VI век: десять личин десятины
См. десятина.
Десятина сегодня — членские взносы в общественную организацию, необходимые для богослужений и благотворительности. В благотворительных организациях, где нет богослужений, на содержание аппаратчиков принято тратить не более 15% - полторы десятины. В Церкви, конечно, бывает и более ста процентов идёт на содержание духовенства, зданий и всякого благолепия.
Это десятый, самый свежий лик десятины. Самый первый — он же и самый загадочный. Почему любовь проявляется в стремлении что-то отдать? Подарить? Ну мы же культурные, рациональные существа! Все эти кольца-мольца, цветы, духи и прочие излишества хорошие. Причём душа чётко различает подарок и приданое. Приданое к любви отношения не имеет, это хозяйственное, а к любви имеет отношения то, что не имеет отношения к хозяйству. Ну какой прок от кольца, даже с бриллиантом? Цветы увянут, поездка на Гавайи забудется, духи высохнут, - это же бессмысленная трата денег, уничтожение материи и вообще вздор.
Вот на этом вздоре, вообще-то, и стоит вся жизнь. Необходимо только лишнее, потому что человеческое, любовное и есть лишнее в мире сем. Встретил высшее — сделай зарубку на низшем, вот логика жертвы. Встретил Нечто, Некоего, Непонятное, Высшее, Грозное — сложим камни горкой, чтобы запомнить место, где это было. Вот эти камешки и есть первая форма жертвы, она же десятина, маленький процентик от того Камня, которым является наша земля. Потом на эти камни бросят цветок, а потом кусок мяса, неважно, - главное, чтобы это было не мне. Чтобы доказать это самому себе, цветок — сломаю, мясо — сожгу, горшок — разобью. Совершенно шизоидная реакция, нормальная постольку, поскольку на встречу с Богом в принципе невозможно реагировать «нормально». Ведь Бог — ненормален. Он, в определённом смысле, творец норм, но сам в них не умещается. За это мы Его и любим.
Первое лицо десятины — жертва на память, дар любви, «мемка». Человек отлично понимает, что Богу жертва не нужна и что Бог за неё платить не будет. Влюблённый же дарит пяток роз не потому, что думает, будто возлюбленная эти цветы съест, и не потому, что надеется получить от неё в будущем шесть роз. Хотя, если долго и счастливо проживёт до его смерти, получит.
Второе лицо десятины — жертва из расчёта или, говоря языком уголовного кодекса, взятка. «Даю, чтобы Ты дал», как формулировали древние итальянцы. «Дал» может быть сугубо пассивным, как чиновнику часто дают взятку просто за то, чтобы он ничего не делал. Не ловил, не замечал, не выступал. Вот если бы Раскольников поставил Богу свечку, его бы совесть не мучала и следователь бы не разыскал. Пожалел пятак — загремел на каторгу. Обычно такую жертву называют «благодарностью». Взяткодатели так и говорят: «Моя благодарность будет иметь строго очерченные пределы». (Когда говорят «будет беспредельна», значит, забудут отблагодарить). В зависимости от представлений о себе, проецируемых на Бога, благодарность может иметь очень разный характер. Если человек склонен к садизму, то будет благодарить Бога за то, что Творец не наградил его чумой, не послал голода и холода. Мог бы ведь и послать! Мы бы на Его месте непременно бы послали!!!
На самом деле, маловероятно, чтобы эти два вида десятины (жертв) когда-либо существовали в чистом виде. Они слишком индивидуалистичны, слишком современны. Конечно, и отшельник можерт принести жертву, но это результат того, что он не всегда был отшельником. В одиночку человек не научится говорить (хотя речь — не результат социальности, а причина), не научится в одиночку и десятину давать.
Все рассказы про одиноких охотников или рыболовов, которые «инстинктивно» уделяют часть добычи «великому духу», - результат неполной индукции. С таким же успехом можно считать, что можно в одиночку изобрести телевизор. Впрочем, в одиночку изобрести телевизор больше вероятности, чем в одиночку изобрести религию. Во всяком случае, судя по содержанию телепередач.
Так обнаруживается четвёртое лицо десятины, и лицо это — социальное. Для марксиста это доказательство того, что Бога нет, а есть лишь общество, в мистифицированной форме изображаемое религией. Это оскорбление и недооценка не столько религиозного опыта, сколько социального. Общество — какой-то вредный и опасный урод, высасывающий из своих членов все соки. Десятина есть реальное доказательство верности, подчинения «общему». От своего котла — общему котлу.
