Для христиан личность Спасителя так важна, что всю историю они делят на период до Рождества и после, и это деление теперь принято в большинстве стран мира. Правда, дата Рождества вычислена была в древности не совсем точно, Иисус родился, видимо, в 7 году до начала «христианской», или «нашей», эры.
Даже люди, верующие в Бога и Его доброту, иногда недоумевают: почему Христос родился две тысячи лет назад, а не на пять-шесть веков или тысячелетий раньше, почему Он родился в Палестине – одной из самых маленьких стран на земле, а не в Италии, не в Риме, центре тогдашнего западного мира. Сколько людей были из-за этого лишены возможности узнать о Христе, изменить свою жизнь, обрести надежду. Ведь не виноваты же они были, что жили «до Рождества Христова».
Бог не медлил, Бог спешил спасти людей. Но спасать можно по-разному. Когда учат спасать утопающих, то советуют прежде всего оглушить барахтающего в воде человека, чтобы он потерял сознание и не мешал. Грех иногда сравнивают с водой, кающийся человек может сказать, что он «утопал в пучине греха». Но спасение от греха не похоже на спасение утопающего. Утопающего достаточно вытащить на сушу, море осушать не надо – а грех надо истребить целиком, чтобы его вовсе не было. Грех так неимоверно силён, что человек может грешить даже вопреки собственной воле, своему уму, своей вере.
Человека недостаточно спасти от желания грешить, от глупости, от невежества – надо победить грех как основу жизни человека. Становясь человеком, Бог возвращает человечеству настоящую основу. Возвращает всем, но не навязывает никому.
Победа над грехом не есть победа над человеком: человек непобедим и должен сам прийти ко Христу. А чтобы человек куда-либо пришел, надо его позвать, надо заговорить с ним на его языке, чтобы имел возможность Бога понять.
На протяжении тысячелетия Бог готовил людей к Своему появлению в мир, постепенно обучая их понятиям и словам, на которых можно говорить о спасении от греха. Бог готовил не сразу всё человечество. Язык у каждого народа свой, и достаточно было выбрать один народ, чтобы откровение о Боге стало входить в языки человечества.
Бог избрал иудеев, но к Богу стремились все народы. Уже за пять веков до рождения Христа во многих странах люди мучились, ощущая недостаточность религии как попытки вымолить у Высшего, Непознаваемого начала счастья для своего народа. Познание Бога, тысячелетиями поднимавшееся к небу, постоянно оказывалось в провале. Религиозные традиции превращали первобытных людей в культурные народы, и на этом все заканчивалось.
Народ, государство в целом может удовлетвориться определённой степенью познания Бога. А человеку тесно. Человек ищет такой веры, которая бы зависела от него, а не только от жрецов, традиций, обрядов. В Китае Конфуций создал учение, в котором человек оказывался главным действующим лицом в достижении гармонии – настолько главным, что Божественное уже оказывалось заслонённым человеческим. В Индии Будда обратился к человеку, пытаясь освободить его от страданий, но освобождение это оказалось одновременно освобождением от Бога как Творца и Личности, от поиска Бога как личности, сопоставимой с человеком. В Персии и Греции, Египте и Риме древние религии, господствуя официально, теряли свое значение в личной жизни тех, кто искал вечной и абсолютной Истины.
Словно ощупью люди искали Бога, Который бы нуждался в их энергии, в их вере, в них самих, Который бы не только давал что-то человеку, но искал бы человека. Такое беспокойство не может длиться бесконечно долго. Из религиозных поисков на рубеже двух эр родились религии, удовлетворившие жажду многих людей, – но Бог жаждал большего и Сам пришел в мир. Иногда это время называют «осевым»: как Земля вращается вокруг невидимой оси, так в истории человечества время порыва к Богу есть невидимый центр.
Духовные поиски, как и в любую эпоху, две тысячи лет назад были уделом меньшинства. Большинство было одержимо совсем другим: жажда гармонии, счастья, мира выливалась в завоевания, попытку навязать свою власть всему миру. Одновременно с религиозным взлётом взбухала одна из самых мощных и долговечных империй в истории: Римская.
Римляне воевали, как и все народы, но чаще, чем другие народы, утверждали, что воюют исключительно ради самообороны, что они готовятся «к войне» («para bellum») исключительно ради мира. «Ради мира» они завоевали сперва соседние с Римом города, потом всю Италию, а потом почти все страны, расположенные вокруг Средиземного моря, дошли до Британских островов и Германии на севере, до истоков Нила на юге.
Не только римляне, но и завоёванные ими народы называли эту империю «Pax Romana» – «Римский Мир», потому что власть римлян на некоторое время действительно объединила враждовавшие между собою страны в сравнительно мирное государство, по которому можно было безбоязненно путешествовать.
Римская империя была тем прочнее, что не пыталась стереть с лица земли завоеванные народы и их культуру. Она покорила земли, где некогда греки основали многочисленные колонии и государства, и переделанный греческий язык, а не латынь, оставался для людей разных народов жаргоном, помогавшим общаться.
В 63 г. до Рождества Христова римляне завоевали и Палестину. Они не уничтожили еврейское государство, а разделили его на части. Местное самоуправление и религия были сохранены. Но большинство иудеев мечтали освободиться от римского господства. В стране то и дело вспыхивали бунты, а через семь десятков лет после рождения Иисуса началось общенациональное восстание. Оно потерпело поражение, и римляне уничтожили столицу евреев – Иерусалим, уничтожили остатки еврейской независимости. Уцелевшие евреи ожесточились и замкнулись в себе.
Лишь на сто двадцать лет оказалось возможным сосуществование огромной империи, в которой общались друг с другом самые разные веры и культуры, с крохотным народом, единственным в тогдашнем мире исповедовавшим веру в Единого Бога. Лишь сто двадцать лет соседствовали жажда религиозного откровения и свободы – и возможность Богу откликнуться на эту жажду так, чтобы Его услышали и иудеи, и окружающие их народы. Если бы Иисус родился на несколько десятилетий раньше или позже, Его ученикам пришлось бы труднее, они бы оказались в мире, разбитом на замкнутые и враждующие друг с другом государства.
Бог получил единственную, наверное, возможность вклиниться в мир так, чтобы, не нарушив человеческой свободы, проявить Свое всемогущество, чтобы Его хоть кто-то услыхал и принял. В наше собственное время Христу пришлось бы тяжелее: пускай у нас средства коммуникации лучше, но религиозного энтузиазма намного меньше, и на Иисуса просто не обратили бы внимания, как не обращают большого внимания на современных христиан.
Не стоит думать, что две тысячи лет назад все только и делали, что ждали Спасителя. Нищеты, угнетения, катастроф было не больше, а скорее меньше при власти римлян, чем обычно в древности. Мир в империи был хорош для творческого энтузиазма художников и писателей, торговцев и политиков. Было уже много недавно возникших религий, которые позволяли человеку почувствовать себя и в храме не частью толпы, а главным действующим лицом, поучаствовать в мистерии, помолиться от всего сердца. Среди греков и римлян были создатели изумительной нравственной и духовной системы – стоицизма. Стоики учились сохранять достоинство и мужество перед лицом зла.
Спасителя ждали прежде всего иудеи. Но их вера в Спасителя и праведного Судию все больше становилась ожиданием освободителя от римского господства. Большинство людей больше думали об освобождении от власти чужестранцев, чем от власти греха. Слово «зилот» – «ревнитель», которое в Библии обычно обозначало ревнителей веры, постепенно стало обозначать тех иудеев, которые ревновали об освобождении своей страны и были готовы и на террор, и на восстание против римлян. Восстание это было заведомо обречено на провал, многие евреи это понимали и с неодобрением смотрели на всех зилотов, вообще на всех, кто выбивался из установившегося порядка вещей. Так что Богу предстояло именно вклиниться в мир, в самое открытое Богу, но всё же упрямое и замкнутое место человеческой истории.
Земные предки Иисуса были евреями. Иоаким и Анна, родители Его Матери (а значит, бабушка и дедушка Иисуса), Захария и Елисавета, родители Иоанна Предтечи, родились как раз в те годы, когда римляне завоевывали Палестину. Сам Иисус на протяжении Своей жизни сознательно избегал обращаться к римлянам или грекам (хотя сталкивался с ними, в Палестине было много греческих поселений) и Своих учеников посылал только к евреям – хотя подчеркивал, что принёс спасение всем людям. Страна евреев словно стала колыбелью, в которой Бог выхаживал христианство, чтобы затем выпустить Церковь на простор Римского мира. Это не случайно: евреи были единственным народом Римского Мира, веровавшими в то, что Бог – Един, и для понимания Евангелия надо знать основные особенности именно еврейской религии и быта эпохи Христа.
Символом единства Божия и единства иудеев в их вере был Храм Соломонов в Иерусалиме, где только и разрешалось приносить Богу жертвы. В самом святом помещении Храма («Святая Святых») хранились реликвии, напоминавшие об освобождении иудеев из рабства в Египте и дарованных Богом заповедях.
Правда, были (и есть по сей день) несколько тысяч евреев, живших в Самарии и считавших, что Богу можно приносить жертвы не только в Иерусалиме; их называли самаритянами и относились к ним с озлоблением, как к предателям обычаев предков, богохульникам. Самаритяне отвечали иудеям тем же.
Кроме Храма в Иерусалиме, всюду, где жили иудеи, устраивались дома, где евреи собирались для молитвы и чтения Библии. Такие дома назывались и называются просто «синагогами» («собраниями»). Такие синагоги были во многих деревнях и городах, были всюду, где селились иудеи, в том числе за пределами Палестины. Если в Палестине жили полмиллиона человек, то по разным странам тогдашнего мира расселились более четырех миллионов. Огромные еврейские общины были в Риме и Александрии, Афинах и Коринфе.
