Яков Кротов

НЕЖИВАЯ РОССИЯ

СИРОТЫ ЗАПАСА

Русских становится с каждым годом меньше на полмиллиона. Причины просты: власть делит граждан России на «русских» и «россиян», власть закрывает страну для иммигрантов, власть сокращает расходы на лечение «россиян» и увеличивает расходы на армию.  Чем больше в правительстве, элите клонированно похожих людей с русскими фамилиями и лицами с плакатов гражданской обороны, тем меньше в стране населения. Биоценоз не терпит однообразия, которое так мило кремлеценозу.

Евфросиния Керсновская в своё время сформулировала суть советской жизни: «Жить не разрешают, но и помереть не дадут». Нео-советский принцип изменил только вторую половину фразы. Дают помереть.

Если у нации появляются отцы – живые воплощения порядка и силы – то очень скоро отцов становится всё больше, а нации всё меньше.

Общие для любого расизма и нацизма демографические проблемы углубляются милитаризмом. Российский милитаризм – ровесник России. Собственно, «Россия» и есть Русь, ставшая милитаристкой, Русь, ставшая Ордой и продолжившая имперское строительство Чингиз-хана. О чём говорить: страна, в которой главный музей – Оружейная палата. Застенчивый милитаризм: о завоёванной стране говорят, что она «вошла в состав России», как говорят о стопке водке – «хорошо пошла»; да никуда водка не ходила, её «тяпнули», вот так и Казань, и Кавказ, и Сибирь тяпнули. Недавно, читая «Повесть о победах Московского государства» 1620-х годов, встретил замечательное выражение: русские польский полк «обстругали». В смысле «победили». Прямо папа Карло – и весь мир полено.

Армия умеет завоёвывать мир, армия умеет насиловать завоёванный мир. Вот размножаться армия не умеет. Хотя милитаризм считает, что армия делает из существа среднего рода мужчину, это какой-то специфический подвид мужчины, не размножающийся. Призыв за страх, наём за деньги да зачислить с памперса в кадетское училище, - вот и все способы военного размножения, и все три лишь углубляют демографический кризис в стране, где милитаризм разбил свой лагерь.

Все знают, хочется надеяться, что в России допетровской даже бояре были царские холопы. Мало кто знает, что быть царским холопом – это привилегия. «Холоп», скорее всего, из тюркского (Орда!) – «подручный». Холоп – это солдат. Учитель сказал: «Право именоваться государевыми холопами было привилегией дворян и других служилых людей, а лишённые этого права посадские люди и крестьяне называли себя государевыми сиротами» (Станиславский, 1990. С. 10). Так что Достоевский в «Бесах» напрасно посмеивался над военной привычкой говорить «я служил государю моему», «точно у них не тот же государь, как и у нас, простых государевых подданных, а особенный, ихний». Точно – не тот. Царь вполне царь только для военных. Им он отец в полном смысле. «Отец солдатам». Только тот, кто готов убить, есть истинный сын. Выворотка отношений Отца Небесного с Иисусом, который истинный Сын Божий, ибо не убивает, а воскрешает.

Штатские – сироты. Вот и вымирают. Так что в России не один кризис, а два. Есть демографический кризис – вымирают мирные люди. Есть милитаристский кризис: плодятся силовики. Доплодились до того, что 9 мая опять вылезут на парад с непристойными фаллическими дулами и ракетами. Проблема решится, когда сиротки перестанут уповать на чужого, солдатского отца и начнут жить, как все нормальные взрослые люди (в России их называют почему-то «европейцы») живут – своим умом, своими правами, своей волей, а не гремучей смесью инфантилизма, патернализма и милитаризма.

ИМПЕРИЯ ДЕЗЕРТИРОВ

Ирина Иловайская-Альберти, дочь русских эмигрантов, на склоне лет (в 2000 г.) напряжённо пыталась сформулировать, что же такое коммунизм, чем Чехословакия с победой коммунистов стала иной. Сформулировала так: "Это невероятная атмосфера уныния, безнадежности, неверия ни во что, презрения ко всему, бесконечная пошлость и нечеловечность".

Характеристика удачная, только надо помнить, что этот психологический рисунок существует не сам по себе, а нанесён на приклад ружья. Унылый - солдат, нечеловечный и пошлый - солдат, всё презирающий - солдат. До революции был весёлый солдатик, теперь - вот такой. Солдат дезертировавший, нарушивший присягу, изменивший долгу. Долг, правда, был не из тех, которые следует отдавать или которые легко простить - долг сколачивания империи. Дезертир оказался не на свободе, он оказался в лесу, в банде таких же дезертиров. В этой банде быстро образовалась своя иерархия, правительство, традиции, телевидение, эстрада, религия. Как сказано в Евангелии, "и бывает для человека того последнее хуже первого".

МОЖЕТ ЛИ РОССИЯ НАЧАТЬ АТОМНУЮ ВОЙНУ?

Может ли сегодняшняя Россия начать атомную войну?

Не может Россия начать атомную войну!

"Не может Гитлер начать вторую Мировую войну!"

"Нацисты не решатся уничтожить шесть миллионов евреев!"

"Не смогут коммунисты уничтожить десятки миллионов соотечественников!"

Очевидно, что технически Россия может начать атомную войну - атомные бомбы у России есть. Юридически Россия может начать атомную войну - её военная доктрина (закон для армии) говорит о допустимости ядерного удара, не дожидаясь атомной атаки противника.

Психологически может Россия начать войну - вот главный вопрос. У России психологии нет, так что вопрос в том, такая ли психология у руководителей России и её армии, чтобы начать атомную войну.

Это кажется невероятным, ведь атомная война - самоубийство. Однако, самоубийства-то случаются. Любая война чрезвата самоубийством (об этом кое-что мог бы рассказать Гитлер, а может, и рассказывает где-нибудь об этом, да только никто его не слушает). Человек - разумное существо, но разум человека - не компьютетная рациональность, и в этом разуме достаточно иррационального, чтобы и с собой покончить, и несколько миллиардов людей угробить. Не обязательно намеренно.

Я не политолог и не военный эксперт. Я углублённо изучаю лишь проблемы милитаризма и агрессивности в личном и социальном планах, и тут у меня есть некоторые знания. Основываясь на них, я утверждаю, что вероятность атомной войны не следует оценивать, исходя исключительно из рациональности поведения политических элиты. Существует эскалация - накапливание иррациональных тенденций, которые могут выйти из под контроля политиков. Михаил Булгаков в своей антивоенной пьесе 1931 года "Адам и Ева" заметил, что, если под котлом с водой развести огонь и подбрасывать туда дрова, вода закипит. Такова и "логика" войны. Инстинкт самосохранения, как показывает история человечества, в таких случаях либо отключается, либо убаюкивается иллюзиями, в общем, слишком рассчитывать на то, что политики вовремя сумеют остановиться, не приходится. Простой пример: богачи, живущие в России, работающие в Москве, отравляют себя, своих детей и внуков, потому что ни один кондиционер не спасёт их вполне от загрязнения окружающей среды. Инстинкт самосохранения (если он и существует), в данном случае тушуется. Вероятность войны следует оценивать, исходя не из абстрактных факторов, а из конкретных: структура общества, психологические механизмы организации, исторические традиции. Благодушие тут неуместно. В начале 1990-х годов общим местом у российских публицистов было утверждение, что в России никогда не придут к власти военные, тем более - чекисты. Тем не менее, пришли и пролили потоки крови. Правда, это была кровь не публицистов - во всяком случае, не тех публицистов. Чрезмерный оптимизм опасен, а вот алармизм - продуктивен, потому что это алармизм, а не пессимизм. Я говорю о том, что Россия может развязать войну, чтобы побудить бороться с этой опасностью, а не представить её неизбежной. Я говорю прежде всего об атомной войне, но ведь атомная война - лишь апофеоз войны. Так ли важно, погибнете Вы и Ваша семья от последствий атомного взрыва или от меткой пули снайпера?

*

10 декабря 2007 года - менее чем через месяц - Косово прозгласит свою независимость.

Можно предположить, что Сербия начнёт вооружённую интервенцию в Косово, чтобы "сохранить свою территориальную целостность"? Если Сербия будет уверена, что ей на помощь придёт Россия?

Можно ли предположить, что Россия заранее обещала Сербии помощь? - Кремлёвская номенклатура неоднократно заявляла, что не допустит независимости Косова ("распада Сербии"), что она целиком на стороне Сербии.

Можно ли предположить, что Россия будет "на стороне Сербии" даже в том случае, если правительство Сербии под давлением Запада захочет компромисса?

Можно ли предположить, что Россия пустит в ход ядерное оружие в этом конфликте? - Несколько дней назад президент России отдал приказ повысить уровень боеготовности ядерных ракет на западных границах России.

Можно ли предположить, что небольшая ядерная война уже потому выгодна властям России, что снимет проблему и президентских выборов, и вообще все проблемы, связанные с остатками политических свобод?

Можно ли предположить, что власти России неадекватно оценивают последствия небольшой ядерной войны? Они вообще что-либо оценивают адекватно?

Да и в самом деле, что грозит властям России? Западные страны достаточно адекватны и в ответ атомного оружия против России не пустят. Они, скорее всего, сдадутся на шантаж и уступят Сербии и России.

Так начнёт действовать механизм атомного шантажа. Он будет пускаться в ход всё чаще и чаще по всё более мелким поводам. Нефть будет заканчиваться, будет заканчиваться и заинтересованность России в Западе как потребителе нефти, а это единственный фактор, сдерживающий имперскую агрессивность России.

Вероятность того, что Россия начнёт войну, представляется, тем выше, что внутри России даже те люди, которые критикуют антидемократичность власти, не критикуют милитаризма.

ГОСУДАРСТВО ВОЖЕ

МИР БЕЗ НИТКИ

Пожили бы французские остроумцы в России, не стали бы сочинять про «общественный договор». Основой общества является вовсе не согласие, как то можно подумать, гуляя по парижской площади аналогичного наименования. Согласие – это в раю или в России. В промежутке – никто не согласен с ближним, у каждого свой интерес, и вот возникает общество как средство урегулировать эти самые интересы.

Россия есть не общество, а Согласие. Уже у старообрядцев разные течения назывались, кстати, «согласиями» или «толками». «Согласие» звучит красивее и не вводит в заблуждение в смысле наличия смысла, то есть толка. Россия есть грандиозный эксперимент по воплощению древней мечты человечества: «С миру по нитке – голому рубашка».

Всем в стране поголовно недоплачивают (правда, в весьма разной степени). Учитель мог бы получать и тысячу в месяц, да и долларов, но – с учителя нитка причитается… В подъезде нет света – лампочка тоже может быть ниткой. Дыра в дороге… Электричек в расписании все меньше… Нитки, нитки, - все может быть ниткой там, где принято шить рубашки из чужих ниток.

Можно возразить, что выдернутые нитки идут вовсе не голым на рубашку, а прямо наоборот. Неправда и злопыхательство: российские богачи, сколько ни сосредотачивают в своей руке нитей, все равно неизмеримо беднее богачей в обычных странах, где нитки упорно остаются в частной собственности, да еще в настоящей частности собственности, а не в такой, как у нас – без суда и следствия. Самые олигахренные из наших олигархов остаются частью все того же мира, из них так же выдергивают нитки, как из бабы Мани, моющей полы в привокзальной столовке.

Впрочем, не при бабе Мане будь сказано, страшнее, когда выдергивают нитки у таких нетрудовых элементов как адвокаты, судьи и прочие хвилософы. Российский суд – в костюме пышном, с оборочками, но в одном месте выдернули ниточку частной собственности на землю, в другом ниточки реституции спертого, в третьем… В общем, это еще не платье голого короля, но королева уже покраснела. Да и у самой Фемиды из повязки выдернули ниточку – оказалось достаточно, чтобы повязка потеряла смысл.

Тут как раз и обнаруживается, что нитку прямо-таки недопустимо выдергивать, потому что бывают такие материи, в которых любая нить – красная. Иногда лучше добавить нитку одетому, но никак не наоборот. Например, с точки зрения физики все равно, делать на дороге «лежащего полицейского», то есть бугор, или выбоину (а выбоины и есть результат очередного выдергивания ниток, экономии на асфальте, времени, аккуратности и т.п.). Подъем, понижение, – какая, казалось бы, разница? А любой автомобилист без труда объяснит, какая.

Результатов у грандиозного эксперимента 25 октября три.

Во-первых, если с миру по нитке, то страна оказывается сшитой на живую нитку. Это делает жизнь в России веселой и привлекает сюда любителей из цивилизованного мира. Правда, значительно больше поток из России туда, где все сшито мертвыми нитками или, во всяком случае, намертво. Если наше веселье это и есть жизнь, то можно и поскучать.

Во-вторых,  с миру по нитке – это так много, что рубашка для голого оказывается с длиннющими рукавами. К счастью, поблизости всегда найдется услужливый санитар.

