Богочеловеческая комедия
1583 год: Россия - обод без колеса или Завет Мартирия Зеленецкого
Мина Кузьмин из Великих Лук, в святцах Мартирий Зеленецкий (ум. 1603) – один из немногих русских людей допетровской эпохи, оставивший о себе очень краткую, но всё же автобиографию. Более того, он не просто перечислил какие-то даты и идеи, он довольно откровенно, хотя и косноязычно, поделился переживаниями. Иосиф Волоцкий или Нил Сорский этого одинаково не умели.
Переживания Мартирия – переживания человека, очень в себе неуверенного. Он хочет уйти из монастыря и стать отшельником. Он любит отшельничество? Однако, уйдя, он в конце концов (году в 1560-м примерно) создаёт монастырь, где через двадцать лет было уже двенадцать старцев наподобие двенадцати апостолов. Да он с самого начала говорит «прииде ми помысл, еже возлюбити ми пустынное жителство». Не «я полюбил отшельничество», а «я решил полюбить отшельничество».
Только какое ж отшельничество, если Мартирий первым делом подговаривает монастырского повара вместе уйти из монастыря. Он так боится остаться один, что к нему приходит юродивый и говорит: «Мартирие, пойди един», – а он всё-таки идёт с поваром. Повар не выдержал совместной с Мартирием жизни, бросил его. Живёт монашек, зарабатывает на жизнь плетением лаптей, а совесть неспокойна – пишет своему духовнику, настоятелю монастыря, из которого ушёл, «да благословит мя в пустыни оной жити». А духовник – не благословляет, совершенно категорически. Благословеньица-то надо до ухода просить, а не после.
Духовник – совершенно не случайная фигура, это приходской священник, который Мину воспитывал, когда тот в 8 лет отца потерял. Овдовев, отец Борис стал монахом с именем Боголеп, но Мина продолжал у него «духовно окормляться». Боголеп и постриг Мину в монахи, сделал завхозом («ключарём»). А мыслишка-то уйти у Мартирия возникла сперва в виде идеи вернуться в миряне, Боголеп и удержал.
Боголеп был, видимо, нетривиальным священником – например, он ежедневно причащал больных. Мартирий однажды осмелился спросить (собственно, возразить), как это так можно, игумен оправдался тем, что каждый больной может умереть в любой день, так что для больных всякое причащение – предсмертное:
«Дабы каяждо душа в час исхода своего не лишена была таковаго дарования Божия».
Нетривиальность нетривиальностью, но и духовник – человек. Однажды вдвоем с Мартирием они плыли в город по монастырским делам, причём Мартирий как ключарь вёз с собой документы. Вдруг – Мартирий тут в своих воспоминаниях был подозрительно невнятен, ограничившись словом «некако» – он их чуть не утопил. «Едва не повреди их глубина». Какая-то там случилась «речная быстрина». Боголеп обозвал растяпу дураком – в церковно-славянском высоком штиле «безумне»: «Ты же почто … небрежеши?!»
На следующий день, во время литургии, Боголеп всё-таки заплакал и попросил прощения, но осадок, очевидно, остался… Может, поэтому Мартирий и ушёл. Но уходя – уходи. Нет, ушёл, а потом написал письмо с просьбой благословить уход. Получил отказ, так не успокоился, а пошёл в Смоленск молиться святыням – и получил откровение-разрешение:
«Подобает ти жити в пустыни».
Отлично? Не тут-то было, Мартирий опять сомневается и во сне оказывается на берегу огромного моря, в которое ему нужно броситься и доплыть до иконы Богороматери с Младенцем. А на берегу бес.
Мартирий трусит, жмётся, и вдруг видит, что икона начинает тонуть в море как тонут корабли – один конец погружается в воду, другой подымается вертикально и тоже постепенно погружается, и вот уже видна только одна-единственная ступня младенца Иисуса, «ношка светодавцова». Тут Мартирий, наконец, решается – пусть утону, лишь бы прикоснуться к этой «ношке». Бросается в море, двумя руками за ножку хватается и ревмя ревёт:
«Милостивый Светодавче, аще и потоплену ми лучитися быти, но дабы с Тобою».