Главными праздниками для иудеев была тогда Пасха – воспоминание о спасении от рабства у египтян и Пятидесятница – воспоминание о даровании Моисею заповедей. Жертвоприношения при Храме совершали священники, которых называли «левитами». Переписывали священные книги, толковали их в синагогах, обучали детей вере особые люди – «книжники». Книжники часто были и судьями в спорах евреев между собой. Книжников с уважением называли «раввинами» – «господами».
Римляне разрешили евреям сохранить суд по своим собственным, религиозным законам. Высшим органом такого суда был синедрион, состоявший из 70 священников, книжников, уважаемых мирян. Римляне только лишили синедрион права приговаривать к смерти.
Вера в то, что Бог – един, была тем более дорога иудеям, что она делала их отличными от окружающих народов. Эта вера сделала возможным появление среди иудеев Иисуса; другие народы просто не поняли бы, о чем говорит Христос.
Но многим иудеям их вера помешала последовать за Христом. Для некоторых евреев эта вера была прежде всего символом национальной независимости. Для большинства иудеев вера была средством показать свою связь с предками, упорядочить свою жизнь, придать ей смысл и нравственную основу. Но были и немногочисленные (по нескольку тысяч человек), но очень активные и самые заметные для окружающих группы, пытавшиеся изменить место веры в жизни иудеев: ессеи, саддукеи и фарисеи.
Ессеями называли общину, которая поселилась в горах около Мертвого моря в Палестине и верила в скорое наступление победы над злом. Ессеи давали обет безбрачия, отказывались от частной собственности, от принесения животных в жертву. Они старались соблюдать все предписания религиозного Закона о чистоте. Нечистым считалось всё, что соприкасалось с мёртвым телом, с кровью, еда, приготовленная не по древним правилам. Поскольку проверить, чист или нечист был случайно встреченный человек, было практически невозможно, ессеи предпочли жить только с «проверенными» людьми, своими единомышленниками, поэтому и замкнулись в полной изоляции от «чужих».
Противоположностью ессеям были саддукеи. К их числу принадлежали первосвященники и многие религиозные лидеры, богачи, влиятельные политики. Саддукеи считали скрупулезное соблюдение религиозных предписаний ханжеством, веру в Промысел Божий, в Воскресение мёртвых – суеверием. Они подчёркивали, что «чрезмерная» религиозность мешает иудеям общаться с окружающими народами, прежде всего с греками и римлянами.
Наиболее многочисленным религиозным движением были фарисеи (так греки произносили еврейское слово «перушим» – «обособленные»). Фарисеи, как и ессеи, стремились соблюсти религиозные предписания во всей их полноте, но до крайностей не доходили: они не скрывались в пустыню, а просто омывали руки перед едой, чтобы избавиться от случайного осквернения, тщательно омывали и посуду, из которой ели. Фарисеи не стеснялись соблюдать все предписания веры относительно поведения: если время молитвы заставало их в толпе, они останавливались и начинали молиться, они тщательно избегали всякой работы в седьмой день недели – субботу. Они даже подчеркивали свою веру: если обычай предписывал носить на одежде кисти, то они делали эти кисти как можно более заметными.
Четыре Евангелия не похожи друг на друга: в каждом есть свой, особенный порыв ко Христу, особый поворот Духа Божия к читателю.
Евангелист Матфей обращается прежде всего к иудеям, к тем, кому важно единство веры в Иисуса с верой прародителей и пророков.
Евангелист Марк обращается к римлянам, которым важно получить краткое, как военный приказ, руководство для следования за Христом.
Евангелист Лука подробно описывает отношения Иисуса с окружавшими Его людьми, возникновение Церкви.
Евангелист Иоанн последовательно ставит читателя в положение человека, которому задана загадка, ответ на которую невероятно неожидан и интересен.
Никто не знает точно, как появилась религия, но очень хорошо известно, благодаря чему большинство людей прибегают к религии: хочется гарантий счастья, успеха, жизни. Крестьянин и скотовод, купец и завоеватель зависят от природы, от солнца и дождя, молятся прежде всего о плодородии земли и умножении скотины, о прибавлении денег, владений, детей.
Бог никогда не пытался запретить людям молиться о счастье и плодородии; однако жажду богатства и почета Бог преображал в нечто, помогающее подняться выше земной ограниченности. Евреи считали, что люди, не имеющие детей, чем-то провинились перед Богом, что вера должна приносить плоды совершенно осязаемые. Бог не спорил с этим, а использовал эту веру для того, чтобы приготовить Своё появление в мире.
Для учеников Иисуса были важны рассказы о рождении Его предшественника (по-славянски «предшественник» – «предтеча») Иоанна, о рождении Его Матери Марии. Родители Марии Иоаким и Анна до старости были бездетны, их презирали за это. Отчаяние, бессилие, жажда оправдаться перед людьми и обрести счастье вдохновляли их молитву о ребёнке – и молитва была услышана, родилась Мария. Проходит немногим более десяти лет, и история повторяется: нет детей у священника Захарии и его жены Елисаветы.
Захария уверен в своей праведности, в праведности своей жены, он даже не просит Бога о ребёнке, он молится лишь потому, что пришла его очередь совершать в Храме обряд каждения. Бог Сам врывается в размеренную жизнь старика: справа от жертвенника Захария видит Ангела, «и страх напал на него» (Лк 1, 12). Оказывается, что не такой уж он и верующий, этот священник, он спорит с Богом, напоминает о том, что слишком стар, не говоря уж о жене. Бог заставляет Захарию замолчать: «Не будешь иметь возможности говорить до того дня, как это сбудется» (Лк 1, 20).
С первых строк Евангелия обнаруживается, что люди не слишком-то готовы к встрече с Тем, в Кого они веруют, к резкой перемене в своей жизни, пускай даже к лучшему. У людей свои представления о том, как надо жить, люди способны смириться с бесплодием, с любым несчастьем, а Бог – нет. Он дарит людям способность любить, рожать детей, возвращает им уважение в глазах окружающих.
Люди давно бросили ждать чуда, а чудо пришло. Главное, однако, оказывается не само чудо рождения детей от стариков; главное – впереди. Детей ценили (а кое-где и по сей день ценят) прежде всего как продолжателей рода, как наследников и поддержку в старости. Но и Мария, и Иоанн не будут «утешением родителей». Их появление – радость для семьи, но смысл их жизни оказывается в том, чтобы стать радостью для всего мира, в служении не продолжению рода, а Богу.
Мария жила в Галилее, в крохотном городке Назарет, рано осиротела (ведь она была очень поздним ребёнком). Её взял в жены строитель Иосиф (в Палестине всё строили и строят из камня), чтобы девушка помогала ему растить детей от первого брака и чтобы не дать девушке пропасть. Иосиф, по преданию, был очень стар, он относился к Марии как к дочери, и она оставалась девушкой. Когда перед ней появился ангел, сказавший, что она родит Сына, Который будет Сыном Всевышнего, «и Царству Его не будет конца», Мария поразилась не тому, сколь велик будет её Сын, а тому, что она вообще родит.
«Я мужа не знаю», – сказала она ангелу, объясняя, почему она не может родить. «Дух Святый найдёт на Тебя, – услышала она в ответ, – Сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим» (Лк 1, 35).
Ангел не стал напоминать Марии о чуде её собственного появления на свет, он напомнил ей о самом недавнем чуде с Елисаветой. Бог дал ей ребёнка; значит, «у Бога не останется бессильным никакое слово» (Лк 1, 37).
Мария почувствовала, что от неё не требуется невозможного – понимания того, как произойдет зачатие ребёнка без мужа, не требуется рассуждений о том, может ли у Бога быть Сын, – требуется одно простое согласие. Бог не просил согласия, даруя ребёнка родителям самой Марии, даруя ребёнка Захарии, – но Богочеловек не может прийти в мир без согласия человека. И Мария произносит традиционную восточную формулу согласия: «Да будет Мне по слову твоему» (Лк 1, 38). С этого мгновения в Марии затеплилась жизнь нового существа.
Это событие называют Благовещением – то есть это уже и есть Евангелие («Благовещение», «Благовестие», «Благовествование» – варианты перевода одного слова «Евангелие»). Благая весть о том, что Бог становится человеком, есть одновременно и благая весть о том, что человек и, более того, именно женщина, подобная Еве, безгрешная, как и Ева на пороге грехопадения, не переступила – в отличие от Евы – этого порога, сказала «да» не злу и сомнениям, как Ева, а Своему Творцу. Не так удивительно, что Иисус рождается от Девы, сколько то, что Он рождается от Бога.
Мария была чиста – но и Ева была чиста. Обе были святы, и именно поэтому обе были не менее, а более свободны, чем грешные люди. Эта свобода делала их не менее, а более людьми, их испытание было не замутнено первородным грехом, но от этого не делалось легче: Ева не выдержала, Мария – выдержала. Так обнаруживается, что главное совершается в той таинственной глубине души, над которой не властны никакие обстоятельства, где сливаются вместе воля, ум, чувства. Иисуса позднее назовут (1 Кор. 15,45) «последним Адамом», родоначальником преображённого человечества; Марию – новой Евой.
