Сказать «да» миру

Цинизм опровергается тем, что человек всегда говорит «да» миру. Человек не в силах стать абсолютным злом, хотя в силах представить другого человека абсолютным злом. 

Человек говорит «да» и тогда, когда принимает яд — говорит «да» миру отчаяния и небытия. Он верует, что такой мир существует, хотя такого мира нет — потому и называтся «небытие».

Человек говорит «да» миру, когда выступает за войну. Это «да» — миру, в котором бомба — последний довод доброты. 

Человек говорит миру «да» и тогда, когда принципиально отказывается говорить «да» или нет». Как в детской игре:

«Да» и «нет» не говорить,

В черном-белом не ходить,

«Р» не выговаривать.

Таких людей особенно много в России, где абсолютное большинство людей сказали «да» миру, где всё решают за них. Выходит как в том же стишке — «Барыня прислала сто рублей и коробочку соплей». Но, конечно, конформизм не ограничивается Россией.

Человек говорит «да» миру, когда говорит «нет» другим людям. Они нелюди, они циники, они подлецы, крокодилы, монстры, быдло, овощи. Это жутковатый мир, в котором и говорящего-то нет — он с досады и самого себя готов причислить к подлецам. Лишь бы с большинством.

Сколько разных миров, которым люди могут сказать и говорят «да», и только один мир, которому нужно сказать «да». Это мир без войны. Мир с людьми.

Между тем, именно этому миру мы говорить «да» отказываемся с поразительным упорством. 

И в нашем сегодняшнем мире, где Россия воюет в Украине и Сирии, более того, где Россия воюет в России — воюет сама с собою — нам всё кажется, что для мира надо сказать «да» войне. 

Мы считаем предержащей власть, которая держит меч, защищает и наказывает. Неудивительно, что у нас сомнения по поводу слов «всякая душа властям предержащим да повинуется». Но ведь там речь совсем о другой власти. «Да» заслуживает власть, которая не воюет, которая не убивает, не разрушает, власть, которая сама созидает и не мешает созидать.  

Конечно, апостол Павел сам не понимал, на что подписывается, когда стал христианином. Впрочем, он и не подписывался — упал с лошади и обратился. Потрясение, а не рациональный выбор. И слава Богу! Иначе бы мы и по сей день жили бы в мире, где говорят «да» начальнику за то, что он носит меч и им пользуется. А Иисус выводит нас из этого мира, мира вполне египетско-фараонитского, в мир, где начальник снимает пояс с мечом, становится на колени и моет ноги тем, кому нужно помыть и кто не возражает, чтобы мыли.

Конечно, мы говорим «да» миру войны, потому что нам кажется, что законна власть, которая способна защищаться и защищать. Разве не так? Разве не правда, что никто и никогда в мире не оборонялся от агрессора постом и молитвами? Всё существующее существует благодаря умению дать отпор. Я отбиваю, следовательно, я существую, ведь верно, ведь так?

Неверность этого ответа настолько велика, что незаметна, как незаметна Вселенная. Начиная именно со Вселенной и заканчивая чипсами и шнурками всё существующее существует благодаря умению творить. «Миротворчество» это не способность предотвращать или прекращать войну. Миротворчество это попросту творчество. Для верующего Божье творчество — это космос, но и для неверующего человеческое творчество — это всё, чем живо человечество.

Не Махатма Ганди с его учением о мире добился освобождения Индии? Возможно. Это не имеет значения. Значимо, что сама Индия существует не потому, что раджи и магараджи её защитили, а потому что индусы с индийцами создали Индию. Создали поля и религию, семью и философию, искусство и экономику. Саблей и боевыми слонами можно это защитить, но не более того. Индию кто только не захватывал — индусы, собственно, тоже захватчики, только уже поседевшие. Важно не то, кто захватывал, важно, что было, что захватывать. 

Ни один солдат или генерал не изобрёл не то что пороху, но даже портянок. Армия может лишь использовать, причём использовать, разрушая. Война паразитирует на мире.

Разумеется, сама война полагает, что она создаёт условия для творчества. Не было бы боевых петухов, куры перестали бы нести яйца. На самом деле, конечно, любая война только ухудшает условия — любые, но прежде всего условия для работы, творчества и любви. Это относится и такой специфической форме войны как деспотизм — война верхов против низов. 

