Яков Кротов

См. прогресс, триумфализм.

1506 ГОД: УТОПИЗМ И ПРОГРЕССИЗМ

В европейской истории выразительно это различие проявилось в истории Италии: от средневекового принципа господства Пап над государством (господство оказалось формой не свободы, а глубочайшего рабства Церкви, рабства у духа власти и насилия) до антиклерикального лозунга середины XIX века «Свободная Церковь в свободном государстве» и, наконец, до принципа, свободного даже от ложно понятой свободы: «Свободная Церковь рядом со свободным государством».

Не только Церковь посягает на государство – через клерикализм своих членов. Государство тоже посягает на дух, и самые опасные посягательства исходят не от политиков, не от государственных чиновников, а от людей, мыслящих государственно.

«Государственно мыслящие» люди возможны лишь в достаточно свободном государстве. Обычное царство кесаря таковых не потерпит, да и денег не найдется им на прокорм: нужно мыслить о семье, о работе. Более того, сам по себе человеческий дух о государстве вовсе не склонен беспокоиться. Только дух, зараженный беспокойством Евангелия, освобожденный внутренне от преклонения перед государством и стремящийся освободить себя и других от всякого рабства, духовного и экономического, жаждет усовершенствовать государство. И только там, где многовековая проповедь христианства, пусть в средневековых, магических формах, привела к вызреванию личности, к ее духовному и экономическому освобождению от монополии государства, семьи, общины, возможна вера в прогресс через государство.

Вера в прогресс настолько исчерпала себя к концу ХХ столетия, настолько дискредитировала тоталитарными крайностями, что пора уже напоминать не о ее недостатках, а о том великом и святом, что она внесла в человеческое существование, сделав его свободнее, сытнее, насыщеннее. Вера в прогресс перестала определять политическую жизнь не потому, что люди разуверились в прогрессе, а потому, что даже такая вера, вполне безрелигиозная, все-таки опасна, когда она начинает распоряжаться судьбами миллионов.

Вера в прогресс, однако, опасна не только для миллионов, окружающих верующего, но и для него самого. Дух одинаково страдает и от реального прелюбодеяния, и от мысленного, и от реального манипулирования религией, и от фантазий на эту тему. У человека не остается сил и интереса на саму духовную жизнь. Самыми бескультурными людьми при советской власти были министры культуры. Люди, которые мыслят о религии как средстве достижения политических целей, разрушают собственную религиозную потенцию. О том, чем это оборачивается для верующих, написано много – антиклерикалами, атеистами. Но ведь порок прогрессизма разлагает и неверующих, которые из лучших чувств тонут в проектах и схемах.

В российской истории эта болезнь, возможно, ярко проявилась на личном уровне впервые у Чаадаева (на Западе намного раньше). Католичество – латинское или католичество восточного обряда – отождествляется с европейскостью, соответственно, делается вывод: для европеизации России, для изживания деспотизма необходимо заменить православие на другой вариант христианства. При таком подходе кажется, что в XV веке история России пошла бы по-другому, если бы центром объединения страны стала не Москва с ее православием, а Вильнюс с его сосуществованием язычества, католичества и православия. В середине XIX века среди революционеров зародился другой вариант этого проекта: средством прогресса было решено избрать старообрядчество как силу, оппозиционную самодержавию. К концу ХХ столетия популярнее стало говорить о протестантской этике как том витамине, без которого в России не будет капитализма и прилагающихся к нему свободу и процветания. В крайнем случае, предлагается «европеизировать» православие, преобразовав его по образцу католического «аджорнаменто» или протестантской реформации.

Самое страшное в любой утопии то, что она осуществима. История христианства в Европе знает случаи «европеизации» православия – самый яркий, конечно, это создание украинской «греко-католической» традиции. Появление в Западной Европе эмигрантов из Европы Восточной привело к созданию заметных православных общин, которые очень отличаются от своих «материнских» образцов именно в направлении «либерализации», «реформирования»: богослужение упрощается, роль прихожан вырастает, традиционный клерикализм уменьшается, а о деспотизме архиереев и, тем более, правительства, помина нет.

Но все эти случаи как раз показывают, что манипулирование религией в лучшем случае бесполезно, в худшем вредно и для религии, и для манипулятора. «Европеизация» оборачивается «латинизацией» или «протестантизацией»: заимствуется многое, но не свобода личности. Ведь и «европейскость» определяется не просто тем или иным вариантом христианства, а личным поведением христиан за пределами церковной общины. Церковные организации как целое прекрасно уживались с деспотизмом.

Католическая Церковь, англикане и лютеране поддерживали кровавые и безжалостные режимы. Если деспотизм отступал под воздействием религиозного фактора, то действовал этот религиозный фактор не через организации, а через людей, осмелившихся жить не по указке сверху, а по совести.

Впрочем, и неосуществленная утопия страшна – тем, что поглощает энергию своего создателя. Сколько людей тратили всю жизнь на рисование всевозможных проектов: православие реформируем так-то – или православие нельзя реформировать, не изъяв из него православия, так что насаждает гернгутерство или лефевризм – и вот ни насадили (слава Богу!), ни сами не нашли времени задуматься: а есть ли все-таки правда в христианстве – неважно, в православии или в католичестве. Вообще, есть ли истина, или есть только пространство для распоряжений и ценных указаний. Утопист всегда мыслит для других: «народу», «массе» будет полезнее вот такая-то форма, а вот эта форма христианства реформированию не поддается, поэтому про нее лучше забыть. Но сам сапожник гуляет босиком.