Мария не посмела заговорить с Иосифом о том, что с ней произошло, а больше всего на свете ей нужно было поделиться с кем-то. Она поспешила к Елисавете, ведь ту упомянул ангел, – пошла вверх, в горы, где в городке Бет-Захария неподалеку от Вифлеема носила будущего Предтечу её родственница. Елисавета, еще до того, как Мария заговорила, почувствовала, как её охватывает пророческая сила. Она вслух сказала, что чувствует: к ней пришла Матерь её Господа. Это были странные до безумия слова: веровавшие в Единого Бога иудеи не могли даже помыслить о том, что у Господа может быть мать. Обрадовалась и Мария, найдя в Елисавете понимание и сочувствие тому неизвестному, что ей предстояло пережить. Но приходит Елисавете время рожать, и Мария возвращается домой к Иосифу, в Назарет. Она остаётся наедине со своей Тайной.
Ребёнку в её чреве было три месяца. Узнав об этом, Иосиф решил, что Мария изменила ему, согрешив с каким-то мужчиной. По доброте он не захотел, как того требовал обычай, выставлять на публичный позор свою невесту (они были только помолвлены, названы мужем и женой, а свадьбу тогда справляли лишь через год после обряда помолвки) и решил тихо с ней расстаться. Но во сне Иосиф услышал голос, в достоверности которого не сомневался и тогда, когда проснулся: «Не бойся принять Марию, жену твою, ибо родившееся в Ней есть от Духа Святого. Родит же Сына, и ... Он спасет людей Своих от грехов их» (Мф 1, 20-21).
С той минуты Иосиф делал всё, чтобы помочь Марии. Ни единого слова Иосифа не сохранила Библия, он согласился с Богом безмолвно и решительно, отодвинув свою гордость, сомнения и непонимание в сторону, как отодвигал неудачно обтёсанный камень, чтобы тот не попал в кладку дома. В сущности, Иосиф стал первым христианином.
Роды неудачно пришлись на время переписи населения, которую устроили римляне. Иудеи ругались, они считали перепись делом греховным – один Бог знает, сколько на свете людей, а уж язычники на такое знание права не имеют, да и налогами всех потом обложат. Бранились, но императорский эдикт выполнять приходилось. Иосиф с женой отправились в Вифлеем, где некогда жили предки Иосифа, где до сих пор он числился жителем. Город был переполнен такими же приехавшими к переписи людьми, в гостинице не нашлось мест, с трудом удалось найти пристанище в яслях – загоне для скота рядом с гостиницей.
Облегчение и радость, что роды закончились благополучно, обернулись новыми тревогами. Всю жизнь Мария помнила и рассказывала, как на пороге яслей в ночной тьме вдруг появились огромные люди. Страх оказался напрасным: то были не грабители, а местные пастухи, которые бросили своё стадо и поспешили в Вифлеем, потому что увидели ангела и, как они выразились, «многочисленное воинство небесное». Ангел сказал им, что в Вифлееме на радость всем людям родился Спаситель, Мессия, Господь, который сейчас лежит в пеленках в загоне для скота.
Через восемь дней над новорожденным совершили все положенные обряды, как над обычным ребёнком, и дали ему обычное, в общем-то, имя: Иисус (точнее, «Иешуа», что по-еврейски означает «Ягве спасает»; это имя ещё произносили как «Иосия»). Меньше всего Мария с Иосифом собирались с кем-то делиться своей тайной.
Малыш через несколько недель окреп и, по обычаю, вся семья отправилась в Иерусалим, в Храм, чтобы принести Богу жертву в Храме Соломоновом. Денег в кошельке было так мало после всех приключений, что и жертва была самая дешёвая – два птенца.
В огромном здании, блестевшем золотом, все глядели на величественных священников, никто не вглядывался в похожих друг на друга «амхарецов», «земляных людей», как пренебрежительно называли крестьян. Но к Марии подошёл старец Симеон – даже священники знали и почитали этого жителя столицы за праведность и благочестие; люди поговаривали, что Симеон уверен в скором приходе Спасителя настолько, что думает увидеть Мессию ещё при жизни.
Старец попросил подержать Ребёнка и, охваченный радостью, молился, благодаря Бога за то, что увидел Спасителя всех народов, Который прославит Израиль. Симеон почувствовал, что Бог «отпустил» его – то есть освободил от неуверенности, которая где-то в глубине его сердца таилась, освободил от напряжённого ожидания, освободил, соединив с Собою. И вновь Мария с Иосифом не стали кричать о происшедшем и вернулись, откуда пришли; молчал и Симеон.
Через несколько месяцев, однако, в Вифлееме появились люди, далёкие от веры в Спасителя, люди, в поле зрения которых Иисус попал случайно. То были трое магов, волхвов – астрологов – из какой-то далёкой восточной страны. Верили они только в то, что движение звёзд открывает великие тайны, и, по своим сложным расчётам, решили, что им следует идти в Иудею поклониться новорожденному наследнику иудейского царства. Что они поверили в свои расчеты, была не беда; беда была, что они поверили в них не до конца и, придя в Палестину, явились сперва ко двору царя Ирода Великого – разве не при царском дворе рождаются цари?
Лучше бы волхвы оставались дома! Ирод до сумасшествия боялся соперников, он убил собственных троих детей, заподозрив в них соперников. Слова волхвов, учёные рассуждения придворных богословов о том, что, согласно Священному Писанию, в Вифлееме, несмотря на его ничтожность, родится некий Вождь, могли казаться вздором, но рисковать он не собирался.
Волхвы, поняв, что ошиблись, пошли дальше, а он ждал возвращения волхвов, чтобы выяснить, какой именно ребёнок кажется им будущим царём. Те не вернулись. Уже не звёзды, а самое загадочное в мире – откровение от Бога, приходящее во сне, но похожее на сон не больше, чем настоящий солдат на оловянного, – заставило магов нарушить обещание и бежать на родину, минуя Ирода. И откровение же побудило Иосифа, взяв семью, бежать в Египет.
Ирод, не подозревая, что в человеческую историю вмешался Бог, поступил так, как всегда поступают те, кому власть дороже человека: приказал убить всех детей младше двух лет в Вифлееме и окрестных деревнях.
Попытка волхвов насильно разузнать тайны неба обернулась гибелью невинных; Бог не мог защитить младенцев, не нарушая свободы тирана.
Ирод умер всего через несколько месяцев от артериосклероза, не подозревая, что пытался убить Бога, да не сумел. Царство его разделили между выжившими тремя детьми Ирода. Одному из них – Ироду Антипе – досталась Галилея, где находился Назарет. Туда вскоре вернулся из Египта Иосиф с семьёй.
Евангелие подчеркивает, что Иоанн Предтеча начал проповедовать о скором пришествии Господа в пятнадцатый год правления императора Тиберия (Лк 3, 1). Не только иудеи, но и римляне, и весь мир дышали ожиданием.
Проповедь Иоанна говорила о том, что близок Бог, близок и суд для всего мира. Не только евреи, но всё человечество должно затрепетать, почувствовать: мир – словно дерево, к которому подошел садовник, положил топор у корня и внимательно смотрит: можно ещё рассчитывать на урожай или пора срубать это и сажать новое. «Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь» (Лк 3, 9).
Иоанн не шёл в город, не убегал в пещеры. Он проповедовал на границе пустыни и обжитых мест, достаточно далеко, чтобы к нему не шли из пустого любопытства зеваки, достаточно близко, чтобы ищущие и мятущиеся пришли без труда. Шло к нему множество людей, но ещё больше оставалось дома: зачем беспокоиться о спасении, если Бог и так обещал потомкам Авраама, разделяющим веру Авраама в Единого, весь мир?
Все упрёки Иоанна доставались как раз тем, кто сам упрекал себя в толстокожести, кто шел к нему совершить обряд очищения, покаяния («крещения»): «Сотворите же достойный плод покаяния, и не думайте говорить в себе: «отец у нас Авраам»; ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму» (Мф 3, 9).
В толпе готовящихся к очищению людей Иоанн вдруг увидел Человека, на Которого никто более не обращал внимания. Предтеча вздрогнул. Он увидел, что перед ним Тот, Кто создал мир, словно садовник – сад, Кто один может очистить человека от греха. И Он, вместо того, чтобы очистить Иоанна, вместо того, чтобы встать над миром, доставая головой солнце, и судить все человечество, стоит в очереди на очищение. Это невозможно, Его надо остановить! А Иисус остановить себя не дал, сам остановил Иоанна словами: «Оставь теперь, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду» (Мф 3, 15).
«Правда» оказывается в том, что мир – не просто дерево, и Бог глядит на людей не как лесоруб на поленья, оценивая, кто на что годен. «Правда» в том, что человечеству – каждому человеку, кто живёт во время Христа, кто живёт спустя века после Его пришествия, – даётся возможность соприкоснуться с Богом, ещё раз сделать выбор, не с завязанными глазами, а глядя на Сына Божия.
Топор и огонь подождут – Бог откладывает их так далеко, что можно вообще не верить в наказуемость зла. Посмотрите, против Кого идёт тот, кто грешит. Когда Иисус погружался в воды Иордана, Иоанн слышал небесный голос: «Сей есть Сын Мой возлюбленный» (Мф 3, 17). Этот голос может услыхать каждый.
Сразу после крещения Иисус уходит в пустыню, настоящую пустыню, где, по поверьям людей, гнездилась нечистая сила. Через сорок дней Он возвращается и, проходя мимо Галилейского озера, подзывает к себе Андрея и Петра, Иакова и Иоанна – четырех рыбаков, две пары братьев. Рыбаки-то рыбаки, а сердца их горели, и они ходили к Иоанну совершить обряд очищения, расспрашивали его об Иисусе. Мысль о том, что можно не отозваться на призыв этого Человека, им не приходит к голову, а вот мысль о том, что перед ними – Спаситель мира, закрадывается.
Иисус рассказывает им, что в пустыне Его искушал сатана. Искушением оказывается немедленное спасение всех людей, немедленное воцарение в мире царства справедливости, сытости, счастья. Иисус может сделать всё, о чем просит зло: превратить камни в хлеб, летать, править всем миром. Но добро, сделанное насильно для всех сразу, вне зависимости от согласия людей, оказывается большим злом, чем убийство.
