Яков Кротов

ИСТОРИЯ КАК ЖИЗНЬ

ДИМИТРИЙ РОСТОВСКИЙ

Глава первая

Человек, которого в России почитают как святого Димитрия Ростовского, родился в декабре 1651 года недалеко от Киева в городке Макарове. Мальчика назвали Даниилом; ни новорожденный, ни его родители не помышляли даже о российском Ростове, который для них был городом заграничным и чужим. Русские биографы святого не то чтобы умалчивали, а не подчеркивали, что великий русский святой родился на Украине, в украинской семье и был украинцем. Умолчание не случайно: для русских существование Украины есть неприятная загадка, которую проще забыть, чем решить.

Когда мальчик еще пешком под стол ходил, русский патриарх Никон создавал невдалеке от Москвы свою резиденцию, названную Новым Иерусалимом. Земля берез и рябин получала палестинские имена: там были и Гефсимания, и Иордан. Но ведь подлинным-то новым Иорданом для русских был все-таки Днепр, в котором князь Владимир крестил киевлян, над которым тянуло вокняжиться князей Владимира и Москвы. Истинным новым Иерусалимом был все-таки Киев, и сюда отправлялись с Руси самые ревностные паломники.

Между тем со времен монгольского завоевания Киевская Русь жила особой от московской жизнью. В XVII веке уже два народа жили бок о бок, непохожие друг на друга, непохожие на общего предка, говорящие на непохожих языках - настолько, что уже имело значение, на каком языке кто говорит. Их объединяли вера и язык богослужения, но православные Киева и Москвы были независимы друг от друга. Оба народа относились друг к другу с братской настороженностью и ревностью, подчас с гневом тем большим, что было совершенно неясно, кто старший брат, кто младший. Так евреи, оставшиеся в Палестине после падения Иерусалима в VII веке до Рождества Христова, встречали евреев, возвращавшихся из вавилонского плена, - оба брата считали только себя похожими на отца, хотя оба от него отличались.

По месту жительства украинцы были старше русских, по культуре - моложе. Например, украинское дворянство походило на русское, каким то было лет полтораста назад: собственно, это были еще не дворяне, а казаки, вчерашние и позавчерашние крестьяне. Отец святого - Савва Туптало - в год рождения сына был рядовым казаком Киевского полка, но вскоре стал офицером - сотником, и даже обзавелся гербом. Подражал, между прочим, не русскому, а польскому дворянству.

Типичным же отличием русского дворянства того времени - постоянной фамилией - семья еще не обзавелась; сын сотника Саввы всю жизнь подписывался как "Саввич", и только раз его назвали "Тупталенко". В России он был бы Тупталов.

Даниил родился гражданином единственной тогда в мире республики (на Руси ее называли без перевода с польского - Речью Посполитой), возглавлявшейся, впрочем, польским королем. Лишь через триста тридцать девять лет Украина сумела стать независимой от всех своих добрых соседей.

У Украины не было своих прав и своего правительства, но у нее была своя армия - казаки. Глава этой армии - гетман - был и лидером страны, а ее офицеры - администрацией. Как и все европейские государства того времени, Украина более всего мечтала о независимости, о том, чтобы стать государством национальным, сильным, несущим свет своей культуры миру. Только вот соседи мечтали о том же, и были соседи сильнее: кроме польского короля - московский царь, крымский хан, турецкий султан.

Оставалось выбирать из четырех одинаково чужих зол, сталкивать их друг с другом, пытаясь выскользнуть на свободу. И в поиске независимости к каждой из этих четырех сторон обращались украинцы, с циничной расчетливостью и готовностью перейти назад из полымя в огонь. Может быть, противнее всего было просить помощи не у турок, а у русских, считающих себя братьями старшими, надменными, не понимающих, что у иных родных тяжелее просить помощи, чем у чужих.

Даниил Саввич следил за политикой. Когда в двадцать лет он начал вести дневник, то записал прежде всего политические перипетии своего детства и даже год своего рождения, точной даты не помня, отнес к походу поляков на Киев. В 1651 году, за месяца до рождения Даниила, поляки нанесли поражение украинской армии и отобрали у казаков права, которые предоставили несколькими годами раньше, потерпев поражение от казаков. Борьба продолжалась.

В 1654 году Савва Туптало, уже сотник, присутствует на Переяславской раде, где казаки присягнули московскому царю. В Москве это событие стали называть "воссоединение Украины с Россией". Иллюзии хватило на три века. Это был первый звонок, возвестивший трехлетнему тогда мальчику место его будущей смерти и славы.

Московское самодержавие было не приятнее польской республики, и в 1658 г. Украина возвращается к Польше; в 1659-м - опять идет к Москве, в 1660-м - возвращается к Польше. В этом же 1660 году семья Туптало поселяется в Киеве, купив собственный дом.

Не случайно, видимо, всё потомство сотника Саввы ушло по монастырям: не только три дочери, но и единственный сын. Даниил не пошел по стопам отца, выбыл из безвыигрышной военно-политической игры. Он поступил в духовную академию Киева.

Глава вторая

Украина напоминала Палестину времен Христа не только горестной политической судьбой и русским Иорданом - Днепром. Как некогда Иудея, Украина была единственной территорией Европы, где в одном котле варились представители самых разных культных традиций. Сильные и сытые могучие соседи Украины были самодовольны и самодостаточны. Украинцы - кто волею, кто неволею - были открыты культурам: и греческой ортодоксии, и русскому православию, и польскому католичеству, хотя столицы этих культур были не в ладу друг с другом.

Свободы оказывалось больше на стыке царств и властей. Поэтому духовная школа Киева - Коллегиум - дала Даниилу больше, чем он получил бы в соседних странах. Полный курс ее был рассчитан на одиннадцать лет, но достоверно известно, что Даниил прошел лишь начальные классы - в 1662 - 1665 годах, когда ректором академии был архимандирт Иоанникий Голятовский. Более чем вероятно, что он учился здесь и в 1667- 1669 годах, когда Голятовского временно заменил игумен Мелетий Дзек.

Система обучения лучше всего видна по усвоенным им языкам: Саввич знал польский, язык аристократии, элиты (на нем он вел дневник и писал письма); знал латынь, открывавшую ему мир западной культуры; знал греческий - дверь в культуру восточную. Наконец, церковнославянский был своеобразным славянским эсперанто.

Впрочем, выпускники Киевской Академии становились часто ярыми католиками, ненавидящими православие, или, наоборот, православными протестантствующими, ненавидящими Рим, а то не принимали всех и вся, в том числе и греческую ученость.

Учеба в академии прерывалась из-за очередных военно-политических судорог, предвещавших наступление русского господства. В 1665 году гетман восточной Украины Брюховецкий заключает очередной договор о переходе Украины в "совершенное подданство" московского царя. Гетман Дорошенко выступил против договора.

Через два года Россия договорилась с Польшей о разделе Украины: её восточная часть и Киев отходят к русским, западная полякам, а Запорожская Сечь, казацкое гнездо, остается сама по себе или, что то же, под "совместным" управлением обеих сторон. Против этого договора протестовали оба гетмана. В 1669 году сменивший убитого Брюховецкого гетман Демьян Многогрешный вновь возвращает восток Украины под власть Москвы.