Безопасность, безусловно, нужна человеку как воздух. Только вот то, что создаётся деспотизмом — неважно, деспотизм это военного министерства или внутреннего — никак не является безопасностью. То же, что создают всевозможные органы безопасности, это просто безобразие и хаос, сеяние паники и пожинание неврозов, бессилия и бессердечия. Вот почему теоретически можно жить в аду и быть свободным от него — почтальон и в нацистской Германии, и в демократической Германии почтальон. Практически же атмосфера насилия, запугивания и лжи (а насилие не бывает без лжи) — это именно атмосфера. Почтальон — винтик, винтик почтового ведомства, но винтик в сухом воздухе одно, а в атмосфере, перенасыщенной влагой, тем более, кровавой — будет ржаветь.

Но если нельзя мириться с войной и нельзя воевать с войной, то что ж можно? Да всё, что душе угодно! Именно душе — не пяткам, куда душа то и дело уходит. Можно творить, любить, жить. Бороться со ржавчиной — можно. В конце концов, не бывает идеально сухого воздуха — ведь это означало бы, что отсутствует вода, нужная человеку ничуть не меньше. Иногда нужно чистить себя наждачной бумагой, убирая накопившуюся ржу, иногда смазывать маслом, чтобы ржа не появлялась. 

Что эти метафоры означают, каждый должен открыть сам. А вот чего нельзя делать, что является, собственно, ржавчиной: старые добрые воровство, ложь и человекоубийство — всякое, включая смертную казнь и войну. 

Что же, враги нападут, и мы просто так сдадимся на его милость?

Да. Вообще-то это случилось уже давным-давно. У нас «замылился» глаз. И не будем делать вид, что наша страна — это такой рай земной, где поэты, учёные и святые служили человечеству, а напали на нас нелюди. Напали такие же, как мы люди, защищая — как им казалось — себя, и завоевать они нас сумели именно потому, что мы не были поэтами, учёными и святыми. 

А если поэты, учёные и святые говорят, что нужно помогать людям — как оставить без помощи угнетённых, несчастных и нищих?

Если поэты, учёные и святые говорят, что помочь нужно бомбами и пулями, то никакие они не поэты, не учёные и не святые. Вот так просто? Вот так просто. А человечество тогда не исчезнет? Может быть, и исчезнет, но, во-первых, если человечество от чего-то исчезает, то именно от бомб и пуль.

А если ещё хуже — человечество не исчезнет, а превратится в рабов одного или нескольких диктаторов? Ведь было уже такое?

Во-первых, совсем уж такого не было. Это нам нечистая совесть ужасы рисует, оправдывая насилие. Во-вторых, если человечество и освободилось от диктаторов и рабовладельцев, то не благодаря войнам. Войны вели как раз диктаторы и рабовладельцы. Никакие революции с восстаниями не вели к свободе именно как революции и восстания. К свободе ведёт, как уже было сказано, творчество и любовь. Именно из-за их нехватки случалось рабство и революции, а если их будет избыток, то зло попросту исчезнет. 

Сколько же приспособленцев и конформистов оправдывали себя тем, что они творцы! В слове «оправдание» и заключена граница между подлинным творчеством и имитацией, между подлинной любовью и игрой в любовь. Творящий и любящий не оправдывается, а принимает упрёк и продолжает любить и творить, не переходя в наступление. Он знает правду свободы: никогда нельзя быть вполне уверенным, что ты не Иуда. 

Это не путь к нерешительности, прямо наоборот — это путь к решительной проверки своей порядочности своими делами и своими неделами — не убить, не солгать, не украсть. И каждая успешная проверка — ступенька к следующему сомнению. 

Сказать «нет» миру, который строится на войне, сказать «да» миру, который строится на мире. Сказать, может быть, лишь мысленно — но сказать. Может, не выходить на антивоенные демонстрации, может даже, выходить на провоенные демонстрации — если погонят угрозами и силой. Но «да» говорить миру мирному. Это — всего лишь точка. Но не случайно так старательно за этой точкой ведут охоту, не случайно стараются точку мира представить чёрной дырой, вздором, пятном. Мир войны страшно боится этой крошечной точки мирного мира — и правильно делает, ибо в этой точке его смерть, а нам всем — жизнь.