К оглавлению
Часть II. Религиозное
ВСЕ ЛЮДИ - ПЛОХИЕ, КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК - ХОРОШИЙ
Отец Александр Мень назвал историю Церкви "довольно меланхолической наукой". Он не любил эту историю, предпочитал оставаться историков времён "до Христа". Впрочем, ему, как и многим, реальная история - история плоти и крови - представлялась слишком кровавой и ужасной, чем-то вроде нашлёпки из кровавого говяжьего фарша на голове у героев духа.
Люди ищут в истории образца, идеала, святости, а пристальное вглядывание в историю обнаруживает, что и святые - отнюдь не идеал. Поэтому средний человек активно игнорирует историю, как активно игнорирует религию, как игнорирует политику в уверенности, что за красивым фасадом - нравственная гниль. В других сферах тоже гниль, но не претендующая на святость и красивость, а это огромная разница.
На самом же деле, история вовсе не меланхолическая, а очень оптимистическая, жизнеутверждающая, позитивная наука. Только важно правильно подойти к истории - важно быть нормальным человеком. "Норма" - это не деление людей на плохих и хороших и попытка найти хороших людей в истории как ищут изюминку в чёрствой булке. "Норма" - это понимание и ощущение того, что, хотя все люди - плохие, каждый человек - хороший.
К примеру, как целое, духовенство - любое - это очень плохо. Это плохо как замысел и скверно как осуществление. Коррупция, несоответствие собственным словам, слабость и т.п. Но при этом любой священник, мулла, раввин - не только хороший человек (с некоторыми проблемами, нуждающимися в особо ласковом подходе для улаживания), но и хороший священник, мулла и раввин. Хороший для кого-то - может быть, для одного-единственного человека, может быть, для десятка, может быть, для самого себя или вообще только для Бога. Но - хороший.
Это не означает, что священник-антисемит хорош тем, что сплачивает антисемитов в православную общину или заражает антисемитизмом своих прихожан. Это - грех и коррупция. Священник-антисемит хорош тем же, чем была хороша Валаамова ослица. И его Бог может использовать и использует. Это не означает, что ослицу надо поднять на пьедестал и возить в карете, что ослицу не нужно понукать и нужно останавливаться всякий раз, когда она останавливается. Это означает лишь, что не нужно заниматься ни идолопоклонством, ни человекоборчеством.
Нужно искать свою ноту в симфонии человечества, - не найдёшь, не оправдаешься тем, что вокруг фальшивили, а найдёшь - и самые лишённые слуха всё равно начнут подстраиваться под тебя.
ИСТОРИЯ - ПРОРОЧЕСТВО, ОБРАЩЁННОЕ В БУДУЩЕЕ
«Разве мог я подумать сорок лет назад!...» «Могли ли мы представить!...»
Человека, который может вообразить, что через сорок лет он будет дедом (или президентом державы, или политзаключённым, или клоуном) нужно лечить. Если этому человеку меньше двадцати пяти, к примеру лет. Если больше - изолировать от общества и, по возможности, от него самого.
Способность фантазировать, воображать, строить планы естественна, способность знать будущее – противоестественна. Знание будущего противоречит не человеческому естеству, а тому, по образу и подобию которого сотворён человек – Божьему естеству. Творец не «знает будущее», Творец – творит. Скорее уж, «знает будущее» падший ангел – знает и разрушает, насколько может, не в силах участвовать в творчестве этого будущего. Знает – и не принимает, точнее – хочет заменить своим «знанием».
Человек очень хорошо представляет себе Бога по своему образу и подобию как инженера, который имеет знание законов природы и разум, благодаря этому имеет план, образ, эйдос будущего и необходимых для его сооружения действий и переносит этот план в реальность.
Такое представление о Боге есть обычный антропоморфизм – перенос на Бога представлений о себе. Теоретически это разумно, если человек – образ и подобие Божие. Практически богоподобие покрыто кое-чем, о чём не говорят в приличном и (или) в секулярном обществе. Спорят о том, можно ли фотографироваться на паспорт в парандже, но бесспорно, что нельзя – в скафандре или в гробу. Почему человек, каким мы себя знаем, облечён не в сияние вечности, а в некую комбинацию скафандра с саркофагом, это отдельный вопрос и забавный факт. Причём с годами доля скафандра уменьшается, что неплохо, но возрастает саркофажья доля.
