Краткий очерк. См. тут подробнее.
Современная Россия - не первое и вряд ли последнее репрессивное сообщество в истории человечества. Большинство человеческих сообществ всегда были репрессивными по отношению к большинству своих членов, почему и не хочется называть их "общества". Если бы современный человек попал в реальное Средневековье, он бы выругался, самое меньшее, обозвав его "преступным сообществом". Рыцари безобидны только, когда они высотой не более 4 сантиметров, из олова и стоят в крепко запертой витрине.
Репрессивное общество любит подчёркивать, что оно - наименьшее зло. Могло бы стать и тоталитарным. Правда, для отдельного человека наименьшее зло - вовсе не наименьшее. Покойника не утешает, что он - сотый, а не миллионный по счёту. Даже если он первый - и тут не обрадуется.
По данным Всемирного банка к 2006 году по показателю "подотчётность властей" Россия осталась с 24 баллами из 100 (столько же у Камбоджи и Мавритании), а была с 40. Показатель "верховенство закона" в середине 1990-х годов составлял 24 балла, но сумел опуститься до 19. По политической стабильности (23 балла) Россия уступает Джибути, на одном уровне с Того, Алжиром, Новой Гвинеей. Видимо, Всемирный банк под "стабильностью" понимает что-то менее людоедское, чем Кремль. По борьбе с коррупцией (24) Россия опередила Гондурас на полтора балла. Но по верховенству закона Гондурас Россию опережает. Эффективность государственных институтов (которую Всемирный банк измеряет, очевидно, не по уровню благосостояния чиновников) - 37 баллов, больше, чем у Буркина-Фасо. Впрочем, по другим параметром и Буркина-Фасо Россию опережает.
Является ли российский режим 2000-х годов деспотией, автократией, номенклатурным самодержавием - вопрос терминов. Если деспотию определить как режим, принципиально не соблюдающий никаких правил и норм, а автократию - как режим, живущий по определённым правилам, то Россия - скорее автократия. Но ведь в реальной жизни какие-то правила и нормы есть всегда, и в этом смысле деспотия невозможна в принципе. Любой произвол знает нормы, только их нарушает - возможно, изредка. И в России определённые нормы соблюдаются - красный свет означает запретительный сигнал. Деспотизм и антиправовой характер государства, однако, заключаются не в отсутствии норм, а в принципиальной решимости эти нормы нарушить. "Если нельзя, но очень нужно начальству, то можно". Сами подданные деспотизма стараются найти десять различией между деспотией, автократией, тоталитаризмом, - не для того, чтобы стремиться к свободе, а для того, чтобы пребывать в несвободе.
В мире капитала работники бастуют иногда, соблюдая все правила и нормы. Производительность падает процентов на 30, а в некоторых сферах может вообще остановиться весь процесс. В мире антиправовой власти такая "итальянская забастовка" - привилегия начальства, когда на непокорных или смутьянов внезапно обрушивают Закон во всей его полноте.
Разница между репрессивным и тоталитарным не так велика, как между обычной лотереей и лотереей беспроигрышной. Тоталитарное общество придумали враги тоталитаризма. Они клеветали: ни фашизм, ни нацизм, ни родной большевизм не были такими уж тоталитарными. Так, в мечтах... Но ведь за мечты судить - это тоталиризм? И при тоталитаризме люди женились, рожали, умирали в преклонные года. Особенно если палачи. Впрочем, и интеллектуалы могли выжить и даже получить неплохую квартиру и загородный дом.
Репрессивное общество России ощутимо изменялось несколько раз. При Сталине расстреливали много, но уже по приговору суда - не то что в Гражданскую войну. При Брежневе расстреливали мало. После 1990 года расстреливать перестали, но трупов стало почему-то больше, чем при Брежневе. Пули в этих трупах - казённые, за счёт, как принято говорить, налогоплательщиков. Безо всякого суда, но и без широкой огласки, не для устрашения, а просто для истребления.
