Полнокровная гебня

Суд страшен, когда судья считает в процентах, по соотношению затраченных сил и полученных результатов. Иисус проклял смоковницу, чьё пышное цветение обешало отличные плоды. Он простил отсутствие ягодок смоковницам без цветочков.

Как оценить Лубянку, в которой десятки, а может быть, и сотни человек пытались что-то сочинить контрпропагандистское, когда один-единственный Губерман сочинил: «Я государство вижу статуей, Мужчина в бронзе, полный властности, Под фиговым листочком спрятан Огромный орган безопасности»? Губерман — мышь, родившая гору. Лубянка — гора, которая за всё время своего существования родила всего два удачных оборота: «демшиза» и — в ответ лично Губерману — «кровавая гебня». Ещё раз надо подчеркнуть: оцениваются не доблестные убийцы в штатском, с них взятки гладки, их дело стрелять, а не сочинять. Оцениваются специалисты по агитации, которые годами вымучивали что-то дельное, получая приличнейшие оклады, дачи, автомобили и пенсии. «Кровавая гебня» обошлась российский казне, думается, не в один миллиард долларов.

Высокую оценку оборот «кровавая гебня» заслуживает, поскольку это плотно упакованное языковое сообщение, с обильными ассоциациями, эмоциональными и логическими хитросплетения, долгим послевкусием. Убойнее всего, конечно, аллюзия на «мотню» — то есть, на тот самый «орган». «Демшиза» тоже недурно, однако, обладает одним принципиальным недостатком: демократию кровавая гебня ненавидит так люто, что ей неприятен кроющийся в «демшиза» намёк на то, что может быть некая демократия без шизы.

«Демшиза» — ирония, «кровавая гебня» — самоирония, а самоирония настолько же выше иронии, насколько самоед выше еды. Означает ли это, что всякий, употребляющий выражение «кровавая гебня», кормится в органах? К счастью, нет. К счастью всё для той же несчастной государственной казны. Она бы давно иссякла, если выдавала хотя бы по три серебряника каждому ненавистнику свободы.

При чём тут свобода? Разве нельзя любить и свободу и ненавидеть алогичность? Более того, именно любовь к логике есть самый мощный импульс для любви к свободе. «Кровавая гебня» — это ведь алогичность, проявление паранойи («демшизы»)? Соседи сверху залили — «кровавая гебня». Начальство наорало за плохо сделанную работу — «кровавая гебня». В булочной хлеб чёрствый — «кровавая гебня».

К несчастью, иногда самоирония не спасает. Ещё Аристотель отмечал, что смешон разрыв между ожидаемым и происходящим. Ехал Аристотель через реку, сунул руку в реку и, завопив, вытащил рака — все смеются. Сунул руку и лишился руки — не смешно. Ну, может, ученики Платона засмеются, но у них с Аристотелем особые отношения.

Понятно, что «кровавая гебня» не было смешно в годы красного террора, когда кровавостью щеголяли — на то и террор. Разрыв наметился не по мере ослабления государственного терроризма (а красный террор — государственная политика), а по мере наращивания государственного лицемерия.

Когда в 1922-м году расстреливали митрополита Петроградского Вениамина и других «противник изъятия церковных ценностей» — это уже было как бы не кровавая гебня, а отдельный акт. Большинство ведь духовенства тогда не расстреляли?

Большинство духовенства расстреляли в 1932-1941 годах, но и это как-то неловко называть «кровавой гебнёй», потому что одновременно ведь и гебню расстреливали. Во всяком случае, так рассуждает гебня, а к ней стоит прислушаться, как вообще стоит прислушиваться к людям с орудием и с решимостью пустить его в ход.

Что уж говорить о современности! Предположим, что права демшиза и убийство отца Александра Меня, как и взрывы домов в Москве в 1999-м году организовала гебня. Взвалим на неё, бедную, гибель детей в Беслане и в Норд-осте. Это что, кровавость?

В русской истории звание «кровавый» заслужил только Николай II, по поручению той же гебни причисленный к лику святых. (Его почитали святым и канонизировали за границей в 1970-е, — и это было без гебни, но тогда Лубянка этого не одобрила, не одобрили, соответственно, и начальники РПЦ МП). Так Николай Кровавый — это Ходынка, это 9 января, это Ленский расстрел, это столыпинский галстук, в общем, сильно больше и, главное, абсолютно открыто, официально и не таясь. Пол Пот — да, кровавый, потому что напоказ, не стеснялся. Но разве гебня когда-либо соглашалась с тем, что Мень, Беслан и т. п. — её рук дело?