Бог не знает будущего, потому что «знать» означает любить – во всяком случае, для Бога – а нельзя любить несуществующее. Бог «всеведуш», но во «всё» не входит небытие, иначе Бог был бы сатаной. Поэтому Бог может с чистой совестью воскликнуть: «Мог ли Я подумать, что Адам с Евой…». «Мог ли Я представить, что на этом месте будет Распятие…». Впрочем, не восклицает – Ему некогда, Он творит.
Не должно быть «когда» и человеку. Не стоить тратить время на попытки представить, вообразить то, в чём участвует чужая свобода. Нетрудно представить себе, что будет через пять минут с кирпичом, но что будет у тебя в душе через пять минут … А уж в чужой… Что будет через пять лет с кирпичом непредсказуемо, потому что кирпич – среди людей и в их власти (не говоря о Божьей), а уж что будет через пять лет с этими самыми людьми… Даже нельзя сказать привычное языческое «Один Бог знает». Бог – есть, Бог – творит, а не «знает». Поэтому все споры о «предопределении» беспредметны.
Предметна – история, продуктивно – историческое сознание. Не «кто бы мог подумать…», а «подумать только, я сорок лет назад был на этом месте». Удивление прошлым (и умение хранить прошлое) – часть творческого сознания. Странно, что ни один фантаст – из тех, которые конструируют будущее простой экстраполяцией настоящего – не описал будущего, в котором десяток живых людей вынужден существовать в крошечных зазорах между бесчисленным количеством памятников, мемориалов, библиотек и прочих «мемок», накопленных предыдущими поколениями. Теоретически память о прошлом должна превращаться в тяжкий груз, который хоронит своего носителя. Практически, напротив, создание памятника освобождает и место, и время. Даже не освобождает, а творит место и время из хаоса и неопределённости, наличных в природе.
В этом смысле каждый человек – историк. К сожалению, далеко не всякий историк сохраняет в себе – или, сдержаннее скажем, в своих трудах - достаточно человеческого, чтобы его исследование было чем-то большим, нежели эрудичьей фиксацией деталей при равнодушии к целому. Груда камней не составляет памятника. К счастью, историки – лишь малая часть тех, кто отвечает за увековечивание истории, за то, чтобы от «кто бы мог подумать» человек переходил «мы думали тогда о том…».
История не есть «пророчество, обращённое назад». Пророчество – это история, обращённая вперед. Поскольку же история обращена именно вперёд, то вообще-то никакого другого пророчества, кроме истории, не существует. Человек, восклицающий: «Разве мог я подумать, что со мной будет такое!» подобен человеку, который подымается в небо на воздушном шаре и смотрит вверх. Он должен смотреть вниз и восклицать: «Разве мог я подумать, что со мной было такое!» Меньше всего знает о происходящем очевидец и участник событий. Не потому, что его ум затуманен страстями (хотя не без этого), а потому что знание его неполное. Знание стороннего современника – тоже неполное, даже более неполное. Циник знает не больше, а меньше, потому что не смеётся над картиной, которую видит сбоку.
Человечество, удаляясь от прошлого, не приобретает, однако, такого знания о прошлом, какое приобретает о земле человек, удаляющийся от земли на воздушном шаре или космическом корабле. Полёт есть отрыв от земли, но от времени человек пока не отрывается. «Настоящее» не есть грань между прошлым и будущим, настоящее есть часть прошлого. Вот почему попытки прогнозировать будущее всегда будут отставать от потребностей людей, и отставание это будет не уменьшаться, а нарастать по мере развития истории. Вот почему Библия запрещает предсказания и любые попытки «узнать будущее». Они безумны. Запретить сумасшествие нельзя, но запретить искусственно наводимое на себя сумасшествие разумно. Всякое пророчество – ложь самого опасного сорта, то есть почти правда. В «почти» умещаются самые грозные ошибки. Чем крупнее прогноз, чем больше пытается охватить прорицатель или пророк, тем он лживее. Это как с часами: те, которые стоят, показывают верное время хотя бы два раза в день, те, которые отстают или спешат, не показывают верного времени никогда.