В разгар всех этих междоусобиц - 9 июля 1668 года - Даниил Савич приносит Богу монашеские обеты целомудрия, бедности и послушания. Постриг его Мелетий Дзек, игумен Киевского Кирилловского монастыря и - тогда - глава Академии. Даниил стал Димитрием. Под духовным водительством своего учителя и игумена Димитрий пробыл четырнадцать лет.

Если Димитрий стоял как бы вне политики, то Мелетий - нет. В том же месяце, когда он постригал Димитрия в монахи, русский наместник Киева обвинил Дзека в сношениях с гетманом Дорошенко, врагом России. И хотя Мелетий отговорился - переписка якобы шла лишь о возвращении монастырского скота, награбленного казаками гетмана, - он вряд ли писал Дорошенке лишь о коровах и овцах. Более того, через девять месяцев Мелетий посылает Димитрия во владения гетмана, и там, в Каневе, митрополит Киевский Иосиф посвящает восемнадцатилетнего монаха в сан дьякона.

Поездка из Киева к митрополиту Киевскому - звучит странно. Киевский митрополит не мог жить в Киеве из-за Москвы. Киевская митрополия - это ведь та самая Церковь, которая возникла с крещением Руси. Со времен князя Владимира она была частью Церкви Константинополя. "Москва и всея Русь" сумели отделиться от Константинополя, но при этом потеряли киевскую свою колыбель. Теперь же Москва возвращалась и намеревалась сделать своей частью то, частью чего некогда была сама.

Патриарх Московский провозгласил главой Киевской митрополии своего ставленника - епископа Мефодия, однако поставить его в митрополиты все-таки не решился.

Патриарх Константинополя наложил на Мефодия запрещение и поставил - вполне законно - митрополита Иосифа. Но того в Киев не пускали русские. Фактически церковными делами в Киеве вершил епископ Чернигова Лазарь Баранович.

На словах он отвергал вмешательство России и подчинялся Иосифу, на деле все согласовывал с Москвой и слушал ее, а митроплита к управлению не допускал.

В довершение путаницы московский ставленник Мефодий, сам украинец, в конце концов тоже отмежевался от России, хотя претензий на управление всей митрополией не оставил. В итоге Церковь Украины была расколота не менее Украины.

Приняв посвящение в диаконы митрополита Иосифа, Димитрий - без сомнения, вслед за своим духовным отцом - показал, что верен Константинопольскому патриарху, пусть тот и несомненно слабее Москвы, верен вековой традиции. Но затем он вернулся - жил в Кирилловском монастыре, как и игумен Мелетий, покорялся власти реальной, епископу Лазарю и киевскому воеводе. Многообразие в культуре - несомненное достоинство, многообразие в политике, даже и церковной, - куда сомнительнее.

Глава третья

В 1670 году отец Димитрия попал в плен к полякам - в шести верстах от Киева. Из этого плена он был послан Яном Собеским с письмами к гетману Дорошенке и митрополиту Иосифу. Когда Савва Туптало вернулся в Киев, его обвинили в измене, но 74-летний старик отговорился тем, что не знал об антироссийском содержании переписки. Может быть, это был и не совсем плен, а замаскированное под плен посредничество - важно, что приходилось маскироваться, с Россией было уже крайне опасно спорить.

Пять лет спустя еще яснее было, что не Польша, а Россия прибирает Украину к рукам, и 23 мая 1675 года именно пророссийский архиепископ Лазарь Баранович рукоположил Димитрия в священники и определил его в штатные проповедники при своей, черниговской кафедре. К неугодному России митрополиту Иосифу, который рукополагал Димитрия в диаконы, уже не обращались; в этом же году он умер.

Архиепископ Лазарь был человек пишущий, искушенный в политике (что часто считают для церковного лидера скорее недостатком), а в обращении, по словам одного историка, "брюзгливый, скупой, ворчливый". Мнение Димитрия было иным. Отношение Барановича к себе он считал верным. Великим постом 1676 года Димитрий во сне увидел себя в алтаре перед архиепископом.

"Владыка вдруг прогневался на меня и сильно начал меня истязывать. ... Я низко кланялся преосвященному и, обещая учинить исправление (коего и поныне еще не делаю,- скрупулезно добавлял Димитрий несколько лет спустя), - просил прощения ... Думаю, что в видении оном чрез особу преосвященного отца архиепископа сам Создатель мой наказывал меня".

Игумен Дзек, впрочем, считал, что Димитрию при архиепископе пребывать долго не следует. Таланты Димитрия к тому времени вполне обнаружились: эрудиция, красноречие, искусство писателя: вышла первая книга, посвященная чудесам Богоматери. В июле 1677 года, очевидно, с благословения духовного отца, Димитрий испросил увольнение и уехал в Республику - благо, границы Киевской митрополии отнюдь не совпадали пока с границами России.

Он отправился в Белоруссию, где под Пинском, в Новодворском Успенском монастыре была организована торжественная церемония прославления чудотворной богородичной иконы. Так Димитрий оказался во владениях епископа Слуцкого Феодосия - противника Москвы, ставленника покойного митрополита Иосифа. Оттуда - в Вильно, в Святодухов монастырь, где тот же Иосиф до самой смерти числился архимандритом. Димитрий здесь произнес две проповеди, а затем с епископом Феодосием отправился в центр его епархии - Слуцк, где на два года поселился в Преображенском монастыре.

Баранович словно забыл о Димитрии, его звали обратно украинский гетман и Дзек. Но когда белорусы попросили оставить Димитрия, Дзек охотно согласился, оговорив, чтобы самому Димитрию "сие угодно было". Видимо, свои путешествия Димитрий предпринимал не только из послушания.

Два года пробыл он в Белоруссии и лишь в начале 1679 вернулся на Украину, возможно, еще и потому, что как-то сразу умерли все, с кем он успел сдружиться: и епископ Феодосий, и "мещанин" Иван Скочкевич, "ктитор", покровитель Преображенского монастыря.

Глава четвертая

Главная особенность православия Украины и Белоруссии была лучше заметна именно в последней, куда еще не ступила нога московских администраторов. То была братская Церковь. И Коллегия, и монастырь, где жил Димитрий, существовали благодаря братствам, и проповедовал он по поручению братств. Киевская митрополия держалась на "братьях", на мирянах - от их активного благочестия зависело само ее существование.

Украинские миряне возродили Церковь после того, как ее покинула иерархия. Православие в Республике никогда, мягко говоря, не пользовалось поддержкой правительства. И Польша, и Литва были странами католическими. Неудивительно, что за полвека до рождения Димитрия епископы Киевской церкви объявили о ее присоединении к Риму, объявили, нимало не интересуясь мнением собственной паствы. Если это и был "экуменизм", то номенклатурный, поиск единства не в духе, а во власти.