Вот – момент истины. Признаться, что боишься до смерти, и – на смерть. Лучше смерть с ножкой Христа, чем жизнь в параличе от страха.
Заканчивается сон апокалиптически: Мартирий с иконой оказывается на противоположном берегу моря, икона исчезает, зато возникает «град нов» – понятно, Небесный Иерусалим, в котором Мартирия (сына богатого купца) удивляет одно: все магазины новые, «а купующих и продающих несть». Магазины без покупателей и продавцов – отличное переложение евангельского «в царстве Божием не женятся и не выходят замуж». Хотя брак, конечно, есть.
Образ моря, возможно, – это страшно умноженная та самая «речная быстрина», в которой Мартирий чуть не утопил царские грамоты на земельные владения монастыря. Тогда понятно, почему Мартирий мечтал, чтобы его собственный монастырь обошёлся без этих самых грамот – нечему тонуть, никто и не провинится! Но, во-первых, мечтал, а всё-таки лазейку оставил – и грамоты в конце концов принял, вместе с землицей. Главное же – не царские грамоты оказались главным искушением.
В XVII столетии Зеленецкий монастырь распустился как павлиний хвост. Каменные храмы, каменные стены, дорогу через болота провели, так что монастырь стал ещё и принимать обозы тянувшиеся из Новгорода на ярмарку в Тихвин – новый путь был короче прежнего. Принимать не бесплатно. Пять новых сёл, восемь деревень, доходы с четырёх монастырей (включая древний новгородский Спасо-Нередицкий). Но – не царь всё это дал. Просто настоятель монастыря Корнилий в 1574 году стал новгородским митрополитом и был им двадцать лет. Вот и использовал служебное положение в личных целях:
«По пастырству своему украшаше ея всякими церковными здании и многими другими устроении».
Летописец монастыря, правда, говорит «от своея казны» – но речь идёт не о личных деньгах монаха Корнилия, а о казне новгородской митрополии. В преображённом монастыре Корнилий и провёл последние три годы жизни, тут и умер. Перед смертью написал специальную бумагу своим преемникам по кафедре с одной просьбой: не отбирать у Зеленецкой обители то, что он ей подарил:
«Да будет без всякаго умаления твердо и неподвижимо, … со всеми к ней надлежащими селы, и деревни, и пустоши, и со земледелцы по жалованным грамотам».
Митрополит понимал, что документы («грамоты») документами, а преемники возьмут и отберут всё в пользу собственных любимчиков. Но вышло не так – земли и земледельцев отобрала монархия в XVIII веке.
Мартирий в первом своём завещании призывал монахов надеяться на Бога, а не на документы. Но и сам не удержался, а в XVII столетии и вовсе безудерж наступил. Не только у Зеленецкого монастыря, который куда меньше был затоплен золотым дождём, чем Саввин монастырь под Звенигородом благодаря царю Алексею Михайловичу или Новоиерусалимский на Истре благодаря патриарху Никону. Вот этот золотой потоп XVII века и ныне для многих – идеал «Святой Руси». Но ведь источник этого золота – не труд и добровольные пожертвования русских людей, а, что греха таить, военные трофеи. Сибирь с одной стороны и Украину с другой стороны не просто так «воссоединили». Это сейчас Россия болезненно пухнет на нефти, а в XVII веке – на море крови, пусть оно и называется стыдливо «расширением государства». Государство расширяется, человек съёживается.
Нефтяное Море, Кровавое Море… Наверное, их можно преодолеть, держась обоими руками за ножку Христа Светодавца. Но – обеими, а не одной – за Христа, а другой – за ядерный чемоданчик или за шинель Дзержинского.
