Оп.: Дни. - 9 нояб. 1927. - №1232. - Комментарий Я.Кротова, 2025;
Вот уже десять лет, как существуют две России – одна оставшаяся на русской земле, другая ушедшая в рассеяние. Эти две России перестали друг друга понимать и любить, не хотят иметь единой судьбы.
Сознание России эмигрантской зародилось и определялось в атмосфере гражданской войны и белого движения. Та оценка революции, взятой в ее большевицком завершении, которая возникла в страстях этой атмосферы, определяет и доныне идеологию большей части эмиграции. Большевицкая власть, выдвинутая неотвратимым развитием революции, вошла в жизнь русского народа в таком нравственном уродстве и утверждала себя такими страшными насилиями, что дала огромную поддержку господствующей в эмиграции идеологии. Россия эмигрантская осознала себя, как Россию чистую, незапятнанную. Непримиримую со злом, неспособную ни на какое с ним соглашение. Так называемая белая борьба была делом чести, была героическим периодом в истории России ушедшей и непримиримо, и жертва ее не забудется в нравственном миропорядке. Но борьба эта не увенчалась успехом и не могла им увенчаться, ибо никогда революции не кончаются таким образом. Белое движение есть пройденный этап в истории русской революции и контрреволюции. Ныне это есть лишь бессильное идеологическое настроение, потерявшее сознание реальностей, поддерживающее абсолютный разрыв между двумя Россиями и мешающее русскому народу внутри России преодолеть большевизм.
И Православная Церковь, которая по природе своей едина и не терпит разделения, была вовлечена в гражданскую войну и пережила период резкого разрыва двух Россий. Борьба против Карловацкого течения была только первым моментом в преодолении разрыва двух Россий и возврата к единству через Церковь. События, которые разыгрываются в связи с посланием митрополита Сергия, являются моментом неизмеримо более важным и существенным в том же процессе. Через обострение церковного сознания, через единство Церкви зарубежной с Московской Патриаршей Церковью, происходит переоценка эмигрантских ценностей и эмигрантской идеологии. Для многих это явилось большой неожиданностью и большим ударом. И не сразу поняли всю глубину происходящего. Между тем как последствием церковных событий неизбежно явится переоценка отношения к революции и к революционным процессам. Вопрос не в изменении отношения к большевикам и к коммунистической идеологии, вопрос в радикальном изменении понимания тех задач, которые стоят перед пореволюционной Россией, — и изменении отношения к результатам революции. И наиболее ясно это в церковном вопросе.
Перед Русской Церковью сейчас стоит грандиозная задача, перед которой бледнеют все задачи, которые ставят себе за рубежом, — задача возврата к вере и в лоно церкви огромных слоев русского народа, прошедших через соблазн коммунизма и безбожи, слоев рабочих, комсомольцев, новой советской интеллигенции. От осуществления этой задачи зависит духовное будущее русского народа, а значит и его политическое и культурное будущее. В известном смысле можно сказать, что будущее России зависит от возвращения комсомольцев к вере. Национальное сознание в комсомольской среде уже пробуждается. Пробуждение же религиозного сознания есть задача Русской Церкви. Мы уже знаем, что среди рабочих средней полосы России есть религиозное движение, что рабочие строят церкви в условиях советского режима, что митрополит Сергий пользуется популярностью среди рабочих. Вот это факты неизмеримо более важные, чем всякие заговоры и покушения, которые в большинстве случаев носят провокационный и фиктивный характер. Новая грядущая Россия образуется в духовных перерождениях, происходящих в новых социальных слоях, выдвинутых революцией. Церковь, вечная по своей природе и небесная по своему происхождению, действует на земле в истории. Перед ней ставятся новые задачи, она встречается с новой социальной средой и приобретает новую социальную базу. Церковь там, внутри России сознала, что революция совершилась и в результате революции пришли к активной исторической жизни социальные слои нового психического уклада, среди которых она должна жить и действовать. Не нужно соблазнять «малых сих», а в наши дни «малые сии» и есть то комсомольское поколение, которое соблазняетсая о многом, происходящем в Церкви зарубежной. Церковь безмерно мудрее политических партий. Тот конкордат, который сейчас пытаются установить между Церковью и советской властью, есть огромная победа Церкви и поражение коммунистов на антирелигиозном фронте. Этого не хочет понять зарубежная Россия, потому что вообще не хочет понять того, что совершается в глубине России.