Только в 1620 году антиохийский патриарх - тайно, по инициативе и под охраной казаков - посвятил семерых епископов, возглавивших православную церковь на Украине. Но отныне она всегда имела рядом с собой двойника - церковь "униатскую", с похожим (но постепенно отдалявшимся от подлинника) обрядом, но подчинявшуюся Риму.

Борьба с этим двойником поглощала все больше сил, требуя постоянного объяснения - себе и другим, - почему ты здесь, а не там, и почему там - не ты, а другой. Вот четыре ответа на эти "почему", записанные Димитрием кратко для себя, - возможно, чтобы использовать их в проповеднической деятельности:

1. Без унии Русь приняла крест от патриарха Константинопольского.

2. Без унии до Флорентийского собора Русь присоединилась к королю Казимиру.

3. Без унии Русь и после Флорентийского собора оставалась, сохраняя свои права.

4. Без унии Русь и после Флорентийского собора и до новой унии сохраняла свое достоинство и права.

О богословских расхождениях здесь не упомянуто ничего. Что характерно: тезисы написаны на польском языке, а несколько слов и вовсе на латыни. Противник латинизации и полонизации пользовался языками "врагов" даже тогда, когда размышлял про себя.

Тезисы убедительны лишь для тех, кто и так убежден в своей правоте, и сводятся к тому, что всё, без чего обходились, - лишнее. Это не всегда справедливо, как позднее сам Димитрий убедительно объяснял старообрядцам (убедительно, конечно, опять же для своих, не для старообрядцев).

Не менее, а более важно: "Русью" Димитрий называет исключительно Украину. Он словно не видел великана, который считал Русью только себя, который вовсе не умел и не хотел ни с кем ни на каком языке полемизировать, а решал всё значительно проще и, как тогда могло показаться, надежнее.

"Враги человеку домашние его" - это ведь можно понимать и так, что враждовать можно лишь с теми, с кем соседствуешь. С марсианами делить нечего. Как ни враждовали католики и православные, они жили в доме на одной улице - Польской. Уличные ссоры уживались с товарообменом, политические распри - с обменом идеями. Католики допустили к себе восточный обряд, православные к себе - западные книги.

Димитрий, как и его учителя по академии, прекрасно говорил и писал на языке своих противников. Правда, проповеди он произносил на украинском, но эти проповеди точно соответствовали риторическим правилам католических витий. Ведь Димитрий учился риторике по учебнику, написанному архимандритом Иоанникием Голятовским, а тот, в свою очередь, черпал из западных учебников. Его поучения этих лет чрезмерно логичны - а чтобы уравновесить эту логичность, поучения еще и чрезмерно аллегоричны и эмоциональны.

Пересказать такую проповедь, сократив, - невозможно. Как и всё барочное, она стоит на излишествах, которые при пересказе первыми сокращаются. Перепечатать такую проповедь - возможно, но читать ее никто в наши дни не будет, интеллект ныне принято упражнять не на церковной почве - и слава Богу.

Для современного русского православного, как и для тогдашнего, многое в проповедях Димитрия кажется противоречащим православию. Например, он особенно почитал Страсти Христовы, крестные раны Его, Его сердце, молитвенно сосредоточиваясь на них и благоговея перед ними:

"Пронзены ребра острым, железным, долгим копьем, которое ... ранило сердце, бывшее источником и началом всей любви, ранило сердце, которое "возлюби Своя сущия в мире, до конца возлюби я", ранило сердце сердобольное, милосердное, сострадательное к бедствующим, мир ранил сердце Христово за то, что Христос всем сердцем возлюбил мир. ... Если будет приближаться к нам грехопадение, то, возведши поскорее ум наш ко кресту и посмотрев на Его простертые язвенные руки, простертые как бы уже над нами, подумаем: зачем Господь наш простер руки? А для того простер, чтобы меня спасти от потопления греховного. ... Я, грешный Дмитрий, говорю: благодарю Тебя, Спасителю мой, свете мой, животе и воскресение мое, за то, что Ты возлюбил меня и предал Себя за меня".

Это благоговение перед Сердцем Иисуса - одно и у Димитрия, и у католических святых и не святых. Молитвы свои Димитрий иногда записывал, и форма их более напоминает католические литании, чем православные акафисты, - но эти молитвы не становятся от этого менее молитвами. И если следующую молитву Димитрий советовал читать, распростершись крестообразно на полу храма (обычай совершенно западный и многими на Востоке осуждаемый), - она не стала менее угодна Богу:

Поклоняюся Тебе, Богу Отцу,
очищающему вся беззакония моя.
Поклоняюся Тебе, Богу Сыну,
исцеляющему вся недуги моя.
Поклоняюся Тебе, Богу Духу Святому,
избавляющему от истления живот мой.
Поклоняюся Тебе, Богу Отцу,
ущедряющему мя, якоже щедрит отец сыны.
Поклоняюся Тебе, Богу Сыну,
знающему страстное естество мое и слабость.
Поклоняюся Тебе, Богу Духу Святому,
врачующему немощи моя
и очищающему мя от всякия скверны.

Что для Димитрия важна была истинность веры, а не её разрешенность и конфессиональная принадлежность, хорошо видно из того, что Богородицу он почитал зачатой непорочно. Тогда в самой Католической Церкви (в XIX веке одобрившей догмат о Непорочном Зачатии) такое почитание преследовалось как ложное.

Своей близости к католикам в некотором отношении Димитрий, впрочем, и не скрывал. Записывая рассказ о видении ему святой Варвары, которая упрекнула его, что он ложится "по-римски", пометил: "Думаю, что сие мне сказано для того, что я весьма ленив в молитве и уподоблялся в сем случае римлянам, у коих весьма краткое молитвословие".

Глава пятая

Когда в 1679 году Димитрий вернулся на Украину, его недлинный жизненный путь достиг, неведомо для него самого, середины. Он поселился в Батурине - столице тех украинских гетманов, которые подчинялись Москве. Архиепископ Лазарь посвятил Димитрия в игумена, пошутив при этом: "Димитрию желаю митру".

Полгода он настоятельствует в Максаковском монастыре, полтора - в Батуринском. Начинает уходить предыдущее поколение: в 1682 умер Мелетий (Димитрий горестно помечает в дневнике: "Умер игумен мой" - хотя сам уже был игуменом), в 1683 году - помянутый архимандрит Киево-Печерской лавры Иоанникий Голятовский.

Димитрий освобождается от настоятельства и переходит в лавру, где собором, по старинному обычаю, избирается новый архимандрит - Варлаам. И вот - очередной звоночек с Востока: его избрание утверждает московский патриарх, впервые за многовековую историю лавры. И нового митрополита Киева избирают по указанию Москвы, причем избирают гетман и казаки, а не духовенство. Посвящают его в Москве.

Димитрий, как и все украинское духовенство, не одобрял нового порядка, но и не воевал с ним. Через несколько дней после прихода Димитрия в лавру - 6 мая 1684 года - архимандрит Варлаам благословляет его писать жития святых на весь год.

Благословение стало началом огромнейшего труда: Димитрию предстояло создать жизнеописания всех святых, почитаемых Православной Церковью. И сам Димитрий считал, что с этого дня находится "в послушании святом, от Малороссийской Церкви мне врученном".

