БОГОЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ
530-е годы: Лик Христов или Юридическое лицо Церкви
См. целибат - брак.
Какая милая двусмысленность (или, напротив, какая милая однозначность): «Дигесты» императора Юстиниана единственным необходимым условием брака полагают «nudus concensus». В русском переводе – «голое согласие». Могли бы написать «обоюдное», «взаимное», «простое». Нет – «нудистский консенсус».
Отдадим должное римскому праву: суть брака, любви, секса оно определило очень точно. Разумеется, к реальной жизни это определение имело очень маленькое отношение, потому что реальностью (да и остаётся) патриархальное общество, в котором легче разрешить нудизм и голыми заниматься гимнастикой, чем разоблачить мужскую и женскую волю от всяких привходящих обстоятельств.
Постоянная тень патриархального общества – целибат. Мечта о бесполом обществе, в котором все как ангелы. Если все не могут, то хотя бы все главные, все, принимающие важные решения. У позвоночника ведь нет пола, нет правого и левого позвоночников.
Мотиваций целибата чрезвычайно много. Законы Юстиниана I открывают одну из самых глубинных. В России принято говорить, что Юстиниан продвигал идею «симфонии священства и царства», но всё же точнее это о разделении всего, что подлежит управлению, на «божественное» и на «человеческое». Идею «царства» полезно исключить, потому что «царство» - слово сугубо русское, Юстиниан же никоим образом не царь, он простой император, а ещё он консул Римской республики. Эта проклятая антимонархическая республиканистость всё время всплывает и в греческом православии, и в даже в римском католичестве. Собственно, идея Папы и есть реинкарнация идеи императора – вроде бы и высшее лицо, но вроде бы и всего лишь один из республиканских чиновников.
Юстиниан не просто законодательно требует ставить в епископы людей, не вступавших в брак. Он идёт немного дальше – как не хаживали никакие последующие проповедники епископского целибата. У епископа не должно быть детей, внуков и племянников.
За полвека до этого императорский указ 4 апреля 472 года (DJ, 1.3.33) распространил на духовенство привилегию, которой пользовались солдаты и некоторые гражданские чиновники: освобождение от власти отца (деда, прадеда, коли живые). Тем самым, вся собственность епископа делалась неуязвимой «сверху» для его биологических предшественников – что бы он не получил, служа Церкви, после его смерти это не могло отойти к его родителям, будь те живы.
1 марта 528 года Юстиниан «обрезает» епископа и снизу. Он не должен иметь детей, внуков, племянников, которые бы могли претендовать на наследство в случае его смерти (DJ, 1.3.41).
Слабое же было государство! В нормальной стране попросту запретили бы епископу передавать наследство детям и следили бы за соблюдением запрета. Там, где нет сил следить, проще запретить иметь потенциальных наследников.
Формальная аргументация, впрочем, «духовна»:
«Епископу не следует быть уловляему пристрастием к детям плотским, следет же быть духовным отцом всех верующих».
Подлинная причина, конечно, в другом: епископ распоряжается огромной собственностью. «Духовными отцами» уже и в VI веке больше были приходские священники, но им как раз Юстиниан не запрещал иметь детей. Именно епископы, а не священники, являлись контролёрами за состоянием благотворительных церковных учреждений. Во всяком случае, такими их хотел видеть Юстиниан, хотя сами жертвователи часто всячески старались защитить свои институты от епископского контроля. А священник – не контролёр, священник – исполнитель.
Православная традиция – чего до сих пор не понимает и, что важнее, не чувствует – большинство католиков в этом отношении совершенно того же духа, что иудаизм. Действует принцип подобия: чтобы быть хорошим отцом духовным детям, надо быть хорошим отцом и биологическим детям. Воспитательные принципы одни.
Конечно, и целибат основан на том же принципе подобия, только он трактуется чуть иначе. Из двух граней отцовства – справедливости и милосердия – берётся справедливость. Ведь наличие живого, конкретного ребёнка поощряет как раз милосердие – способность нарушить правила, расписание, снизойти к реальности, которая не укладывается в схемы. Ревёт ребёнок – надо взять на руки, что бы там ни писали в книжках.
Впрочем, к сожалению, сходства у разных традиций больше, чем различий. Ведь в любом случае семейные отношения оказываются лишь метафорой для отношений власти и господства. Семья в патриархальном обществе и сама-то по себе страшно изуродована, перекошена, а в коридорах власти перекосы приобретают безумный характер.
Сбой намечается уже у апостола Павла, который убеждён, что любовь – не растущее дерево, а сухой паёк, который можно только распределять. Либо всю любовь – жене, либо всю любовь – Богу. Жена оказывается прямым конкурентом Богу.
