«Личность» кажется понятием слишком расплывчатым, «заумным», чтобы говорить о личности и христианстве. В течение тысячелетий аксиомой была понятность человека. Непонятна была судьба человека, но сам человек — самоочевиден.
Сегодня наоборот. Главным вопросом становится именно вопрос о человеке. Есть ли «человек» вообще, как уникальное явление, отличное от «животного», «примата», «обезьяны». Человек — это его социальное положение, национальность, раса, сословие, звание, доход, пол? В поисках ответа появляется множество определений и теорий, одно за другим появляются слова, уточняющие, что такое «человек». Сословное положение, титулы, звания признаны не существенными параметрами. Идет борьба за «национальное», но, можно надеяться, «нация» отправится на ту же свалку истории, что и уже покоящаяся там «раса».
Постепенно именно «личность» выходит на первый план. «Индивидуум» — это человек, обладающий сходством с другими людьми, единица («неделимая») коллектива. «Индивидуальность» — человек, отличающийся от других людей. А личность?
Христианин с порога отвергает идею, что «личность» всего лишь «социальный конструкт». Эта идея одна среди многих, порождаемых материалистическим детерминизмом. Всё есть производное от среды. Камни производны от минералов, люди от общества, и все идеи человеческие — производные, от любви и ненависти до судьбы и Бога. Христианин знает — верует — что Бог не производен, Бог — производит, творит, любит. Человек — образ и подобие Божие, поскольку человек не производное, а любит и творит. Но как верующий не просто знает Бога, но и пытается познать Бога, так он пытается познать и человека — самого себя. Тут и появляются дополнительные слова, включая «личность».
Индивидуум живет, не задавая лишних вопросов — а для кого «лишние вопросы», для того все вопросы лишние. Самое большее, индивидуум вопрошает риторически «разве это жизнь».
Индивидуальность: «В чем смысл моей жизни?».
Личность спрашивает: «Кто я?»
Личность — от слова «лицо». Это метафора, сравнивающая человека с его лицом. При этом сравнивающий отлично понимает, что лицо вовсе не есть человек, хотя безликий человек — очень сомнительный человек, «индивидуум».
Личность есть человек, ищущий свое «настоящее» лицо. Свою суть. Может быть, для верующего логично говорить об имени. Вера говорит о Боге, как о Том, Кто имеет Лицо, но это Лицо невозможно увидеть и не умереть. Точно так же вера говорит о Боге, как о Том, Кто имеет Имя, но это Имя невозможно произнести и не умереть. Идея инаковости Бога есть идея неописуемости облика Бога и непроизносимости Имени Божьего.
Личность тогда — это человек, который ищет своё настоящее имя. Не то имя, которое ему дают как пассивному индивидууму, не то имя, которое он дает себе сам, а то имя, которое и есть он сам. Личность — это человек, который пытается посмотреть себе в лицо и заговорить со своей душой. Разумеется, никакие автопортреты и литературные упражнения в диалоге со своей душой и близко не помогают решать эту задачу.
Задача эта, между тем, насущная, потому что это часть задачи о любви. Как любить Бога? Как любить ближнего? «Кто мой ближний» это вопрос второго уровня, а вопрос первый — «кто я». Могу ли я существовать автономно от Бога и ближнего — да и дальнего. Библейский вопль «Кто такой человек, что Ты приходишь к нему?!» (Псалом 5:8) переходит в стон: «Кто такой я, что я иду к другим».
Преимущество понятия «личности» в том, что оно отлично поддается наблюдению, но совершенно не поддается формулированию или хотя бы фиксации. «Личность» словно кот Шредингера — она появляется не в строгой зависимости от внешних и внутренних обстоятельств человека. Возможно, потому что «личность» есть коммуникационный феномен, личность возникает в процессе общения — как человека с миром, с другим человеком, так и с самим собой.