Хотя в 1688 году исполнялось семьсот лет крещения Руси, католическй обычай праздновать юбилеи еще не пришел даже на Украину; Димитрия подвигла не близость даты, а духовная потребность - народа, как тогда было принято выражаться, но ведь подобные обороты речи тогда что-то выражают, когда есть своя, личная потребность. Писатель хорошо пишет лишь то, что хотел бы прочесть сам, да негде. О святых Димитрий мог прочесть пролог - сборник кратких, сухих биографических сведений далеко не о всех святых.

В России хранились Четьи-Минеи, составленные при митрополите Макарии в XVI веке коллективом авторов, но и они не отличались полнотой; к тому же эта сведенная в помесячные тома библиотека всей средневековой церковной литературы была столь велика и перенасыщена, что печатать ее начали лишь в XIX веке, но так и не успели закончить - из-за революции 1917 года.

В древних житиях святых, впрочем, будь они даже доступны, не было того, о чем хотелось прочесть человеку семнадцатого века (а впрочем, и двадцатого). Не было энергичности, не было чувств, не было противоречий. Димитрий уже не был летописцем, еще не был ученым, зато он жаждал правды так, как редкий летописец или историк жаждет. Он описывал видение, бывшее после бессонной ночи, проведенной за работой над житиями:

"За час или меньше до заутрени лег отдохнуть, не раздеваясь, и в сонном видении узрел святаго мученика Ореста, лицем веселым ко мне вещающего сими словами: "Я больше претерпел за Христа мук, нежели ты написал". Сие рек, откры мне перси своя и показа в левом боку великую рану, сквозь во внутренности проходящую, сказав: "Сие мне железом прожжено". Потом, открыв правую руку до локтя, показа рану на самом противу локтя месте. ...И став прямо, взирая мне в лице, рече: "Видиши ли, больше я за Христа претерпел, чем ты написал?"

Летописец средневековый перечислил бы эти детали, не упомянув, что они ему привиделись после бессонной ночи. Современный историк счел бы неприличным упоминание о том, что у него есть ночи и бывает бессонница, не то что видения. Димитрий - недостающее звено между бездумной наивностью и бездумным скепсисом.

Глава шестая

В 1686 году Димитрий вновь переводится на должность игумена Батуринского монастыря. С досадой отмечает в дневнике: "Убежден есмь от гетмана и митрополита". Гетман в благодарность берется помочь Димитрию в работе и пишет в Москву фавориту царевны Софьи князю Василию Голицыну, прося выслать знаменитые Макарьевские минеи. По настоянию Голицына патриарх Иоаким минеи прислал, но уже в марте 1688 года вытребовал их обратно. "Вскоре от нас взяшася, мне не возмогшу за кратким временем тех прочести и яже на потребу оттудна изъяти", - печалился Димитрий. Плохо без ксерокса!

В том, что посланы были минеи по воле светской власти, в том, что в конце концов церковная российская власть их забрала (а ведь имела второй экземпляр), сказывалось то различие Украины и России, которое подпитывало сопротивление украинцев московской власти - любой. Украинцы, при всем политическом сопротивлении католикам, были открыты любым книгам, словам, мыслям.

Россия в течение XVII превращала свою Церковь в закрытую наглухо систему. Малейшее отступление от московских обычаев считалось ересью. Иногда даже перекрещивали белорусских православных. Хотя интересы государства требовали хотя бы тактической мягкости к новоприобретенной Украине, патриарх Иоаким - и его преемники - этой мягкости в себе не нашли. В конце концов, потеряла Москва и Украину.

Окончательное "воссоединение" Украины (не всей) с Россией произошло в 1686 году - с Польшей был заключен договор об окончательном разделе страны. Украине был дан новый гетман - Мазепа. И в августе 1689 года большое посольство во главе с гетманом прибыло в Москву. Был в посольстве и Димитрий.

Попали украинцы прямо к дворцовому перевороту: Мазепа только поклонился Софье и Голицыну, как стало ясно, что Пётр, засевший в крепости Троице-Сергиева монастыря, берет верх. И Мазепа бросился туда - Пётр принял его благосклонно, хотя должен был бы понять, что гетман сможет и его предать со спокойной совестью. Что и произошло двадцать лет спустя.

Димитрию поездка была тяжела. Патриарх Иоаким сорвал на нём свое недовольство Печёрской лаврой, которая, не дожидаясь разрешения Москвы, стала печатать его Жития, и сделал строжайший выговор за упоминание о Непорочном Зачатии, за то, что святые Августин и Иероним названы святыми. В русском обычае было (и осталось) именование их "блаженными".

Димитрий повинился, хотя и показал патриарху изданные в самой Москве святоотеческие и богослужебные книги, подтверждающие его правоту. Патриарх дал ему благословение на продолжение работы - не дав, однако, столь необходимых для работы Макарьевских миней. После этого - почему в России говорят "иезуитство", а не "иоакимство"?

Страницы, которые не понравились патриарху, были выдраны из уже отпечатанных томов и заменены исправленными.

4 марта 1690 года умер патриарх Иоаким, 6 апреля - митрополит Киевский Гедеон. Новым московским патриархом стал Адриан, рукоположивший в митрополита Киевского избранного украинским духовенством Варлаама Ясинского. Из Москвы Ясинский привез Димитрию, своему давнему другу и духовному сыну, благословляющую грамоту нового патриарха: вслед за грамотой были присланы и долгожданные Макарьевские минеи.

Димитрий попытался было сосредоточиться на биографиях святых. Он оставил игуменство и поселился в том же Батуринском монастыре в отдельном скиту. Но там он сумел проработать лишь три года. И еще один дар - в 1693 году из Гданьска прислал давно заказанное им монументальное историческое издание "Деяния святых", в котором католические ученые собрали все древнейшие тексты житий и мученических "актов". Перепроверяя написанное, Димитрий заготавливает и пособия на будущее, разнообразные хронологические справки, исторические словари, которые одни могли бы составить ему славу первого русского историка, не будь он все-таки явным украинцем.

Перерыв закончился в 1694 году: его посылают игуменом в монастырь в Глухов, в 1697 - архимандритом в Елецк, а в 1699 - в Новгород-Северский (оставляя под его руководством и Глуховскую обитель). И все же в 1695 году, через семь лет после первого тома, входит второй, в 1700 году - третий. Написано три четверти Миней - с сентября, когда начинается церковный год, по май.

Украинский летописец записывает: "Третяя книга житий святых, трудами богодухновеннаго мужа иеромонаха Дмитриа Савича Тупталенка составленная, на свет вышла и любопытствующих человеков книжных духовною радостью сердца наполнила".

Патриарх поощряет: "Возмогай в делании спасения святых Божиих угодников жития, во всем благоумствуя", - шлет ему очередные книги, нужные для работы, да "гонорар" - двадцать золотых.