«Кровавый палец» — это когда подымают, чтобы все видели — у пацана палец в крови. А если Вова Пацан всего лишь посасывает пальчик, то с какой же он стати «кровавый»? Может, он его просто прищемил? Тогда так и говорите — «прищемлённая гебня».

Обороты «демшиза», «кровавая гебня» сильны тем, что употребляющий их от них дистанцируется и автоматически позиционирует себя — или, лучше сказать, выдаёт себя — за демократа настоящего, за противника паранойи, истерики, да и за противника кровавой гебни. Но тут употребляющего подстерегает неприятный сюрприз — нужно говорить демократические вещи, нужно трезво рассуждать о свободе, национальном вопросе и т. п. Но если рассуждать трезво, то оказываешься в стане той самой «демшизы», а если хоть чуть-чуть нетрезво, хоть чуть-чуть с кровью, то оказываешься с кровавой гебнёй. Третьего-то не дано-с! Создатели оборотов не предусмотрели золотую середину. Либо-либо. Они пытались придумать что-то позитивное, и до сих пор пытаются. «Единая Россия», «имперский либерализм», «ЛДПР» и т. п., — много их за последние двадцать лет накостроляли политтехнологи, а толку нет.

Парадокс в том, что выражения «демшиза» появились именно тогда, когда демократическое движение в России перестало быть уделом единиц, среди которых были, наверное, и люди с нетвёрдой психикой (а какой могла быть психика у того же Якира, пропущенного через гебистские жернова?). До академика Сахарова ещё можно было рассуждать о «демшизе», но Сахаров, знаете ли, это не кот чихнул. Потому гебня так на него и накинулась — поломал концепцию. Найти шизофреников и параноиков в демократическом движении последних двадцати лет нетрудно — именно потому, что это движение многочисленное, зрелое, уверенно стоящее на ногах и уверенно сидящее в тюрьмах, это уж как доведётся.

Вот когда российские демократы требовали от советской власти соблюдения советских законов — да, это была шиза, пусть и вынужденная обстоятельствами, ведь законы-то были отнюдь не демократические. Сегодня всё нормально — демократическое движение оперирует международными законами и нормами, не лукавит, да, кстати, и страх демократов перед кровавой гебнёй преувеличен как смерть Марка Твена. Боялись бы — не выходили бы на площади и распутия градские.

Так выражение «кровавая гебня» появилось тоже, когда гебня перестала быть кровавой, перестала быть послушным пальчиком номенклатуры и стала превращаться в полнокровную правительницу страны. Процесс занял около четверти века, считая от Андропова, шёл не всегда прямолинейно, но уже одно то, что Ельцин всех своих преемников подыскивал среди гебняков, показывает закономерность процесса. Писали придворные публицисты в 1990-е годы, что в России возможно что угодно, кроме диктатуры тайной политической полиции? Такая писанина называется «оперативное прикрытие» — в третье тысячелетие Россия вступила с гебнёй в качестве головы, позвоночника и мотни одновременно.

Гебня победила партийную часть номенклатуры, это дело нехитрое. Гебня оседлала номенклатуру хозяйственную — так это и при Сталине так было. Удивительнее, что гебня сумела подчинить себе и военную номенклатуру, которая в России традиционно пользовалась иммунитетом от жандармов. Так ведь и военная-то номенклатура после расправ с блюхерами и жуковыми не та, что при Николае Кровавом, не та…

Вот как далеко может завести невинный филологический анализ двух распространённых идиом. А вот не надо их распространять! Прежде, чем обругать Новодворскую или рассуждать о том, что не всё зло в мире от кровавой гебни, хорошо бы притормозить и подумать — всё не всё, конечно, однако, это не означает, что от гебни вовсе никакого зла нет и надо ей подставлять выю, рамена, лядвия и прочие части тела. Есть физкультура физкультурная, есть физкультура интеллектуальная, духовная, политическая, и маленько попрыгать, стряхивая с себя всё, мало-мальски похожее на кровососов, очень и очень полезно для здоровья личного и национального.