Иисус отказывается. Он пришёл спасти всё человечество – и живущих на тогдашней планете миллионы, и миллиарды, которым ещё предстоит родиться, и уже умерших. Спасти, а не превратить в безвольных рабов. И начинается спасение миллиардов с призвания нескольких людей следовать за Собой, как рождение человека начинается с появления одной-единственной живой клетки, на человека вовсе непохожей.
Бессмысленно было идти с проповедью о Царстве Божием к людям, для которых не было Бога, но только «боги» – высшие существа, спорящие о власти между собою, властные каждое лишь над определенной частью жизни. Нельзя было искать веры в Сына Божия у тех, кто ещё не верил в Отца. Иисус не искал пока язычников, но они-то Его искали. Невозможно было путешествовать по Палестине, не проходя мимоходом через районы, где жили в основном неевреи.
Иисус и специально уходил туда, где не было соотечественников, чтобы побыть в тишине, «но не мог утаиться». К Нему пробралась женщина – «сирофиникиянка», финикиянка из Сирии (были еще и финикийцы в Ливии), и просила исцелить свою дочь.
«Дай прежде насытиться детям, – отвечал Иисус, неожиданно сравнивая иудеев, кичившихся своей тысячелетней историей и духовным величием, с младенцами, пускай даже особенно любимыми Богом, но всего лишь детьми, которые сидят за отдельным столиком в сторонке от главного стола. – Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам» (Мк 7, 27).
Можно было обидеться, можно было завопить – никто бы не осудил женщину, которой отказали в такой просьбе. На бумаге слова Иисуса кажутся жестокими. А она увидела, что Он шутит: Иисус сказал не «собака», а «кинария» – «щенок», лишив ругательство всей его силы и обернув в шутку. Ругань не терпит отклонений от трафарета; «сукин сыночек» – уже не брань, а насмешка над бранью. Иисус не клеймит её позором, а приглашает поговорить – поняла женщина и подхватила шутку: «Но и псы под столом едят крохи у детей» (Мк 7, 28). «За это слово, пойди; бес вышел из твоей дочери», – радостно заключил Иисус.
Чтобы спасти человека, оказалось вовсе не обязательным подстраиваться под человека или даже идти к нему.
Неудивительно, что, когда к Иисусу в Капернаум, где Он чаще всего бывал в годы проповеди, пришёл римский офицер («сотник» – «центурион»), Иисус вовсе не спорил, не пытался шутить (не с женщиной ведь говорил, а с офицером) и просто обещал прийти.
«Господи! – ответил сотник, – я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой; но скажи только слово, и выздоровеет слуга мой» (Мф 8, 8). Обрадованный Иисус сказал тогда внезапно о будущем, чего обычно избегал: «И в Израиле не нашел Я такой веры. Говорю же вам, что многие придут с востока и запада и возлягут ... в Царстве Небесном; а сыны царства извержены будут во тьму…» (Мф 8, 10 – 12).
Многим казалось невероятным, что люди ни за что, только за какую-то неосязаемую «веру», причём не веру в Единого Бога, а веру в силу Христа, получат спасение. Отвергающие единобожие в глазах иудеев все согрешили служением лжи, все были обречены на гибель.
Иисус не защищал язычество, но произнес притчу о блудном сыне. Младший из двух детей выпросил у отца свою долю наследства, промотал её и вернулся с позором и с покаянием: «Отче! я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих» (Лк 15, 18 – 19).
Отец же, не поминая старого, устроил пир по поводу возвращения сына и дал ему больше растраченного, чем вызвал дикое возмущение сына старшего. Старший даже отказался войти в дом к отцу, и тот вышел с оправданием: «Брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк 15, 32).
Иисус не стал договаривать: Он Сам и есть Бог, вышедший навстречу упирающемуся старшему сыну, иудеям, но радующийся спасению и «младшенького» – всего остального человечества. Не проговорил вслух Господь и предостережения, понятного каждому иудею, знавшему хорошо библейскую историю: не всякий, кто первый появился на свет, становится первым перед Богом.
Старшие братья в главных событиях Библии оказываются подлецами или глупцами именно от гордости за своё старшинство: старшим был Каин, великие Иаков, Иосиф, да сам царь Давид были младшими братьями. Младший биологически может стать старшим духовно; «многие же будут первые последними, и последние первыми» (Мф 19, 30). Ученикам же Иисус сказал ещё резче: «Кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом, – и тут Спаситель мельком сказал самое главное о Себе: ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мк 10, 44 – 45).
Притча о блудном сыне заставляла людей сделать выбор: хотят ли они справедливости, хотят ли обязательно унизить другого (пускай даже по заслугам), или хотят вместе с Богом радоваться всякому, кто захочет прийти к Отцу Небесному. Важно веровать в Творца, важно проповедовать веру в Единого Бога, но, оказывается, есть нечто, с чем единобожие неугодно самому Единому Богу, – самоуверенность и ненависть к другому. Видеть в язычнике человека, нужного Богу, важнее, чем видеть в нём грешника.
Те, кто ненавидел язычников за многобожие, сами оказываются ненавидимыми: так ненавидели друг друга иудеи и самаритяне. Иисус же, проходя однажды через Самарию мимо горы Гаризим, где некогда был самарянский храм, не только первый заговорил с женщиной (что считалось для мужчины унизительным), но заговорил именно с самарянкой. Когда же она удивилась, Спаситель сказал: «Поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу ... когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине». Женщина поверила, поверила и в то, что Иисус есть Мессия, Спаситель, «и многие самаряне из того города уверовали в Него по слову женщины» (Ио. 4, 21, 23, 39).
Иисус не только физически переступил границу между иудеями и самарянами. Когда однажды Его спросили, издеваясь, что означает понятие «ближний» в предписании любить ближнего, Христос рассказал притчу об иудее, который был ограблен и избит грабителями с большой дороги. Мимо полумертвого человека спокойно прошли двое его соотечественников, сделав вид, что ничего не заметили, а некий самарянин подобрал его, перевязал, отвёз в гостиницу и приказал кормить и лечить за свой счёт. Кто был ближним пострадавшему?
Язвительный собеседник даже не нашёл в себе силы ответить: «Самарянин», а процедил: «Оказавший ему милость» (Лк 10, 37).
Человек глядел на окружающих с высоты своей силы, ума, чистоты веры и крови (иудеи презирали самарян за браки с неевреями). С этой высоты самаряне казались ненужными ничтожествами, бесконечно далёкими людьми. Иисус напомнил, что в любой момент любая нация и любой человек могут оказаться в положении униженного, разорённого – и в этой беде будет не до высокомерия, ближним окажется не тот, кого ты любишь, а тот, кто любит тебя. Национальность никуда не убежит, надо чтить предков, но притязания на исключительность есть грех перед Богом и людьми.
Кто ненавидел других за отклонение от веры, сам оказывался ненавидим и проклинаем за отклонения. Так внутри иудейского народа саддукеи ненавидели фарисеев. Саддукеи были элитой, держали власть и политическую, и религиозную, и на фарисеев глядели свысока: как те смели что-то прибавлять к древнему откровению, как эти простолюдины смели считать себя умнее и святее священников. Не писал ничего Моисей о возможности Воскресения, значит, не может быть никакого воскресения, и никакие устные предания не могут считаться достоверными.
В Иисусе саддукеи видели чуть ли не фарисея, религиозного новатора, и однажды попытались осадить его задачкой: если у женщины на земле было семь мужей (еврейский обычай это теоретически допускал), который будет ей мужем после Воскресения? Иисус не стал объяснять неверующим в вечную жизнь людям, какова будет судьба любящих друг друга людей после Воскресения.
Его спрашивали про ненормальную даже на земле ситуацию, не имевшую никакого отношения к любви, Он и ответил, что такое на небесах невозможно: на небесах славят Бога, а не думают о земном. «А о воскресении мёртвых не читали ли вы реченного вам Богом: «Я Бог Авраама»?
Иисус так задал вопрос только потому, что для саддукеев даже краткая фраза из Моисеева Пятокнижия была непререкаемым авторитетом, по крайней мере, при посторонних. И если в Пятикнижии Бог назван Богом Авраама, значит, Авраам не мёртв, ибо у мертвеца не может быть Господа, мертвое тело свободно от всякой власти. Итак, «Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Лк 22, 33).
Так религиозный консерватизм, притязающий ограничивать Бога текстами и авторитетом священников, был опровергнут своей же логикой. Иисус не стал говорить саддукеям о Себе как о Боге. Однако Его Евангелие было и благой вестью о том, что цинизм, кажущийся столь непобедимым и неизбежным в религии и в жизни вообще, обманывает и других, и себя.
Бывают общества, где всё запрещено, но не бывает обществ, где всё разрешено. Можно представить себе народ, совершенно незлобивый по отношению к другим нациям, терпимый по отношению ко всем верованиям, ко всяким людям. Но какие-то нормы, какой-то закон существует даже в кружках абсолютных анархистов.
Вовсе без силы не может быть ни воспитания ребёнка, какая-то иерархия есть и среди абсолютно смиренных людей – пускай иерархия добровольная, закон мягкий, употребление авторитета разумное. На место ограничений можно поставить самоограничение, но вовсе лишить общество механизмов регуляции нельзя. В этот механизм и вклинивается Иисус.
Римляне побоялись уничтожить синедрион; Иисус же более всего слов тратит на обличение религиозных авторитетов – и официальных (книжников), и неофициальных (фарисеев). Они сидят на месте Моисея, говорят правильные слова – но горе им. Они лицемерят, обманывают, извращают религию. «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даёте десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в Законе: суд, милость и веру; сие надлежало делать, и того не оставлять. Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие!» (Мф 23, 24).