Глава седьмая

Димитрий был и историком, и историософом, и беллетристом. Как историк, он старался избежать ошибок, сопоставляя и критически оценивая писания своих предшественников, тщательно объясняя читателям исторические реалии прошлого. Он предпочитал внешний факт - внутреннему, достоверность явную - частной уверенности. Например, он не поместил упомянутое видение мученика Ореста в биографию святого, как то сделал бы всякий средневековый автор, а записал его особо, в конце, хотя с припиской: "А что сие видение я недостойный и грешный истинно видел, и точно так видел, как написал, не иначе, сие под клятвою моею священническою исповедую".

Как историософ, в каждом житии он факты объяснял верой своих героев (она же и его собственная). Как литератор, создал свой, особый стиль (к сожалению, сглаженный редакторами последующих изданий) - без лишних слов, энергичный, ясный. В переводе на русский этот стиль чем-то похож на пушкинский. Так что народ, который в XVIII веке читал именно Димитриевские минеи, а не французские и русские романы, не только что-то терял, но и кое-что находил.

Труд Димитрия чрезвычайно не похож на сборник житий, составленный в предыдущем поколении архиепископом Лазарем Барановичем, - та книга была на польском языке, да еще в силлабических стихах. Еще менее он похож на бесчисленные слащавые или, напротив, казенные (или слащаво-казенные) жития последующих веков. Димитрий сплавил воедино три богатейшие традиции: византийскую, латинскую и русскую.

К двум вершинам православного искусства жизнеописания - творениям византийца Симеона Метафраста, преобразившим греческую традицию, но в XVII веке слишком мало распространенным на Руси, и к Минеям святого митрополита Макария - он добавил агиологию католическую. Он, разумеется, не включил в Минеи биографии святых, живших на Западе после "разделения Церквей", но постоянно сверялся с работами католических богословов, а уж стиль их мысли просто был ему привычен и близок.

В течение многих поколений после Димитрия никто не смог хотя бы проверить его труд - ни у кого не было ни таких знаний, ни такой библиотеки. Когда же появилось и то, и другое, "Жития" в XIX веке перевели, подредактировали - и засушили. Работали-то коллективом, а может быть коллективный разум, но не коллективная вера.

Создание житий святых меняло самого Димитрия. После начала этой работы у него начинает меняться стиль проповеди. В совершенстве освоив ораторское ремесло, Димитрий продолжает овладевать ораторским искусством:

"Если теды хочеш Сына Божиа в теле нашем прославити - имеем же Его прославити крестом, страданьми - так Его в теле своем прославили святые мученики. Але речем: не можем мы так. Хвала Богу! уже немашь гонения за Христа на христианы. Несть уже мучителей, котории бо до отвержения Христа, до поклонения идолом принуждали... Не фрасуймая, знайдется туж межи нами и идол, и мучитель, и идолопоклонник покажется много,- а мучеников мало. Если то що грех - то идол, то що страсть, що помшел, и оказиа, побуждаючая и тягнучая до греха - то мучитель, а противишися им - то мучительство едино и повседневное, зачим каждый, греху сопротивляючийся, есть мученик, славячий в теле своем Христа повседневными страданиями".

Глава восьмая

Говоря "мучителей много, а мучеников мало", Димитрий рисковал: сказанное в проповеди имеет свойство сбываться прежде всего на проповеднике. Кто жалуется, что мучеников мало, рискует пополнить ряды мучеников. Тут кстати русский царь, европеизируя Россию, решил заселить ее европейского типа церковными лидерами. Таковыми он небезосновательно счел украинских епископов - людей и европейского образования, и европейской терпимости, а к тому же, в отличие от епископов католических, вполне беззащитных перед его волей.

В 1700 году Петр назначает митрополитом в Рязань Стефана Яворского - ближайшего друга Димитрия еще с 1684 года. В 1701 году и Димитрий был призван - царь заочно определил его митрополитом Сибири. При своем здоровье Димитрий вряд ли бы доехал даже до Урала, и Петр, увидев его, смилостивился - в начале 1702 года Димитрия назначили митрополитом в Ростов. Впрочем, в Сибирь Петр все равно послал украинца - тоже друга Димитрия, Филофея Лещинского.

Дмитрий Саввич Тупталенко стал Димитрием Ростовским.

Приехав в Ростов в марте 1702 года, Димитрий попал в новый для него мир. На Украине священник из малообразованных спросил его как-то: "Илия пророк был по Рождестве ли Христовом или пред Рождеством?". Слышал он и другие "смеху годни дискурси". Здесь ни о чем не спрашивали, а когда сам Димитрий однажды спросил сельского священника, где тот хранит Дары - Тело Христово, - ответа не было, батюшка называл величайшую для христианина святыню словом "запас".

Димитрий нашел в себе силы пошутить: "Иереи слова Божия не проповедуют, а людие не слушают, ниже слушати хотят. От обою страну худо: иереи глупы, а люди неразумны". Нет нужды толковать эти слова, пытаясь уловить отличие глупости от неразумия; это просто горькая шутка.

Димитрий направил несколько грозных посланий духовенству катехизисного, в сущности, характера, но никого не смещал и не посылал в монастырь на покаяние, как было принято в России. Более того, вопреки сопротивлению властей он своей властью отменил бездушный обычай постригать в монахи овдовевших священников.

Царь, вознамерившийся лично навести порядок в державе, издавал указы об отправке неученых детей духовенства в драгуны - чтобы поощрить ученых, а кстати, и кавалерию приумножить. Димитрий тем же неучам говорил:

"Что тебя привело в чин священнический? Да спасешь себя и других? Нет, чтобы накормить жену и детей... Поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса".

Говорил, но никого в драгуны не выпихивал и даже, по мере сил, защищал это закрепощенное государством, нищее и безграмотное духовенство.

1 сентября 1702 года начались занятия в школе, устроенной митрополитом в собственной резиденции - в Ростовском кремле. Жалованье учителям дали из казны. Дали немного - не драгунам ведь. Зато Димитрию разрешили (после смерти патриарха Адриана и упразднения патриаршества все, до мелочей, решали чиновники Монастырского приказа) продать из его архиерейской казны меха, а деньги употребить на школу. На свои деньги он купил учебников, два глобуса, карты.

Из двухсот учеников школы большинство были детьми духовенства, но были - что исключительно для того времени - и из других сословий. За обучение не платили, и даже - Димитрий опять-таки вымолил - положили по деньге в день "нищим, которые учитися будут русской грамоте".

Школьный курс, рассчитанный на три года, был "грамматическим" - ученики осваивали русский, греческий, латынь и риторику. Учителя в основном, естественно, были украинцы. Но, конечно, готовили не филологов. Чтению учились по молитвам, изучали церковное пение, а из языков на первое место Димитрий поставил не латынь, а греческий: "Начало есть и источник всему любомудрию... от того бо вся премудрая учения во вся языки произыдоша".

Димитрий нанимал учителей, составил для учеников краткий катехизис и - на латыни - толкование на Книгу Бытия. Он стал духовным отцом: сам исповедовал. Он, наконец, определил общий дух школы как сочетание традиционной дисциплины с игрой и волей. В игру, например, превращено было соревнование в учебе.

