Бог Клейна

Есть один биологический процесс, противоположный коммуникации — еда. Убийство, переработках-подгонка под себя, поглощение, извержение ненужного — ненужного мне, а там, возможно, самое главное от того, кем была эта жизнь, но уже мёртвое.

Парадоксальным образом, именно еда у человека — ещё и застолье, пир духа, высший символ открытости и общности. Мы едим вместе, следовательно, мы не боимся друг друга. Мы едим одно, следовательно, мы едины.

Рядом с пиршественным столом прикорнули самые мрачные фантазии человека: съесть, чтобы впитать в себя другого — и быть съеденным, исчезнуть, раствориться. Сильнее всего это у Толстого: желание накормить всех голодных, стыд, что не можешь этого сделать, ощущение, что ты жив ценой уедания других — и ещё более ужасное ощущение, что Бог растворит тебя как море крупицу сахара.

Причастие похоже на бутылку Клейна — трёхмерную проекцию четырёхмерного пространства, не имеющего пересечений с собой.

По форме это — людоедство. Поедаем Бога — с Его любезного разрешения, даже по Его настоянию. Словно каннибалы, верующие, что дух, мана, кавод съеденного вождя перейдёт в них.

А на самом деле: мы входим в жизнь Божию, входим — и не исчезаем, а появляемся на свет, рождаемся к настоящей (кстати, и вечной, но это такая мелочь) жизни. Не Он исчезает в нас, а мы появляемся в Нём. Целое стало частью, чтобы восстановить целостность части в Целом.