Если бы Иисус только упрекнул религиозных вождей Израиля в лицемерии и извращении Закона, Его слова не волновали бы на протяжении веков людей, сроду не выращивавших ни аниса, ни тмина. Борьба с лицемерием превосходнейшим образом сама может стать частью Закона религиозной жизни, поглотить всю энергию проповедника, иссушить его. Проповеди Иисуса говорят о большем: хуже лицемерия и глубже лицемерия – неумение взглянуть на себя и на Закон со стороны.
Закон нужен и благ – «Не думайте, что Я пришёл нарушить Закон ... не нарушить пришёл Я, но исполнить» (Мф 5, 17). Только вот что означает «исполнить»?
В русском языке слово «исполнить» относится и к музыкальному произведению. «Исполнить песню» означает спеть её; недостаточно взять ноты и посмотреть на них. «Исполнить Закон» означает не только поступать по заповедям Закона, но и ещё сделать нечто столь же непохожее на поступок, как пение не похоже на чтение. «Исполнить» означает «дополнить» – фарисеи и книжники грешат тем, что не могут прорваться к этому дополнению.
«Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, – ставит Иисус невыполнимую задачу, – то вы не войдёте в Царство Небесное» (Мф 5, 20). Иисус предпочитает говорить об «исполнении» именно образом: есть пространство, в которое надо прорваться, и это пространство есть Царство Божие.
Закон – дверь, через которую только и можно войти, и любые учителя – лишь привратники, сторожа. «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам» (Мф 23, 13) – религиозное лицемерие есть главный стимул атеизма в мире.
Себе в ученики Иисус призывает, к ужасу окружающих, «мытаря» – сборщика налогов, презираемого всеми за жадность и жестокость; Он не прогоняет от Себя людей, считавшихся грешниками, говоря: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные» (Лк 5, 32).
Самое же неуютное, что даже нелицемерное исполнение Закона ещё не означает правильного исполнения. Забыто людьми главное: не целовать нужно дверь, не молиться на неё, а ждать, когда придёт хозяин дома, чтобы открыть ему дверь. Притязание законников на вечность Закона есть притязание привратников на то, что дверь вечно будет закрыта, что сторож – главный человек в доме.
Закон – замечательная, великолепная дверь, но замечателен и великолепен Закон тем, что, как и всякая дверь, он должен быть открыт, он должен не заслонять дорогу, а указывать ее. Это относится не только к Моисееву Закону, но ко всякому порядку, существующему в мире, ко всякой политической или нравственной системе, ко всякой национальной или государственной традиции.
Все они хороши, и чем более человеколюбивы и боголюбивы, тем лучше, но все они – лишь дверь, а не само Царство и тем более не Царь. Вот почему никакое бегство от фарисейства, от законничества, от лицемерия не увенчивается успехом, если оно – только бегство от искажающих Закон, а не бег к Творцу Закона и людей.
В самом идеальном обществе антифарисейские проповеди Иисуса будут бить по нервам, потому что и самого хорошего, свободного духом человека ежесекундно нагоняет гордость тем, что он такой хороший и свободный, – а раз нагнала, значит, уже и не такой уж хороший. Да и не может быть идеального общества.
У воды есть предел упругости – сколько силы ни прикладывай, а больше определённой (и очень небольшой) степени не сожмешь её. Так и в обществе есть очень ощутимый предел упругости: можно и нужно увеличивать пространство свободы и терпимости, но не бесконечно, и даже очень скоро обнаруживается, что и в самом демократическом государстве демократии не так уж и много, в самой совершенной монархии нет идеального самодержавия, а тошнее всего – если этого не замечают и считают, что достигнут идеал.
Трагедия эта повторяется и в обществе, и в личности. В состязании с самолюбием человек всегда проигрывает, и существование Закона тут помочь не может, только мешает (отсутствие Закона мешает ещё больше). Это порочный круг, о выходе из которого и возвещает Евангелие.
Христос вновь и вновь не ленится обличать законничество. Он не трогает Закон государства, лишь походя бросает: «Кесарю – кесарево». И это не учение о государстве, а все та же «матла», притча, когда на вопрос о том, нужно ли платить налоги, да еще налоги завоевателям, Иисус просто показал подвернувшуюся под руку монетку с профилем императора – императоров профиль, вот и отдавайте его императору.
Государственная власть, разумеется, не лучше власти религиозной – прямо наоборот. Если священники и проповедники имеют дело со святыней, с чем-то, что может и должно быть непорочным и свободным от всякого лицемерия, то императоры и президенты, солдаты и губернаторы не могут ничего осквернить, потому что далеки от святыни. Храм – вот та дверь, через которую только можно спастись, и горе привратникам этой двери, во-первых, потому что они не дают выйти ни себе, ни людям, во-вторых, потому что они и Богу мешают через эту дверь войти к погибающим.
Христос пришел «исполнить закон». «Исполнить» – означает не «выполнить», а «восполнить». Разница такая же, как между «выпить» и «долить».
Кто «выполняет» Закон, тот пытается соблюсти заповеди, данные древним.
Кто «исполняет» Закон, Тот знает, что древние заповеди – не полны. Нагорная проповедь строится очень просто и однообразно: берется древняя заповедь и к ней прибавляется столько, чтобы никто уже не мог и подумать о выполнении Закона.
«Не убий» – это десятая часть заповеди, а девять десятых, которые открывает Христос, – это «не сердись», «не убивай даже мысленно, даже оскорблением». Можно строить политику – хотя и с трудом, – соблюдая заповедь «не убий», но можно ли строить политику, если даже в сердце своем не можешь назвать ближнего дураком?
«Не укради», «не позавидуй» – это десятая часть Закона, а целый Закон – в том, чтобы дать в долг, сколько просят, чтобы отдать тому, кто тебе завидует, вожделенный предмет, чтобы пройти две тысячи шагов с тем, кто просит пройти с ним тысячу.
Можно строить экономику на заповеди «не укради» – но можно ли вести хозяйство, если ты обязан благотворить не десятой частью дохода, а всем имением своим? «Не прелюбодействуй» – сотая часть Закона, а полный Закон звучит так: не прелюбодействуй даже мысленно, не смотри с вожделением на женщину. Можно после этого вообще жить мужчине на белом свете?
Вот почему ученики, которые и усеченного-то, Моисеева Закона не соблюдали, узнав о полном Законе, говорят в трезвом ужасе отчаяния: «Невозможно» – и получают в ответ: «Невозможное человекам, возможно Богу».
Мы должны сделать то-то и то-то, приступая к крещению, мы должны проверить, готовы ли мы, мы обязаны помнить, какова есть «должность христианина» (выражение XVIII века). Только такая наша «должность», что ничего мы сделать не в силах, что Полный Закон давит нас, как кирпич муравья.
Нет спасения Законом ни в частичном, ни в полном виде, ибо, как сказал апостол Павел, он лишь говорит, что делать, но сил не дает. Более того: допустим, нашлись бы у нас силы на часть Закона – но кто бы из людей, чувствующих Христа, посмел о себе сказать, что он когда-либо был «готов», что «выполнил свой долг»? Говорящий так годен к одной «должности» – фарисея.
Пока мы не осознали невыполнимости Закона, Христос нам не нужен. Пока мы суетимся вокруг неподъемной штанги, Иисус занимается с другими. Но в то мгновение, когда мы, подобно апостолам, скажем: «Господи, невозможно», – тогда Иисус окажется рядом и подставит Свое плечо под Закон. Тогда уже не мы будем нести тяжесть заповедей, но Спаситель – хотя со стороны будет казаться, что это мы что-то там делаем.
Со стороны будет часто казаться, что мы ничего не делаем, – однако мы не будем унывать, сознавая, что потому и нерадение возможно, что Спаситель радеет Сам. Не унывать от невозможности исполнения Закона надо, а каяться – обращаться ко Христу вновь и вновь. Так нам открывается еще одно значение слова «исполнение Закона».
Закон исполняется Христом, как музыка – музыкантом. Христос предлагает нам не ноты – мы не смогли бы сыграть Симфонии Заповеди, Гимна Справедливости, Оратории Правоты. Иисус исполняет Закон Сам, не поучая никого и не исправляя, но каждого укрепляя в сознании того, что это исполнение охватывает и верующих в Христа. Оттого фарисейство и ханжество и остаются стеречь христиан, что слишком даже легко поверить, будто это мы сами чего-то исполнили – когда на самом деле всякий звук из великого органа Закона извлекается не нашими телодвижениями, а Духом.
Иисус начал странствовать, проповедуя, по стране, после того, как Иоанн Предтеча был арестован. Могло показаться, что он проповедует то же, что Предтеча, – покаяние и приближение Царства Божия: «Я пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию» (Лк 5, 32). В своей первой проповеди он цитировал слова пророка Исайи: «Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господне благоприятное» (Лк 4, 18 – 19).
«Лето Господне благоприятное» – время исполнения всех чаяний угнетенных, нищих, страдающих, время окончания войн, изобилия, когда просто не из-за чего будет людям воевать друг с другом. Это время правления Бога, а не царей и императоров, конец засилью всяческих рабовладельцев. По израильскому обычаю, каждый седьмой год (его называли «субботним») всех рабов отпускали на волю, прощали все долги, ничего не сеяли, а питались только тем, что хранилось в амбарах от предыдущих лет. Царство Божие и есть такой «субботний год» всепрощения, всеосвобождения, всенасыщения.