Россия эмигрантская в значительной своей части не принимает революции. Трудно даже понять, что это может значить реально. Революция есть геологической процесс, геологическая катастрофа. Когда произошло геологическое изменение почвы, катастрофические обвалы и нужно строить, то нелепо и бессмысленно начинать с утверждения, что этого изменения почвы и обвалов не произошло, что мы непримиримы в отношении к этим процессам. Можно с отвращением относиться к уродливым и безнравственным сторонам революции, но невозможно отрицать тех социальных изменений, которые явились результатом революции, невозможно не считаться с ними. Революция изменила всю социальную структуру русского общества, уничтожила старые социальные классы и выдвинула в первые ряды новые социальные группы с совершенно новой психикой. Это вполне удалось революции. Новые социальные слои благодарны революции, которая принесла им господствующее положение в жизни. Они могут раньше или позже свергнуть советскую власть, но пока что эта наиболее активная часть народа считает советскую власть своей властью. Революция есть прежде всего смена социальных групп. И ужасно не то, что социальные группа из низов пришли для активной политической жизни, — ужасно их духовное, нравственное культурное состояние, ужасно, что они поражены антихристовым ядом коммунизма. Задача не в том, чтобы эти слои опять низвергнуть в бездну и вернуть к господствующему положению те слои, которые были вытеснены революцией из первых рядов жизни. Изнасиловать значительную часть русского народа невозможно. Задача в том, чтобы духовно, нравственно, культурно поднять эти слои до более высокого уровня, победить в них безбожие, нравственное одичание, варварство, некультурность. Революцию такого размаха, как русская, нельзя преодолеть трансцендентно, через насильственные действия сил враждебных революции, через завоевание России оставшейся на русской земле Россией зарубежной.
Революция может быть преодолена лишь имманентно, через перерождение сил, действовавших в революции, через самоистребление ядов коммунизма, через внутреннее оздоровление народного организма. Политически активен в свержении коммунистической власти должен быть прежде всего перерождающийся пореволюционный слой. Революцию невозможно свергнуть, как это думают многие в эмиграции. Революцией нужно овладеть. Свергнуть можно верхушку советской власти, центральный комитет коммунистической партии, да и то внутренним, а не внешним путем, но революцию с ее большими социальными процессами свергнуть невозможно – это значило бы завоевать целый огромный народ, уничтожить те широкие социальные слои, которые сейчас пришли к строительству жизни. В России сейчас неправдоподобна контрреволюция, которую любят здесь называть революцией, — она пугает огромную часть русского народа и призрак ее прикрепляет к большевицкой власти тех, которые ее не любят. Дореволюционные и реставрационные силы не могут организовать авторитетной и сильной власти. В России возможно лишь внутреннее перерождение и эволюция, которая может иметь и свои катастрофическое моменты, свои перевороты, но имманентные этому процессу развития. Ничто дореволюционное не может иметь в России прочного успеха, успех может иметь лишь пореволюционное.
Русские националисты старого образца и патриоты эмиграции, непримиримо отрицающие самый факт революции, роковым образом перерождаются в правых интернационалистов и патриотизм их перерождается в антипатриотизм, в мечту об интервенции с иностранцами, о поражении русской армии. Многие же русские интернационалисты и антипатриоты неотвратимым процессом жизни принуждены перерождаться в националистов и патриотов нового типа. Сама советская власть на каждом шагу принуждена изменять интернациональному коммунизму и приспособляться к требованиям народной жизни. Русский патриот не может отрицать революцию полностью, не может не видеть в ней внутреннего момента в судьбе русского народа, трагического, мучительного, погружающего в тьму, но все же имеющего смысл в ходе русской истории. Государство не может быть прерывным и невозможно утверждать, что в течение десяти лет русское государство совсем перестало существовать, как бы ни была отвратительна власть в эти тяжкие годы. Полностью отрицать всякий смысл революции значит перестать быть патриотом и склониться к правому интернационализму. Я сознаю это, хотя не имею никакой любви к революции и не нахожу ее прекрасной.
Существование России зарубежной имеет свой провиденциальный смысл, она не случайно возникла. Только в ней возможна свобода мысли и слова, раздавленная внутри России, возможно сохранение традиций русской культуры и выявление вечного образа России. Россия зарубежная имеет также миссию раскрытия ценностей русской культуры народам Запада. Эту миссию имеет и Православная Церковь за рубежом. Впервые народы Запада и западные вероисповедания знакомятся с сокровищами Православия. И русское сознание выходит из состояния провинциальной замкнутости. В России зарубежной духовно готовятся силы молодежи, которой придется там, в глубине России бороться с безбожием и духовным одичанием. В России зарубежной может раздаваться свободное нравственное и политическое слово, обличающее ложь, фальсификацию и преступления коммунистической власти. Но Россия зарубежная не может иметь политических или церковных задач, противоположных тем, которые стоят там в России перед Церковью и перед очищающимся и возрождающимся русским народом. Эмиграция должна помогать внутренним русским процессам.