А в  третьих и в последних, да: с миру по нитке – результат хреновый. Зато сам процесс выдергивания…

ДОПОЛНЕНИЯ, РАЗНЕСТИ

Стать из интеллектуала, обслуживающего власть, интеллигентом, обслуживающим свободу, невозможно. Промежуточных звеньев между интеллектуалом и интеллигентом много, искать их не надо, они на виду - в отличие от пресловутых недостающих звеньев между обезьяной и человеком. Однако, как и в случае с "недостающим звеном", интеллектуал не превращается в интеллигента силой естественного, постепенного развития. Тут всегда есть какая-то точка внезапности. Её может не быть, тогда интеллектуал останется интеллектуалом. Для ясности: Лютер, как и его противники, - интеллектуалы. Эразм Роттердамский - интеллигент.

Разумеется, человек не рождается ни интеллектуалом, ни интеллигентом. Человек расчеловечивается очень постепенно, хотя в любой момент человек может (и должен) заметить в себе слабиночку. Может, замечает, да не придаёт значения - то есть, считает малозначительным. Ну да, я люблю выпить, я хочу машину, дачу, спокойную семейную жизнь... Возможно, именно это незаметное сползание, расчеловечивание и есть тот "грех юности моея", о котором так вздыхал Давид в знаменитом 50 псалме. Слава Богу, расчеловечивание это всегда неполное, а всё-таки из него вернуться к развилке и возобновить нормальный путь нелегко. Ведь это означает признать, что часть жизни была смертью или полужизнью.

Вот почему героизм академика Сахарова или Александра Галича больше героизма многих диссидентов, которые с юности героически сражались с ложью. "Больше" исключительно в смысле чудесности, а не в смысле затраты сил. Благополучные люди и вдруг - развернулись. Успешные - и вдруг стали искать неуспеха.

*

Люди, которые упрашивали Путина остаться во главе государства и при этом подчёркивали своё невысокое социальное положение, воспроизводили русский обычай рубежа XVI-XVII веков. Царя надо упросить, подчёркивая собственную «худость», слабость, беспомощность. Однако, Путин, с видимым удовольствием принимая эти царские почести, сам дважды отступил от традиции характерным для советского человека образом. Во-первых, он дал себя упрашивать, хотя не собирался соглашаться. Во-вторых, он безо всяких упрашиваний остался у власти, солгав и оставив вместо себя своего двойника. Царевич Димитрий, который сажает на трон лже-Дмитрия.

*

"Погода" - это не Солнце. На Солнце нет никакой погоды, как и на Меркурии. "Погода" - это сплошная эфемерность: капельки воды, молекулы воздуха, облачка, тучки, электрончики... Из этого образуются громы и молнии, бури и снег. Такова политика - она образуется не из власти, как бы высоко та ни забиралась, а из людей. Фраза апостола Иакова о том, что человек - всего лишь пар от земли, который подымается вверх из-за солнечного жара, и вскоре испаряется, не меланхолична. Она напоминает, что человек - создан Богом, что жар Творца подымает жизнь. Что человек испаряется - не беда для верующих в воскресение. А что человек пар - куда весомее, чем если бы человек был кремень. Тут пар, там пар, глядишь - вот она, демократическая политика...

*

Политическая активность вызывает у несвободного человека оторопь. Он иногда, возможно, и пробовал поактивничать: постоял в пикете, подписал письмо. Не помогло. Разочарование и отвращение к политике. Вспоминается притча про врача, которому больной жалуется на почернение ступней. Уж не газовая ли гангрена? Врач смотрит, принюхивается, спрашивает: "А мыть не пробовали?" - "Пробовал, - с готовностью отвечает пациент. - помогло, но всего лишь на три дня".

*

Тимофеев-Ресовский говаривал аспирантам, убеждая их не слишком подробно давать историю вопроса: "Это немец напишет". Благодетельность православизации в том, что массу технической работы выполняют казённые люди. В 1970-е сколько я тратил времени просто на то, чтобы найти нужную книгу! Сколько о. Александр тратил времени, чтобы найти портрет какого-нибудь казённого же богослова... А теперь пускай казённые обсасывают казённых - им всё равно больше нечем заниматься, им платят не за то, чтобы думали, говорили, искали правду, а за то, чтобы книга жизни состояла из одних примечаний без основного текста.

Многие люди относятся к политике как к погоде: "Дождь пошёл... Ельцин пошёл... Демократия увяла... Исчезли с горизонта либералы...".

Человек, который относится к политике как к погоде, не понимает, как нужно относиться к погоде. Дождь не сам по себе начинается, солнце не само по себе не исчезает. Солнце, строго говоря, вообще не исчезает. Пошлёшь эскадрилью истребителей разогнать облака - и солнце "появится". Но ведь оно всегда было. Так и свобода - есть она всегда, только нужно облака разгонять. Иногда нужно не столько прилагать усилия, сколько сдерживать себя. Так, чтобы не было погодных приключений, нужно ограничивать выбросы двуокиси углерода, фтора и прочих нехороших излишеств.

Так и в политике. Демократы сами по себе не исчезают. Их убивают, их запугивают, их загоняет за Можай - но если бы рядом с демократом был ближний, то не убили бы, не запугали бы, не загнали бы. Человек, который смотрит на политику со стороны, словно этнограф на пиршество людоедов, становится блюдом на столе у людоеда. Тут действует и закон сообщающихся сосудов: чем отстранённее человек наблюдает за политикой там, где он живёт - из страха, из наивности или из подлости - тем ближе к сердцу он принимает политику в какой-нибудь заморской стране.

Потребность быть политическим существом, если её выдавливать в родных пенатах, спрелюбодействует и потянет на сторону самого человека. Так и живём: с вытянутой и кривой шеей, азартно вглядываясь в Америку и Израиль, пока его задний ум клюёт родной российский двуглавый жареный петух.

ЖЕЛАНИЕ НЕ БЫТЬ ИСПАНЦЕМ

Зачем нужна школа? Школа нужна, чтобы в голове хоть что-то сидело прочно. Например, в голове должно прочно сидеть, что Испания отстала в экономическом развитии от прочих европейских государств из-за того, что имела латиноамериканское (не путать с просто американским) золото.

Не столь удачливые англичане и не менее легковесные французы вынуждены были производить всякие ткани, революции, посуду, великую литературу и продавать это все в Испанию, чтобы получить звонкую монету. 

Испанцы же придирчиво осматривали предлагаемые товары, крупно и мелко буржуазные революции отвергали, кружева брали без колебаний, а из великой литературы кое-что по мелочи. И в то время, как в прогрессивной Англии людей перестали палить в XVII веке, а в менее прогрессивной Франции в XVIII веке, в Испании еще в 1828 году преспокойно сожгли одного для спасения души. Не столь богатое, но зато более прогрессивное человечество так возмутилось, что в России родился Лев Толстой. Тут уж испанцам деться было некуда, и людей они жечь перестали.

К сожалению, исторгнув из себя Льва Толстого Россия, видимо, выбрала последний человеческий резерв и переключилась на золото. К тому же черное. Добра этого оказалось много, а тут и спрос на него образовался. Желания г-на Пруткова исполнились. Просил он «дайте руку верную» - налицо Верная Рука Всех Россиян, тихий, улыбчивый и скромный, местами переходящий в Лимонадного Джо. Просил «два вершка булату» - и это есть, и даже ощутимую прибавку к офицерскому довольствию впридачу. Прошено было «ревность непомерную» - получено в тройном размере, так что истинно русские идальги ревнуют разом и жену, и любовницу, и Господа Бога, и весь олимпийский комитет с  НАТОй впридачу.

Чего же нет, когда все есть, когда «в нашей власти Толковать о мире, о вражде, о страсти, О Гвадалквивире»? Виллы на берегах Гвадквивира у нас есть (ну, не у всех, так на всех берегов не напасешься), своя страна басков у нас есть с полагающимся сепаратизмом, двор есть, гранды есть, инквизиторов даже чересчур, отчего сажают до постыдного мало и бессистемно, но хотя бы так.  Порядка, конечно, нет, так не больно и хотелось.

Вот чего не хватает, так это малости: уверенности в том, что это навсегда или хотя бы на наш век. Не хватает и уверенности в том, что за весь этот угар не спросится. Прискорбным образом, нечистая совесть колотит и олигархов, и пенсионерок: дармовщинка всех подряд развращает.

Поэтому и у наших грандов, и у наших бабок-дедок, и у у нашей золотой молодежи лица отнюдь не рубенсовские и не эльгрековские. Харизмы у русских испанцев одновременно величественные, но и слегка глумливые, как у человека, который готов в любой момент прикрыть руками наиболее выдающиеся свои места и закричать: «Не виноватая я, он сам пришел!»

Конечно, и нищета сама приходит, и равнодушная брезгливость со стороны окружающего мира тоже приходит сама. А если этот нефтяной угар, от которого так счастливо избавлены Польша и Украина, Италия и Германия, продлится еще пару десятилетий, так еще и не то придет. Это испанцы сравнительно легко отделались – франкизмом. А у нас, когда нефть кончится, может так шандарахнуть, что Гвадалквивир потечет вспять, назад, в свою испанскую Испанию.

КОНЕЦ ИСТОРИИ

Восток думает, что история — кольцо и, соответственно, битье без конца и без краю. Запад думает, что у истории конец есть — “когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся”.

Россия пытается примирить эти крайности. Разумеется, не всяк язык, сущий в России, занимается столь странным делом. Или, точнее, не всяк, сущий в России — язык. Встречаются и мозги. Владимир Соловьев там какой-нибудь или Николай Бердяев, твердившие о том, что конец истории есть ее цель. Но, с точки зрения российский языков и прочих хорошо подвешенных членов тела, эти мозги — г... (В.И.Ленин). Не конец истории — цель, а цель — конец истории. История города Глупова заканчивается тем, что “история прекратила течение свое”. Щедрина это ужасало, другим представляется возвышенной целью, ради которой и создано государство со всеми его причиндалами.

Если жить в пределах Кремля и читать только соответствующую прессу, то может показаться, что у нас совсем как на Западе — история пришла, наконец, к своему концу, прекратилась Смута, когда кучка горлопанов пыталась раскачать лодку. Наступила эра спокойствия, не за горами эра изобилия, все хорошо, прекрасная маркиза.

Только у всякой палки два конца, и у истории, коли уж она не кольцо, тоже могут быть два конца. И из ни только один — действительно конец в смысле достижения цели, а другой — конец в совсем другом, менее приятном смысле. Не сбылось ли над нами пророчество Салтыкова-Щедрина о том, что российская история заканчивается тем, что “история прекратила течение свое”?

Щедрина это ужасало, но и в его время, и в наше было предостаточно людей, которым именно такой конец истории — на плацу, с барабанным боем и зачисткой всея Руси — представляется возвышенной целью, ради которой и создано государство со всеми его причиндалами.

Западный человек видит тот конец истории, где кончается государство, где расцветают свободы личности, рынок и право и остается лишь проблема, как бы уплатить налоги и помочь окружающему миру достичь процветания. Российский человек тянется к тому концу истории, где государство начинается, где налоги не платят, но собирают, и проблема тоже одна: как объяснить окружающему миру, что зачистка собственного населения суть борьба с терроризмом и торжество закона.

С одной стороны, ужасно противно, что так легко можно один конец выдать за прямо противоположный, что нельзя запретить называть хана президентом, придворного люзоблюда публицистом, что западные люди не плюнут в ясные очи очередного помпадура, а, напротив, пожмут ему руку или подарят компьютерный класс придворному муфтию. Им-то, западным, что — они руку пожмут и уедут, а нам с ними, компьютеризированными, жить, а мы на них так рассчитывали. С другой стороны, полезно помнить, что самому-то Западу никто не помогал стать Западом. К Джорджу Вашингтону миссии МВФ не приезжали, а приехали бы, так США до сих пор одним табаком торговали. Восток кончается не там, где начинается Запад, а там, где кончается надежда на дядю — иначе мы обречены все время соскальзывать с упования на доброго дядю в упование на сильного дядю. Проблема в том, что человеку всё-таки необходимо на кого-то уповать, и, видимо, не зря и не так уж это плохо. Но это уже совсем другая история.

II.

СТРАНА ПОБЕДИВШЕГО ИСИХАЗМА

Из всех странных слов русского языка «молчание» самое странное (впрочем, и в польском то же).  «Молчание» -- одного корня с «молвить», «молиться», «молва». Как можно отсутствие речи обозначать тем же словом, что и речь? Почему недостаточно логичного «безмолвия»?

Безмолвие так же отличается от молчания как беспокойствие от покоя. Внешне можно не различить, а внутри антиподы. Безмолвствуют от избытка энергии, молчат от усталости. «Народ безмолвствует» -- это перед грозой. «Народ молчит» -- власти могут спать спокойно.

Безмолвие может быть священным, молитва может быть безмолвной, молчание ничего не может. Можно скомандовать: «Молчать!», но невозможно скомандовать: «Безмолвство-ать!» Успокоить подданных нетрудно, трудно воскресить упокоившихся. Говорят даже, невозможно.

Победа социализма стала и победой исихазма. Видимо, не случайно из всего  богословского разнообразия именно исихазм стал популярен накануне Первой мировой войны. Сложнейшее соединение безмолвной молитвы с учением о нетварных энергиях в Боге вдруг стало предметом разногласий среди монахов на Афоне, причем заводили смуту именно в русском монастыре, и в конце концов с исихастами поступили так, как следовало бы поступить с социалистами: послали пароход и всех скопом арестовали.