Воцарение, царствование (именно так точнее переводить евангельское слово «царство» – не территория, а правление) Бога рядом, совсем рядом – и об этом говорит знаменитая молитва Господня, «Отче наш»: наступил субботний год и в наших отношениях с Богом, и теперь Ты, Боже, «прости нам долги наши», как и мы прощаем в субботний год нашим должникам. Наступило время отдыха и покоя, и мы не сеем ничего, но просим: «Хлеб наш насущный дай нам на каждый день». Воцаряется на земле Бог, и все те почести, которые полагаются царям и императорам, теперь полагаются одному Богу: Его имя надо прославлять, оно отныне «да будет свято» и на земле, как вечно свято на небе, Его воля, а не воля людей, носителей пышных титулов, да осуществляется каждый день.
Ученики Иоанна Предтечи были возмущены Иисусом: Он же повторяет действия их учителя, Он поручает Своим ученикам совершать над приходящими тот же обряд омовения, очищения, причём стал это делать именно тогда, когда Иоанна посадили в тюрьму. Разве это не подлость? Его уже называют «великим пророком», – конечно, ведь Иоанн в тюрьме и не с кем сравнивать. Разве это справедливо?
О том, что видел Иоанн во время встречи с Иисусом на Иордане, пророк им не рассказывал. Ученики пришли к Иоанну с этими жалобами – с ним можно было свободно говорить через тюремное окошко. Учитель нахмурился и не стал ничего объяснять, а посоветовал пойти и спросить Иисуса: «Ты ли Тот, Которому должно прийти, или другого ожидать нам?» (Лк 7, 20).
За несколько дней до этого Иисус совершил в городке Наин одно из самых впечатляющих чудес: воскресил во время похорон юношу. Число исцелённых слепых, бесноватых, калек никто не записывал: зачем, если ясно, что этому Человеку повинуется всё?
Ученики Иоанна, с такой лёгкостью осуждавшие Иисуса заглазно, попав в эту атмосферу постоянных исцелений, были потрясены и радовались, что им не нужно спорить с Иисусом, а достаточно передать вопрос учителя: «Ты ли Тот, Которому должно прийти?».
Иисус ответил им, чуть изменив слова древних пророчеств о Дне, когда воцарится Господь на земле: «Пойдите, скажите Иоанну, что вы видели и слышали: слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые воскресают, нищие благовествуют» (Лк 7, 22).
Евангелие описывает лишь немногие чудеса Спасителя, упоминая, что сотворил Он их много. Самое первое чудо Иисус сотворил в галилейском городке Кана: во время свадьбы, на которую Он был приглашен с Матерью, в доме кончилось вино, и, по просьбе Марии, Иисус превратил в вино воду, по обычаю того времени запасённую в кувшинах.
Дважды во время Своих проповедей Иисус, поглощённый разговором с людьми, загадочным образом кормил изголодавших слушателей: брал хлеб, благословлял, отламывал куски от этих огромных восточных лепешек и передавал ученикам, а те окружающим – пока все не наелись. Пяти лепешёк хватило на толпу в несколько тысяч человек, и ещё остались куски, которые ученики запасливо собрали в свои походные корзины.
Если Свою власть над едой и питьём Иисус обнаружил считанные разы, то власть над болезнями – которые все по тогдашним представлениям были следствием греха или даже одержимости бесом – Он обнаруживал многократно с самой первой своей проповеди. Тогда один из присутствующих начал истошно кричать: «Оставь; что Тебе до нас, Иисус Назарянин? Ты пришел погубить нас; знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий» (Лк 4,34). Кричавшего давно считали «имеющим нечистого духа бесовского» (Лк 4, 33).
Крик казался бессмысленным: что за «мы», почему вдруг «пришёл погубить», когда человек пришёл проповедовать, что значит «знаю Тебя»? Иисус ответил коротко: «Замолчи и выйди из него» (Лк 4, 35). Кричавший тут же замолчал и упал посреди зала без сил.
Присутствовавшие испугались. Но страх этот был мимолетен. Пока одни рассуждали: «Что это значит?» (Лк 4, 36), другие бросились рассказывать о происшедшем. Ученик Иисуса Симон-Петр просил исцелить свою тещу – Иисус исцелил. «Все, имевшие больных различными болезнями, приводили их к Нему; и Он, возлагая на каждого из них руки, исцелял их» (Лк 4, 40).
И всё же Иисус, разговаривая с учениками Предтечи, закончил Свой ответ честным предупреждением: «Блажен, кто не соблазнится о Мне!» (Лк 7, 23). Как же возможен соблазн при таком изобилии чудес?
Иисус при жизни Своей и до наших дней остаётся предметом сомнений и соблазнов, потому что Он сказал, что приблизилось Царство Божие, и дал тому весомые подтверждения – но недостаточно весомые. Мёртвых Он воскрешал – прекрасно! Ученики Иоанна Предтечи пошли и сказали об этом своему наставнику.
Меньше чем через год Предтечу казнят – и Иисус не воскрешает его, не приращивает отрубленную голову к телу, хотя мог бы.
Так может Он воскрешать или нет? Царь Небесный, Бог, вошёл в мир или не вошёл? Продолжается царство палачей и смерти или царство Спасителя и жизни? Если Иисус – пророк, то почему сказанное Им верно как-то наполовину? Если Иисус чудотворец, то почему Он творит чудеса как-то неравномерно?
Сам Иисус давал понять, что Его чудеса прямо связаны с тем, как относятся люди к Нему. В своём родном городе Назарете Он начал говорить о том, что Господь вдохновляет Его возвещать воцарение Божие, слушатели возмутились не тем, что Иисус говорит о чем-то необычном (пророков, говоривших о приближении Дня Господня, было тогда много), а то, что это говорит именно Иисус. Они не могли поверить, что хорошо знакомый им человек есть пророк.
Их можно было бы убедить, сотворив в Назарете такие же чудеса, как в Капернауме. Но Иисус вслух обвинил слушателей в неверии. На Него набросились, толпа потащила его за городскую стену, к крутому обрыву горы, чтобы сбросить и убить. «Но Он, пройдя посреди них, удалился» (Лк 4, 30). Оказывается, Иисус не просто исцеляет. Он ищет веры и исцеляет только тех, в ком находит веру.
Какую веру ищет Иисус? В наступление Царствования Божия? Нет. Он ищет веру в Себя, в то, что Он – некто особенный. Но кто же именно? Пророк? И такую веру, больше похожую на обычное доброжелательство и доверие, Иисус принимает как достаточное основание для исцеления человека. Он исцеляет слепого, который назвал Его «Сыном Давидовым» (Мк 10, 47).
«Сын Давидов», то есть «потомок Давида», – так с древних времен называли царя, который должен был бы восстановить царство Израиль. Причем тут исцеления? И от слепого Иисус принимает веру в Себя как Сына Давидова, а фарисеям говорит про то, что Спаситель должен быть не потомком Давида, а Господом Давида (Мф 22, 42 – 45).
В одно и то же время Иисус от разных людей ждёт совершенно разной веры. На третий год Своей проповеди Он, идя с учениками в Кесарию, спрашивает их: «За кого почитают Меня люди?».
Как будто Он сам не знает, что думают о Нём по-разному: одни принимают его за чудом ожившего Предтечу, другие думают, что Он – пророк Илия, по преданию, в древности взятый живым на небо и вот – вернувшийся.
«А вы за кого почитаете Меня?» Петр отвечает за всех: «Ты Христос, Сын Бога живого» (Мф 16, 16). Иисус – Мессия, Помазанник, Спаситель, Сын Божий. Но что это означает? Каждое из этих слов можно понять по-разному. Объясни – объясни сперва ближайшим ученикам, а они пусть объяснят всему миру. Но Спаситель ничего не объясняет ученикам, запрещает им говорить другим, что Он – Спаситель.
Через неделю после этого разговора трое учеников – тот же Пётр, братья Иаков и Иоанн – увидят Иисуса на горе преобразившимся, сияющим как солнце, беседующим с какими-то двумя людьми, в которых почему-то сразу узнают Моисея и Илию. Вновь, как и при крещении у Предтечи, раздаётся небесный голос: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный ... Его слушайте» (Мк 9, 7). Что значит «Сын»? Что Иисус избран Богом, что это особый человек? Что означает «Его слушайте»? Они только это и делают – слушают Его; что дальше?
Спустившись с горы после преображения, Иисус и трое учеников приходят к остальным апостолам. А те в ужасе: к ним обратился за исцелением бесноватого сына человек, и они, как учил их Иисус, повелели бесу выйти – но безрезультатно. Народ смеется, толкователи Закона, книжники, срамят неудачников. «О, род неверный! – восклицает Иисус, глядя на учеников, и спрашивает отца несчастного: – Если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему» (Мк 9, 23).
«Верую, господин, помоги моему неверию!» – плача от отчаяния отвечает человек, не спрашивая, во что он должен веровать, и называя себя, в сущности, ходячим неверием – и всё же верующим. Иисусу этого достаточно: ребенок выздоравливает от одного Его прикосновения.
«Вера», о которой говорит Иисус, – для одного вера в то, что Он Мессия, для другого вера в то, что Он Сын Божий, для третьего – вера вообще, вера как неуловимое движение души от неуверенности к надежде. Иисус не считает нужным уточнять, что же именно Он хочет сказать. Когда Он находит время и подходящего для утонченного богословского разговора собеседника, Он тратит это время не для объяснений. К Нему приходит фарисей Никодим, член Синедриона, приходит с искренним желанием научиться чему-то у Иисуса, выразить Ему свою веру: «Ты учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог». А Иисус вместо того, чтобы поучить Никодима – и ведь хочет человек учиться, и Иисус умеет учить, говорил превосходнейшие проповеди и о нравственности, и о судьбах мира, о Царстве Божием, – бросает: «Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия» (Ио 3, 3). Что означает «родиться свыше»?
