Яков Кротов

АНТАНАС ШКЕМА

Литовец Антанас Шкема родился в 1911 году в Литве, погиб в 1961 году в автокатастрофе в США. С 1936 года он был актёром в Каунасе, в 1940 году переехал в Вильнюс, стал здесь директором театра. В 1944 году бежал на Запад, добрался до Нью-Йорка и тут работал лифтёром. В 2006 году литовское посольство в Москве издало тысячу экземпляров его романа "Белый саван" (1954) и повести "Солнечные дни" (1950). Великолепный, неощущаемый перевод Натальи Воробьёвой, делающий текст фактом русской литературы. Правда, исчезает из заглавия балтийский привкус - на литовском "балта" - "белый", но этого не жаль, потому что Шкема автор не литовский, не американский, не русский, а просто писатель. Как Рафаэль - просто художник. Литвы в его текстах много, но Россия выписана с такой же радостью, и даже краешек Казахстана попал - в повести у мальчика отец литовец, мать казашка.

Повесть тематически перекликается с "Доктором Живаго" и рассказами Бабеля: инженера, его жену и 9-летнего сына расстреливают красноармейцы. Пастернак и Бабель оказываются довольно фальшивыми голосами рядом со Шкемой (на всякий случай: Набоков, к примеру, вообще в этой системе координат абсолютно безголосый, хотя и сладкий эстрадный певец с недурным микрофоном). Дело не в цензуре и не в самоцензуре, а в глубине личности - или, если угодно, в том, насколько глубина личности обнаруживается в тексте. Впрочем, рядом со спокойным трагизмом Шкемы становится очевидно, насколько советские писатели - в том числе, Пастернак и Бабель - были изуродованы. Самому Шкеме неинтересны "страсти", "трагедии", вообще объективация жизни. Если русского читателя скребёт, что русские изображены скотами (автора этих строк скребёт), так напрасно. Скотство у Шкемы очень человеческое, а человечность очень - нет, не скотская, но животная. В русском переводе Шкема оказывается рядом с Фолкнером, Апдайком и вообще рядом с любым очень сильным и не гордым писателем. Он описывает человека в виде американца, русского, литовца - но именно человека. Поэтому не боится описать животную подкладку человека и даже совершает уникальный, кажется, подвиг, проникая в душу не просто женскую, но в душу женщины, сходящей с ума. Впрочем, герой роман, хотя мужчина, тоже сходит с ума: "Вместо лица у него морда шиншиллы". Писательская техника настолько на высоте, что анализировать её совершенно бесполезно. Техниками владеют даже плохие - стесняющиеся своих чувств, придавливающие себя - писатели. Сюжет есть, образы есть, любовь есть. Всё есть, но пересказу не поддаётся, как не поддаётся пересказу чеховская "Степь" - "Солнечные дни" вполне можно считать её продолжением.

Шкема отчётливо "вертикальный" писатель, и не случайно он устроился лифтёром. При всём колоссальном горизонтальном пространстве, которое постоянно покрывают его герои, они именно "покрывают", а не "преодолевают". Преодолевают они вертикаль, они карабкаются и выкарабкиваются, пусть даже в сумасшествие. "Сумасшествие", которое вновь и вновь любовно выписывает Шкема, есть всего лишь синоним одиночества, когда человек умирает до смерти. Это настоящее, осязаемое умирание, после которого у читателя остаётся острое ощущение воскресения. Рассказ о подростке, расстрелянном в 1919 году на украинском хуторе, так же переполняет душу радостью, как рассказы Бредбери о подростке, напротив, бегущем в новых теннисках, только и Бредбери рядом со Шкемой как ситро и коньяк.

В той же серии литовское посольство опубликовало ещё несколько авторов. Удивительное чувство: форма одна (серии), но содержание... Можно было бы списать на то, что у Шкемы «опыт». Однако, несомненно, что он мог бы описать – как один из авторов серии – жизнь литовского богемщика в Париже, было бы всё равно гениально. Предмет описания не так важен, как сила пишущего. Рядом со Шкемой видна вялость русской «толстожурнальной» литературы – этого мха на могилах Достоевского, Толстого, Чехова. Такая же вялость, как «византийская мысль» после Сократа, Платона, Аристотеля. Но это вряд ли «общий грех». Эта коллективная вялость складывается из вялости каждого в отдельности. Не своим делом занимаются люди. Такое бывает и с врачами, и с учителями, и с программистами.