Большой был скандал, ведь на Афоне даже турки не позволяли себе таких радикальных действий. К тому же скандал вышел бесполезный, потому что исихасты не революцию делали, революцию делали не исихасты, но в результате революции исихазм победил.

Победивший исихазм оказался чем-то вроде «победившего социализма».  В исихазме советского типа не было ни повторения имени Спасителя, ни божественных энергий, вообще никаких энергий. Было усталое и тяжелое молчание.

Конечно, на поверхности советская жизнь производила безумное количество слов. Кроме слов социализм, если он победивший, ничего произвести не в состоянии. Многочасовые доклады, верноподаннические дифирамбы – вверху, матерная брань – внизу.

Разумеется, это не слова, а одно сотрясение воздуха. В Средние века было все то же самое: преогромное количество речей, молитв, лести в храм в храмах и дворцах, в избах же тяжелая нескончаемая перебранка в избе. Поэтому Средние века и остались в памяти человечества эпохой скорее молчаливой, во всяком случае, по сравнению со сменившей их эпохой.

Так и советская власть – исчезла она, выкинули бесконечные издания партийных материалов, превратились в прах матерившие, матерившиеся и обматеренные, -- и что осталось? Немного стихов и прозы, написанных теми, кто имел счастье учить азбуку до революции.

Не случайно среди советских идеалов не было ни одного оратора или проповедника. Даже весьма провинциальное красноречие Бухарина или Луначарского делало их подозрительными в глазах окружающих. Умение красиво говорить стало подозрительным. Идеалом стал не Троцкий, а Сталин, а потом Хрущев и Брежнев. Суконный язык, косноязычие подчеркивали близость вождя и водимых. Зоя Космодемьянская, Мальчиш-Кибальчиш и прочие партизаны на допросе – вот святые, вот свидетельство, совершаемое молчанием. Не говорить ничего! Секретно все!! Болтун – находка для шпиономана!!!

Правда, и говорить-то было нечего. В этом смысле советское молчание было более простительным, чем то, которое уцелело и после перестройки коммунизма в Неновое Средневековье. Когда молчал советский продавец, это было понятно: говорить было не о чем и незачем. Но вот уже дефицита нет, а продавцы все равно делятся на тех, которые молчат в любой ситуации, и на тех, которые все-таки в ответ на «спасибо» отвечают «пожалуйста».

Нет, наверное в каких-нибудь супермагазинах, где отовариваются творцы Ненового Средневековья, продавцы и первыми здороваются, и улыбаются. Так ведь и при советской власти были «Березки» и прочие анклавы капитализма. Теперь их стало больше, так как цены на нефть уже выросли, а возможности казнокрадства еще не возвращены к большевистской норме. Впрочем, и в самых суперных магазинах продавцы стараются говорить поменьше (это разумно – иначе отпугнут покупателя).

Момент истины наступает при расплате, когда продавец все совершает молча и молча смотрит на покупателя, который якобы не понимает и смотрит на продавца, и так они смотрят друг на друга, пока продавец не скажет: «У вас нет рубля пятидесяти?» Как он ненавидит покупателя, из-за тупости которого пришлось нарушить обет молчания. Впрочем, большинство покупателей загодя готовят мелочь, не ожидая взамен благодарности. Наверняка и после подписания какого-нибудь многомиллиардного контракта на вывоз из России алюминия или нефти европейски лощеный министр как бы несоветского правительства спрашивает у министра, допустим, немецкого: «У Вас будет сорок пфеннингов, а то я уже всю выручку сдал?»

На улицах любой другой страны, кроме России, беспрестанно слышен щебет: «Простите», «извините», «ничего страшного». В России же уже исчезла советская манера материть человека, которого ты толкнул, потому что он шел, не обращая внимания на окружающую действительность. Уже вышло из моды отмечать, что очки надел, а не видит, что окружающие торопятся, и не уступает. Но чтобы сказать «Простите» или «Разрешите пройти» -- не дождетесь!

Это молчание улицы – лишь поверхностная сыпь. В своих квартирах (точнее, в квартирах, которые выданы, как феоды, в награду за службу и могут быть отобраны с такой же легкостью, с которой Иван Грозный разорял неугодных бояр, дворян и просто людишек) граждане Ненового Средневековья молчат не меньше, а даже больше, во всяком случае – молчат о большем. Молчат о своих сексуальных проблемах, молчат о том, что их радует в родственниках и близких, молчат о своих болячках. Попадают, естественно, в больницу, где врачи усердно молчат о подлинном диагнозе, и болящий радуется, он категорически желает, чтобы, если ему осталось жить три дня, врач об этом промолчал.

С точки зрения современного «западного человека» (в кавычках, потому что так понятый Запад окружает Россию уже почти со всех сторон) это все очень похоже на подростковую застенчивость. Для взрослого подобная молчаливость неразумна. Между тем, это безусловно рациональное поведение, только вот рационально оно для  Средневековья, для мира, в котором каждый кому-то слуга, а кому-то господин, где нет не то что равенства (равенства нигде и быть не может), а общения на равных как одного из основных удовольствий жизни.

Антироссия похоже на Россию лишь угрюмостью и сочетанием хамского молчания с не менее хамской лестью и окриком. Того безмолвия, которое было ещё сто лет назад, которое молилось и мыслило, которое в конце концов положило конец молчанию, -- этого нет. Даже те ханжи, которые пытаются играть в средневековых исихастов, недолго выдерживают и срываются на брань и крик под предлогом защиты истины. Как будто в Средние века не любили истину – любили, и все-таки же безмолвствовали, когда над ней измывались. Потому что Истина такова, что ее не всегда можно защитить словами, очень часто можно предать молчанием, но никогда нельзя оскорбить или погубить безмолвным разговором с Тем, Кто есть Истина.

Политика есть результат борьбы граждан, а деспотизм есть результат отказа от борьбы. Почему граждане отказались, вопрос отдельный, сегодня важнее результат: деятельность деспотии оценивают эстетически. Это разумно, потому что в деспотии форма совпадает с содержанием.

* * *

Молчание Антироссии это её сильная сторона. Молчание есть определённая эстетика. Кошмар начинается, когда молчание прикрывают словами. Тогда начинается псевдо-речь, речь партсобрания (и его отражений – собраний профсоюзного и комсомольского). Главное – красиво провести собрание. Карьеру делает тот, кто умеет произнести абсолютно бессмысленные, лживые и мерзкие слова, не покривившись. Тонкость в том, что говорить их красиво и с пафосом не следует, это будет воспринято как издёвка и скрытая оппозиция.

Сцена в Кремле в декабре 2007 года, на которой якобы лидеры якобы партий якобы сообщают о якобы своём якобы желании выдвинуть Дмитрия Медведева в президенты, призвана была продемонстрировать населению, что всё в порядке. На самом верху самые достойные, то есть те, кто умеет делать абсолютно бессмысленные жесты и без горбачёвских занудных длиннот, и без ельцинского непристойного надрыва. Наконец-то вернулась настоящая власть, которая умеет имитировать золотую середину. Или, что то же, умеет изготовить настоящую позолоченную сердцевиночку.

Нарушить закон может любой пьяница, а вот не всякий сумеет нарушить закон (который, конечно, никоим образом не благословляет такого слияния властей, когда президенту представляют его преемника не утверждение) так красиво  – деловито, но как бы деловито, казённо, но как бы казённо. «Якобы», «как бы» тут очень важно, ибо населению нужно дать сигнал: жизнь в фикциях продолжается, всё нормально, не нужно нервничать, реальности дан отпор. Вместо «ныне, и присно, и во веки веков», народ должен воскликнуть: «Якобы, и как бы, и типа того». Значит и впредь, всякий, от мала до велика, кто будет за эту власть, сам может «типа работать», «якобы нести ответственность» и «как бы говорить», и при этом получать вполне натуральные деньги. Значит и впредь всякий, кто посмеет по-настоящему работать, отвечать и говорить, будет получать от простого «по шапке» до 15 лет на урановых рудниках.

КОМПЛЕКС ПЕРМАНЕНТНОЙ ДЕВСТВЕННОСТИ

История не есть перманентная революция, но история есть перманентная дефлорация: каждый день мы в себе или в окружающих открываем нечто новое и быстро к нему привыкаем, чтобы завтра вновь чему-то поразиться. Это действительно дефлорация, как она понимается в современной сексуальной мифологии, смесь просвещенной наивности с болезненным восторгом и последующим легким разочарованием. Дефлорацией было падение железного занавеса, дефлорацией был августовский путч; никогда более не сможет русский человек с прежним аханьем рандевукать с американским образом жизни или с демократией.

Кроме истинной девственности, которую в разных сферах жизни мы сохраняем всю жизнь (кроме, может быть, той единственной сферы, сферы самолюбия, в которой эту девственность стоило бы сохранить — но в этой сфере мы уже в утробе матери менее чем невинны) есть еще и ложная девственность, претендующая к тому же быть перманентной. Вот государственный чиновник поведал с экрана телевизора, что у него другой государственный чиновник вымогал взятки.

Реакция перманентной девственности:

"Перерождение Российского государства в абсолютно недемократическую, кланово-олигархическую, самопожирающую систему, опасную для общества, страны в целом и окружающего мира" (Виталий Третьяков, Независимая газета, 9.10.96).

Более красочна и откровенна реакция Сергея Ниточкина:

"Я жил в другой, выдуманной мною стране. Радовался свободе, боялся возврата к власти коммунистов, осуждал, но воспринимал как историческую неизбежность варварский передл собственности, воровство, рост преступности, социальное расслоение ... После откровений Ф. ... глаза как открылись, так и захлопнуться не могут, оторопь взяла" (Московский комсомолец, 9.10.96).

Такая девственность — "ложная" потому, что нормальный человек не может не замечать слона в посудной лавке, не может не видеть, что государство Российское уже лет эдак тысячу сто с хвостиком является абсолютно недемократической, опасной для страны и мира системой. В конце концов, это относится не только к несчастной России (или Украине, если это она возникла тысячу сто лет назад на Днепре), но и к любому государству. Недаром же Ниточкин дал своей статье название из Лермонтовского "На смерть поэта..." насчет "жадной толпы у трона". Он мог бы взять что-нибудь из Евангелия насчет мира, лежащего во зле, мог бы взять что-нибудь из трехтысячелетней давности Екклесиаста, а мог бы и что-нибудь из древневавилонского. Государство оно и есть государство, мир сей он и есть мир сей.

Такая девственность фальшива еще и потому что она восстанавливается, чего с натуральной девственностью отнюдь не бывает (не говоря уже о том, что восстанавливается она молниеносно). Вот сейчас у человека так широко открылись глаза, что и захлопнуться не могут — и они не захлопываются, а как-то эдак... плевой покрываются, и завтра он уже опять свои глаза с ужасным напряжением продирает. Сколько людей на своем веку с мучительным восторгом отдались откровениям двадцатого съезда, потеряли девственную веру в Сталина только затем, чтобы в 1968 году еще разочек со сладостной болью потерять девственную веру в социализм; с 1986 года и по сей день этот тип людей пребывает в практически ежедневном состоянии утраты девственности: то Горбачев ее лишит, то августовский путч станет откровением. Нет, конечно бывают от природы чрезмерно наивные люди — но не до такой же степени. Большинство людей в стране ведь достаточно трезвы, и двадцатый съезд, как и августовский путч, не говоря уж о каких-то взятках кого-то там наверху, у большинства людей вызывали лишь здоровый приступ цинизма. Конечно, нехорошо (и неприятно) быть политически перезрелым циником, но все же это как-то более естественно, чем каждое утро просыпаться с затаенной жаждой поразиться очередному разоблачению мирового зла.

Самый невинный случай ложной девственности — он же и самый древний на Руси — это девственность челобитчиков, когда у правительства пытаются выдавить слезу. Тут обнаруживается родство вечной девственности с элементарной лестью.

"Неужели в демократической стране, принятой в Совет Европы, допустим такой факт, когда сотни тысяч верующих, полноправных граждан, вынуждены собираться в неприспособленных для богослужений частных квартирах только для того, чтобы свободно от Патриархата молиться Богу?" — пишет священник, добивающийся получения от правительства бесплатного помещения.

Плохо то, что он пишет это в газетной статье, а в этом контексте лесть превращается в обдуривание читающей публики. Одно дело в беседе с президентом восклицать: "Непонятно, кто нами сегодня правит: ответственное правительство, назначенное народными избранниками, прежде всего президентом, или служба государственной безопасности?" Это риторический ход, который единственно может побудить президента ограничить произвол охранки. Но те же самые слова, сказанные на публику, лишь пробудят в читателе пессимизм.

Ложной и перманентной девственностью наверняка страдают не только пишущие люди, но, разумеется, именно у пишущих людей она ярко заметна. Впрочем, у них она и особенно объяснима (следовательно, и особенно простительна). Дело в том, что эта ложная девственность — удобнейшая, наилегчайше обретаемая точка опоры для пера. Нет информации, а подать информацию нужно — и тогда ложная девственность прибегает к дивному слову "фактически".

