Андреева И. Частная жизнь при социализме. Отчёт советского обывателя. М.: Новое литературное обозрение, 2009. 342 с.
Обзор Я.Кротова, 2010. См. Россия при Брежневе. См. homo soveticus.
Тираж воспоминаний 1000 экземпляров, что, кажется, указывает на то, что издано на средства автора. Мемуар примечателен тем, что автор – отнюдь не «обыватель». Обыватель была мать автора – простая советская портниха (рентгенолог в лучшие годы, а в худшие, в войну, обшивала номенклатурщиков). На Страшном Суде предъявит пошитые платья, мужа, детей и бесконечную советскую нищету – как Макар у Короленки предъявлял в своё оправдание скверную царскую водку. Обыватель – это одно из ранних имён буржуа, крестьянина, нашедшего свободу от крепостного права в городе. Крестьянин превращался в обывателя (мещанина) как гусеница в бабочку. Ирэн Андреева, урождённая Бердичевская, в своей жизни не сшила ни одного платья. Она «осуществляла руководство», начиная с самых первых самостоятельных шагов. Это типаж Любови Орловой, только героиня «Светлого пути» хоть немного вначале ткала, большинство же советских начальников тщательно избегали этой участи.
Карьера Андреевой – от небольшой начальницы над портнихами до художественного руководителя дома моды на Кузнецом мосту и депутата Верховного Совета при Горбачёве – это карьера Фарфуркиса. В памфлете «Сказка о тройке» Стругацких Фарфуркис - это «еврей при губернаторе», наподобие Лившица, Илларионова и многих, многих других при Ельцине, Путине и д.м. Низший слой номенклатуры, осуществлявший как низовые руководящие функции, так и представительские – почему Андреева много ездила на Запад. «Шорты превращаются… Превращаются шорты…» - это она. Судя по мемуару, Андреева – из тех приятных во всех отношениях дам, которые умело распоряжаются своим несомненным обаянием.
Для историка в мемуаре интересен будет раздел о первом свёкре автора – это один из сталинских палачей А.А.Андреев (его фамилию Бердичевская сохранила на всю жизнь). Андреева описывает трагедию: у мужа украли водительские права, на которых было написано: «Выданы в Кремле, 1938 год». С таким же успехом постовым можно было предъявлять саркофаг с Лениным.
Андреев был сделан визирем после расправы с Ежовым и оставался таковым до 1952 года, когда его убрали из дивана. Кстати, Андреева не называет фамилию свёкра, но упоминает детали, которые позволяют его легко идентифицировать (работа половым в юности, на Северном Кавказе в зрелости, глухота в старости). О его палачестве она, конечно, не упоминает, зато подчёркивает: «Постоянно читал и блестяще знал всю русскую литературную классику» (107). Трезвенник. Огромная коллекция записей классической музыки.
В целом мемуары показывают, что «потребительское общество» не там, где товарное изобилие, а там, где душевная скудость. Настоящий буржуа – не «вещист», он капиталист и ради приумножения капитала может пожертвовать барахлом. Советский же человек приумножал вещи. Это не делало его «обывателем». Советский вещизм – форма невроза, эскапизма.
Один из рецезентов сравнил Андрееву с Лунгиной – мол, Лунгина тоже ради поездок на Запад отказалась подписывать письма в защиту одного из диссидентов. Да нет, Федот не тот. Лунгиной предлагали – Андреевой не предлагали, она и не отказывалась. Но главное – на Страшном суде Лунгина предъявит Карлсона, Андреева… Если ей и есть, что предъявить, то она это тщательно скрывает. Более того. В бытность её депутатом говорили (об этом упоминает сама Андреева), что она, формально будучи с Сахаровым и Ельциным, подыгрывает КГБ. Мемуар это, скорее, подтверждает – несчастная была «на крючке» и мелкие услуги оказывала, причём сама, скорее всего, не понимала и не понимает, что поступала не вполне порядочно. Она – не Лунгина, а, скорее, Парфёнов, на весах которого подвиг Сахарова и появление колготок – события равновеликие. «Объективность», очень пользительная для душевного равновесия бухгалтера в Освенциме или Воркутлаге. Часто утверждают, что после Освенцима невозможно богословие. А бухгалтерия? Армия? Химическое производство? Тюрьмы?...
Мемуар Андреевой так же не есть мемуар «обывателя», как эгоизм не есть индивидуализм. Примечательно, что перечень своих приобретений она начинает не с квартиры, а с автомобиля. Действительно, хотя квартира для постсоветского русского человека важнее денег и надёжнее денег, только автомобиль есть единственное подлинно «своё жильё», место «свободы от»…
Для историка еврейского вопроса любопытен эпизод: Андреевой предлагают высокий пост (худрук СХКБ, что бы это ни значило). Она отказывается и выдвигает две причины: беспартийность (ей заявляют, что это поправимо) и «я – еврейка» (245). Предложение тихонечку снимают с повестки дня. При этом жена Андреева – еврейка, позволяющая антисемитам записывать её супруга в число марионеток сионских мудрецов. Тем не менее, фамилию Андреева предпочла носить русскую, и в её карьере, судя по мемуару, ни беспартийность, ни еврейскость рокового значения не сыграли. «Вторая номенклатура» (считая первой сталинскую, а третьей – ельцино-путинскую) была, конечно, антисемитской, но умела использовать евреев в своих интересах. Еврейскость пригодилась Андреевой в другом – мемуар она пишет, уже будучи эмигранткой в Германии.
В светлом остатке милый каламбур. Андреева принимает экзамен по истории костюма у провинциальной девушки. Та с перепугу на простейший вопрос об отличии советской моды (правильный ответ: «Удовлетворение постоянно растущих потребностей советских людей») ляпает: «Подражание Западу!» Андреева ставит в зачётку «посредственно» и сожалеет, что нет отметки «непосредственно» (249). Кстати, возможно, это байка – термин «посредственно» сменился на «удовлетворительно» ещё в 1960-е годы, если не раньше, а тогда Андреева экзаменов не принимала.