Проблема в том, что «общее» никогда не общее. Нет «общества», которое бы объединяли всех людей, если миллионы самых разных государств, групп, классов, общин, семей, наконец, и все они тянут человека в свою орбиту ценой отрыва от других. Как в анекдоте: вот синагога, в которую я хожу, а там я выстроил синагогу, в которому принципиально не хожу. «Социальное» есть главный источник асоциального поведения. Ни один хулиган не причинил столько вреда, сколько радетели «общественности», будь то крестоносцы, инквизиторы или националисты. Образ и подобие Божие — человек, а не человеческое общество, причём первое и главное «общество», угрожающее человеку — не государство, а семья. Собственно, «общество» и есть попытка освободиться от диктатуры семьи и рода через объединение с другими. Семья дала миру Христа, и семья для многих Христос и Бог, но семья и первый антихрист, самый древний и самый упорный.
Вот почему, читая призывы проповедников VI столетия платить десятину, на первое в число оппонентов приходится ставить семью. Сальвиан Марсельский называет жадностью заботу о семье, любовь к семье, отеческую заботу о потомстве («paterna pieta»). Человек не даёт денег Церкви, потому что он должен отдать эти деньги детям. Вот ещё одно лицо десятины — пятое: обездоливает творение ради Творца. Кто богаче-то?! Всё равно, что взять у бедных и отдать богатому. Между прочим, блаженный Августин не одобрял тех, кто обездоливает родных, завещая всё имущество Церкви. Правда, завещать всё имущество — не десятина, а стопроцентина.
Богатый — значит, сильный, могущий причинить зло. Все крупные состояния награблены, состояние Бога крупнейшее, следовательно, Бог может причинить наибольшее зло. Это шестое лицо десятины — отношение к Богу даже не как к Великому Взяточнику, а как к к Рабовладельцу. В конце VI века Григорий Турский описывает чудо: начался мор среди лошадей, и в часовне св. Мартина Турского крестьяне торжественно поклялись, если мор прекратится, уплатить десятину. Подействовало! Даже те лошади, которые заболели, но ещё не умерли, выздоровели.
Седьмое лицо десятины — власть. Бог, может, и не злой, и не будет морить лошадей, но Он — власть, хозяин. В начале VI века Цезарий Арльский проповедует:
«Как отказать в десятине тому, кому мы обязаны всем? Раз сказано: "Господня земля и что наполняет ее, вселенная и все живущие в ней" (Пс. 23:1), люди не иначе как рабы его, а заодно и колоны. Ума не приложу, как же можно не признать собственного поссессора? О, глупость людская, что дурного велит Господь, что не удостаивается быть услышанным? Бог желает с нами рассчитаться. Ведь он так прямо и говорит: "Не медли приносить мне начатки от гумна твоего и от точила твоего" (Исх. 22:29). Слушай же, нечестивый смертный, и знай, что всё твоё — богово. Господь не бедствует и не просит себе награды. Воздай ему честь. Воздай ему должное. Не своё отдай - верни чужое».
Жесть! Феодализм в чистом виде! Никто не ведь не считал феодала завоевателем — когда так стали относиться к феодалу, феодализм закончился. В завоевании видели всего лишь подтверждение силы и власти, мощи, чести, славы, достоинства. Бог тогда — величайший рыцарь. Не имеет значения, сотворил Он всё или отобрал у кого-то, а восхваление Христа за победу над сатаной рисуют Его весьма преславным рыцарем.
Слава и честь феодала проявляются, конечно, не в том, что он имеет, а в том, что он делится тем, что имеет. Тут восьмая ипостась десятины плавно переходит в девятую: десятина — для нищих, потому что Бог отдаёт полагающееся ему беднякам. В 511 году Эвгиппий описывает в житии св. Северина, как жители Норика не платили десятины, потому что урожая было мало, они боялись голода. Боялись и добоялись, на урожай напала болезнь. Тогда несчастные покаялись перед Северином, и тот ответил:
«Когда б пожертвовали на бедных десятину, не только заработали бы вечную жизнь, но и земные блага могли б иметь в изобилии. Но раз признанием вины сами себя казните, попрошу Господа, чтоб ржа нисколько вам не повредила, если только впредь вера ваша не поколеблется».