В сексуальной жизни лица, девственность потерявшие, живущие на панели, слишком часто убеждены, что "фактически" они пасторально невинны. Или, наоборот, задиристый подросток убежден, что его богатые эротические фантазии делают его "фактически" весьма сексуально опытным, далеко не девственным человеком. Так и в газете: слово "фактически" почти всегда предшествует какой-нибудь особенно беспардонной лжи.

Если написано, что Ельцин "пользуется фактически единодушной и энергичной поддержкой средств массовой информации" (Роберт Брим — между прочим, заграничный девственник, профессор социологии университета Торонто — в газете - Сегодня, 4.6.96), значит: точно, газеты Ельцина не поддерживают, а только ведут антикоммунистическую кампанию, лягая президента при каждом удобном случае. Если написано, что "фактически" война прекратилась — нужно готовить очередную порцию гробов. Когда война действительно прекращается, никто слова "фактически" не употребит — ни к чему.

Часто у перманентной девственности есть вполне добротная информация, но тогда у нее проблемы с тем, как эту информацию подать. Нужно хоть какую-нибудь крошечную моральку, хоть одну риторическую фразу, чтобы закончить сообщение. Тогда ложная девственность прибегает к приему "Если уж...". Вот один из бесчисленных примеров, взятый абсолютно наугад: "Если уж мы взялись равняться на заграницу, то почему бы и музеям нашим не создать режим наибольшего благоприятствования. Как в Америке. Слабо?" (И.Шведова. - Московская правда, 4.6.96). "Если уж мы живем в демократическом государстве..." "Если уж мы поддерживаем малое предпринимательство..."

Что за сослагательное наклонение? Почему вдруг человек включил свою способность быть одураченным, принимать все за чистую монету? Он прекрасно понимает, что не живем мы в демократическом государстве, что никто на заграницу не равняется, что никто ничего не поддерживает, — но вдруг словно все забывает. Так забывает все как раз девушка, которая почуяла в потенциальном женихе слабину, и начинает его обихаживать: если уж ты делаешь мне комплименты... если уж ты пригласил меня в кафе...

Да не комплимент это был, он даже, пожалуй, чуть завуалированно тебе хамил, и не пригласил он тебя в кафе, а убежал в кафе, завидев тебя издалека... Но нет, поздно: жених прижат к стенке, а бедный читатель чувствует себя сумасшедшим: либо он дурак, либо газетчик сошел с ума, коли считает Россию демократической и капиталистической страной.

Перманентная девственность жаждет не девственности. Напротив: она предлагает внятно и прямо сказать ей, что "на самом деле власть у нас не демократическая", что "на самом деле" никто предпринимательства не поддерживает и так далее. Желание, прежде всего, утопическое: даже унтер-офицерские вдовы себя не порют, а уж обманщики и мерзавцы никогда себя обманщиками не признают. Во-вторых, желание, выдающее огромную развратность подобной девственности. На тебя напали, тебя насилуют, а ты еще просишь, чтобы тебе сказали, что тебя насилуют, а иначе угрожаешь бесконечно вопиять "Если уж ты делаешь вид, что меня любишь...". Есть такое сексуальное отклонение: человек, обычно вполне сдержанный, во время секса начинает материться. Вот и перманентная девственность мечтает насладиться грубым и резким описанием того, что с нею давно уже делают.

Увы, многие в этой ситуации решаются примкнуть к перманентным девственникам. Фактически, это проще, чем оставаться трезвым и уравновешенным человеком... Если уж человек доверился газетному листу, он доверяется ему до конца... Так вот нет же: мы не сошли с ума, мы живем в том мире, в котором мы живем, мы боремся, а не ужасаемся, и комплекса ложной девственности мы имеем превосходнейшую возможность спастись, назвав его и, смеясь над ним, осваивая куда более комплексную, истинно целомудренную и девственную способность хранить трезвость, надежду, а кому Бог даст — и веру.

***

Многие люди ужаснулись тому, что свобода в России не продержалась и нескольких дней, а сразу после победы Ельцина над Горбачёвым началось превращение Ельцина в Горбачёва, возвращение в прежнюю неволю.

Правда, ужаснулись многие - но не все. Поразились несвободе те, кто при Горбачёве поражался свободе: "Ну кто бы мог подумать, что книги Солженицына будут продавать в подземных переходах! Кто бы мог подумать, что разрешать ездить за границу!! Кто бы мог подумать, что закроют КГБ!!!"

Кто способен именно думать, думать как учёный или совестливый человек, думать, а не поражаться, тот обязан был подумать именно о таких возможных развитиях событий. Мать Мария Скобцова еще в середине 1930-х предсказывала сращивание советского деспотизма с деспотами от православия. Амальрик в 1970-е предсказывал крах советской системы как именно советской - напоказ идеологизированной.

Надо рассматривать все варианты - это первая заповедь учёного. А вторая: смотреть не на этикетку, а на суть. Не стоило поражаться закрытию КГБ, ибо не было закрытия, а было переименование, было вереница переименований и переформирований. Так карточный мошенник на вокзале молниеносно тасует карты, чтобы скрыть жульничество. Следить надо не за тем, как он тасует - это бесполезно, не уследишь - а за лицом мошенника: испитым, злым, бездушным. Лицо кремлевской власти при всех "реформах" не менялось.

Оборотной стороной перманентной девственности является бесконечность конца. При очередной гадости власти очередной перманентный девственник вскричит: да это же конец демократии. Вот вопль даже не с антидемократическими мерами, а в связи с позорным поведением властей во время теракта: "Дальше уже некуда. Если народ такому не воспротивится, значит, всё. Останется только грифам расклевать труп издохшего народа" (Ягодкин А. Переговоры с народом. // Новая газета. - 13 сентября 2004 г. - С. 7).

Своеобразное лукавство, прикрывающее два факта: и дальше всегда есть пространство как истребления свободы, так и борьбы за свободу, и раньше бывали уже такие шаги власти, которые знаменовали конец даже относительной демократии. Но раньше человек не решился выступить или предыдущие действия не затронули его лично, а теперь он дерзнул - и сразу берёт самую высокую ноту. Видимо, это делается с благими намерениями, чтобы побудить читателя к действию.

Проблема в том, что некоторые возбуждающие средства слишком сильно действуют: вдруг человек примет риторическое восклицание за правду и решит, что действовать уже поздно?

Чудес в политической истории не бывает. Не могут внезапно люди стать свободными. Так это же хорошо! Тут не ворчать нужно: мол, перекрасились - а радоваться: ещё одно доказательство того, что внешнее изменение, что давление извне не может поколебать человеческой свободной воли - в том числе, и свободы безволия.

Насильственное изменение российского режима ни к какому внутреннему перерождению и не могло привести, и теперь сохранился весь спектр "совков", который сформировался в 1930-е годы и закостенел в 1970-е: : от циников-алкоголиков вроде Павловского до туманно-фанатичных, только теперь уже с православным лексиконом, парткомовских секретарей. А большинство, как и в 1970-е - просто бездумная обслуга режима, его плотинушка и кровинушка, любящие теплое лоно власти, желающие ему расти и пухнуть вместе с собою, высокомерно требующие от всяких критиков "конструктивности", самоуверенные до пупырышков на носу, антизападнические до лебезятничества перед западом, материалистические до предела, а теперь еще материалистические даже в религии, и хапающие, хапающие... Или, точнее, клюющие - по зернышку клюющие подачки, а между подачками заклевывающие нормальных людей.

Не стоит кричать "Горько!" Пир советских людей - не свадебный пир, это, скорее, тихая тризна, тут от криков и поцелуев ничего не родится живого. Главное же: кто видит зло, тот свободен от зла, хотя демон уныния старается замолчать этот факт. Конечно, неприятно видеть, как перерождаются прежние знакомые, но с другой стороны - появились новые друзья.

Нормально ли живут люди, которые принимают российский деспотизм как данность, не борются с ним, живут на нём как на вулкане, не задумываясь о том, как себя вести в случае извержения, воспроизводят (конечно, в весьма препарированном виде) ходы американской или европейской жизни? Это нормальное поведение в ненормальном мире. А возможно и другое: агрессия и подлость. Можно ли упрекать тех, кто живёт, словно"поверил советской власти", "поверил Горбачёву", "поверил Путину"? А был ли у них иной выбор?. В любой момент несчастных могут смахнуть со стола как крошки - себе в рот или на пол. И что скорбеть о них - надо радоваться о себе, если трезвее: стоишь перед Богом и не нуждаешься для стояния в поддержке знакомых. Глубже разочарования, но и надежда глубже. Сами разочарования помогают надежде, когда надежда не от головы, а от сердца.

* * *

Единственное, что веселит душу в невесёлой российской действительности, это регулярное выскакивание кукушек-кассандр из этой действительности в публичное пространство. Вот 2013 год. Одна далеко не "Новая газета" публикует очередной манифест: караул! в России не авторитаризм, а авторитаризм!! тут гнобят уже не инакомыслящих, а просто мыслящих!!!

Газета смешная – она родилась благодаря похоронам Горбачёва как политика, но уже давно стала рупором как раз оппозиции в духе Горбачёва и даже укрылась в тени горбачёвского фонда. Смешно ли, что лет через четырнадцать после того, как Путина назвали помесью Гитлера со Сталиным, эта газета обнаруживает, что в России тоталитаризм? Или плакать? О чём надо было думать все эти годы, чтобы не заметить – думающих бьют? Не «инакомыслящих», не «мыслящих», а просто – думающих? Или, говоря суконным языком совка – а статья написана именно этим языком – «людей с позицией»?

На самом деле, самое страшное свидетельство деградации – появление слова «инакомыслящий» и подобных ему (например, оборота «провокационный вопрос»). Не бывает «инаких мыслей» и «провокационных вопросов»! Мысль либо иная, либо это не мысль. Вопрос либо провокационен, либо это не вопрос. Поэтому и вопросительный знак – крючок, а большевики объявили, что восклицательный знак – это и есть вопросительный знак. Если вопросительный знак крючком, то это – провокационный вопрос.

Со свободой совести покончили в лохматом 1997-м году – никто из нынешних кукушек не заметил. Сотни тысяч чеченцев (и не только) убили – никто, кроме группки застарелых диссидентов, не заметил. Все были заняты коммерцией. Фальсификация выборов началась… Ну, собственно, она и не прекращалась – были одни-единственные относительно свободные выборы, когда назло Горбачёву выбрали Ельцина и других, и – всё. Далее уже пошло «использование властного ресурса» по старой схеме. Да и не может быть свободных выборов без прочих свобод – а с этими прочими свободами было очень плохо. Хотя те, кто отирался и отираются возле ларьков, этого не замечали и не замечают.

Собственно, очередной вопль: «Ах, король полуголый!» ничего не говорит о короле (который просто голый), зато очень много сообщает о вопиющих и тех, кто подхватывает вопияние. Что ж такое случилось-то, бедолажки? Опять сбросили вакуумную бомбу на рынок с российскими гражданами? Ах, всего лишь неправедно судят невинного человека? Подумать только!

Самое характерное, чтобы не сказать, подловатое, во всех этих криках – они не имеют обратного хода. Выскочит очередной деятель из номенклатурной обоймы в 2000-м году, прокукарекает «Режим превратился в тоталитарный!», но ни за что не скажет, что режим – был тоталитарен и до его выскакивания. Он мнит себя первым, а свой персональный прыщ – первой ласточкой тоталитаризма. Какой там академик Сахаров, Ковалёв или Новодворская, какой там «Мемориал» с пошлыми чеченцами. Меня, бывшего премьера (бывшего эксперта, бывшего советника, бывшего чёрта лысого) – не послушали! Это конец России! Ухожу в оппозицию!! Все за мной!!!

Если бы внезапно прозревшие действительно прозревали, они бы непременно поведали бы миру о тех гадостях, к которым имели отношение (и о которых имеют информацию), будучи при власти. Нет – молчат. Молчал и Березовский, Царство ему Небесное. Гайдар прямо говорил, что о многом говорить не будет. Да я, ничтожный червь, однажды пытался у великого диссидента члена Политбюро А.Н.Яковлева выяснить любопытную деталь про церковно-государственные отношения брежневского времени, деталь, которую он явно знал, потому что сам эти отношения конструировал – так он, перестав балагурить про новый тоталитаризм, посмурнел и жёстко сказал «забыл». И через месяц умер, унёс в могилу эту деталь. Пётр Львович Вайль откомментировал это одним словом: «Омерта!…» Ну и ладно, обойдёмся. Не нам нужно, чтобы вы правду говорили, это вам нужно. А если молчите – чао! Вашим прозрениям грош цена, если они имеют узко туннельный характер.

Ларёчное прозрение дёшево стоит. Твой ларёк снесли, – подумаешь, тоталитаризм! Ты пиво пил, а теперь негде, и ты на улицу идёшь и меня зовёшь? А я не пойду. Ты и в борьбе за пиво дней союзник ненадёжный, ежели надавят, просто перейдёшь на самогон или в угол забьёшься и будешь просто скулить. Что уж говорить о словах, которые на этикетках не печатают и на заседаниях бывших номенклатурщиков с настоящими нациками не произносят: «демократия», «свобода совести», «права человека», «борьба с шовинизмом и ксенофобией»… Да, есть версия, что путь в тысячу ли начинается с одного шага… Вот сейчас мы, демократы, Гитлера продвинем в рейхсканцлера, это будет первый шаг Гитлера на пути к демократии… И всех, кто с Гитлером – идейки у них, возможно, и попахивают, но зато какие они активные, подтянутые, технологичные, умеющие повести за собой массы!