Иисус не объясняет, потому что нельзя же считать объяснением слова: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ио 3, 16). Как так «единородный»? Ведь Иисус Сам учил всех молиться «Отче наш» – значит, у Бога много и сыновей, и дочерей, всё человечество – Его дети. Как можно «веровать в Иисуса» и что означает «иметь жизнь вечную»? Стать бессмертным? Предтеча – ведь веровал в Иисуса, и что?
Словно для того, чтобы окончательно всё запутать, Иисус, отвечая на эти недоумения, говорит ещё более непонятные слова: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную» (Ио 6, 54). Есть тебя? Пить твою кровь? Да что с тобой?! Кровь – носительница жизни, синоним жизни; кровь – святыня, она принадлежит Богу, и иудеи не ели мяса, если из животного не была выпущена вся, до капли кровь. Что уж говорить о человеческой крови и плоти. После этих слов «многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним» (Ио 6, 66).
Иисус обращается к Двенадцати, к тем, кого Он избрал после гибели Предтечи и послал как Своих гонцов в разные концы страны, к тем, на кого зачем-то возложил руки, выделив их из толпы последователей, к тем, чьё число напоминало о Двенадцати – легендарных предках Израиля, символе всего богоизбранного народа: «Не хотите ли и вы отойти?» (Ио 6, 67). «К кому нам идти! – раздается не слишком бодрый ответ и вновь заученное, но непонятное: – Ты Христос, Сын Бога живого» (Ио. 6, 68 – 69). Со смертельной тоской смотрит Иисус на Своих учеников: «Один из вас диавол».
В ответ – молчание. В глубине души каждый чувствует в себе и веру, и сомнение, и любовь к этому загадочному Человеку, и отчаяние: да не совершаю ли я какой-то безумной, грандиозной ошибки, доверяясь Ему, Его непонятым словам? Он сказал: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ио 14, 6). Но что, если, сосредотачивая веру на Своей персоне, Он тем самым богохульствует, пытаясь заслонить Бога?
Воцарения Бога, времени мира и спасения – вот чего жаждали люди, вот чего они ждали от Спасителя, и к Иисусу, как и к Иоанну, сходились те, кто хотел вновь и вновь слышать радостное: «Царство Божие приблизилось». Но именно из-за жажды Царства люди и уходили от Иисуса. Ведь сказать-то Он сказал, чудеса, которые вроде бы свидетельствовали о наступлении Царства, совершил, но Царства-то – нет. «Близко, при дверях» (Мф 24, 33). Близко-то близко, а всё же – где?
Лучше бы вовсе не говорить про то, что скоро придёт счастье, чем говорить, что оно на пороге, «при дверях» – а дверь откроешь, но счастья нет. А Иисус продолжает говорить, и слушатели постепенно осознают, что Он говорит не только о том, что Царство – близко, но и о том, что оно как-то очень странно близко – близко так, что горячо, близко вплотную, но ему еще есть куда двигаться, куда приближаться.
Он сравнивает Царствование Божие с семенем, которое растёт среди плевел, пока не вырастет всё и не начнётся прополка, с дрожжами, которые лежат в муке, пока та не вскиснет, с ловлей рыбы, с работой в винограднике, с ожиданием жениха, который на Востоке может часами запаздывать, торгуясь с родителями невесты о размере приданого, – в общем, Царство сравнивается не с вещью, а с процессом, с чем-то прорастающим, становящимся.
«Бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет» (Мф 24, 42). А Иисус-то знает, в какой день начнётся Царство? «О дне же том и часе никто не знает ... только Отец Мой один» (Мф 24, 36). Тогда ради чего все эти проповеди и разговоры? Иисус явно чего-то ждёт, к чему-то готовит Своих последователей, но не говорит прямо, к чему. Прошел один год, второй, кончается третий, уже исхожены горы и долины, Иудея и Галилея, уже несколько раз Иисус с учениками побывали в Иерусалиме – и с каждым разом всё меньше у Него почитателей, всё больше уходят в разочаровании: сколько можно ждать неизвестно чего? А молва растёт, и всё больше врагов – ведь Иисус нападает на признанных вождей народа, на священников и Синедрион, на фарисеев, которых народ любит и уважает.
Ученики-то видят: Иисус что-то знает. То и дело Он повторяет: «Ещё не пришёл час Мой» (Ио 2, 4); «Мое время еще не настало» (Ио 7, 6). Так время воцарения Бога или время Иисуса? И что значит «время не настало», когда уже Иоанн Предтеча говорил: «Исполнилось время» (Мк 1,15)? Как может быть, что время уже и исполнилось, и не исполнилось, что Царство Божие и приблизилось, и не приблизилось? Как можно в одной фразе сказать: «Наступает время, и настало уже». Только наступает или уже настало – а ведь речь идёт не о каком-то времени духовного просветления, а о времени куда как грандиозных событий: «Наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут» (Ио 5, 25).
Но вот наступает третья весна, которую Иисус встречает не дома с Матерью, а в бесконечной дороге с учениками; близится Пасха. Иисус решительно направляется к Иерусалиму. Ученикам страшно: Синедрион, саддукеи, фарисеи уже вслух говорят о необходимости ареста Учителя. В пригороде Иерусалима Вифании Иисус совершает ещё одно воскрешение, тем более впечатляющее, что на этот раз Он поднимает к жизни человека, уже четвертый день похороненного. На одних это производит такое впечатление, что к Иисусу вновь приходят новые ученики. На других – впечатление прямо противоположное: в Синедрион поступает донос.
Подлинность чуда доносчики не оспаривают. Но воскресить человека, победить – это одно, а победить римлян – это другое. Уже были пророки, уже творили чудеса, а кончалось все одинаково: воодушевленные последователи пытались свергнуть власть оккупантов, за что платили жизнью. Десятки людей гибли во время бунтов, сотни в назидание другим распинались на крестах вдоль дорог Иудеи – самая мучительная и самая позорная, рабская казнь, не то что отрубание головы.
Первосвященник Каиафа рассуждает трезво: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ио 11, 50). Он имеет в виду, что смерть Иисуса может предотвратить бунт и кровопролитие, но в устах распорядителя храмовых жертвоприношений у этой простой мысли появляется какой-то странный привкус. Эти слова быстро становятся известны всем заинтересованным лицам. Иисус уходит в город Ефраим, но накануне Пасхи появляется у Иерусалима.
Не прячась, пророк из Назарета торжественно входит в столицу. Почитатели и ученики стелют перед Ним на дорогу свои одежды вместо ковров, впереди Его и за Ним идут, словно вокруг царя, люди, поющие гимн. Город переполнен людьми, прибывшими со всей страны и даже из Рима и Египта на празднование Пасхи; многие с интересом слушают о необычном паломнике. Иисус идёт в Храм и там ведет Себя словно хозяин, вернувшийся домой: выгоняет продавцов жертвенных животных, в сговоре со священниками заламывавших несусветные цены.
Народ только рад: всё по справедливости. Иисус садится в окружении учеников проповедовать в Храме, и священники оказываются не в силах ни переспорить Его, ни отдать приказ об аресте. Люди видят исцеления, люди видят Человека, исполненного силы и любви к ним. Даже стражники, посланные арестовать Иисуса, вернулись растерянные и на все упреки начальства отвечали: «Никогда человек не говорил так, как Этот Человек» (Ио 7, 46).
Кажется, что время наконец-то настало. Ученики в восторге. Иисус посылает их приготовить пасхальную трапезу и при этом просит сказать хозяину выбранного дома: «Время Мое близко» (Мф 26, 18).
Никогда более не было у апостолов такого странного празднования Пасхи. Меньше всего вспоминалось то, ради чего праздник был установлен много веков назад: освобождение иудеев из египетского рабства. Иисус неукоснительно исполнял весь древний обряд благословения еды и питья, пасхального ягнёнка («агнца»), вина и хлеба. Ученики думали об одном: что происходит? когда начнётся День Спасения?
Любимый Учитель, рядом с Которым всегда исчезали все сомнения, словно Сам заставлял их сомневаться в Себе. Вот и сегодня, прежде чем все возлегли вокруг стола, Он подошёл к каждому и, опустившись на колени, каждому вымыл ноги, словно раб. Когда же Ему-то будут мыть ноги из золотого таза цари земные? Неужели они ошиблись, и Иисус – не Спаситель, а кто-то другой, может быть, обманщик или самовлюблённый шарлатан. Но тогда... неужели разумно оставаться с Ним?
Когда в разгар трапезы Иисус сказал: «Один из вас предаст Меня» – каждый из Двенадцати тоскливо подумал и воскликнул, не сдержавшись: «Не я ли, Господи?» (Мф 26, 21 – 22). Но только одному Иисус тихо, незаметно для остальных, сказал: «Ты». Это был Иуда.
Хрупкое равновесие веры и сомнений было нарушено именно в душе Иуды в пользу предательства из-за одного совершенно нерелигиозного обстоятельства. Иуда любил деньги. Это плохо вязалось со следованием за Христом, но Иуда был не последним, кто и веровал, и подворовывал из общей кассы, получая от веры маленькое денежное удовольствие. Может быть, любовь к деньгам была не главной в душе Иуды; всё-таки он любил Иисуса и, когда Тот его призвал, чувствовал в себе веру, о которой говорил Спаситель. «Горе тому человеку, который предаст Меня», – шепнул ему Иисус.
