Смирение не в том, чтобы не бороться со злом, а в том, чтобы бороться со злом смиренно.
Библия говорит: «Я веровал и потому смирился» (Пс. 115, 1). Ханжество предлагает: «Смирись и потому веруй».
Гордыня есть вознесение выше всех людей — к бездне, смирение есть вознесение к Богу — ниже всех людей.
Крест — распорка, не дающая мирозданию схлопнуться.
Крест маленький, если смотреть от Храма на Голгофу, и большой, если Ты Сам на Кресте.
Крест — линейка, которой меряется разом и горизонталь, и вертикаль жизни.
Наша цель – Бог, наш прицел – совесть, в нашем прицеле перекрестье – крест Христов.
Именно в то мгновение, когда я сознаю себя дырочкой в носке вселенной, я понимаю, что интересен и важен Творцу вселенной.
Смирение есть желание, чтобы Иисус показывал нас не людям, а Небесному Отцу.
Смирение не есть уступание первого места другому — смирение есть понимание того, что первое место там, где Бог.
Гордыня не ограничена снизу, покаяние — сверху.
Чтобы победить уныние, надо унывать публично. Преодолевая стыд. Либо уж не унывать. Унывать в одиночку — как пить в одиночку. На миру и уныние красно. Если публично унывать не получается — то есть, получается некрасиво и скучно, неоригинально — тогда исчезает охота унывать и в одиночку. Этим уныние отличается от молитвы (настоящий, глубокий антипод уныния именно молитва): если публично молится, а наедине — нет, то это не совсем молитва, как эксгибиционизм не совсем секс.
Воскресение без Голгофы было бы подлостью.
Не всякая Голгофа — к воскресению. Не потому, что страдают и разбойники, а потому, что многим разбойникам легче, если они страдают не в одиночку. Голгофа — к воскресению, если страдаешь сильнее от страдания распятого рядом.
Юмор — смех над упавшим. Сатира — смех над толкнувшим. Христианский юмор — смех над собственными падениями.
Античность c мечом и молнией в руках спасителя, христианство с книгой в руках Спасителя. Античность это Медуза Горгона, обороняющаяся змеями, христианство терновый венец.