Нету их, масс! Есть человеки. Как сказала одна умная женщина, «все непохожи на всех». Тоталитаризм, нацизм, большевизм начинаются с утверждения «мы с тобой похожи, а они на нас непохожи». Вот на это и надо железным голосом отвечать «все непохожи на всех». Так что некого и некуда «вести». Сам дойду! Могу и с тобой часть пути пройти, давай договоримся об условиях.

Тут носителей заподоздалого прозрения начинает корёжить. Прозреть они вроде бы прозрели, но мысль о том, что жизнь есть вечный процесс переговаривания и договаривания для них остаётся невыносимой. Я прозрел – иди за мной! Не до болтовни!

Извини, друг, мне – до болтовни. Как сказано в Евангелии, «в начале было Слово». «Болтовня» – это всего лишь «слово» на языке ненависти. Атеист и про Библию, и про Бога скажет «болтовня». Ну, веры требовать нельзя, потому что её нельзя дать, даже если попросят, а демократичности требовали, требуем и будем требовать. Если ненавистник тоталитаризма ненавидит «болтовню», значит, он ненавидит лишь чужой тоталитаризм и хочет тоталитаризма своего. Он борется, не за слово, а за монолог, а это принципиально разные вещи. Если бы в Начале был Монолог, то никакого продолжения у Начала не было бы, и творения бы не было. Как и не выходит ничего из монологов российских кукушек. Не с тоталитаризмом надо бороться, а с моноложностью и моноложью, чтобы на место одного небытия не пришло небытие другое, ещё более небытное.

НОМЕНКЛАТУРНЫЕ НОЖНИЦЫ

В древности самым страшным оружием считался обоюдоострый меч. В отличие от обычного ножа, он наносил рану, которая не рубцевалась. Видимо, поэтому с течением времени все мечи стали делать обоюдоострыми, так что никто из современных людей не может похвастаться, что видел какой-либо другой. О грозном судье говорили, что у него изо рта выходит меч обоюдоострый.

Самое страшное оружие, однако, получается на основе обоюдоострого меча: его надо разрезать вдоль, сделать в обоих половинку дырочку и соединить гвоздиком, острыми краями внутрь. Получаются ножницы, могучее оружие князей Ненового Средневековья.

Номенклатурные ножницы не из металла, а из слов, но произносятся эти слова с металлом в голосе — иначе носитель ножниц не поверит сам себе. Слова образуют два лозунга, которые в совокупности обрезают все живое. Например: “Нельзя оценивать неоконченную работу” и “Созидать дешевле, чем разрушать”.

Первым лозунгом дается отпор всем, пытающимся давать оценку недостроенным памятникам, неоконченным реформам, нереформированной армии. Ирина Хакамада в декабре 2002 года заявила по телевидению: не надо мешать Путину, он взял на себя ответственность, пусть и делает, а потом будет отвечать. Дайте, мол, сперва сделать, а потом уже судите. В худшем случае это означает, что к людям относятся как к дуракам, которым недоделанную работу не показывают. В случае же лучшем, к людям относятся как Фауст к черту: подожди, мол, прекрасного мгновения.

Второй лозунг дает номенклатуре полный душевный комфорт. Пока какой-нибудь омерзительный монумент не построен, его нельзя судить, а когда он будет все-таки построен, его нельзя сносить, потому что снести дороже, чем строить. Кто подсчитал, что снести дороже, чем построить? А тот и подсчитал, кто не хочет сносить.

Кто подсчитал, что дороже законсервировать строительство какого-нибудь космического монстра, чем его достраивать? Тот, кто хочет его достраивать. Кто подсчитал, что дороже распустить по домам сотню офицеров, чем платить им приличное жалованье? А тот и подсчитал, кто этими офицерами командует.

Двумя лозунгами словно двумя половинками ножниц перерезают всякую надежду на перемены — не на реформы, а хотя бы на перемены, без которых, впрочем, и реформ не бывает.

Лозунги эти сильны, ибо покоятся на определённой логике. Но каков мир этой логики? Мир, в котором человек есть безмозглая скотина, неспособная ни точно выполнить проект, воплотив гениальный замысел очередного придворного халтурщика, ни адекватно вообразить, чем конечный продукт будет отличаться от исходного. Мир, в котором движение требует меньше энергии, чем бездвижность, в котором неработающий телевизор потребляет больше энергии, чем работающий.

Для номенклатуры, конечно, всё так и есть. Делает бюрократ меньше нормального чиновника — точнее, ничего не делает, а ещё точнее, только тормозит всякое дело. Но получает за это куда больше тех, кто дело делает. Живет номенклатура в мире, где все концы в воде (часто — в святой), где ничто никогда не кончается принципиально.

* * *

Эти ножницы составляют часть новояза, ибо искусство новояза заключается не в том, чтобы солгать, дать каждому явлению имя, вводящее в заблуждение, а в том, чтобы уводить и блудить в строго определённом направлении - сохранения власти. Нужно так обозвать врага, чтобы ему некуда было бежать. Если политические оппоненты немногочисленны, то они - "кучка невменяемых отщепенцев". Если они многочисленны - "невменяемая толпа".

Какое количество людей составляет норму? Это все равно, что спросить, где у ножниц третья половина. Ножницы не для того, чтобы склеивать или шить, они - чтобы резать.

Враг что-то о нас написал? Ему заплатили, это заговор, это ложь и ненависть, даже если это правда. Разумеется, если о нас что-то написали хорошее - это от бескорыстного порыва души, это свет и сладость, это бескорыстно и это высшая правда, даже если это оплачено публичным вручением премии в Кремле и опровергнуто судом в Страсбурге. Потому что правда идеи выше мелкой истинности протокола.

Номенклатурные ножницы могут состоять и из других лозунгов, но в любом случае принцип тот же: лозунги составляются так, чтобы оправдать любое действие и любое бездействие.

Не хочется ничего делать? Пожалуйста: “Какая может быть экономическая реформа, когда речь идет об элементарном политическом и экономическом выживании!” (С.Бабаева, “Известия”, 8.4.1999). Это то же, что “коней на переправе не меняют” — один карикатурист ответил на это изображением ковбоя, который плывет вдоль реки. “Нельзя менять убеждения как перчатки”.

Хочется что-то сделать? Например, изменить образ кражи, образ рабовладения, чем ещё занимается номенклатура? Тогда в ход идет вторая половинка ножниц: “Только дураки не меняют своих убеждений”... “Речь идёт об элементарном выживании, и потому нужна реформа! ” Не хочется брать на работу человека, которого рекомендует приятель: “Молод ещё... завлабов в премьеры не пущать...” Хочется взять на работу родного и бездарного молокососа? “Надо обновлять кадры... нужна свежая кровь”...

И это еще вполне солидные рассуждения человека у власти. Комичнее рассуждения советских интеллектуалов при власти о том, что без них, интеллектуалов, без их сервилизма, продажности, без их заискивания перед властью - власть эта была бы куда хуже. А потому надо возлагать свой живот на алтарь номенклатуры, чтобы обуздать её кровожадность.

"Я не доллар, чтобы всем нравиться" -- это про себя, а про своего врага, конечно, "неуживчивый", "обидчивый".

* * *

Вообще-то использование номенклатурой ножниц— хороший знак, ведь обычно использует топор, безо всяких объяснений верша судьбы людей. Кто подыскивает аргументы, не ищет топора. Кто оправдывается: “Так делают во всех цивилизованных странах...”, тот по крайней мере признает, что бывают и нецивилизованные страны.

Другое дело, что когда номенклатура заявляет, что нечто делается “во всех цивилизованных странах”, она почти наверное врёт, потому что цивилизованные страны ничего не делают одинаково — в отличие от нецивилизованных, которые все ужасно похожи друг на друга хамством и холопством.

Если верить номенклатуре, “во всех цивилизованных странах” стоят вонючие передвижные туалеты, интернет полностью контролируется спецслужбами, отпечатки пальцев снимают уже у младенцев. Конечно, в отдельных цивилизованных странах всякие гадости встречаются (в Англии даже конституции нет), однако надо быть номенклатурой, чтобы все это выискать и пересадить к себе.

Впрочем, поскольку цивилизованные страны всё-таки цивилизованные, у номенклатуры всегда есть вторая половинка ножниц: “Нужно учитывать особенности нашей национальной психологии” Вариант: “географического положения”, “традиционной религии” и т.п.

В общем, как в одном стихотворении Козьмы Пруткова, где читателю предлагалось выбирать: то ли главный герой одет (“на коем фрак”), то ли нет (“который наг”). Нельзя только выбирать, кто главный - главный тот, у кого самая большая бритва. Либо спасибо, что не бритвой по глазам, либо спасибо, что бритвой по глазам ради спасения человечества.

С одной стороны, любящие правительство газеты долго напоминают, что в Чечне практически война (слово "практически" здесь означает, что человек сознает, что лжет - ну, представьте, что на Пасху вас поприветствуют: "Христос практически воскрес!" Отвечать, видимо, надо нечто вроде: "Фактически я его и воскресил!"). Раз " практически война", то правильно делают генералы, что не допускают журналистов на арену боевых действий и фильтруют информацию, и правильно делают солдаты, что не соблюдают всяких там женевских конвенций насчет мирного населения и военнопленных, потому что а ля гер ком а ля гер, как сказал бы профессор Выбегалло. Война дело людоедское, и если солдатик кого скушает, то, во-первых, сообщать об этом не надо, во-вторых, все так делают, а в-третьих, и на здоровье, лишь бы не поперхнулся и место осталось.

После этого дивного оправдания цензуры надо бы, казалось, остановиться - ан нет. Те же самые журналисты начинают поносить выродков, которые утверждают, что армия занимается людоедством. Где доказательства? Как можно без приговора суда называть человека людоедом? Где фотографии и видеозаписи? Где косточки и тапочки? Спасибо, больше вопросов нет.

Но призыв довериться военной цензуре и призыв предъявить доказательства военных преступлений друг друга аннулируют, и остается только недоумение: они сами-то верят тому, что говорят?

В отдельности каждая половинка ножниц абсолютно стальная по разумности. Действительно, есть такая вещь как военная цензура. Действительно, нельзя называть человека преступником до суда. Только вот почему военная цензура действует не на войне, и почему только некоторых людей нельзя называть преступниками до суда, а других можно называть и международными террористами, и матерями, которые не остановили террористов, и детьми, из которых вырастут будущие террористы?

А другие ножницы используются для пресечения всякий критики в адрес властей предержащих. Спаситель тоже не одобрял критики властей, потому что они казались ему мелочью, недостойной даже ворчания, когда на дворе переминается Царство Небесное, ожидая, когда мы его впустим в дом. Почему интеллектуалы, а не чистые чекисты, пресекают критику властей... А впрочем, главное, как это нынче делается: сперва заявляют, что чеченская бойня - дело слишком крупное, чтобы ею власть попрекать. В борьбе с мировым терроризмом, увы, можно и город разбомбить, чего уж тут мелочиться. Эти убитые не в счет. А с другой стороны, отвергаются и мелкие претензии к власти: ну, Новодворскую за границу не пустили... ну, диссиденту бока намяли или посадили в тюрьму отказника-альтернативщика. Фи, какие мелочи, вы что, забыли, как при большевиках зверствовали?

А другие ножницы используются для пресечения всякий критики в адрес властей предержащих. Спаситель тоже не одобрял критики властей, потому что они казались ему мелочью, недостойной даже ворчания, когда на дворе переминается Царство Небесное, ожидая, когда мы его впустим в дом. Почему интеллектуалы, а не чистые чекисты, пресекают критику властей... А впрочем, главное, как это нынче делается: сперва заявляют, что чеченская бойня - дело слишком крупное, чтобы ею власть попрекать. В борьбе с мировым терроризмом, увы, можно и город разбомбить, чего уж тут мелочиться. Эти убитые не в счет. А с другой стороны, отвергаются и мелкие претензии к власти: ну, Новодворскую за границу не пустили... ну, диссиденту бока намяли или посадили в тюрьму отказника-альтернативщика. Фи, какие мелочи, вы что, забыли, как при большевиках зверствовали?

* * *

Иногда номенклатурные ножницы состоят из комбинации духа и материи. Когда нужно повернуть закон против слабого, используется буква закона, когда против сильного - дух. Бесконечны придирки, которыми изводят неугодных власти политиков - да и не политиков, к обывателям это вполне относится - при попытке что-либо сделать. Сфотографировался политик на предвыборной листовке в галстуке? Значит, нарушил закон, потому что галстук - поражает читателя листовки, нарушает его свободу воли.

Но вот кремлевская партия в предвыборной агитации использовала все недозволенные средства, нарушала все предусмотренные буквой закона ограничения. И тогда представитель избирательной комиссии объяснял:

"ЦИК должен руководствоваться не отдельными пунктами закона (обязывающими СМИ обеспечить кандидатам равные условия для предвыборной агитации), а всем законодательством. А пункт 4 статьи 54 закона "О выборах депутатов государственной думы" гласит: "Организации, осуществляющие выпуск средств массовой информации, свободны в своей деятельности по информированию избирателей" (Серова Я. Судный день после часа икс. // Новая газета. - 16 нояб. 2004 г. - С. 3).

