БОГОЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ
ПАПА КАК ИКОНА
Иконопочитание противостояло чинопочитанию. Икона была (в отличие от догмата, церковной дисциплины, обряда) символом, не поддающимся контролю светской и церковной власти, окном в небо, около которого было невозможно поставить стражу, которое можно было лишь запретить как факт. Икона символизировала не просто Бога, но Христа как личного Бога, пришедшего не к Церкви, но к личности, которая становилась первичной реальностью (в отличие от ветхозаветной Церкви-Израиля, в которой личностью был народ в целом). Почитание икон было вторым центром тяжести, превращавшим прямолинейное движение государственной махины в прихотливое и эксцентричное движение. Икона словно противовес уравновешила стремление человека отдаться власти символа, потому что икона была символом, чья власть была абсолютно добровольна.
Поэтому борьба с иконопочитанием была логичной для средневековой попытки тотально контролировать религиозную жизнь, создать систему, в которой все было освящено сверху. Это была борьба и с анархизмом монашества не как социального института (социально монашество очень даже успешно приручалось), но монашества как символа истинного, внутреннего, духовного христианства, христианства противостоящего ложному формализму.
Если мы так поймем иконоборчество императоров, то становится загадкой иконопочитание императоров. Неудивительно, что император и войско были против икон; удивительно, что Ирина в конечном счете заняла сторону монахов, что вновь и вновь на протяжении веков правители делали то, что им не полагалось делать как правителям. Слабым звеном всякой тоталитарной системы оказывается вождь, в котором всегда больше человеческого чем нужно (в современном кинофольклоре это символизируется мифом о киборгах, существах, воплощающих зло, ибо в них механического больше, чем человеческого. - и в которых всё же жалкие остатки человеческого в конечном счёте либо берут верх над механическим либо хотя бы мешают механического исправно и последовательно творить зло). Ирина сама была человеком, жаждущим свободы, ищущим Духа Святого, и она искренне почитала иконы и монахов.
Параллелью к восточной смуте вокруг иконопочитания является история папства (и западные историки, которые отмечают, что победа иконопочитания изолировала Восточную Церковь, могли бы заметить, что и почитание Пап сделало Западную Церковь вещью в себе, хотя в много раз крупнее Восточной Церкви). Папа выполнял на Западе ту же функцию, что икона на Востоке: был символом, принятие которого было заведомо абсолютно добровольным, символом вызывающе резким, вызывающе необязательным. Очень понятно, что западные правители ущемляли права Рима, почему вновь и вновь погрязали в цезаропапизме, галликанизме, терезианизме. Не чудо, что Генрих VIII и многие прочие провозглашали себя, а не пап главами Церкви. Чудо, что Пипин, Карл, Оттон и прочие вновь и вновь всё-таки признавали главами Церкви пап.
Папский патримоний перерезал Италию и причинял массу неудобств любой светской власти. Даже без своей вотчины папство - словно гвоздь в сапоге любого кесаря, и тем не менее вновь и вновь появлялись кесари, почитающие этот гвоздь больше собственного сапога. Это было их личное почитание, личная вера, проявление всё той же неистребимой эксцентричности христианства. Утопия Града Божия на земле разрушалась иконопочитанием на Востоке и папством на Западе, ибо и иконы, и папство не подлежали государственному контролю. Каждый раз, когда государство шло в атаку на Церковь, оно атаковало папство и иконопочитание: протестантизм ненавидел и папство, и иконы одновременно; в России угнетение Церкви в 18 в. сопровождалось заменой иконописи - живописью, упразднением патриаршества.