Библейские пророки не прорицали, не описывали будущее. Они описывали прошлое. Они трезво - благодаря благодати - видели, что делал Израиль и чего не делал, соответственно. чётко описывали и настоящее "положение вещей". Вот этой трезвости не хватало другим израильтянам, которые - включая царей - неадекватно представляли себе и прошлое, и настоящее. В чём-то были чрезмерными оптимистами, в чём-то - чрезмерными пессимистами. Слишком надеялись на помощь Запада - применительно к Израилю, это был Египет. Слишком опасались Востока - и были готовы на всевозможные компромиссы, включая религиозные, перед лицом "восточной угрозы".
Исайя, Иеремия и прочие славны не тем, что в деталях расписали будущее, а тем, что описали настоящее. За это их и гнали. Люди хотят "знать будущее", но с одним условием - чтобы это знание не лишало их тех иллюзий о себе, которые они называют своим "прошлым" и "настоящим". В результате все "предсказания" лишь проекция в будущее своих заблуждений. Да, такие предсказания часто сбываются - даже чаще, чем в 50 случаях из 100, потому что заблуждение работает - разрушает мир, так что "пророчество" становится "самоисполняющимся". Пророчества же Божьих пророков описывают будущее, поскольку Бог даёт пророку видеть прошлое и настоящее.
Через две точки можно провести только одну прямую линию, через миллионы миллиардов людей с их чувствами, словами и делами, можно провести одну-единственную линию будущего. Это далеко не прямая линия, почему пророчества говорят о будущем образно, а не буквально, но именно благодаря образности пророчество помогает людям созидать будущее вместе с Богом - в отличие от разрушающих будущее предсказаний.
Если рассматривать библейские пророчества как глобальные, масштабные, то они ошибочны. Примеров такого ошибочно рассмотрения – тьма, и даже не в прошлом, а в настоящем. Общая грамотность привела к тому, что в наше время количество несчастных, объясняющих историю через толкование Апокалипсиса или Даниила, причём в письменном виде, в сотни раз больше, чем за первые два тысячелетия истории Церкви. Ничего страшного: Библия всё стерпит, должны терпеть и верующие в то, что Библия – Слово Божие. Терпеть и помнить: «точность» библейских пророчеств – миф. Пророчества «точны» только для глаз веры, потому что они точны не в описании событий, а в описании Творца событий. Когда человек говорит, что он уверовал в Иисуса, потому что Иисус точно описан ветхозаветными пророчествами, он путает причину со следствием. Точно так же путает их человек, который говорит, что сломал себе шейку бедра, потому что упал: сперва от недостатка кальция ломается кость, а в результате человек падает. Сперва человек видит Иисуса как Мессию, потом он видит, что именно Иисуса – Его Распятие и Воскресение – описывают ветхозаветные пророчества. Если не видит – то со смехом откладывает христианские толкования Библии. Этот эффект многократно описан в Евангелии (самый яркий – беседа Иисуса с учениками по дороге в Эммаус), тем не менее, сознание верующего его отторгает – слишком «самоочевидно», что сперва понимание, потом вера. Разум не хочет оставлять места для благодати, то есть, для Самого Бога.
Пророчества Библии точны, потому что они описывают не глобальное, а миниатюрное – миниатюрное до невидимости. Невидим Дух, невидима человеческая душа и происходящее в ней, а именно об этом Даниил и Апокалипсис. Не ищите зверя с рогами в царских или президентских палатах, а ищите его у себя на полатях и за пазухой. Ищут Родос, чтобы прыгнуть, а надо искать Голгофу, чтобы перестать скакать и встать на колени.
КОНФЕССИОНАЛИЗМ И ПРОФЕССИОНАЛИЗМ
Профессионализм считает, что конфессионализм принимает гипотезы (или, того хуже, мифы) за аксиомы. Воскресение Христа произошло. Евангелия обязательно написаны в 1 веке. Разногласия Петра и Павла не носили принципиального характера. Профессионал считает, что это обязательно надо подвергать сомнению.
Профессионалы, заметим, тоже люди и поэтому иногда перегибают палку в другую сторону, создают анти-аксиомы: чудеса невозможны, включая Воскресение, Павел качественно изменил христианство. Если в тексте предсказывается разрушение Иерусалима, значит, текст написан после разрушения Иерусалима. Особенно силен был такой “гиперкритицизм” в 19 веке, следы его сохранились и сейчас, особенно у историков-любителей, непрофессионалов. В любом случае, когда профессионал позволяет себе подобные утверждения, он перестает быть профессионалом, он обслуживает взгляды, а не ищет истину.