Правила игры Димитрий ничтоже сумняся позаимствовал у иезуитов: лучшего ученика класса провозглашали еженедельно императором, второго по успехам - сенатором. Их сажали вперед, с особой церемонией, так что каждую пятницу во всех классах слышалось торжественное воспевание: "Здравствуй, новый император".

По праздникам в школе устраивали спектакли; учителя переводили с польского какую-нибудь церковную мистерию, а декорации, костюмы, представление, - всё делали сами ученики. Как тогда выражались, это развивало "резолюцию, си есть благоразумную смелость".

Языки тем легче усваивались, что преподавались не как мертвые, а как живые. В упражнениях для перевода - вся русская жизнь эпохи: "Градоначальник в Ростове - воевода. Преступников в России ссылают в Сибирь. Пресветлейший взял Азов, возьмет и Ригу". Латынь и греческий были языками богословия, но Димитрий не хотел, чтобы слова о Боге отдавали мертвечиной. К классическим аллегориям то и дело приделывался смешной хвостик. Например, ученик, лучше всех написавший сочинение, уподоблялся кедру ливанскому, второй - кипарису, третий - финику, а прочим обращался не упрек - замечание на будущее: "Аще кто от вас на высшее место не пресадится, будет простою ракитою или горькою осиною".

Вообще, хотя перед глазами учеников всегда были розги, шутка и прощение считались более надежным средством исправления: "Аще кто и написан в эрратах (журнале ошибок. - Я. К.), а вину принесет и речет: согреших, проспах, прогулях, не учихся, - прощение улучит". Так что учитель с полным правом обращался к ученику: "Не буди безумным слонем! не дрожи, звероподобне учениче!"

Свободу ученикам Димитрий предоставил большую и по тем временам, когда обычно запрещалось отлучаться от школы, собираться по двое-трое и даже перешептываться. Каникулы, правда, были лишь трехнедельные, но гуляли и все крупные церковные праздники, святки.

Димитрий всегда предпочитал не наказывать за отстаавание, а поощрять за успех. И лучшим поощрением были внеочередные каникулы: к примеру, когда в апреле 1703 года приезжал "инспектор" - начальник Монастырского приказа И.А. Мусин-Пушкин, было обещано "в мае цветущом" "за добрые на вопросы его ответы тридневное гульбище, и да бегаеши по Ростовского озера острову и да плаваеши по быстрой реце, яже называется Устья".

Самых прилежных и "остро умных" (читать надо раздельно) Димитрий брал зимою к себе - толковал некоторые книги Ветхого Завета, а летом в селе Демьяны объяснял Новый. Наконец, из своего кармана он выплачивал небольшие стипендии: по грошу или по алтыну. Из архиерейского сада шли ученикам вишни, яблоки, груши.

Сохранилось, правда, одно распоряжение Димитрия по школе весьма грозного характера, да еще начинающееся совсем неприличным образом:

"Дети, б... дети! Слышу о вас худо: место учения учитеся развращения. Неции от вас и вслед блуднаго сына пошли конверсовать. Печалюся зело и гневаюся на вас, а якоже вижду, вина развращения вашего та, что всяк живет по своей воли - всяк болий. Того ради поставляю над вами сеньора господина Андрея Юрьева, чтоб вас муштровал, як цыганских лошадей, а вы ему будте покорны, послушливы, а кто будет противен, той пожалован будет плетью".

Что ж! Семейный дух ростовской школы, наверное, не был бы вполне семейным без хотя бы одной такой - отеческой - вспышки гнева. В достаточно подробных школьных материалах и воспоминаниях учеников никаких практических следов этого приказа не видно.

Обстановку в архиерейском доме, где обитало двести сорванцов, предоставленных после уроков самим себе, вообразить легко: тут, оказывается, и святой мог выругаться.

Для учеников митрополит - невысокий, худенький, сутулый, с маленькой клинообразной бородкой (белокурые его волосы уже поседели) и в очках, в ряске неизменного темнозеленого цвета - навсегда остался "батюшкой нашим преосвященным".

Был Димитрий монахом Печерской лавры - и за пять лет написал первый том "Житий". Был он игуменом в украинских монастырьках - и за десять лет написал два тома "Житий". Он стал главой огромной епархии и руководителем школы - и за пять лет написал последний, четвертый том. 9 февраля 1705 года он отметил окончание работы в дневнике, сопроводив запись молитвою: "Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко..." Но ему оставалось еще три с половиной года жизни в России Петра.

Весной 1706 года первые выпускники покинули школу. И той же весной школа закрылась. Горько читать письмо Димитрия новгородскому митрополиту Иову - единственное письмо святителя, где он ни разу не пошутил:

"Отставишася учениа, понеже вознегодоваша питающии нас, аки бы многая исходит на учители и ученики издержка, и уже вся та, чем дому архиерейскому питатися, от нас отнята суть, не токмо отчины, но и церковные дани. Оскудевше убо во всем, оскудехом и во учениах. Но да не продолжу писаниа, умолчеваю о прочиих поведениах наших, sat sapienti".

Два латинских слова в конце означают: "Умному достаточно". И в дневнике своем Димитрий вдруг выписывает слова католического церковного историка Барония: "Священник не должен писать историю своего времени".

Димитрий хотел молчать, оставив кесарево - кесарю. Но кесарь отнюдь не собирался оставлять Богу Богово. Димитрий обличал священников, нарушающих тайну исповеди, - Петр указывал доносить властям об антиправительственных настроениях, на исповеди обнаруженных. Димитрий подыскивал достойных иереев во всяком сословии - и получил указ, запрещающий рукополагать из крепостных крестьян.

Само закрытие школы создавало неразрешимую проблему: необученных детей духовенства предписывали отправлять в армию, а денег на обучение не давали. Братств, подобных украинским и белорусским, здесь не было - в России их запрещали и век спустя.

Как ни крепился Димитрий, не выдержал и он: более и ранее всего от петровских преобразований пострадала Церковь. Петр чинил страну, накачивая в ее трещины и пустоты дух рабства и насилия. Как-то во время литургии сквозь стены собора донесся вопль пытаемого на площади человека. Димитрий послал к воеводе, стоявшему в храме, с просьбой прекратить истязание, а когда тот отказал - ушел из церкви, прервав богослужение.

Когда же однажды дочери воеводы громко смеялись во время службы, Димитрий расширил заключительное благословение: "Благословение Господне на вас, кроме смеющихся..."

Увы, среди смеявшихся над Церковью был прежде всего сам государь Петр Алексеевич.

Глава девятая

Весь 1706 год, словно нарочно, Димитрий провел перед лицом царя: он был вызван в Москву по "очереди", чтобы государь насладился его проповедническим даром. Что ж! Димитрий всей душой молился о победе Петра - "да подастся ему свыше помощь и сила... зверское шатание льва Шведского оружием своим укротити".

Именно Петра хвалит он, говоря: "Хвалю добрый той нынешних времен обычай, что многие люди в иныя государства ходят учениа ради, из-за морей об умудрении возвращаются". Ведь сам Димитрий вырос на стыке различных культур: "Таинство евхаристии приносится, - говорил он, - за всех живых, не токмо правоверных, но и неверных,- да обратятся".