Иуда заколебался: он уже побывал в Синедрионе, уже договорился, что приведёт солдат к Иисусу, когда Тот будет ночью в пустынном месте, когда Его обаяние будет бессильно. Но ведь если Иисус Тот, за Кого себя выдаёт, – Он не даст себя арестовать. Откажешься предать – придётся вернуть деньги, а наличные так греют карман. В конце концов, откажешься ты – всегда найдётся кто-нибудь другой, вон как все возбудились. Он делает только то, что сделал бы любой на его месте.
Апостолы даже не заметили точно, когда Иуда ушёл. Они сосредоточенно слушали Иисуса и по-прежнему не понимали Его до конца. Вот Он взял пасхальный хлеб, произнёс традиционную молитву, благословляя Творца, и раздал ученикам, сказав – а вот этих слов не было в древнем обряде: «Приимите, ядите; сие есть Тело Мое». Вот Он, так же помолившись, благословил чашу с вином и пустил по кругу со словами: «Пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов». Они ели и пили, не понимая. Почему Он говорит, что более не будет пить с ними вина?.. Почему Он говорит: «Вскоре не увидите Меня, и опять вскоре увидите Меня»?
После трапезы Иисус пошел с учениками в рощу, где они часто отдыхали и молились; тут Его и застал отряд служителей Синедриона. Их вёл Иуда. Петр, выхватив меч, ударил одного из солдат, отрубив ему ухо. «Вложи меч в ножны, – приказал Иисус. – Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов ангелов?»
Петр не знал, что думать. Он верил, что Иисус может призвать армию ангелов, и он этого хотел, а Иисус вёл себя как простой смертный. Его связали и отвели во дворец первосвященника, затем к прокуратору, который один мог вынести смертный приговор.
Ученики смогли проникнуть и во дворец, и в преторию. Они напряженно слушали, что ответит Иисус на обвинения. Расправа была короткой. Многие обвиняли Иисуса в богохульстве, но решающими стали Его собственные слова. В лицо первосвященнику Он назвал Себя Мессией и Сыном Божиим, добавив: «Вы узрите Сына Человеческого сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (Мк 14, 62).
Но никто ничего не увидел ни в это мгновение, ни в следующие. Пилат, увидев перед собой Иисуса, был удивлен: вовсе не бунтовщиком казался этот человек. «Ты Царь Иудейский?» – спросил он и услышал в ответ: – «Царство Мое не от мира сего» (Ио 18, 36).
Пилат пожалел Иисуса, но не решился Его освободить. Он попытался разжалобить толпу и Синедрион, приказав бичевать Иисуса: может быть, враги этого Человека разжалобятся, увидев его полумертвым, окровавленным, в шутовском наряде (Иисусу надели на голову венец вроде императорского, только не из золота, а из колючек). Но только силой можно было сейчас защитить жизнь обвиняемого.
Ученики, затерянные в толпе, мертвыми глазами следили за тем, как любимый наставник беспомощно стоит на помосте. В Нём оставалось нечто, из-за чего Пилат боялся произнести смертный приговор. Но ещё больше Пилат боялся за своё место, а из толпы уже начали кричать, что пожалуются императору. На чей трон метил Иисус, называя Себя царем?
И прокуратор сдался. Обвинений в государственной измене он не боялся, зато знал своё слабое место: любовь к деньгам. Если бы он заупрямился, иудейские вожди могли бы пожаловаться в Рим на то, что он вымогал у них деньги в свой собственный карман. Послав Иисуса на казнь, Пилат ублажил тех, кого обирал, и продержался на посту ещё несколько лет. Затем донос все-таки последовал, и император снял Пилата с должности.
Ученики ничего этого не знали. Они знали одно: Иисус так и не проявил той силы, которую они, да и не только они, знали в Нём. Им рассказали, что на допросе у первосвященника Иисус назвал себя Богом, тем Именем Божиим, которое только первосвященник и только раз в год имел право произносить в святилище. Назвался Богом – но не совершил того, что ожидали от Бога. Теперь они поняли, что Он имел в виду, когда несколько раз говорил, что будет предан в руки грешников, что Ему нужно пострадать.
Страданий было много, а главное было впереди. Иисуса вместе с ещё двумя осуждёнными на казнь (это были обычные грабители) повели на гору около Иерусалима; столб для казни каждый из приговорённых нёс на себе сам.
Смерть как биологическое явление не бывает позорной или почётной. Но люди, словно доказывая, что они – не только биологическое явление, во всякую эпоху делят смерть на «хорошую» и «плохую», «достойную» и «позорную». Различают смерть просто: насколько человек сохраняет своё достоинство, свою свободу. Самая почетная смерть – в бою, с оружием в руке. Рабы не служили в армии. Настоящий мужчина умирает от меча – или от пули, а рабы, эти недочеловеки, просто издыхают, как скоты. Военных расстреливают, поднявших мятеж вешают. В эпоху Христа почетной, достойной человека была смерть от меча, подобная смерти в бою. Виселицу заменял крест.
Во многих древних религиях крест был священным символом, но никто об этом не вспоминал, глядя, как распинают Иисуса. Просто человек мучается на дереве – и раз он висит на кресте, значит, он проклят, и он не праведник, не учитель, не спаситель, а просто преступник. Напрасно никого не казнят. Пусть другие боятся. Нарушивший Закон должен умереть.
Нашлись люди, не поленившиеся взобраться на гору и посмотреть на очередного обманщика. Распятый задыхался и истекал кровью. Было жарко, и Он попросил пить. Все передавали друг другу остроумное замечание кого-то из членов Синедриона: «Других спасал, а Себя не может спасти! «Христос», «Царь Израилев»! Пусть сойдет теперь с креста, чтобы мы видели, – и уверуем» (Мк 15, 32).
Мать Иисуса, и ещё две Марии – одна дальняя родственница Иисуса, другая, Мария Магдалина, Его ученица, – немногие из учеников, стоявшие рядом с умирающим, молчали.
Иисус не сошёл с креста. Около трёх часов дня Он закричал, и в крике ученики разобрали слова древней молитвы: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил!» Прошло ещё несколько минут. Иисус прошептал: «Совершилось». Голова, которую Он до тех пор силился держать прямо, опустилась.
Похоронили Иисуса в тот же день в погребальной пещере, находившейся на той же горе, где совершилась казнь. Ученики торопились: наступал священный седьмой день недели, когда в знак веры в Единого Бога Творца, сотворившего мир за шесть дней, никто ничего не должен был делать, даже обмывать покойника.
Окончился один день, прошла суббота. Десятки и сотни людей, любивших Иисуса, с трудом пережили этот день и с тоской думали о том, что таких дней, дней без Учителя, будет еще очень много, что всё кончилось и пора возвращаться по домам, постаравшись забыть эти три года, этот кошмар, забыть все, что было, чтобы не сойти с ума от непонимания и тоски по Иисусу. Повесился Иуда. Плакал и просил у Бога прощения Петр, вспоминая, как он трижды сказал, что не знает Иисуса, когда на него подозрительно косились в ночь суда над Учителем.
Утром третьего дня к Петру прибежала Мария Магдалина. Она пошла к гробнице, чтобы омыть тело благовониями, но обнаружила, что там пусто. Белые полотна, в которые обернули труп, были кем-то аккуратно сложены.
К вечеру ученики не знали, что и думать. Тело действительно исчезло. Мария говорила, что вернулась к гробнице поплакать и встретила Иисуса живым. Она узнала Его не сразу. По городу пополз слух, что тело украли ученики. Почти все ученики собрались вместе обсудить происходящее, но сказать было нечего.
Марии не верили. Появились ещё двое из последователей Иисуса и стали уверять, что Он встретил их на дороге, когда они шли в пригород, и говорил с ними, и они Его сперва не узнали, а когда Он за ужином стал молиться, узнали. Не поверили и им. Из какого-то безумного страха заперли двери дома, словно это могло остановить солдат, если бы те пришли обыскивать или арестовывать их.
Когда в комнату – в запертую комнату! – вошёл Иисус, ученики поняли, что имели в виду говорившие о воскресении. Это был Он, живой Учитель, совершенно такой, как прежде, и всё же совершенно другой. Нечто изменилось в Нём настолько, что можно было пройти мимо и не узнать Его.
Иисус показал им следы бичевания и ран от казни, Он сел поесть вместе с ними. Он делал всё, чтобы ученики успокоились, и они успокоились, но видели: Иисус изменился. Этого Иисуса не о чем было спрашивать, Он говорил всё одним Своим лицом. Он упрекнул их: как можно было не поверить Марии, не поверить друзьям? Время исполнилось, и теперь не обязательно видеть, чтобы верить. Упрекнул в недоверии к людям и Богу, но тут же сказал, что посылает их проповедовать веру в Себя.
Ещё сорок дней Иисус появлялся и исчезал, не объясняя ученикам, что Он задумал. Им это было и неважно. Учитель жив, и этого было достаточно. Он говорил о Царстве Божием, и они по-прежнему не понимали Его слов, не понимали они, наступило всё-таки время восстановления царства Израильского, обретения народом свободы и величия, или надо ещё ждать.
«Не ваше дело знать времена и сроки, – сказал, наконец, Иисус в тот, сороковой после Воскресения, день, когда целый день Он шёл с учениками, удаляясь от Иерусалима. – Вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли». Но и это было непонятно.
То были последние слова Иисуса на земле. Он стал подниматься ввысь, и ученики изумленно следили за этим вознесением, пока не поняли, что смотрят в чистое голубое небо. Они вернулись в столицу и здесь оставались вместе, никуда не трогаясь, только вместе молились. Около ста двадцати человек, оставшихся после всех испытаний последователями Иисуса, молились вместе. Единственное, Петр предложил избрать одного человека в число Двенадцати на место Иуды, и это было сделано, хотя зачем, никто бы не смог сказать.
