Мечта Бога и мечта человечества

Ранее

«Нафанаил говорит Ему: почему Ты знаешь меня? Иисус сказал ему в ответ: прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя» (Ио 1, 48).

Чтобы увидеть Бога, сперва надо дать Богу увидеть себя. Иисус говорит Нафанаилу, что видел его «под смоковницей». Что потрясло Нафанаила? Понятно, что не точное определение места — ну, под смоковницей. Что-то там было, под смоковницей, и было нечто невидимое, в душе.

За православным богослужением рассказ об этом соединён с тем местом послания к евреям, где говорится о верующих, которых «весь мир не был достоин».

У человека есть достоинство всякого живого существа. Достоинство амёбы, таракана, орла. Жив — значит, уже драгоценен. Все «права человека» основаны на этом — ты жив и поэтому ты должен быть жив,

Вера открывает в человеке другое, высшее достоинство, собственно человеческое — достоинство мечты Божией. Человек — мечта Божия. Бог сотворил мир как полотно, и ткнул в это полотно иголкой — дырочка от этого укола и есть человек. Бог мечтает, чтобы в творении было подобие Творца, и вера говорит нам не только, что Бог есть, но что мы — подобие Божие. Мечте Божией соответствует мечта человеческая — и вот эта мечта освещала изнутри Нафанаила, как освещала и освещает она всякого, кто под смоковницей не валяется, как смоква, а ищет Бога.

Если бы Нафанаил под смоковницей размышлял о пиве, Иисус ничего бы в нём не разглядел, а если бы разглядел и сказал — не удивил бы. Иисус же увидел в нём то, что дремлет в каждом, а просыпается — в верующем: мечту о смысле, и смысле вечном. Вглядывание в бесконечность. Мечту не о том, чтобы прожить жизнь достойно и скончаться величественно, а мечту о том, чтобы за жизнью, за космосом найти то, что живее жизни и больше космоса. Такая мечта — это икона человека, человека-в-раю, человека безграничного. Кто несёт и хранит в себе эту икону, тот уже способен увидеть и вовне себя Бога, увидеть невидимого и уверовать в Него — и вот Нафанаил видит в Иисусе те черты, которые в нём самом горели, мучали, звали куда-то. Вот к Кому они звали!

Так встречаются две мечты. Встречается Бог, бросивший Самого Себя, убивший Себя в Рождестве, и встречается верующий, который тоже ведь непрерывно словно убивает себя — себя как часть творения — своей верой в Творца и в подобие Творцу. Отречься от себя — точнее, отрекаться от себя, вновь и вновь, иногда ежесекундно, словно отбрасывать всего себя, вылупляться из себя, чтобы не замереть на какой-то одной точке. Не надо бояться убить себя — это Бог может воскресить без труда, это и учёные научатся хранить, консервировать, репродуцировать. Надо бояться погубить то, что даже Бог бессилен восстановить — свою веру в Бога, своё стремление за свои пределы, своё богоподобие. Жажду Бога, стремление к Богу даже Бог не воскресит потому, что это — Божие в нас, и это абсолютно свободно.

Чтобы увидеть Христа, узнать Его, нам нужно сверить Его с чем-то, что светится, горит внутри нас. Как ученики потом, в Эммаусе, скажут — не горело ли сердце наше, когда Он говорил. Что-то отзывалось в нас, когда мы ещё не отзывались — и это была вера. Образ Спасителя, контуры Спасителя, мечта о Спасителе есть уже в нас, важно не дать им потухнуть. Сперва икона, лекало, абрис — Его разыскивает душа моя — а потом Он.

Не найдёт Христа тот, кто отрицает саму возможность истины, кто ненавидит даже вероятность вечности, а это всё тоже на каждом шагу подстерегает. Мечта — смутная, но не мутная, неясная, но светлая, мечта о божьем в людях и о вечном во временном. Эта мечта — как светящиеся огоньки на посадочной полосе, и вера приземляется в ту душу, где эти огни не затушены. Когда мы мечтаем так, мы узнаём Христа на иконе и в картине, в страданиях больного и в радости здорового, ночью и днём, в Церкви и вне Церкви, и весь мир для веры нашей становится из глобуса иконой Христа, зримым пространством для вечной жизни.