Но никак Димитрий не может быть назван "птенцом гнезда Петрова" - он из выводка другой птицы. Димитрий выписывал с Запада жития святых, книги богословов и мистиков - Петр оттуда же привозил нехристианскую и антихристианскую культуру. "Нынешних времен некоторые господа, - говорит Димитрий, - стыждаются в домах своих поставляти икону Христову или Богородичну, но уже некия безстыдныя поставляются изображения Венеры или Дианы, или прочих ветхих кумиров, или и новых..."

Если, как всякий проповедник, Димитрий иногда говорил "мы", то ясно, что не он, а именно Петр из всего увиденного на Западе предпочел позаимствовать обычаи, облегчающие подчинение церковного народа нуждам земного престола:

"Мы, оставивше сосца матере нашей (Церкви), ищем сосец... иноземческих, еретических, православию противных". "Речет Бахус, чревоугодный бог, с учеником своим Мартином Лютером: надобно в полках не смотрити поста, и в пост ясти мясо, чтоб полковые люди в воинстве были сильны... Но Гедеоново воинство, и постясь, победило мадианитян".

Между тем отнюдь не Бахус, а Петр (любивший, впрочем, поминать это олицетворение пьянства) издал указ, запрещавший посты в армии. И если Димитрий сравнивал Петра с великими царями, то сравнение было не в пользу царствующего: "Изомроша блазии людие, несть в них Константинов, несть Владимиров, несть прочих богобоящихся любителей благолепия дому Господня".

После 1706 года Димитрия перед лицо царя не вызывали.

Среди проповедей епископа почти нет других упреков царю. Петр был плоть от плоти русского народа, и более всего Димитрий думал не об одном, а о многих, составлявших пьедестал царю. Самая, может быть, лучшая и живая по сей день проповедь святого Димитрия аллегорична, в лучших традициях могилянской школы - но в то же время предельно реалистична. Ходит-де по земле Царство Божие, не находя любви ни в боярских чертогах, ни в купецких домах, ни даже в храмах, превращенных в вертепы. Отовсюду оно прогнано и продолжает стучаться в сердца.

Димитрий был свидетелем того, как росли размеры России, росла и ее гордость своим ростом и своим размером, росли в ней страдание и ненависть. Перед этой Россией он свидетельствовал о Царстве Божием. Любовь к ближнему и любовь к Богу - неотделимы:

"Учтивый человек, хотя плюнуть, усматривает место или угол какой, чтоб не произвесть гнусности в очах людских и себе не учинить мерзости, - а мы на лице Христово плюем, когда ближнего нашего славу поносим".

Он печалуется о нищих и обличает ленивых, он не оставляет в покое и русских архиереев:

"Не добро есть архиерею не имети во устах слова, - учителю нарицатися, а не учити - источники на мантии носити, а от уст источников учения не источати - пастырю глаголатися, а пажити овцам не предлагати - апостольский чин на себе носити, а апостольски не благовествовати".

Святые - не герои, а свидетели о Христе; Димитрий, описывая их жизнь, стал не историком - свидетелем о вере, которая выше и России, и Европы, и любой границы. Объясняя в проповеди притчу о Царстве Небесном - драгоценной жемчужине, "бисере" по-славянски, Димитрий впервые, видимо, назвал на русской земле имя католика, жившего после "разделения", наравне со святыми:

"Мы, на сей праздник зде собрашиися, собрахомся видети продажу и куплю. ... Гость от западных стран - чужий человек, но не с худым товаром - Фома именуемый [Кемпийский - Я.К.] свой сундучок открывает, свою книжицу: О подражании Xpистовом, и показует бисер, зовомый смирение. От Карфагены святый Киприан показует нам бисер, нарицаемый чистота... Вси добры, вси честны. Который же есть бисер всех превосходящ? Сам Бог, воплощенный Христос Спаситель".

За годы, проведенные в России, Димитрий узнал и ее "сундучок": в четвертый том Миней он включил намного больше биографий русских святых, чем в предыдущие.

Глава десятая

Несколько книг задумывал Димитрий после окончания биографий святых: всемирный летописец, сочинение о святынях и святых Ростова, толкование к Псалтири - но дописал только один: острый и резкий "Розыск о брынской вере". Книга, направленная против старообрядцев, защищала веру от всякого обрядоверия.

За год до издания "Розыска" - в 1707 году - Димитрий писал Стефану Яворскому о раскольниках: "Неисцельную рану лучше с молчанием сносить, чем бесполезно и с убытком врачевать, - они и из добрых, полезных и святых вещей соблазняются".

Может быть, потому он и взялся за этот труд, что почувствовал: раскол не отделил обрядоверия от православия, а расколол обрядоверие на две равно злые части. Рассказывая в "Розыске" о том, что натолкнуло его на мысль писать о брадобритии, он изобразил встречу именно с "правильными" православными. Это на их заявление: "Велят нам по государеву указу бради брити, а мы готовы главы наши за брады наши положити" - Димитрий ответил мягкой шуткой: лучше не пощадить бороду, которая отрастет, чем потерять голову, которую вновь обретешь разве что в общее всех воскресение.

Он знал, о чем говорил. Своя "борода" была и у него. Димитрий и из книг, и из опыта жизни в Польше, среди католиков, имел четкий идеал того, каким должен быть настоящий епископ, какой должна быть Церковь. С европейской действительностью этот идеал совершенно не стыковался, особенно в XVIII веке, и не только в России.

Вера в прогресс и разум начинала завораживать государственных мужей, а прогресс без денег невозможен, а денег всегда мало, и взгляды королей, императоров, царей обращались на собственность Церкви. В России эту собственность начали потихоньку отбирать уже при отце Петра, в начале же XVIII века процесс шел куда быстрее.

Димитрий протестовал, исписал массу бумаги доводами в пользу неприкосновенности церковной собственности - но ходу этим бумагам не давал, протестовал безгласно, в рукав рясы. И не потому он был так уступчив, что был украинцем, - русские-то архиереи и в рукаве собственной рясы боялись кукиш сложить. Единственный отчаянный голос против конфискации церковных земель раздался в XVIII веке из уст именно украинца, одного их преемников Димитрия по ростовской кафедре - Арсения Мацеевича. Димитрий же, видимо, о церковных землях рассуждал как и о бороде: сохранилась бы голова, остальное нарастет.

"Розыск" оказался неудачной книгой - старообрядцев она, как и опасался Димитрий, не исцелила и вызвала лишь всплеск ненависти с их стороны. В конце концов, не только о старообрядческих святынях можно было сказать: "Все то вещество осязаемое, а не бози, а понеже не бози - убо не вера".

Димитрий шутил: старообрядцы ругают четвероконечный крест "латинским", так ведь что ж делать - "Христа распяли римляне, которые в Русь по осьмиконечный крест (в него раскольницы аки в Бога веруют) не послаша". Но одни ли старообрядцы ведут себя на Руси так, словно у них хранятся эталоны веры.

