Все грешники грешны, но некоторые грешники грешнее других! Чур я первый!!! За мной не занимать!
Добро бессмертно, зло — неистребимо.
Разница как между райским блаженством и адскими муками.
Бог — Перебор. Человек — недобор. Сатана — Ратибор.
Бывают грехи — центры кристаллизации. Чисто на улице, один бросил бумажку, создал центр кристаллизации, через час вся улица в бумажках, и не только в бумажках. Первый бросивший виноват больше. Бывают и праведные дела — центр кристаллизации. Иисус — центр кристаллизации. Конечно, как добро добрее бумажки, так кристаллическая решётка зла беспощадно засасывает в себя, а добро никого не торопит, только само торопится.
Люцифер, сатана, антихрист, — это Бог, идеальный с точки зрения мещанина.
Корень зла — в зле.
Зло — от упования на зло как средство борьбы со злом.
Бойтесь людей, которые спрашивают с недоумением, а от чего их надо спасать, чего Бог пузырится с этим Христом. Это как раз те, от кого надо спасать окружающих, кто за одного погибшего «своего» постарается укокошить десятка три «чужих», кому весь мир заложник, а отчество закуклившееся в себе село.
Между болезнью и грехом такая же разница как между здоровьем и святостью. Здоровых много, святых мало. Болезнь — обстоятельство, в суде признаваемое облегчающим даже грех, грех — обстоятельство, отягчающее даже добродетель.
Искушение, соблазн, провокация, вызов... Эйштейн говорил, что Бог не искушает, хотя испытывает (можно так перевести тяжеловесное немецкое «Herr Gott ist raffiniert, aber boshaft ist er nicht» (оюычно переводят «Господь Бог изощрён, но не злонамерен»). Чем искушение отличается от испытания? При испытании есть выбор: вот пропасть, вот веревочный мост через пропасть, а вот дорога в противоположном направлении, и ещё дорога, и ещё. Но только на другом краю пропасти плачет ребёнок. При искушении выбора нет: никто не плачет, никаких пропастей, просто на обочине каждой дороги стоит... Ну, кого что искушает? У кого-то бутылка водки, у кого-то женщина, у кого-то мужчина, у кого-то книжка, у кого-то вообще диван.
Грехи бывают смертные и бессмертные, большие и маленькие, жёсткие и мягкие, квадратные и круглые, ведомые и неведомые, вольные и безвольные, вонючие и благоуханные, первичные и серийные, мужественные и женственные, высокие и низкие, длинные и короткие. Только чужих грехов не бывает.
Зло это добро без Бога.
Самая главная черта благодати — непреодолимость. Бог сожмёт сердце — и прощай, неверие. Только вот загвоздка — искушение отлично имитирует эту самую непреодолимость... Кто предупреждён, тот вооружён! Другое дело, что наше оружие всего лишь молитва. Но почему «всего лишь»?! Молитва знаете ли, это не кот чихнул... Молитва это молитва!
Выбор греха оборачивается бесконечным отсутствием выбора.
Бывают грехи — центры кристаллизации. Чисто на улице, один бросил бумажку, создал центр кристаллизации, через час вся улица в бумажках, и не только в бумажках. Первый бросивший виноват больше. Бывают и праведные дела — центр кристаллизации. Иисус — центр кристаллизации. Конечно, как добро добрее бумажки, так кристаллическая решётка зла беспощадно засасывает в себя, а добро никого не торопит, только само торопится.
Нормальный человек слеп худшей слепотой: он видит прежде всего самого себя. Нормально видеть тех, кто сильнее и богаче тебя, чтобы стать таким же. «Спасение», «второе рождение» это выздоровление от такой слепоты, и начинается оно с того, что человек видит: Бог слабее и несчастнее всех. Нормально молиться не тому, кто сильнее меня, а Тому, Кто на кресте, Кому хуже, чем мне, Кто беспомощнее меня. Он — идеал. Да, Он ожил, воскрес, но Он по-прежнему слабее слабейшего и несчастнее несчастнейшего, пока не прозрели все.