Профессионалы часто обвиняют церковных историков в ангажированности. На это есть два ответа. Первый: абсолютно неангажированных людей нет. Можно освободиться от людей, нельзя освободиться от предрассудков и стереотипов. Второй: церковные историки -- эксперты, они как раз должны получать от Церкви деньги, чтобы не зависеть от стереотипов антицерковной среды. Оба ответа исходят из положения, что в мире нет места объективности, есть разные типы субъективности и надо противопоставлять разные субъективности друг другу, чтобы выйти к истинности. Современная наука исходит из другого мироощущения: субъективность может быть преодолена и в одиночку (хотя для этого необходима подготовка в научной среде) через использование ряда специальных приемов, вмешательство же и давление людей, для которых руководство людьми является основным занятием, несовместимо с использованием этих приемов. На практике часто ученые поддаются давлению и внешних, и внутренних, но одинаково ненаучных обстоятельств (от совести до генштаба). Тогда они перестают быть профессионалами.
Непрофессионализм профессионалов ничуть не оправдывает непрофессионализм верующих. Профессионализм совместим с конфессионализмом. Чем ближе конфессия к истине, тем более она любит профессионализм. Если конфессия -- христианство, профессионализм становится возможен и обязателен во всей полноте.
В споре профессионализма и конфессионализма никто не должен жертвовать ничем хорошим. Это столкновение двух стратегий познания и поведения в мире, а не двух миров. Но человек достаточно широк, чтобы соединить в себе эти две стратегии. Профессионализм ведь не является анти-конфессионализмом. Антиконфессионален секуляризм и атеизм, прикрывающиеся профессионализмом.
КОЛИЧЕСТВО И СВОБОДА В ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ
Естественным образом приращение, работа осуществляются людьми через накопление каждым результатов и объединение с другими. Поэтому цифра (для истории церковных учреждений, число верующих, число храмов, священников) многое говорит об исторических свершениях. Центр творчества отождествляется с количественным центром. Поэтому историки Церкви подчеркивают, что в наши дни число христиан, живущих в странах третьего мира больше, чем число христиан в “первом мире”. Об этом говорится так, словно из этого обязательно последует и перемещение центра истории Церкви в страны третьего мира.
На самом деле, конечно, такое перемещение возможно, но не обязательно. Дух Божий дышит вообще в человеческой истории, а в истории верующих в Него особенно, и это дыхание даёт то, что невозможно в естественном порядке: творческие достижения осуществляются помимо количества, качество приходит к одиночкам или немногим, приходит незаслуженно, не к тем, кто много потрудился (постился, молился), а к работникам одиннадцатого часа, приходит к смиренным. Современные европейские историки часто самих себя и своих предшественников корят за евроцентризм, и поэтому Европа не закатывается, а остаётся центром духовной жизни мира, ибо все прочие земли отнюдь не сокрушаются по себе, а гордо считают себя центром земли и пытаются встать выше Европы, отобрать у неё звание центра. А она готова отдать это звание, но именно эта готовность и подкрепляет её центральность. Она охотно признает себя меньшинством (каковым и является), и потому этому меньшинству в компенсацию вновь и вновь посылаются открытия, каких не делает большинство (причем речь идет не о технических открытиях, а об открытиях, не требующих никакой культурной среды и усилия массы). Поэтому в истории Церкви история Запада и Востока равноценны, хотя количественно чрезвычайно различны, и Восток, несмотря на свою малочисленность и скудость (сравнительно с Европой) материальных результатов, составляет именно половину Церкви, а не крошечный сектор, и будет составлять, если не возгордится своей малостью. Большая эффективность тут не человеческим объясняется, но Божеским.
Гордиться тем, что Дух приходит к малым, не стоит и потому, что люди обучаемы ещё со стадных времён, и в истории вновь и вновь достигнутое одним человеком, или одним народом, или одной конфессией, может усвоено другими. Это возможность не математическая, не естественная; естественным образом перегородки между людьми и их общностями мешают усвоению и точному вживанию. Но сверхъестественным образом сочувствие даётся, и достигнутое в итальянских монастырях воспринимается русскими или неграми, и иконопись одной страны открывается молящимся совсем другой культуры, и даже переводы при чтении действуют так, как действовал бы подлинник, и большинство получает в своё распоряжении созданное меньшинством.