Две России по Божьему изволению сейчас встречаются в единой Церкви и это есть великое испытание православно-русского сознания. Мы должны стремиться к духовному единству России, т.е. и за рубежом должны себя чувствовать внутри России, духовно пребывать в ней и с ней. Можно быть эмигрантом по своему нынешнему положению, но внутренно, духовно – нужно перестать быть эмигрантом. Духовное эмигрантство есть грех, измена России и русскому народу. Нужно быть со своим народом в страшный период его исторической судьбы, нужно разделить его судьбу, взять на себя его бремя. Греховно, безбожно, не по христиански чувствовать себя чистым сосудом, исключительным носителем истины и правды, большую же часть русского народа, остающегося на русской земле, считать загрязненной и падшей, себя почитать белым, ее же считать черной. Те, которые не приемлют грехов и зол революции, действительно многочисленных, сами имеют за собой великие грехи, которые может быть и породили грехи революции, и им более подобает поза покаяния, чем поза обличения. Все виновны и все должны нести общую тяготу. Несправедливы и возмутительны официальные коммунистические суждения об эмиграции. Положение эмигрантской массы очень тяжелое и эмиграция несет свой крест. Но эмигрантское [само]сомнение и гордыня, эмигрантское презрение к тем, которые остались в Советской России и нередко проявляют неприметный, повседневный героизм, есть явление недопустимое и подлежащее преодолению. И вот думается, что легче всего преодолеть рознь между двумя Россиями, придти к духовному единству раньше, чем дано будет достигнуть единства телесного через церковь, через единство церкви зароубежной с московской патриаршей церковью.
Церковь по природе своей стоит выше революций и контр-революций, выше всякой политики, выше всякой гражданской войны, выше всякой борьбы в царстве Кесаря. Такова ее незапятнанная природа, хотя служители церкви могут марать себя и изменять этой природе. Церковь лояльна в отношении к существующей власти в том лишь отрицательном смысле, что она не ведет политической борьбы против власти, не может участвовать в заговорах, не может благословлять гражданской войны. Она была лояльна и по отношению к римским кесарям, к Нерону, которого христиане считали антихристом, и по отношению к турецким султанам, и ко всякой власти. Но Церковь никогда не воздаст божеских почестей Кесарю. Элементы цезарепапизма в русской церкви петровского периода были догматической деформацией церковного сознания и в этом смысле страшным злом, от которого революция освободила церковь. Церковь всегда будет бороться против зла и греха, против духовного растления во имя очищения и духовного возрождения, во имя Царства Божьего. И всякая социальная среда, всякий социальный строй для церкви есть не проклятая среда и не проклятый строй, а человеческие души, которые она призвана спасать и духовно перерождать. Церковь всегда нисходит в грешный мир, к грешному народу для его спасения. Психология Церкви и церковных людей совсем иная, чем тех, которые считают себя чистыми, боятся замарать свои белые одежды и противопоставляют себя грешному миру. Церковь должна следовать примеру Христа, который был с грешниками, мытарями и блудницами.
Мне пишет одно компетентное лицо из России: «У нас в церкви все благополучно, мы счастливы, мы знаем, где истинная церковь, знаем, что живая и синодальная церковь не есть истинная церковь, мы доверяем своей высшей иерархии, которая защищает церковь, и для нас мало имеет значения то, что волнует эмиграцию, центр тяжести для нас перенесен в духовную жизнь».
Церковь там, в России, очистилась, освободилась, одухотворилась и лишь внешне должна урегулировать свои отношения с греховным царством кесаря. Церковь там не помышляет ни о каких реставрациях, монархиях, интервенциях и пр., она заинтересована только в духовном перерождении русского народа, в христианизации жизни.
Церковь здесь, в эмиграции не вполне очистилась и освободилась, духовная жизнь церкви замутнена политическими страстями паствы, которая насилует иерархов.
Через единство церкви зарубежной и русской патриаршей церкви восстановится духовное единство России. Это совсем не означает ни одобрения, ни примирения с большев. властью, с безбожным коммунизмом. Это означает новые методы борьбы, новые оценки, новое понимание внутренней жизни России и соединение с этой внутренней жизнью, то есть поворот эмиграции к России, не к большевикам, а к грядущей встрече.
