Яйцо терпимости к Светлому Христову Дню

Яйцо стало пасхальным символом поздно. Вообще-то оно было языческим символом, символом плодородия. И не только потому, что из яйца что-то там вылупляется, но и потому что в русском языке (в отличие, к примеру, от английского), есть яйца, из которых ничего вылупиться ни при каких обстоятельствах не может, тем не менее, к родам и эти яйца имеют прямое отношение. Это совпадение служит источником бесконечных и, по определению, пошлых шуток.

Начиналось-то все серьёзно: взрослые мужики поглаживали лошадь яйцом, приговаривая: «Будь гладка». И в красный цвет яйца окрашивали не потому, что Христос на кресте кровь пролил, а потому, что кровь — красного цвета и до Христа, и после, а где кровь, там жизнь. И всерьёз стукались яйцами, веруя, что у кого не треснет, тому здоровья будет больше. Хранили первое полученное на Пасху яйцо в убеждении, что если во время пожара его «перебросить через пожар», то все погаснет. Во время пожара, естественно, вряд ли у кого хватало времени проверять это поверие. Другая записанная Далем крестьянская примета: «Первое яйцо от чёрной курицы спасает скот в поле от волка». А почему бы и нет?

Большевики покончили и с верой, и с суевериями. Суевериям не смогли воскреснуть: ведь никто не лезет в Даля посмотреть, во что нужно всуе верить. И поэтому, когда большевизм перестал обращать внимание на веру и суеверия, воскресла только вера. Яйца стали символом исключительно церковным, безо всяких языческих подмалёвок. Без малейшего стеснения воскресили средневековую легенду о том, что Мария Магдалина якобы первая вручила красное яичко самому императору Тиберию в объяснение того, как из камня может выйти жизнь. Христос при этом оказывался цыплёнком, яйцо — скалой, в пустотах которой древние иудеи погребали мертвецов.

Пасхальные яйца всех размеров и самых фантастических конструкций заполонили магазины, — не потому, что их как-то очень много делали, а потому, что их плохо раскупали. Кто ходит в церковь, предпочитает сам покрасить яичко, кто в церковь не ходит — с какой стати будет хоть своё красить, хоть покупать? К тому же коммерсанты наловчились ввозить из-за границы шоколадные яйца с пластмассовыми фигурками внутри («киндер-сюрприз») круглый год.

Когда же 17 августа 1998 моложавый премьер-министр России объявил о банкротстве страны и получил за это кличку «киндер-сюрприз», ассоциативное мышление не могло не бросить соответствующую тень и на яйца пасхальные. Это оборотная сторона популярности: если Христа уподоблять всему подряд, то рано или поздно образ Христа будет запачкан тем, чем перепачкано это самое «подряд».

Россия, увы, не первая страна, в которой христианство стало ассоциироваться с чем-то бесплодным, причём бесплодным не так, как бесплодная смоковница (которую Христос проклял и та засохла), а бурно бесплодным. Бесплодие физиологическое — это пустота. Бесплодие духовное — пышное цветение, завязываются многообещающие дискуссии, нагромождаются толстенные дома. Результат, правда, один — скука, ненависть, тоска. Разве этого хотели те пророки, которые восставали против языческой озабоченности плодородием?

Ещё раньше, в 1720-м году англиканский священник Ионафан, настоятель собора в Дублине (или, иначе, писатель Джонатан Свифт) выдумал страну Лиллипутию, в которой

… «всеми разделяется убеждение, что варёные яйца при употреблении их в пищу испокон веков разбивались с тупого конца; но дед нынешнего императора, будучи ребёнком, порезал себе палец за завтраком, разбивая яйцо означенным древним способом. Тогда император, отец ребёнка, обнародовал указ, предписывающий всем его подданным под страхом строгого наказания разбивать яйца с острого конца. Этот закон до такой степени озлобил население, что, по словам наших летописей, был причиной шести восстаний, во время которых один император потерял жизнь, а другой — корону. ...

Насчитывают до одиннадцати тысяч фанатиков, которые в течение этого времени пошли на казнь, лишь бы не разбивать яйца с острого конца. Были напечатаны сотни огромных томов, посвящённых этой полемике, но книги Тупоконечников давно запрещены, и вся партия лишена законом права занимать государственные должности.