* * *
Вопрос даже не в том, чем питались и жили. Мартирий в своей записочке упоминает, что зарабатывает изготовлением лаптей. Но это мимолётом, для него главное не откуда взять деньги, а откуда денег не брать:
«А нечто Бог изволит, и государь вас учнет жаловать, или учнет участие земли давати, или грамоту ободную, и вы у него не емлите, занеже ободная земли десница Светодавцова».
«Ободная грамота» - термин русского права XVI века. Этимология простая: «обод» - то, что обводит вокруг, защищает, например, деревянное колесо от камней, тряски, распадения на части. Мартирий позволил себе каламбур: обод жизни – не царь, а Бог.
Что жизнь – колесо, прямо не написано, но это лишь делает текст сильнее. Метафора колеса страшно древняя (колесо Фортуны, колесо сансары) и в этом смысле пошловатая, но это компенсируется добавлением свежей метафоры обода.
Только в том же самом тексте есть маленькая дырочка, через которую намерение Мартирия жить в железном ободе Божьем испаряется. Мол, если царь сам захочет дать – «и вы то от государя приимите с любовию, яко от светодавцовы десници, занеже не вы у него того просили, но Бог и Пречистая Богородица на то его вразумила».
Теперь вопрос: когда в 1595 году Мартирий поехал в Москву и там получил от царя грамоту на земли для монастыря, это чья была инициатива?
Ответа мы не узнаем. Остаётся надеяться, что Мартирий своим принципам не изменил, у царя ничего не просил, а просто до царя дошла слава о новом великом молитвеннике за царя.
В том же завещании Мартирия об этой молитве говорится так: кроме Бога, «помощников себе никого не имейте». Сами будьте помощниками – и вот здесь всплывает царь, которому надо помогать молитвой:
«А за земнаго царя, государя нашего, Бога молите, и за его царевичев».
По этой фразе, кстати, датируется время написания завещания, потому что у царя Фёдора сыновей («царевичей») не было, а были они у его грозного отца, который умер в 1584 году.
Если бы на «царевичев» Мартирий остановился! Он, однако, дописал недрогнувшей рукой, почему, собственно, надо молиться за царя:
«Понеже он, государь, за нас, за грешных стражет и кровь проливает за святыя церкви и за все православное христианство».
Публикатор записи Е.Крушельницкая перевела «стражет» как «радеет». Но это напрочь игнорирует огромный смысл «страдания» в христианском сознании. Крестные страдания и пролитие крови на кресте – вот чем спасает Христос людей.
Конечно, если мы знаем, что речь идёт о Грозном, то выражение «кровь проливает» звучит двусмысленно. Крушельницкая видит лишь один смысл: Грозный вёл много войн, в отличие от своего сына. Но уж Мартирий-то знал и другой смысл. Множество людей, которые были ему близки, были замучены и убиты по приказу Грозного. Он был поставлен в игумены новгородским архиепископом – а почти все владыки Новгорода, не только Филипп Колычев, были репрессированы. Казнили в 1570 году Фёдора Сыркова, на деньги которого была построена в монастыре Мартирия Благовещенская церковь. Формально – купец, реально – один из крупных госчиновников, олигарх-приказной.
Конечно, Мартирий не имел в виду зверства Грозного. Он имел в виду строго войны. Только двусмысленность-то не случайна. Кровь она и есть кровь, кровопролитие оно и есть кровопролитие. Тут и драма России как военной по преимуществу страны. Воевали-то и в том столетии, и в нашем, многие страны, только одни страны воюют ради своих жителей (во всяком случае, так декларируется), а в России – со своими жителями. Все милитаристы, но есть милитаристы, которые своих щадят, а есть, которым свои – враги страшнее чужих. Вот она, война в квадрате, война, пожирающая собственных родителей и детей, война, когда уже не остаётся и колеса, а только дребезжащий, ржавый от крови обод, катящийся в никуда.