* * *

Разумеется, номенклатурные ножницы отрезают всякие обвинения в адрес номенклатуры. Любопытно, что они не могут объяснить удачи, успеха — потому что там, где правит номенклатура, не бывает достижений, а бывают только бесконечные восхваления своих достижений. Однако, поскольку достижений-то нет, рано или поздно (обычно слишком поздно) номенклатура начинает ворочаться и оправдываться. Вот эти оправдания и складываются из двух половинок: “нам мешали” и “мы мешали”.

Почему ничего не сделано? Потому что нам мешали — другие члены номенклатуры, старые и нехорошие, злые гебисты, глупый народ, погодные условия, тяжелое наследие предыдущего поколения номенклатуры.

А чем же вы занимались все эти годы, если и не сделали ничего, и мешающих вам не победили? “Мы мешали”: мы интриговали против старой номенклатуры, мы кидали ей подачки (поэтому, собственно, в казне нет денег), чтобы она не устроила гражданской войны. Ножницы эти, между прочим, действуют: множество людей совершенно нищих, не принадлежащих к номенклатуре, принимают этот механизм оправдания начальства и сами им щелкают.

Так номенклатура превращает активность и пассивность, две вековечные составляющие жизни, в изуродованные бледные трупы, которыми пугает окружающих. И выход тут один: не пугайться, не доверять, и, конечно же, ничего у номенклатуры не просить, что, конечно, нелегко в стране, где все принадлежит номенклатуре, но именно в такой стране непросительство и приобретает смысл.

Впрочем, номенклатурные ножницы тем и интересны, что каждый человек хоть немножечко да номенклатура, хотя бы внутренне, и не прочь эти ножницы употребить на собственное благо. В конце концов, разве Пушкин, который не был начальником, не сформулировал (одобрительно) еще одну номенклатурную пару: “Хвалу и клевету приемля равнодушно”. Ведь это же совершенно иррационально (да просто хамство, что уж тут): заранее делить всю поступающую извне информацию на “хвалу” и на “клевету”. Собака лает, караван идет.

Нет ни у какого человека, даже Пушкина, права считать других собаками, а себя караваном. Люди не так плохи, чтобы заниматься клеветой, да и не так подлы, чтобы хвалить нас — если вслушаться, нас просто обсуждают, и это обсуждение надо принять, каково оно есть.

В конце концов, номенклатура сильна именно тем, что выражает общее мнение — и когда его выражает. Двойной стандарт не номенклатура выдумала, а народ. На каждый случай всегда можно найти у Даля пару противоположных пословиц и поговорок — и за попов, и против, и за битье детей, и против.

Всё это работает по теории вероятности: любой совет в половине случаев может оказаться полезным, в половине скверным, а общий итог выходит нуль. Средневековье и было нулевой экономикой, где случалось поднакопить, случалось прогореть, а в итоге тысячу лет все одно и то же.

Таким выходит и Неновое Средневековье — с той разницей, что распоряжаться жизнью хотят как в стольном граде Киеве при Владимире Красное Солнышко, а жить хотят как в Нью-Йорке, с холодильниками, телевизорами и интернетом. На что русская пословица отвечает: “За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь”. Впрочем, о тех, кто уперто гоняется за одним-единственным зайцем тоже, наверное, поговорка была — или будет, сочинить нетрудно.

НЕТ ПУГАЛА, КРОМЕ ПУГАЛЫ

Советская система не любила критики. Гласности никакая власть не любит, и царизм тоже терпел её, скрепя тем, что у власти на месте сердца. Большого значения это, впрочем, не имело. В нормальных условиях большинство недостатков, наполняющих жизнь человеческую, не властью порождаются и отношения к ней не имеют. Советский человек (а советский человек и был советская система) не любил критики, однако, по совершенно особой причине: советская система по определению отвечала за всё.
Царь не отвечал за незавоз гвоздей в сельпо или развод жэковского сантехника. Генсек же представлял партию, которая для того и свергла царя, чтобы гвоздей хватало на любой голгофе. Теоретически считалось, что до определённого уровня – не выше райкома - критика всё-таки допустима. На практике, однако, даже сантехника следовало критиковать не за протекающий кран или пьянство, а за неповиновение всё тому же райкому. Конструктивная критика напоминала: всё зло от непослушания советской вфласти. Прочая критика была неконструктивным критиканством.
Система была выгодна генсекам, но намного выгоднее, между прочим, она была сантехникам и всем халтурщикам. То есть, почти всем.

Возможность критиковать всех и вся справедливо сочли концом советской системы. Несправедливо другое: считать такую возможность демократией. Пост-советская Россия изобилует критикой, но не демократией. Более того: никто с таким удовольствием не критикует правительство как премьер-министр, и российский президент горячо осуждает плоды деятельности той самой власти, которую он сам насадил и поливает. Чем меньше возможностей у правозащитников рассказать про беззакония, творящиеся российскими властями, тем чаще рассказыват об этих беззакониях вполне покорные этим самым властям газеты. Бесконечные рассказы об оборотнях в погонах и без, о том, какое скверное здравоохранение, как плохо то и как ужасно сё. Пост-советский обыватель ворчит, но иногда устаёт и переключается на другие занятия, но пост-советские руководители неустанно критикуют, пост-советские журналисты с одобрения начальства размазывают по стенкам пост-советских чиновников, бизнесменов, милиционеров.

Может быть, в Кремле окопались если не вредители, то дураки? Однако, называть кого-либо дураком следует лишь в самом крайнем случае, а такой случай один: когда ты уже в преисподней на сковородке, разрешается назвать дураком самого себя. Кремль не преисподняя, сидят там не дураки и не бесы, а обычные люди. Обычные люди открыли необычную возможность: одни царствуют, потому что ни за что не отвечают, другие царствуют, потому что отвечают за всё, слаще всего царствуют те, кто заставляет отвечать других. «Вопросы здесь задаём мы», - этот лозунг чекистских следователей и есть воцарившаяся в Кремле национальная идея. Советская власть была легитимна на фоне грехов царской власти, пост-советская власть законна на фоне грехов своих подданных. Такая власть не только не боится самокритики, но сама вытягивает её из себя словно фокусник ленты из рукава. Самокритика напоминает, что вертикаль власти лечится только ещё большей вертикалью. Поэтому пост-советская власть, при всей своей любви к глянцу-шманцу, поощряет такую разухабистую критику в собственный адрес, на какую правозащитники никогда бы не решились.

В лечение, конечно, никто особенно не верит – даже в конец одурманившие самих себя правительственные пропагандисты, политтехнологи тож. Важнее результата сам процесс самобичевания и саморазоблачения. Да и результат достигается неплохой – если считать настоящим результатом покорность подданных. У советской власти, по словам поэтам, могучий орган безопасности был скрыт фиговым листком. Пост-советская власть фиговый листок позолотила, украсила малахитом, лакированными двуглавыми орлами, и – отодвинула в сторону.

Орган оказался не столько могучим, сколько ненасытным, опасным, кривым и… Прочие некрасивые эпитеты, которые каждый без труда проставит сам. Ну и что? От рассказов правительственной и (или) жёлтой прессы о коррупции, произволе и бардаке в правоохранительных органах очень большая польза: обыватель трепещет. Тут обнаруживается родословная пост-советской власти: её отец – злой следователь, а её мама – добрый следователь. Сыночек совмещает в себе и то, и другое, поворачиваясь к обывателю то одной ипостасью, то второй. Правозащитник описывает пороки государственной власти, чтобы исправить власть, правительство описывает свои пороки, чтобы никто не смел его исправлять. Правозащитник пугает грехами власти, потому что сам – не боится. А власть, расписывая, какие у неё неуправляемые палачи, как раз боится. Иначе бы била без предупреждения. Следовательно, у демократии в России неплохой шанс: чёрт, который сам себя размалёвывает – не  самый страшный.

IV.

ПРОПАЩИЕ ЛЮДИ

В 2006 году Страсбургский суд обязал Россию уплатить матери "пропавшего" в Чечне Хаджимурата Яндиева 44 тысячи долларов.

Золота у России в 2006 году - 270 миллиардов долларов.

Если поделить 270 миллиардов на 44 тысячи долларов, получится, что Россия может себе позволить выплатить возмещение ещё за 6 миллионов человек.

С одной стороны, это хорошая новость: ведь за Яндиева приходится платить, потому что по российскому телевидению показали видеоплёнку, на которой его допрашивает и приказывает расстрелять генерал-полковник Баранов.

Страсбургский суд, в отличие от российского, не удовлетворился объяснением генерала, что он только «крикнул», чтобы попугать Яндиева. Однако, даже российские генералы всё-таки избегают телекамер, так что случай с Яндиевым уникален – первый за 15 лет войны. Да-да, войне уже 15 лет, в этом году юбилей. Потому что первый приказ о посылке военных в Чечню для подавления движения за независимость был отдан президентом России 8 ноября 1991 года. Войска даже послали, но вернули с полдороги. В России про это не помнят.

На одного человека, приказ о расстреле которого показали по телевизору, приходится, очевидно, не один, обстоятельства убийства которого никто по телевизору не показывал. Россия может себе позволить убить 12 миллионов жителей России перед телекамерами и ещё 100 миллионов без телекамер.

Останутся 20 миллионов, которые Россия не может позволить убить ни себе, ни кому-либо другому, потому что это те, кто руководят Россией, их охрана, их армия, их спецслужбы. 

Россия может обойтись без нефтяников и строителей, учителей и врачей. Детей руководителей и силовиков лучше обучать и лечить на Западе. Добычу нефти и строительство, равно как и уборку по дому превосходно выполнят приезжие. Заплатить 271 миллиард за идеальное общество, в котором не будет противостояния между властью и народом ввиду отсутствия последнего – разве это дорого?

С другой стороны, новость про 44 тысячи долларов плохая. Ведь Россию оштрафовали не потому, что генерал-полковник приказал без суда и следствия убить человека. Россию оштрафовали за «бесчеловечное обращение» с матерью Яндиева. Бесчеловечность выразилась в «полной неизвестности» о судьбе сына.

Суд признал, что находиться в полной неизвестности о судьбе близкого человека – ужасно и стоит 44 тысяч долларов.  Но в полной неизвестности находится всё население России. Правда, не всех это ужасает, да и не все понимают, что они в ужасном неведении. Например, большинство жителей России (и не только России, но это уже другая история) убеждены, что в Чечне нет войны.  Ведь так сказал президент. Убеждены, что чеченцы проголосовали за то, чтобы оставаться в составе России. Конкретных цифр не помнит никто (проголосовало 105 процентов чеченцев). Но все помнят, что всё хорошо.

Алкоголики делятся на тех, кто страдает от пьянства, и на тех, кто пьянством наслаждается. Жители России делятся на тех, кто страдает от неизвестности, от информационной блокады, от лжи и демагогии, и на тех кто ими наслаждается.  Если выяснится, что за страдания можно получить 44 тысячи долларов, то миллионы людей прозреют, разве не так? Нет, не так. Потому что за наслаждение неизвестностью платят намного больше – квартирами, пенсиями, всем тем, что называется «уверенностью в будущем».

Тысячи матерей России спокойно отдают своих детей в армию, где либо их будут пытать и убивать, либо они будут пытать и убивать – и многие матери даже не понимают, что хуже. Зато они уверены в будущем. Будущее это гнусненькое, пьяненькое и жутковатенькое, но они наслаждаются не будущим, а уверенностью.

Не за мир надо бороться в России, а за знание о том, что мира нет. Не успокаивать плачущих надо в России, а рассказывать, что неизвестно, что происходит, чтобы люди заплакали. Потому что пропал не один человек, пропали тысячи и сотни тысячи без вести, а миллионы, хотя и ходят по кафе, ездят в отпуска, зарабатывают приличные деньги -  пропали, потому что у них пропала совесть.

"России нечего бояться, кроме самой России", - Ричард Лурье в "Moscow Times" 23.3.9.

Сказано замечательно, только главная идея: "Обществу еще только предстоит консолидироваться в новую общность с четкой идентичностью" кажется парадоксом. Нечему консолдироваться - нету в России никакого "общества"! Есть банда, которая имеет чёткую идентичность именно как банды, сочетающей хищность с трусостью. Золотые денёчки этой банды в прошлом, но отхватить кусок Грузии - хватило. Сегодня эта банда омерзительнее, чем 20 лет назад, потому что исчезла немногочисленная вменяемая оппозиция - большинство уехали, меньшинство с облегчением влились в банду всем сердцем, потому что ненавистный марксизм заменили на почтенный православизм. Зато лжи стало меньше, а то ведь жили как в бреду - казалось, вот сидит приличный гуманитарий, недоволен советской властью... А недовольный только хотел, чтобы сажали не только диссидентов, но и всех, кто не разделяет его интерпретацию халкидонского догмата.