В течение этих смут императоры Блефуску часто через своих посланников делали нам предостережения, обвиняя нас в церковном расколе путём нарушения основного догмата великого нашего пророка Люстрога, изложенного в пятьдесят четвертой главе Блундекраля (являющегося их Алькораном). Между тем это просто насильственное толкование текста, подлинные слова которого гласят: Все истинно верующие да разбивают яйца с того конца, с какого удобнее. Решение же вопроса: какой конец признать более удобным, по моему скромному суждению, должно быть предоставлено совести каждого или, в крайнем случае, власти верховного судьи империи».

Терпимость Свифта, однако, распространялась на тех, кто разбивает яйца, но не на яйца. В том же «Гулливере» он сравнил лжеучение с ядом: мол, быть католиком можно, но проповедовать католичество нельзя. Ну как можно разрешить торговать тухлыми яйцами?

Одна терпимость потребительская — когда человек потребляет яйца, он вынужден терпеть того, кто потребляет яйца иначе. Другая терпимость требовательная — когда человек чувствует себя яйцом.

Но с чего человеку чувствовать себя яйцом? А вот Платон сравнивал существование человечества с жизнью в пещере, куда не доходит свет. Да все мистики и большинство философов чувствовали, говорили, писали, что смысл жизни где-то за её пределами находится, что человек несёт в себе такие возможности, которые в этом мире, в этих условиях никак не находят себе применения и даже мешают — ведь и это о том же. Человеческое настоящее так же соотносится с человеческим будущим как яичный желток — с цыплёнком.

Знаменитый анекдот о «колумбовом яйце» — он ведь больше о Колумбе. Великий мореплаватель заставил яйцо стоять, ударив его об стол так, чтобы один конец стал плоским. Но ведь и вся жизнь человеческая тогда удаётся, когда человек находит в себе силы что-то, на первый взгляд естественное, сломать в себе, преодолеть.

Конечно, полностью из скорлупы здесь не выбраться, но разбивать её нужно уже здесь. И тут первое и самое страшное искушение — помочь ближнему своему выбраться из его скорлупы. Но ведь это же абсурд! Это означает, что человек уверен: я-то выбрался!

Между тем, даже Христос, когда говорил о втором рождении, о рождении от Духа, вовсе не утверждал, что это — последнее и окончательное рождение. Скорее, можно говорит о том, что уверовавший в Христа из обычного яйца превращается в пасхальное. Но не более того: и от смерти это не избавляет автоматически, и свободы не гарантирует, и Царства Небесного по-прежнему нужно просить, не считая себя уже в нем со всеми потрохами и белками.

Через двести лет после Свифта другой англичанин, тоже англиканин, правда, только диакон, Льюис Кэррол (он ещё был профессором математики, но об этом мало кто помнит) в книжке «Алиса в Зазеркалье» изобразил Хампти-Дампти — говорящее яйцо. На русский язык Маршак перевёл имя этого персонажа как «Шалтай-Болтай», добавив замечательную двусмысленность: болтается не только язык во рту, но и желток в яйце.

Шалтай-Болтай выглядит препротивнейшим, надменным, болтливым дураком, который чрезвычайно радуется королевскому фавору: мол, король обещал, если я упаду со стены, прислать за мной всю свою конницу и всю свою рать. Ну чем не христианин, который уверен, что Царь Небесный после его смерти восстановит его? Разве воскресить умершего легче, чем собрать обратно разбившееся яйцо?

Верует человек в воскресение, или не верует, — для доброго отношения к людям это, к счастью, совершенно не имеет значения. Кто верует, да не бьёт другого, потому что Бог Сам, если надо будет, все устроит. Кто не верует, да не бьёт другого, потому что чего бить-то, коли вылупляться некуда?

Терпимым нужно быть не потому, что всё равно, с какого конца разбивать яйца, а потому, что вовсе не нужно разбивать яйца. Да, нельзя приготовить яичницу, не разбив яйца — но почему всякое яйцо воображает себя поваром? Неужели смысл жизни в том, чтобы приготовить яичницу? Так может рассуждать разве что совсем молодое или совсем сердитое яйцо, и лучше уж тогда быть Шалтаем-Болтаем. Кто понимает, что сам сидит на стене и в любую минуту может упасть, тот чувствует: блаженны не бьющие других, ибо они будут собраны, когда разобьются сами.