Глава одиннадцатая

Димитрия можно назвать писателем. Полное собрание его сочинений насчитывало бы томов сорок. Он и шутил как писатель-профессионал: напоминая знакомому о неприсланном житии пророка Михея, пишет: "Где святый Михей скрылся? А мы его ищем, отца Феолога вопрошаем". И совсем по-интеллигентски звучит просьба к тому же Феологу - доброму знакомому, сотруднику Московского печатного двора: "Попроси чаю не великое: в Ростове несть, где взять, а надобно временем".

За этой просьбой - "деннонощная", как говорил Димитрий, работа, когда чашка чаю разгоняла усталость. Как интеллектуал-европеец Димитрий уснащает свои частные письма латинскими цитатами из Ювенала, Вергилия, Марциала - пополам с библейскими, иронизирует над своей усталостью (предвещавшей, кстати, скорую смерть): "И очища не по-прежнему глядят, и ручище пишущее дрожит".

Православные интеллектуалы Украины нравились не всем. В 1686 году иерусалимский патриарх писал в Москву, осуждая украинских богословов: "Довольна бо есть православная вера ко спасению, и не подобает верным прельщатися через философию и суетную прелесть".

Димитрий не был согласен с патриархом. Среди своих грехов он называл: "В разуме далече отстою от разумных". И он просил у отца Феолога молитв не только о спасении души, а о творчестве своем, чтобы молитвы помогли "в спасении моем безнадежном и в предстоящем мне книжном деле". Понуждая друга - митрополита Стефана - к изданию проповедей, Димитрий писал: "Хотя и труд множайший употребится, но и воздаяние немало от Бога уготовится". Среди сложенных им молитв есть и такая: "Господь да просветит мою тьму и изыдет честное от недостойного".

Димитрий сознавал, что главный труд его - жития святых. Когда книга была окончена и святитель взялся за "Летописец", он писал: "Довлеет нашему брату жития святых, написанные зрети, их же совершения способи нас Бог".

Здесь слышится и восхищение перед источником своего вдохновения, и грусть. Он продолжал писать, но "Летописец", как он признавался Феологу, был начат "от скуки": "Что-нибудь в славу Божию делать долженствуем, да час смертный не в праздности нас застанет". Кстати, письмо Димитрия, где речь идет о "Летописце", - великолепный образчик его уникального языка, соединившего четыре наречия - от украинского до латыни:

"Вем же, в книгописательстве aliud historicum esse, aliud interpretem, aliud нравоучителем. Однако же я, грешный, все то zgmatwal, jak grach z kapustu, чая иметь книжицу оную, яко notata у fragmenta, же было что часом для казаня".

"Знаю: в книгописательстве иное быть историком, иное толкователем, иное нравоучителем. Однако же я, грешный, это смешал, как горох с капустой, желая иметь книжицу оную наподобие примечаний и черновиков, дабы иногда для проповеди использовать".

Димитрий не похож на типичного "святителя", среди которых случались (и случаются) даже литераторы, потому что писательство не скрыло, а выявило его характер. Мягкий юмор, подчас с горчинкой: от благочестивого "ветвь под тяжестию всегда плодотворит", до едкого, в письме другу в Вильнюс: "В том разве одном различествуем мы между собою, что нам беда от своих, а вашему преподобию от чуждых". Будучи архипастырем, Димитрий предпочитал именовать себя "архигрешником".

Ростовцы запомнили необычную, на западный лад, молитву святителя: по три часа лежа перед распятием, распростершись крестом. В первую неделю великого поста и в Страстную он ел один раз - в четверг.

Более всего, однако, ростовского летописца поразил другой подвиг Димитрия, когда митрополит за сутки прошел от Ростова до Ярославля (больше полусотни километров), отслужил обедню и тут же пешком вернулся в Ростов. Ему было тогда пятьдесят семь лет.

Димитрий предупреждал:

"Не дивно дебелому плоти угоднику с толстым брюхом не втиснутися в тесная врата небесная, то дивно и жалостно, яко изсушивый плоть свою многим воздержанием, едва кожу токмо на костех имея, не втиснется, не внидет во небесныя врата".

Гордыня - опаснее обжорства.

Лучше всего, может быть, звучание веры Димитрия передает не проповедь, а одно из писем:

"Христос, чаю, забился в чуланчик сердца Феологова, - пишет он другу, - и почивает на боголюбезных мыслей его, а отец Феолог рад, потчует его вином умиления. Попроси Его, чтоб и меня посетил, ибо немоществую. Не забудьте меня, егда молитвы к Богу простираете и егда чарку водки полную испиваете, аз же вас такожде не забуду".

Эпилог

Средневековые составители (и читатели) житий полагали, что святой всегда знает время своей кончины. Когда писалось житие Димитрия, и ему было приписано такое знание. Но сохранилось письмо, написанное накануне преставления - 27 октября 1709 года.

Это письмо старика, уже оставившего земные - в том числе литературные - хлопоты: "Катехизис еретический приняв, посмотрел и паки послах к вам. Видел я его давно, когда еще в Литве бех, токмо творцов его позабыл. Недосужно мне о нем упражнятися, дал бы Бог коего иного охотника".

Это письмо больного старика, не скрывающего немощи, но покрывающего болезнь шуткой: "Аз же изнемогаю... Прежде бывало мое здравие пополам: полуздрав и полунедужен. А ныне недугование превозмогает, и едва третия доля здравия остается, обаче будто мужаюся и движуся о Господе моем, в Его же руку живот мой".

Это письмо администратора, не имеющего ни покоя, ни сил: "Дела ныне никакого не делаю: до чего не примусь, все из рук падет; дни мне стали темны, очи мало видят, в нощи свет свещный мало способствует, паче же вредит, егда долго в письмо смотрюся, а недугование заставляет лежать да стонать".

В этом письме нет предсказания о часе смерти, есть даже прямое незнание о том, но тем искреннее звучат слова: "В таковом моем нездравом здравии не вем, что чаяти, живот или смерть - в том воля Господня да будет. На смерть не готов, обаче по воле и по велению Господню должен готов быти".

В этот день Димитрий посетил постриженную им в монахини Варсонофию Козицкую - некогда кормилицу царевича Алексея. Вечером он, чтобы облегчить кашель, стал ходить по келье - двое слуг поддерживали его. Позвал к себе певчих и, прислонясь к горячей печи левой стороной груди, где болело сердце, слушал, как они пели сочинённые им самим песни - "канты", молитвы Иисусу:

Иисусе мой Прелюбезный,
сердцу сладосте,

Едина в скорбях утеха,
моя радосте.

Рцы души моей:
Твое есмь Аз спасение,

Очищение грехов,
в рай вселение...

Вскоре Димитрий отпустил певчих, задержал только любимого помощника - певчего и писаря - Савву Яковлева и стал рассказывать ему о своей юности. Уже отпуская, благословив, поклонился юноше почти до земли и поблагодарил за труды по переписке своих сочинений. Тот смутился.

Димитрий, повторив: "Благодарю тя, чадо!" - вернулся в келью.

Уходя, Савва заплакал.

На следующее утро - 28 октября - вошедшие в келью нашли Димитрия уже мертвым. Он скончался во время молитвы, на коленях.