"На настоящий момент в России сложился довольно многочисленный средний класс, являющийся основой стабильного и потенциально демократического общества" (Лурье). Критерий, кстати, у него обнаруживается забавный: средний класс - кто может купить машину. А при советской власти, значит, средний класс - кто мог купить цветной телевизор... Такой средний класс основа не демократии, а диктатуры. В банде дезертиров тоже, очевидно, есть средний класс - у кого портянки без дырок...

Россия - "причудливая смесь царской расточительности с советской бюрократией и диким капитализмом"... Царский режим, между прочим, сильно расточительным не был. И никакого капитализма, даже дикого, в России нет. Есть понтовщики, которые так или иначе смогли украсть из казны энную сумму и теперь считают себя очень умными и деловыми. И всё по закону крали! Кто-то поставлял лыжную мазь на Рублёвку, кто-то страусиные перья вставлял телезвездам... Теперь эти молодчики, обладатели домов, на уик-енды выезжающие на Багамы, удивляются лености соотечественников - чего они не жрут пирожные, когда это так легко?! Почему работают за триста долларов, когда всегда можно заработать три тысячи долларов? Правда, сами-то они своим работникам платят и не три тысячи, и не триста, а тридцать... Но - по закону!!! Совесть у них чиста - и только совесть, пожалуй.  Точно так же было и накануне 1917 года, только тогда кончилось взрывом, а сейчас взрываться уже решительно нечему и некому... Критическая масса подлости-хищничества превышена во много раз.

АНТИОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР

Историки утверждают, что Руссо был не прав: никто и никогда не заключал никакого договора о создании общества. Социум не создается так же, как компания по производству подгузников, хотя предназначения этих двух явлений природы близки.

Однако, хотя общественного договора не было в прошлом, это не мешает ему быть в настоящем. Один булгаковский герой удивлялся, почему он не может приехать в Москву в 1922 году, если расстреляли в Одессе в 1921 году. И дело не в том, что одесская чрезвычайка отличалась ненадежностью расстрелов. Человек свободен, вот в чем соль. Поэтому на Западе общественный договор есть.

По этой же причине в России есть антиобщественный договор. Его никто никогда не заключал. Даже переворот 25 октября сюда не пристегнешь. Тем не менее, налицо сговоров абсолютного большинства населения, договор бессрочный и бесстыдный:

мы, русский народ, имеем право ни за что не отвечать, не выполнять никакие внешние договора и внутренние законы,

мы соглашаемся в том, что будем ныть, плакать и канючить, когда из-за этого нам будет плохо, но

мы, народ, будем не обращать не обращать на это канючение никакого внимания и продолжать изводить ближнего своего как самого себя.

Мы, народ, договариваемся любить любое начальство всей душой своей и ненавидеть его всем сердцем своим, да имеем утешение в скорбях, бурча на начальство, да будем свободны распоряжаться как кому хочется тем временем, которое можно было бы потратить на обуздание начальства.

ЗАЧИСТКА ИЛИ ЧИСТОТА НЕЧИСТОГО

Совет безопасности и совет по взаимодействию с религиозными организациями при президенте РФ 5 декабря 2002 года обсуждал религиозный экстремизм. Текст доклада стал известен заранее: в нем на первом месте среди экстремистов поставлены католики, на втором протестанты. Как мог текст доклада попасть к журналистам? Явно, что кто-то спровоцировал утечку, чтобы вызвать скандал. Дело в том, что доклад нагнетает истерику, чтобы обосновать создание федерального органа по надзору за религией. Против создания такого органа выступают лидеры Московской патриархии, которые опасаются, что чиновник будут безопаситься не только от католиков и протестантов, но и от них.

В июне 2004 года президент заботливо подчеркнул, что атака на один из банков, которую начало правительство, не должна привести к одномоментной зачистке.

Президент не первый употребил слово "зачистка" для обобщения происходящего в стране. Анонимный журналист писал в "Московских новостях" 23 мая 2000года:

"Чем отличается "зачистка" населенного пункта с уцелевшими в подвалах стариками и детьми от "зачистки" неугодных учреждений — от "МОСТа" до гостиницы "Шереметьево"? Только масштабом. Во всем остальном — полная идентичность: налет, подавление и, спустя некоторое время, постепенное обоснование уже совершенного".

Своими словами президент обнажил две больших государственных тайны.

Во-первых, разговоры насчет вертикали власти, наведения конституционного порядка, серой и скучной работы по обустраиванию России, - просто новояз, демагогия. А реальность – грубое слово «зачистка». Для иностранцев – про борьбу с мировым террористов, для своих лакеев – про проверку паспортного режима, а на самом деле – просто ходят из дому в дом и насилуют, убивают, а заодно и тащат себе, что только можно утащить.

Во-вторых, эта зачистка – не блицкриг, а всерьез и надолго. Это тоже вполне традиционно, учитывая, чьими именами любит клясться президент. В Китае было принято обозначать царствования красивыми словами, это вообще в любой диктатуре принято.

Ссоры бар мешают проруби замерзнуть подчистую. Увы, ссоры второстепенны, желание перекрыть кислород - первостепенно. И идет это желание не сверху, а с обоих концов. Кажется, что нападки на католичество и протестантизм - продолжение генеральной линии на зачистку, логическое продолжение действий власти в Чечне. Если враг не сдается, его уничтожают и ищут следующего врага. Но факты говорят о том, что всё прямо наоборот: сперва начались нападки на верующих, - начались уже в 1992-м году. Причем тогда об исламском экстремизме даже не упоминали, чеченский вопрос тогда вообще не имел никакого религиозного привкуса. Причем реальным гонениям - с омоновцами, с дубинками - подвергались даже не какие-нибудь богородичники, а православные - в Ногинске, в Орле - те православные, которые ушли из Московской Патриархии в намного более консервативную Церковь, так называемую карловацкую.

Репрессии были болезненные, но подвергались им немногие. Население осталось вполне равнодушным, журналисты издевались над чудаками с не очень, что и говорить, приятными взглядами, которые и монархисты, и против свободы, против экуменизма и так далее. Католики и протестанты тогда вместе с лидерами «нормальных», «вменяемых» православных собирались на конференции и призывали к борьбе с мунистами, иеговистами и сайентологами.

И вот прошли годы. Логика зачистки, соединенная с логикой подозрительности, пассивности и трусости, принесла плоды: последовательно разбираясь с одним меньшинством, потом с другим меньшинством, вчерашние коммунисты добрались и до такого престижного, уважаемого, но все-таки меньшинства как католики. Перед желанием родиться обратно в советское прошлое все равны: и чеченцы, и мунисты, и католики, и челноки, и фермеры. Всех одинаково, хотя в разной последовательности, загоняют в небытие - кого в настоящее, а кого в символическое, когда сиди, молчи, не отсвечивай и радуйся, что живой. И не стоит думать, что загоняние это кончится на католиках или базарных торговках с тремя пучками укропа за червонец. Рано или поздно зачистка коснется каждого, достанется и тем премудрым пескарям, которые сейчас радуются, что не их, и умиляются тому, что не всех зачищают насмерть, а некоторых зачищают даже и не без оснований.

В России последним официальным девизом была «Перестройка». После ее официального окончания в 1991 году народ впал в отчаяние не из-за плохой жизни, а из-за плохой идеологической работы: никак не обозначили новую эпоху. Теперь слово найдено: «Зачистка».

Cостав слова указывает на прямую преемственность со сталинской эпохой. Была "Большая чистка", стала - "Зачистка". Все, что делалось под предлогом реформы и демократии, было обычнейшей зачисткой той – очень небольшой, скажем прямо – свободы, которую позволили в перестройку. Только зачистка оказалась очень растянута во времени. Зато теперь уже вполне обозначилось: великолепная вылизанность кремлевских апартаментов, неономенклатурный стиль «плюнуть некуда и некому», ослепляющая раззолоченная пустота.

Одна беда: где нет свободы, там нельзя что-либо отчистить, ничего при этом не запачкав. Зачистки – неважно чего, чеченского села, информационного пространства или банковского сектора – порождают хаос, грязь, слезы. О чистоте тут можно говорить лишь с точки зрения людоеда: все человеческое подъедено аккуратно, чисто обглоданные косточки аккуратно накрыты салфеткой.

Только Христос мог позволить Себе быть окровавленным, заплеванным, в грязи. Нечистый себе такого позволить не может: он трет и трет свои руки, попытаясь зачиститься от крови, но в результате крови проступает все больше и больше. Чистые руки чекистов не могут создать чистоту или защищенность, а лишь зачищенность.

CПАСЕНИЕ УТОПАЮЩИХ - НЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДЕЛО

В начале 1990-х годов кремлоиды много читали проповедей, смысл которых сводился к одному: "Спасение утопающих дело рук самих утопающих". Звучало очень по-американски, но только у американцев среди прочих "дел рук утопающих" - государство. Утопая в британских налогах, американцы соорудили себе независимую страну.

Государство есть спасательный круг, который должен выручать утопающих. Для этого утопающие платят налоги.

Спасательный круг, который говорит утопающему: "Спасайся сам", есть взбесившийся спасательный круг. Обычно это хорошо бронированный и ощерившейся пушками спасательный круг. Хуже только спасательный круг, который выбирается на берег и начинает бросать в воду прохожих, чтобы они тонули и за него цеплялись. Такое происходит при социализме - всех топят, чтобы все звали спасателей. Социализм - как потоп, хочет накрыть всю планету. После социализма был короткий отдых - спасательный круг присел на бережку покурить. О нынешнем времени судить рано. Впрочем, это такое время, что вопрос не в том, как его судить, а в том, как бы оно не осудило тех, кто не преклоняется перед спасательным кругом

V.

ЦАРЬ-ХОЛОПЫ И ЦАРЬ-ЦАРЬ

Петр Яковлевич Чаадаев заметил, что в России есть две диковины: царь-пушка, которая никогда не стреляла, и царь-колокол, который никогда не звонил. Диковин прибавилось.

Появились царь-стукачи, которые не стучали. Они только беседовали с чекистами, одуряя их и используя для разных светлых дел.

Появились жертвы терроризма, которые официально признаются погибшими вовсе не от терроризма, а от сочетания разнообразных причин, из которых самое последнее место в официальных справках экспертов занимает неустановленный газ.

Царь-эксперты - не в силах определить, каким газом травили людей.

Царь-чиновники, которые бесчинствуют, царь-прокуроры и царь-судьи, которые защитят государство от любого, кто выживет в устроенной государством душегубке. Это закономерный итог эволюции, на пути которой были и царь-стукачи, которые оправдывают себя тем, что они никаких реальных доносов не сочиняли, а только мешали тайной политической полиции преследовать инакомыслящих.

Появились и царственные борцы за государственную безопасность, которые успешно проморгали распад российской империи – некоторые полагают, что это как раз к счастью.

Появились царь-холопы, которые никаких царских распоряжений не выполняют, а только бражничают, воруют и веруют в доброго царя.

Появился, наконец, и царь-царь, который не царствует, просто ни за что не отвечает, словно на кремлевский трон бросили программку спектакля, чтобы место считалось занятым. Один был в России царь, который нашел в себе силы признать свою вину и уйти с трона – так и того убили.

К счастью, всей этой царь-пустоте противостоит царственное слово правды о том, что не надо отказываться от переговоров с нетеррористами – тогда не будет тупика с террористами. А попыткам на земле построить царство, в котором все национальные квартиры будут объединены в один кабинет госбезопасности, противостоит недосягаемая до конца, но и до конца не уничтожимая свобода человека, не боящегося смерти – своей, конечно, а не чужой.

НАЛОГОНЕПЛАТЕЛЬЩИКИ

Беда не в том, что слишком часто только борьбой за слова и ограничивались, уступая во всем прочем. Беда, что не доводили борьбу до конца. Например, пытались доказать свое право спорить с начальством, свое право быть свободными, а не холопами, используя слово "налогоплательщики".

Выражения "налогоплательщики имеют право знать", "как налогоплательщик, требую" были взяты из "их жизни". Однако, словесное оружие оказалось ненадежным. Очень скоро именно реакционные силы перехватили его и сделали своим оружием. В качестве "налогоплательщиков", например, лидеры Московской Патриархии стали требовать преподавания православия за государственный счет в государственных школах - ведь большинство-де налогоплательщиков православные.

Одна закавыка: ни деятели, ни нормальные люди не были налогоплательщиками. Не только в том смысле, что патриархийная номенклатура выхлопотала себе освобождение от налогов (хотя выхлопотала). А в том смысле, что никто в России уже много десятилетий налогов не платил и не платит.

Налоги в России не платятся, а удерживаются. Более того, привилось называть получаемые на руки деньги "чистыми", противопоставляя им "грязные" - жалованье вместе с налогами. Получалось, что государство, этот главный "удерживающий", оказывает людям великую милость, не давая им соприкоснуться с грязью. Так аукнулась большевистская мечта об упразднении денег: натурализацией привилегий и виртуализацией налогов.

В Америке один бизнесмен платил десятину со своей прибыли до того, как уплачивал налог государству, чтобы подчеркнуть: Бог на первом месте, царство кесаря - на втором. В результате, его десятина была, строго говоря, не десятью процентами, а одиннадцатью.

Вот это - налогоплательщик. А в криптосоветской России, как и в советской, десятину платят (если платят, хотя таких немного) с куцего кусочка полученных на руки наличных, а не со всего заработанного - ведь доля заработной платы в производственных затратах в России во много раз меньше, чем в нормальных странах.

