостях» мне предложил это Владимир Шевелев, бывший секретарь парткома этой вполне кремлевской газеты. Я согласился — Кураев отказался, и потом отказывался регулярно. Он не может выступать в диалоге на равных, и это относится не только ко мне. К тому же со мной равенства бы не получилось — у него образование немножечко пожиже, он постоянно делает серьезнейшие ошибки, «ляпает» — самый яркий пример, конечно, история с еврейкой Розой Люксембург, которая навязала России Пурим под видом 8 марта.
Тут отличие Кураева от следующего поколения журналистов-пропагандистов. Чапнин или Лученко стараются не вылезать за пределы своей узкой компетенции. Но общим остается главным: они командуют. Они не ведут очной полемики, ведут диалоги только между собой, с теми, кто на сегодняшний день составяет круг сотрудников невидимого, но вполне реального «учреждения», в котором они чиновники.
Это было бы похоже на принцип «пэрства», когда ученые обсуждают проблемы только с равными, «пэрами», избегая дилетантов («peer-review»). Только между наукой и религией, наукой и литературой есть некоторая разница. Диктатура эту разница стерла — все, включая ученых, стали всего лишь чиновниками. Это драма. Трагедия в том, что и слушатели, читатели превратились в чиновников, чья обязанность слушать и читать, потреблять то, что им говорят толстые журналы, радио, газеты, духовники, богословы и т.п. Это и есть тоталитаризм — он превращает всё население в чиновников.
Лично для меня анекдотическим примером неспособности чиновника-журналиста к общению является казус с Сергеем Чапниным. Мы с ним виделись пару раз, первый раз — в 1997 году, на экуменической конференции в Граце. Чапнин был юный неофит, но уже носил за Гундяевым портфель. Потом он взлетел до главреда ЖМП, потом его бросили на Ватикан и мы случайно однажды встретились в оном. Один раз я решился ему написать в блог. И знаете, как он ко мне обратился? «Яша, ты». Это был замечательный ход конем — назвать меня «отец Яков» он не мог, всё его нутро этому сопротивлялось. Десятилетиями его Гундяев учил, что никакой я не священник. Да и сейчас Чапнин говорит разное демократичное — он сумел десантироваться аэ в Фордемский университет в качестве главного обличителя Гундяева, большой успех контрразведки, и никакие украинцы этим не возмущаются — но всегда повторяет, что Православная Церковь Украины это нехорошо, туда не ходи, ходи куда угодно, но не туда. Задание выполняется! Но своя аудитория у них есть, ведь многие верующие живут не Богом, а церковными интригами, слухами и прочими чиновничьими прелестями. Не Царство Божие, не Церковь им нужна, а именно Церковная Канцелярия с ее дрязгами испецифическими интонациями акакий акакиевичей.
