РЕФОРМАЦИЯ

Яков Кротов

Лютер и Эразм - современники, символизирующие два разных направления в культуре модерна. Личное начало в них освобождается от коллективного, родового мифа. Лютер освобождается, но основывает свою свободу на апелляции к прошлому, только не к античному прошлому, а к христианской древности. Освобождается от власти папства и начинает сооружать новую власть для себя и своих последователей. Эразм освобождается, но удерживается от мифотворчества и от строительства новой власти, будь то власть интеллектуальной элиты, государства или религиозной структуры. Этим он отличается и от Лютера, и от предыдущего поколения итальянских гуманистов, которые творили миф из античной древности и не мыслили себя вне власти. Эразмианцов часто обвиняли в утопизме, но они именно боролись с утопизмом. "Утопию" написал друг Эразма, а насаждали утопические конструкты "идеального" христианства Лютер и его католические противники, творцы тридентской "реформации".

Эразм - подлинный модерн, подлинная свобода, причем свобода, совместимая и с верой, и с пребыванием и в Церкви, и в кругу коллег. Этой подлинности в модерне очень мало. В современности очень мало современности. Модерн подобен паровозу, который тащит за собой длинную цепь вагонов, набитых архаикой. Люди архаики, конечно, думают, что это они совершают движение, и очень досадуют на паровоз, требуют, чтобы его отцепили или, по крайней мере, чтобы на поезде написали, что он движется благодаря вагонам. Так на рубеже XX и XXI веков лидеры крупных христианских конфессий требовали упомянуть в конституции Европейского союза христианские корни Европы. Упомянуть Эразма не требовал никто - его последователи обладают смирением истинным не всегда на личном уровне, но всегда на уровне социальной страты.

Христиане архаики используют свободу, паразитируют на том, что завоевано без них и вопреки им. Например, в России до освобождения крестьян богословия не было, оригинальная христианская жизнь удовлетворялась самое большее рукописным "самиздатом" монастырских аскетов, богословием служили пересказы западных инославных учебников. Когда в "большом мире" был достигнут новый уровень свободы - без малейшего участия узкого мира церковников, они сразу воспользовались этим. Религиозная мысль оживилась, хотя большинство идейных движений той эпохи так и не проявили самостоятельности. Впрочем, и свобода была ограничена, и время возрождения было сравнительно невелико, революция положила ему конец.

В эмиграции свобода сохранялась, и была потрачена в основном без толку, на богословское оправдание своей агрессивности и замкнутости. Бердяев был один, Ильиных - Иванов и прочих - сотни. Впрочем, не откровенное черносотенство наиболее характерно, а фундаментализм умеренных интеллектуалов. Они были умерены в том отношении, что чурались светской политики. Они были эскапистами, но именно поэтому компенсировали свое воздержание от светской политики политикой церковной. Они не столько боролись за административную власть в Церкви, хотя и апеллировали к ней, что немыслимо было для Бердяева, сколько, наподобие Лютера, сооружали свой миф о прошлом христианства. На этом мифе об идеальном прошлом - в данном случае, православия - они утверждали миф об идеальном настоящем и будущем своей конфессии. В эмиграции наиболее ярким и авторитетным представителем этого движения был Владимир Лоссский.

В последнюю треть ХХ века в России к православию обратились представители советских гуманитариев-интеллектуалов, привыкших именно к такому способу жить. Ведь советская пропаганда, советское мифотворчество была одним из многих отзвуков утопической традиции. Большинство из них, естественно, просто повторило на христианском материале то, что раньше делалось на материале марксистском. Правда, марксистской мифологизацией эти люди занимались вынужденно, а православной - добровольно, но это лишь ухудшило положение. Лосский для многих из них стал кумиром и образцом. Они стали создавать миф об идеальном православии, как в XIX веке Шатобриан и ему подобные создавали мифы об идеальном католичестве. Материалом для них служили и служат прежде всего тексты тех православных мыслителей, которые находились под влиянием западной мысли, пользовались ее понятийным аппаратом - как Григорий Палама. Это и понятно: ведь российские интеллектуалы изначально возникли в результате вестернизации.

Профессиональные идеологи, сменив материал, пытались воскресить некое идеальное православие, но воскрешать было нечего. Что в православии вечно и живо, то не нуждается в услугах подобных идеологов. Вместо православия они создавали искусственные конструкции, начиная от славянофильской утопии Хомякова, до софиологической утопии Флоренского, имяславческой - Лосева, апофатической - Лосского, исихастской - Хоружего. Интеллектуалы оказывались в ловушке: они изначально искали самоидентификации не как людей, не как верующих христиан, а именно как русских православных, отличающихся от западных и от русских неправославных христиан. При так поставленной задаче, результат всегда был один: стилизация, не всегда агрессивно-антизападническая, но всегда провинциальная, лживая и высокомерная.

Эразм и Хейзинга

В 1924 году Йохан Хейзинга пишет книгу о своём соотечественнике Эразме Роттердамском. Их разделяло ровно полтысячелетия — Хейзинга родился в 1872, Эразм в 1469, Эразм умер в 1636, Хейзинга в 1945. Оба — гуманисты, но трудно представить себе более желчное отношение биографа к своему герою. Зато после такого выступления адвоката дьявола легче понять Эразма.

Хейзинга считает Эразма человеком, который слишком дорожил свободой и потому был неспособен на долгие и глубокие личные отношения.