Беда не в том, что российского налогоплательщика обижают, а в том, что российский человек не обижается, что ему не доверяют платить налоги. Что смыслу бороться за права налогоплательщика, если ты боишься принять на себя платить налоги?

Советский человек настолько не хочет платить налог, что предпочитает быть нищим.

В ателье приёмщица оценивает работу по мелкому ремонту подрясника в тысячу рублей. - "Так он новый стоит две тысячи!" - "Ой, конечно, дорого, но знаете, сама портниха получит ведь всего пятьдесят рублей за эту работу".

В поликлинике за операцию (не мне, к сожалению, а намного более человеку) просят восемь тысяч рублей. Человек даже не возражает - потому что починить подрясник в случае нужды и самому можно попробовать, а вырезать из глубин собственного организма что бы то ни было вряд ли кто возьмётся. Но врач считает необходимым оправдаться: "Вы знаете, сам-то доктор получит из этого всего сто рублей!"

Нищета антидуховная, низводящая с земли с преисподнюю. Нищета не добровольная: человек не рождается таким "бессеребренником", он делается им в результате долгой и мучительной жизни в обществе, основанном на зависти, смерти и лжи.

ЯГОДКИ

Полагают, что большевизм снисходительно относился к подсобному хозяйству, потому что без шести соток народ вымер бы. Вот в 2002-м году, разными словесными обносами законсервировав колхозные плантации и запретив продавать землю иностранцам, все-таки сделали исключение для этих самых соток.

Ради народа? Но, во-первых, народ все равно вымирает, тем более, что и шесть соток есть не у всех. Во-вторых, чем скорее народ вымрет, тем лучше будет для тех, кто останется – во всяком случае, они так думают и разубеждать их бесполезно. В-третьих, большевики вообще ничего спланировать не могут, зато у них чутье звериное. Этим своим чутьем вчерашние рабы пришли к тому же, к чему пришли когда-то их бары: принцип «разделяй и властвуй» не самый практичный, лучше: «занимай и властвуй». И это  вовсе не о займах у Запада, хотя и их грех на цапнуть, ведь придется отдавать совсем другим людям, а может, и им не придется. Речь о том, что восхищало в российском рабстве еще Пушкина А.С.:

«В саду служанки, на грядах Сбирали ягоду в кустах И хором по наказу пели (Наказ, основанный на том, Чтоб барской ягоды тайком Уста лукавые не ели, И пеньем были заняты: Затея сельской остроты!)».

Большевики просто усовершенствовали процесс. Ведь баре вынуждены были слушать, что поют служанки, а это сомнительное удовольствие и даже работа. Большевизм просто дает служанке шесть соток и идет по своим делам: остальное доделает человеческая жадность. Во Франции на выборы пришло рекордно низкое количество избирателей – 65%. Да раздайте французам по шесть соток поближе к Москве – и у них придут на выборы те же ничтожные 20%, что у нас. Потому что какие, к лешему, выборы, когда колорадский жук! Какая, к лешему, политики-молитика, когда с мая по сентябрь потенциальная оппозиция мирно распределяется по дачам, а в остальное время зарабатывает на эти самые дачи. Едят там «кулубнику, выращенную своими руками», а самые счастливцы – и крыжовник. См. А.П.Чехов.

Об иррационализме российской дачности писалось уже много, но ведь надо же видеть и рациональное в ней. Дача – доза, на которую посажена наиболее опасная (потому что наиболее географически близкая) часть населения. Особенно хорошо эта дурь идет в коктейле с машиной, только машина лучше пусть будет скверная, то есть отечественная. Поэтому власть все время косится на импорт. Машина, которую не надо чинить, не есть опиум народа, а есть просто средство передвижения – зачем такая нужна? Машина должна быть такая, чтобы в уходе за ней, в бегании по инстанциям из-за нее, в страхе за нее человек не мог подумать уже ни о чем, – то есть, машина должна быть жигуленком. Поэтому сверхсекретные спецификации и заставляют производить такие машины, какие у нас производят, а вовсе это не от разгильдяйства.

Не совсем ясно только, стоит ли при таком замечательном коктейле тратиться еще и на  МП с МПС. Большевики помнят, что религия опиум народа, а Московская Патриархия все-таки содержит в себе и религию. Опыт, однако, показывает, что от этого опиума люди иногда начинают как раз вякать на начальство, так что большой воли тут лучше не давать. А вот как быть с МПС? С одной стороны, играя расписанием электричек, можно так наполнить эмоциями жизнь верноподанных (в том числе, что важно, даже и не имеющих дач), что у них не останется сил и времени ни на что иное. С другой стороны, если отменить электрички, чтобы люди ходили на дачу и с дачи, на работу и с работы исключительно пешком, тоже будет недурно. 

Но разве не есть мещанство, поощряемое большевизмом и необольшевизмом, частный случай мещанства вообще? Что, в Нью-Йорке меньше наркоманов, чем у нас? Больше! Почему ж тогда у них и людей, готовых пойти на выборы, тоже больше? Почему древние евреи, которых Иисус упрекал за собирание сокровищ на земле, в конце концов смогли плюнуть на все и восстать против римлян? Почему жирное мещанство победило поджарую аристократию? Да потому что жирели на свои и в рамках права. Как это трудно, видно именно из примера советской дачной культуры, которая как изначально строилась на произволе и халяве, так и по сей день на этом стоит. Нет, конечно, видимость права соблюдается, хотя… Достаточно вспомнить дачу одного покойного члена политбюро, подаренную одному бывшему разоблачителю сталинизма. Ничего, принял подарочек и продолжает разоблачать всё тот же сталинизм, а с некоторых пор еще и евреев. Нет, воля ваша, удачно получилось, особенно если учесть, что заняты как «лукавые уста» имеющих дачу, так и лукавые уста тех, кто дачу не имеет, а хотел бы. Очень, очень удачно!

НАЦИЗМ, КОТОРЫЙ УКРАЛ БЫ РОЖДЕСТВО...

Единственное, кажется, богословски неточное место в романе "Мастер и Маргарита", это утверждение, что русских испортил квартирный вопрос.

С таким же успехом можно утверждать, что немцев испортил недостаток жизненного пространства.

Современный русский уже, собственно, не столько русский, столько нацист и в этом смысле он живёт не в России, а живёт под Гитлером.

Русский нацист пишет: "Сдам квартиру только русским". Русский нацист любит рассказывать о том, как "эти" не заплатили, изгадили, наговорили по телефону, разломали и т.п.

Даже жители Вифлеема не были так уж жестокосерды - ведь, в конце концов, нашёлся приют, и евангелист не упрекает их, а лишь подчёркивает контраст события и обстановки. Если бы Пресвятая Дева приехала в Москву... Она бы услыхала про право владельцев жилья выбирать жильцов по национальному признаку... Про то, какие чернож...е грязнули и неряхи... "Небось, будешь по межгороду в Назарет свой звонить, знаем, знаем, учёные!!!"

Если же Мария с Иосифом постучатся в дверь к радетелю "российского православия"... Сидит Сергей Сергеич, читает постановления Вселенских соборов, сверяясь с сочинениями Василия Великого, формулирует про исихию и теозис, а тут жена входит: "Серёж, там какая-то малолетка чернявая брюхатая просится переночевать... Но при ней старик с вот таким шнобелем, говорит, муж ей, а сам в четыре раза старше, вот дикари-то азиатские!" - "Машенька, ну не сейчас же! А ты вот что, ты им сальца-то дай и отпусти... Голодны - скушают, а не скушают - это уж их воля, а мы помогли... Для чистых всё чисто!"

*

В России сохранилась система прописки. Отчасти это оправдывает истероидное поведение многих нацистов (заметьте, что в понятие "нацист" я включаю и "националистов"). Они знают своё рабское состояние и свою трусость подняться на борьбу, отсюда и истерика.

Объясняет прописка и хладнокровную жестокость тех русских нацистов, которые поднялись выше прописки и спокойно меняют квартиру в Петербурге на квартиру в Москве - или, точнее, к дому в Петербурге получают дом в Москве или на Рублёвке за счёт налогоплательщиков. Эти не возмущаются - эти действуют. Именно эти, намного более опасные нацисты, закрыли Россию для мигрантов с Запада, хотя страна в них крайне заинтересована, затруднили до невероятия получение гражданства для жителей Средней Азии, которые имеют русское происхождение. Разрешительная регистрация есть мягкая форма крепостного права, но всё-таки это форма именно крепостного права. Энергию протеста надо направлять против прописки, а не против мигрантов. Это, на мой взгляд, материальный корень проблемы.

Но есть и духовный - он же человеческий - корень проблемы. Истерики в адрес "понаехавших" хуже, чем нацизм. Они - человеконенавистничество. Хуже таких истерик только человеконенавистничество тихое, холодное, мёртвое - потому что истерике подвержены люди, которые не имеют власти прописывать или не прописывать. А имеющие власть ненавидят людей - и своих соотечественников, и мигрантов - тихо, ровно, холодно. Это не та холодность, о которой говорится в Апокалипсисе - холодность стакана минеральной воды в знойный полдень. Это холодность ледяного ветра, который думает по морозной улице и выдувает остатки тепла из подземных переходов. Бояться, наверное, не надо и этой холодности обладателей России, но уж во всяком случае, не надо бояться жаркой ненависти бессильных обитателей России. Грустны грязь и уродство, в которой живут нацисты низовые, сами не ощущая ужаса своего быта. Омерзительны и опасны блеск и роскошь, в которых обитают те немногие, кто поднялся со дна и старается держать остальных поближе ко дну. Младенцев-то не односельчане поубивали, а Ирод...

ИГРЫ С ИГРАМИ

У детей есть обычай играть в мяч командами. Игра делится на несколько подвидов в зависимости от того, какими частями тела прикасаются к мячу: либо рукой, либо ногой. Как и в основе всякой игры, в основе этой лежит самопознание через тело: потереть голову, почесать ногу, помахать рукой. Соединение с другими людьми в этом занятии есть уже освоение не тела, а первичных навыков коммуникации. Создаётся среда, достаточно плотная для того, чтобы движение превращалось в сигнал с обратной связью, а итогом развлечения становится уже знак, переходящий в символ. Знаками являются понятия "победа", "поражение", обозначающие исход игры. Знаки заведомо "неоднозначные".

Символом, однако, является не исход игры, символом является сама игра, когда она завершена и когда игроки мирно расходятся в надежде на её возобновление - это символ жизни. Инфантильность есть неспособность увидеть символизм игры, трактовка игры как реального события, в котором можно и нужно победить раз и навсегда. Эта инфантильность встречается у немногих спортсменов (вообще же подобна озверелость мешает успеху), и у многих болельщиков, во всяком случае, в России.

Игру можно трактовать как канализацию агрессии, но с таким же успехом можно считать первую брачную ночь легитимным обоюдным изнасилованием. Игра есть игра. Когда она соединяется с агрессией, это уже совершенно не легитимно.

В одном гламурном бизнес-журнале недавно журналист объяснял, что русские от прочих наций отличаются стремлением к победе, почему спортивным победам и придаётся такое значение. Этот журналист одержал как минимум две победы: во-первых, над остальными жителями России, выступая от их имени, во-вторых, над своими родителями, зачислив себя в русские при наличии абсолютно татарских имени и фамилии. Это не означает, что он - татарин, а не русский. Он вообще не имеет национальности.

Фазиль Искандер (русский, в отличие от В.Путина, Д.Медведева, С.Иванова и пр.) называл людей, подобных этому журналисту и вчерашним аудиоагрессорам, эндурцами - изящный псевдоним для слова "sovok", отсылающий к чеховским "городам N". N-дураки и N-дуры. При наличии автомобилей, танков и атомных бомб весьма опасные, особенно по неспособности отличить поражение от победы. Сравнивать-то надо не результат, а количество денег, затраченное на получение результата. Впрочем, военные денег не считают, они их получают от гражданских.

Конечно, следует различать патологию разбогатевших эндурцев и патологию эндурцев-люмпенов. Вторых можно пожалеть, только полезно помнить, что они всегда с удовольствием заменят первых и их поддержат. Те и другие потребляют телевизионные лозунги: "Россия - одна из величайших футбольных держав мира!"

Простой тест: Германия при Гитлере. Олимпиада. Спорт был на первом месте. "Дойчланд - крупнейшая спортивная держава"... Веселится и ликует весь народ. А кто не веселится, тот не народ со всеми вытекающими для себя последствиями... Апостол Павел писал о себе, что он плакал с плачущими, веселился с веселящимися, но всё-таки не всякие слёзы и не всякая радость заслуживают сочувствия... Бывают и крокодильи слёзы, и крокодильи радости. Так что подобная вакханилия под 22 июня особенно невесела. Всё-таки современная Россия не совсем то же, что современная Италия, Англия и прочие страны, где случаются подобные вспышки ликования. Одно дело, когда радуются люди с чистой совестью, совсем другое, когда радуется "великая футбольная держава", за последние пятнадцать лет уничтожившая не только зародыши свободы, демократии и правового государства, но и двести тысяч собственных жителей - в Чечне.