Предполагается, следовательно, что десятина платится, во-первых, когда урожай ещё не собран, во-вторых, что он платится духовенству, которое распределяет его между бедняками.
Уже здесь намечается девятый лик десятины, абсолютно магический. К примеру, на исцелённых св. Мартином лошадях поставили клеймо раскалённым ключом от часовни. Уж это — чистая магия, тут даже десятина ни при чём. Слово Цезарию Арльскому:
«Десятина более выгодна нам, нежели Господу. Не безвозмездно даем мы то, что скоро получим назад с огромным прибытком. Отказаться от уплаты десятины можно разве что себе в убыток. Стоит только пожадничать, как урожай уменьшится раз в десять, что уже случалось - и не однажды. Без благословенных дождей хлеба погибали от засухи, и виноград бывал либо побит градом, либо сжигали его заморозки. Что же тут выгадывать?! Таков уж справедливый обычай Господа нашего: сам не даешь десятины, десятина от урожая тебе и останется. Сам не заплатишь. Бог взыщет».
В реальности десятина шла, конечно, прежде всего на содержание духовенства. Юлиан Померий в V веке самокритично писал:
«Доим и стрижем овец Христовых, с радостью принимаем от христиан ежедневные подношения и десятины, а попечение о пастве, нуждающейся в пище и отдохновении, от которой, наоборот, сами желаем кормиться, оставили».
В сущности, все споры о десятине велись в состоянии добровольной слепоты. Контекст был слишком огромен и неприятен, о нём не задумывались. А контекст этот был — государственность Церкви, отсутствие религиозной свободы. Теоретически Церковь была государственной, потому что все были христианами и поддерживали Церковь. Практически связь была прямо противоположной: все были христианами, потому что государство поддерживало Церковь. При этом государство не собиралось брать Церковь на своё иждивение. К тому же, это государство — нищее. Оно и собственные налоги с трудом собирало, и налогов этих было мало. То ли дело нынешняя Россия, где может вообще не быть прихожан — малая толика от нефтяных доходов позволит содержать десятки тысяч храмов со всем притчем. Прихожане это знают и никакой десятины не платят. Церковь доходная статья материально для духовенство, психологически для мирян.
Что же, есть ли у десятины, помимо личин, настоящее лицо? Есть причина для десятины?
Причин для десятины нет, надо сказать твёрдо. Как нет причин молиться, тем более, нет причин молиться вместе, в особом здании. Нет причин помогать нуждающимся. Целоваться нет причин. Кстати, нет причины быть человеком, и у многих прекрасно получается уходить от этого занятия.
Наверное, в десятине, как и в любом деле, необходима суббота. Сделать перерыв. Перестать заниматься благотворительностью, закрыть кошелёк для любых просьб. Да, там ребёнку надо срочно помочь, но — вокруг страдания, а у меня суббота. Суббота ведь — самая первая десятина, настолько древняя, что она записана в семеричной системе счисления.
Так вот — ничего. В конце концов, я умру, а дети продолжать болеть, корабли тонуть, дома гореть. Вот и представим, что я уже умер. Я могу не платить десятину как взятку, могу не платить десятину беднякам, могу не платить десятину священникам, - ничего, мир не развалится, а если развалится, не моя вина. Я могу не платить десятину, не приносить жертвы, не ходить в Церковь, в общем, на «быть или не быть» решительно говорим «не быть» - не быть, но жить. Пусть там лошади мрут, ржа истребляет рожь, уж как-нибудь...
Это ведь, изволите видеть, богоподобие. Бог может не творить, может не исцелять, может не спасать, Он всё равно будет Бог, а не дьявол. Вот дьявол остаётся дьяволом, даже когда спасает тонущих, исцеляет болящих, творит добро (а с ним это случается, слава Богу). Частный человек, «приватный» человек, закрытый для посторонних, существующий лишь в себе и для себя — более точный образ и подобие Божие, чем героический «человек-для-других».
Вот такую десятину выдать, таким побыть, а потом уже смотреть — платить ли кому, помогать ли кому, молиться ли с кем... Дойти до «ничего». Бог ведь сотворил мир из ничего, а не из того, что ему угодливо предложили люди. Если творить — то не потому, что это кому-то нужно, не потому, что налицо нехватка и недостача. Творить, потому что творить. Любить, потому что любить. Делиться не для того, чтобы восполнить свою убыль или чужую, не для соучастия в спасении кого бы то ни было, а просто так.
В док. внес, 27.8.2013