Свобода Эразма — это прежде всего его отказ становиться университетским преподавателем. Хейзинга — не отказался, стал профессором Лейденского университета. В итоге Эразм — интеллигент, Хейзинга — интеллектуал. Эразм — один из первых фрилансеров, а потом и просто независимых литераторов, живущих исключительно на гонорары. Он так быстро, как только смог, освободился от секретарства у властителей века сего, а потом регулярно отказывался от церковных должностей. Эразм не брезговал, правда, грантами — в начале XVI века это были церковные бенефеции и пенсионы от светских владык.

Эразм не оплакал смерть Томаса Мора? Но в этой смерти не было ничего, достойного оплакивания. Мор пал жертвой своего выбора — идти во власть. Оплакивать следовало выбор, а не итог. Если бы Мора не казнили, а он умер на вершине карьеры, это была бы трагедия побольше.

К вере в Христа Хейзинга обратился через 13 лет после написания биографии Эразма. Его суждения о религиозности Эразма — суждения неверующего, позитивиста. Он считает Лютера — великим мистиком, Эразма — лишённым глубины верующим. Это традиционная для реакционеров точка зрения на свободных людей. Горячку путают с огнём. Лютер очень религиозный и совершенно неверующий человек. Он рассуждает о вере как слепой ощупывает слона. Ватиканские оппоненты Лютера — зрячие погонщики слонов. А нужно-то просто быть слоном, и Эразм слоном был.

Эразм был и против Реформации, и против Рима. Так и оба эти явления были против него. Если двое слепых обсуждают законы оптики и пытаются устанавливать эти законы голосованием, зрячий не должен примыкать ни к одному из них.

Единственная красивая фраза в книге Хейзинги — сравнение терпимости с морем, а нетерпимости со скалой. Эразм — голландец, созерцающий море, а Лютер — немец, созерцающий горы. Если бы все, кто живёт на берегах Мирового океана, были терпимы!... Разница в другом: Эразм — одиночка. В море — в одиночку плывёт на яхте, плоте, доске. В горах — скорее откажется подыматься на вершину, но не пойдёт в связке. Быть королём горы? Значит, кому-то придётся быть поддаными там, внизу? Тогда лучше не быть королём. Эразм — первый вполне современный, «приватный», «частный человек»

Хейзинга снисходительно заметил, что Эразм не понимал, как далеко может завести критический подход к Священному Писанию. Это снисходительность профессора, который полагает, что первичен текст, а не реальность, Библия, а не Бог. Эразм потому и не боялся за Библию, что верил в Бога. Эразм открыл Евангелие своим критическим изданием 1615 года, как Колумб открыл Америку. Для Колумба Америка была лишь одной из многих земель, для Эразма Евангелие было лишь одним из Слов Божиих. Сегодняшние наследники Эразма - «новозаветники» - уже давно ничего не открывают и не закрывают, они и не верующие, и не учёные, а одни из последних (хочется верить) схоластов в мире современной науки, - слепые, ощупывающие друг друга.

Хейзинга презрительно обозвал Эразма журналистом, публицистом. Видимо, сказался комплекс неполноценности, ведь самому Хейзинге университетские коллеги ставили в вину склонность к отступлению от строгих академических стандартов.

Да, Эразм и публицист, и журналист. Книгопечатание в конце XV — начале XVI веков было тем же, что интернет в конце ХХ — начале XXI веков, Эразм — блоггер, и его латынь — как птичий язык твиттера, позволяющий общаться поверх национальных барьеров. Это — не предательство гуманистических идеалов. Идеал всегда один — истина и жизнь. Как схоласты предавали Христа, компенсируя нехватку веры изощрённостью логики, так гуманитарии могут предать (и предают) истину, компенсируя неверие в неё — верно, всё той же изощрённостью.

В конечном счёте, главное в творчестве Эразма - «Похвала глупости», вполне отражающая главное в личности Эразма — гармонию эротического, сексуального и интеллектуального. Конечно, «Похвала глупости» - только верхушка айсберга, вообще же вся неимоверная популярность Эразма у современников — реакция на остроумие, которое дороже папской безошибочности и лютеровой безоглядности. Формально Эразма можно принять за гея или, по крайней мере, за «человека лунного света», но он куда более сексуален, чем Лютер с женой-монахиней, и одновременно куда более целомудренен, чем те ватиканские персонажи, которые чудом сохранили девственность — лишь телесную, конечно, потому что девственность души нельзя сохранить, работая во властных структурах.

Несколько раз Хейзинга повторяет, что Эразм, в отличие от Лютера, не имеет продолжателей в современном мире. А ведь очерк об Эразме он писал для американцев, каждый из которых по профессии — именно Эразм, а религиозный консерватизм, у кого из американцев есть, только хобби. Эразм, а не Колумб и не индейцы, - первый настоящий американец в истории человечества. Всё, что называется «современным миром» - это мир Эразма, а не Лютера. За единственным исключением, и оно не в пользу современного мира — Эразм воевал с войной, а современный мир всё ещё воюет войной. Какой там Ганди, какой Мартин Лютер Кинг. Достойные люди, но до Эразмова пацифизма им далеко — оба слишком страдали от неврозов и это видно по текстам, Эразм — поразительно здоровый, гармоничный и цельный человек, который не приказывал — в отличие всё от того же Лютера или Ватикана: «Гора, ввергнись в море!» - но за свою жизнь не одну гору свернул и, что даже важнее, не одну пропасть засыпал.