Здесь опять вера оказывается не случайным фактором. Иудаизм и христианство называют «религией Книги». Это действительно так. Конечно, можно и к Библии относиться как «индивидуум», как «индивидуальность» — это будет начетничество, хоть в форме католической схоластики, хоть в форме иудейского талмудистики, хоть в форме баптистского буквализма. Только при таком чтении — вернее, псевдо-чтении — Библия как Книга исчезает, уступая место Книжности. Начетчик не читает, он не откликается, как положено читателю, он превращает текст в декоративное панно. В устной речи этому соответствует шутовское передразнивание собеседника или, напротив, цитирование — благоговейное, но бессмысленное, мертвящее, умертвляющее собеседника. Обычнейший эгоизм, даже аутизм, причем начетническое «я» выдает себя за «мы», маскируется под коллектив, этим и гробит Бога.
Библия тогда Откровение, когда ее читают так, как писали, а писали ее не «мы», а всегда «я». То есть, придворные хроники повелителей Иерусалима писали, конечно, вполне безликие «мы», и хроники фараонов с лугалями. Но безымянный редактор, который смонтировал эти хроники с псалмами, Екклесиастом, Песнью Песней и далее — был яркая личность. Он дал возможность Богу заговорить через столь разные тексты. Точно так же поступал Сергей Параджанов, создавая свои коллажи. Так поступают компьютерные программы, создающие фотопортрет из крошечных букв или фотографий.
Библейские тексты игнорируют женщин – печально известный факт (впрочем, они игнорируют рабов, детей, иностранцев, они адресованы только мужчинам определенного статуса). Это печально, но это не специфика Библии, это вся тогда культура такой была. Важно, что библейские тексты игнорируют «мы». «Не убий», «не прелюбодействуй» сказано не коллективу, а единице. Когда Бог говорит «Израиль», «народ», Он всегда имеет в виду одного-единственного читателя, которого сам таким способом говорения и создает.
Библия — не манифест, рассчитанный на чтение коллективом, она — интимная записка, адресованная одному, причем такому одному, который еще и не существует вполне. Текст, который не нужно дешифровывать, но чтобы его понять, надо измениться — и этот текст помогал и помогает менять. Не сам по себе, это не механизм. Это Откровение, которое открывается как окно, открывающееся внутрь, так что человек, открывающий это окно, вынужден отступать по мере распахивания створок, и, отступая, человек меняет и свой взгляд на мир, и что-то внутри него меняется. Библия выманивает личность из индивидуальность, предлагая то «землю», то «воскресение», то «любовь», но давая всегда одно — Бога как Лицо и личность.
Библия не возвышает человека с родового сознания, с индивидуального сознания к личности. Это делает Бог. Индивидуальность становится личностью по мере обращения к Богу. Это не значит, что вера в Бога или молитва Богу механически меняют человека. Многие неверующие люди более личности, чем верующие. Фанатизм может разлагать душу до животного состояния. Всякий фанатизм, не только религиозный, не только антирелигиозный, фанатизмов много.
Может быть, разумнее говорить о «ценностях», «высших идеалах», а не о Боге? Нет, сами по себе идеалы не делают человека личностью, часто и наоборот — фанатизм и есть безличный идеализм.
Бог сам по себе не делает молящегося личностью. Личность появляется в общении с Богом, а общение с Богом не идентично ни молитве, ни аскетике. Именно с точки зрения верующего человека общение с Богом совершается разнообразными и непредсказуемыми путями — прежде всего, через общение с людьми. Именно об этом «люби ближнего как Бог любит тебя». Любовь — источник общения. Поэтому подросток может быть личностью, а потом утратить личность. Может быть и наоборот. Поэтому во всех рассуждениях о личности и вере необходима чрезвычайная осторожность и смирение, включающие уважение к тем, кто любит людей, не зная Бога.
Не знать Бога вовсе не означает не быть любимым Богом. Не может быть «анонимных христиан», но есть «анонимный Бог» — Бог, которого любит всякий, кто любит хоть кого-нибудь.