Всемогущий Бог слабее младенца, потому что любит и никого не уничтожает, как следовало бы. Слабость у Него к нам, паразитам...
Сатана вовсе не та сила, которая вечно хочет зла, а творит добро. Сатана добра не творит, от зла добра не бывает. Добро творится Богом. Мощный, широкий, разливающийся с каждым днём и веком поток добра. На этом потоке — муть и дрянь, пятна и омуты, и они претендуют на то, что они «делают добро». Бог делает, а они — мошенники, пытаются взять плату за то, что Солнце светит.
Война — гибридный мир. Похоть — гибридная любовь. Ложь — гибридная правда. Блуд — гибридный брак. Ненависть — гибридная доброта. Боже, милостив буди мне, гибридному!
Гордыня — театр одного актера. Эгоизм — театр одного зрителя.
Дух дышит, где Бог хочет быть Богом, бездушие — где Богом хочет быть человек.
Грех есть попытка быть Богом помимо Бога.
В нашем мире катастрофы случаются. В Божьем мире — катастрофы не случайны.
Грех есть смерть в розницу.
Человечество, человечество… Колхоз имени Первородного Греха, вот и всё «человечество».
Грех — ответ на вопрос, который задал не Бог.
Грех —это дым без огня.
Грех — ложь, лукавство, обман, от алкоголизма до казнокрадства и войны — считают способом жить. Но грех это не образ жизни, это образ смерти. Говорят «не мы такие, жизнь такая», а надо-то говорить «не мы такие, смерть такая».
«Не введи нас в искушение», — Бог советует с этой проблемой обращаться к Нему.
«Не ввести искушение в себя», — с этой проблемой каждый должен разбираться сам, даже Бог тут бессилен.
Бог может освятить и преобразить искренний ужас, страх (и ненависть — их следствие), но даже Бог не может освятить лицемерную любовь. Можно выжить, питаясь лебедой, но не восковыми яблоками.
Возможное есть должное. Грех есть невозможность, поэтому человек должен не грешить. А когда грешит, то совершает невозможное, дурачок.
«Спасайся, кто может»... Кто может — грешит, а кто не может, тот да, спасается. Чтобы грешить по новой.
Любовь к греху и любовь к славословию связаны прямо, как грехопадение и фиговый листок.
Грешник грешит, потому что ждёт греха не от себя, а от ближнего.
«Ненавидеть грех, а не грешника» — лучше, чем ничего, но всё же неверно и плохо. Во-первых, ненавидеть не надо и грех. Его нужно не видеть, а это совсем другое. Во-вторых, жизнь тем и сложна, а любовь тем и интересна, что грешник хочет, чтобы любили его грех. Он отождествил себя со своим грехом и судит окружающих по тому, разделяют ли они его любовь к этому греху.
Каин убил Авеля, потому что боялся, что земля всех не прокормит.
Каин убил Авеля за то, что у Авеля имя начиналось не с «К» и заканчивалось не на «н». За то, что был «не как все» — то есть, не был каином.
Вера говорит: «Не введи меня в искушение».
Рационализм говорит: «Удержи меня от искушения».
Смирение говорит: «Выведи меня из искушения».
Гордыня говорит: «Введи меня в искушение».
Искушение врёт: «Только сегодня только для вас — специскушение!»
Смерть естественна, противоестественно умирать.
Смерть одним самолёт, другим — парашют.
Гордость — протухшее смирение.
Легче ли делать зло, чем добро? Легче, насколько легче быть мёртвым, чем живым. Труднее, потому что делать добро означает делать, а делать зло означает дурью маяться, что чуждо человеку как всякое небытие. Но, как говорили в XVII веке, «церковь близко, да идти склизко, кабак далеконько, ан доползу потихоньку».
