Богочеловеческая комедия. Эссе.
Что может быть утомительнее для человека, чем комариное жужжание?
Человеческое жужжание, конечно. Есть такое особое расположение души, когда человек ноет, ноет, ноет и нет конца его причитаниям. Займись делом, сделай его хорошо - ан нет, жалуется, что начальство всё не так делает, и коллеги всё не так делают, а "так" - это вот так, и так, и эдак.
Такое жужжание - верный признак несвободы. Его было много в советские времена, потом оно несколько приутихло, а с воцарением Вадимира возобновилось со страшной силой. Может показаться, что жужжание - страшная угроза власти, ведь "начальство всё не так делает" содержит в себе некоторую критику (почему в этой части жужжание в подцензурную печать не допускалось). Однако, не всякая критика разрушительна. Обида на начальственные несовершенства, соединённая с уверенностью, что помимо начальства, какое оно ни есть, всё равно ничего сделать нельзя - лучшая опора деспотизма. Жалуются тебе на твоих, но ведь именно тебе жалуются. А если даже тебя свергнут, расстреляют, задушат шарфом, пристукнут табакеркой, взорвут бомбой (в русской истории были все варианты) - не огорчайся, душа твоя переселится в того, кто займёт твое место.
Кажется, первым образцом такого жужжания в русской истории являются сочинения новгородского купца Ивана Посошкова. Конечно, и до него мужики, как и ныне, толковали про то, как всё идёт вкривь и вкось, но не записывали всё это, а Посошков записал.
Логика рассуждений проста. Мир лежит на печи. Мир ленив. Всё делается по приказу. Бог - Творец, ибо приказал, и стало. Чтобы люди не умерли с голоду, а работали, им тоже нужно отдать приказ: "Работайте! Живите!"
Это логика военного человека.
Подобно античным философам Посошков разбил главное своё сочинение на три триады - "трекратия". "Трекратие о неисправе и поправе духовенства, воинства и правосудия", второе трекратие о купцах, мастеровых и разбойниках, третье о крестьяна.
"Неисправа и поправа" - созвучие явно намеренное. Посошков человек простой, он радуется созвучиям и ритмам как Адам, который обнаружил, что Ева пригодна не только для варки и жарки. Как всякий неофит поэзии, он постоянно перебарщивает - не просто три трикратия, они же тречислия, но ещё и писал их три года. А выгоду от проведения своей программы в жизнь описал тоже кратно трём: если частично выполнить, налогов будут собирать 3 миллиона, если полностью выполнить - 6, если сделать реформы необратимыми - 9 миллионов. Реально, кстати, в последние годы петровского правления уже собирались более 3 миллионов рублей.
Посошков, разумеется, ещё и богослов. Слова Иисуса "Ищите прежде Царства Божия, и остальное приложится" (Мф. 6, 33) - что такое "остальное"? Пожалуйста:
"Егда правда в нас утвердится ..., то не можно царству нашему российскому не обогатитися и славою не возвыситися".
Где у обычного человека душа, у российского человека - государство российское. Его надо спасать, ради него Бог воплотился, оно спасёт весь мир. Царство Божие приблизилось и стало Российским Царством.
Во вполне средневековом (впрочем, он же индуистский и какой угодно) духе Посошков видит общество пирамидой. Царь и Бог - не верхушка пирамиды, они вне её, они адресаты, а не предмет описания. Наверху пирамиды священники, потом воинство, затем купечество и ремесленники, а уже потом крестьяне, которые и составляли 90% населения.
Характерно средневековой является и претензия Посошкова к духовенству - оно недостаточно маркировано как сословие, сливается с крестьянством:
"О сем я неизвестен как деется в протчих христианских землях, чем питаются сельские попы. А о сем весьма известен, что у нас в Руси сельские полы питаются своею работою и ни чем они от пахатных мужиков неотменны.
Мужик за соху и поп за соху.
Мужик за косу и поп за косу.
А церковь святая и духовная паства остаетца в стороне.
И от такова их земледелия многие христиане помирают, не токмо [пропущено "не" - прим. Я.К., 2012] сподобившися приятия тела христова, но и покаяния лишаются и умирают яко скот. И сие како бы поисправити, не вем, жалования государева им нет, от миру подаяния никакова им пет же и чем им питатися, бог весть. И я мнение свое предлагаю сицевое: аще возможно учинить тако, чтобы прихожан всех у всякия церкви одесятствовать".
Кстати, правление Петра Посошков именует "новой благодатью" - так петровское правление пропагандировали. Не хуже "перестройки".
Паства, кажется, не возражает "помирать в стороне". Только отдельные купцы возмущаются, что "у коих церквей по одному попу, то, чаю, и во весь год обеден десятка-другова не отслужит". А хоть бы и чаще служили, что проку, если по воскресеньям "человек дву-трех настоящих прихожан не обреталося".
Конечно, это типичнейшая маниловщина - вот будут крестьяне "десятствовать", и священник переменится:
"Егда с потребою куда позовут, то, всякое свое дело бросив, шол бы с поспешением ... Отслужа церковную службу, книги бы читали и по домам детей своих духовных ходили и смотрили, как они живут, исправно ли в его приказании и не погрешил ли в чом... И тако творя, вси бы и сельские попы были пастырьми совершенными и в крестьянском житии свет бы возсиял".
Классический патернализм: крестьянин ленив, его надо учить, как и детей:
"Надлежит же и о крестьянстве воспоминуть, чтобы ... в лености б пребывать не попускать, дабы от лености во всеконечную скудость не приходили".
Священник должен учить людей, чтобы "детей своих юных, не токмо градския, но и поселанския ... по улицам играть и без дела шататися не попускали".
Особенно подробно портновское измерение христианства описывается: чтобы носили не сермяжные ризы, а
"рясы широкорукавые и длинные". "Шапка была бы з бобром или с лисицею круглая, сапоги бы были ниские, переды круглые".
Заметьте: это не поп мечтает, а купец о попе. Рвётся подесятвовать - но деньги собирается жертвовать не на учителя, не на книги, а на благообразие. Куда это годится: "презвитер во время служения своего возложит на ся одежду златотканную, а на ногах лапти растоптаные и во всяком кале обваленные". И скомороший выпад в заключение: "Злато мешают з блатом". Болото, конечно, имеется в виду, а не патронато-клиентельные отношения. На Западе купцы хотели "дешёвой церкви", в России - "дорогой церкви". Дело, конечно, не в географии, и на Западе не "дешевой церкви" хотели, вопреки марксистам, а честной - в России же хотели прежде церкви сильной.
Теоретически хороший священник - прежде всего, трезвый священник. Где патер блудит, там поп пьёт:
"Презвитеру подобает быть всегда трезву и слово ко всякому человеку иметь умилительное, взор кроткой, ступание ног тихое".
А про честность - ни слова. Пусть грех, лишь бы не публичный. Наказывать (до лишения сана) следует священника, если он, "напившись до пьяна, по улице ходя или где и сидя, будет кричать нелепостно или бранитца и сквернословити или дратися с кем". А вот как допустимо:
"Буде каковым случаем и напьетца, то шол бы во утишное место и выспался, а народу бы себя отнюдь не открывал".
Между прочим, вся глава называется не "о духовенстве", а "о духовности".