Психология не только сугубо материалистическая и сугубо мужская, но и сугубо бездетная. Есть основания полагать, что Павел был вдовец (холостяк не мог быть членом местного самоуправления, хотя исключения, конечно, всегда бывают), но вот чтобы у Павла были дети или хоть какой-то родительский опыт, в этом его никто не может заподозрить. Впрочем, он не возражает против того, чтобы у служителей Церкви были дети, если они их хорошо воспитывают (Тим. 3, 12).
Юстиниан всё это отметает. Никаких детей! Ради родного ребёнка можно украсть еду у чужого, - вот что для Юстиниана аксиоматично. Может, это крестьянская психология? Именно историки с советским опытом почему-то оказались великие снобы и любили подчёркивать, что Юстиниан был крестьянин, случайно оказавшийся на троне.
Вспоминается американский анекдот о миллионере, который объясняет, как он сколотил состояние: «Сперва я торговал газетами на улице…. А потом умер мой дядя и оставил мне миллион». Дядя Юстиниана был крестьянин и стал военным министром, выдающийся был полководец. Племянника он к себе перетащил, действительно, далеко не сразу. Но ведь и Юстиниан со своими племянниками обошёлся точно так же. Родных детей у него не было, что, кстати, очень многое помогает понять.
Характер, кстати, что именно русские историки превозносят по сей день Юстиниана за военные успехи – почти все западные земли отвоевал. Ну, во-первых, он не сам отвоёвывал – воевали кастраты, евнухи (к вопросу о том, что «армия делает мужчиной»), Юстиниан же утопии сочинял. Во-вторых, все эти отвоёвки лопнули как мыльный пузырь. В-третьих, ну неужели кроме восстановления империй нет других целей в жизни?!
Законы Юстиниана, отмечает русская исследовательница Евгения Сильвестрова, способствовали превращению Церкви из корпорации в юридическое лицо. «Корпорация» - от слова «тело». Лицо без тела – похоже на улыбку без кота. Корпорация – это союз людей, юридическое лицо – это перечень собственности. Какие там «Жених», «Невеста Христова». Столько-то золотых монет, столько-то земли, столько-то зданий. Люди элемент случайный, собственность – постоянный. Разница между корпорацией и юридическим лицом – как между семьёй и детдомом. Ребёнка, конечно, накормят и там, и там… В угол могут поставить и там, и там… Но разница понятна.
Церковь как Невеста Христова стоит на воле Христа. Церковь как юридическое лицо – в понимании Юстиниана – стоит на воле жертвователя. Если жертвователь дал денег на храм и зарплату одного священника в этом храме, епископ не имеет права рукополагать в этот храм второго священника. Он должен лишь следить за тем, чтобы богослужение в этом храме совершалось исправно.
Вот такая «симфония». Юстиниан смотрел на страну как крестьянин на поле. Этим он был вполне похож на великих императоров древности. Военное дело – тоже ведь «работа в поле», «поле брани». В масштабе страны это означает очень специфическое разделение труда. Прямо от Бога церковная иерархия получает лишь этические заповеди, за соблюдением которых должна следить. Всё остальное – здания и деньги – она получает от светских властителей, соответственно, и полномочия у неё вторичны по отношению к светской власти.
Церковь – юридическое лицо без тела. Лицо Христа без Христа. Семья без любви, да и без отца с матерью. У этого было одно забавное следствие. Начиная с Юстиниана, стали признаваться действительными завещания в пользу Христа, ангелов или святых. Собственность передавалась церкви города, где жил умерший. Какое уж тут «раздай имение своё и следуй за мною». Тут «отдай мне своё имение и следуй в могилу».
Конечно, Церкви жертвовали немногие и немного. Но Церковь как юридическое лицо бессмертна, отчего пожертвования в течение веков понемножечку складывались в изрядный кусок. Как скарабей скатывает навоз в шар, много больше его самого, и катит, катит… История этой церковной собственности – точнее, борьбы вокруг неё – составляет едва ли не три четверти «истории Церкви». А зачем жертвовать? Из набожности? То есть, из доверия учреждению, которое оказывается выше доверия человеку? Что наследнику доверять нельзя, это и в Библии написано, но где в Библии написано, что юридическое лицо больше заслуживает доверия? Тогда и на иконах давайте изображать юридические лики, им поклоняться, их целовать.
Всё-то нам хочется подстраховаться от человеческих слабостей, обзавестись гарантиями от людских злоупотреблений. Но любые подстраховки от человеческих слабостей одновременно заслоняют и от человеческой силы – от любви, от творчества, от живости. Всё-таки спасение не в том, чтобы превратить жизнь в шахматную доску, где передвигаются исполинские фигуры, в которых набились ничтожные слабые людишки, а в том, чтобы выбраться на свободу и научиться жить друг с другом, а не с юридическими лицами. Тогда, глядишь, и воссияет тот самый nudus consensus.