Репрессивное государство может быть рабовладельческим, может быть феодальным, может быть самодержавным или тоталитарным, а может быть просто полицейским. Россия - полицейское государство. В этом отношении оно является продолжением дореволюционной России, шире - традиции абсолютистских монархий. Не случайно польский историк Ян Кухажевский свою книгу о России назвал "От белого царизма к красному". Качественный скачок произошёл - ведь между белым цветом и красным есть качественная разница. Но есть и общее - ведь белое и красное суть цвет, а не цвет и звук. Тоталитаризм же и демократия соотносятся не как противоположные части спектра, а как цвет и звук.
Признак полицейского государства: много чиновников, причём чиновники эти не подчиняются закону. Своеобразии России в том, что это неподчинение закону носит открытый характер. Нарушение закона совершается не только ради личной выгоды, но для демонстрации силы режима, совершается постоянно и всей системой. В этом отличие России от многих известных истории коррумпированных полицейских государств (каким была и сама Россия до 1917 года). Нарушение закона возведено в закон. Конституция существует для того, чтобы оттенять антиконституционность действий власти. Власть - именно потому что власть, что смеет нарушать собственные законы.
Чем не может быть полицейское государство - так это капиталистическим. Капитализм основан на обратной связи - прежде всего, между производителем и покупателем. Полицейское государство основано на односторонней связи: власть - подданный. В этом отношении полицейское государство есть разновидность государства утопического, пытающегося устроить счастливую жизнь своих подданных, не спрашивая их, хотят ли они жить вообще.
Сиоран назвал буржуазную веру в деньги "наиболее приемлемой для духа", потому что "мы прощаем другим их богатство, если взамен они предоставляют нам свободу умереть от голода как нам это угодно". Критерий жестокий, но именно помогает отличить капитализм от всевозможных идеологий - начиная с той, которая отправляют в тюрьму неудачника-самоубийцу и за кладбищенскую ограду - самоубийцу удавшегося, и кончая той, которая, как выразилась одна москвичка, "жить не даст, но и помереть не позволит". В России можно умереть от пыток, от несвежих продуктов, от взрыва своего дома, организованного своими госбезопасниками, от бомбёжки родного города родной армией, нельзя только умереть как нам это угодно. Буржуазное общество безразлично к человеку, псевдобуржуазная Россия только и делает, что хлопочет о человеке, его безопасности, о том, чтобы оградить его от молдавского вина, латышских шпрот, грузинского сулугуни, американской демократии, не говоря уж о врагах унутренних. Человеку всегда всунут пособие, достаточное для медленного голодного существования - не более и не менее.
*
Типы сексуальной этики
Развод Путина 2013 года – проявление важного и нового явления в истории России. Все культуры можно разделить на три модели взаимоотношений стандартов сексуального поведения элиты и народа. Архаическая: сексуальные стандарты элиты такие же, как у народа. Классическая: сексуальные стандарты элиты жёстче, чем у народа. Модерная: этические сексуальные стандарты выведены из поля культурного контроля и предоставлены на усмотрение индивида. Внимание: речь идёт лишь о стандартах сексуального поведения. Кража и ложь в любых системах для элиты более строго наказываются, чем для народа.
В России вызрела четвёртая модель: элита присваивает себе монополию на безнравственность. Цинизм и двойной стандарт признаны нормой. При большевиках господствовала классическая модель – Берия мог сколько угодно насиловать женщин в своём особняке, но делал он это тайно. У Петра Великого было множество мэтресс, но формально даже первая жена всего лишь ушла в монастырь.
Объявление о подготовке развода Путина совпало с объявлением о подготовке нового семейного кодекса, который предусматривает викторианский (он же советский, он же фашистский) идеал семьи: трое детей, никаких разводов и абортов, старшие заботятся о младших так, что не нужны никакие ясли и детсады, младшие заботятся о старших (три поколения должны жить в одной квартире), снимая с общества необходимость поддерживать систему пенсий, здравоохранения, социального обеспечения. К элите, конечно, всё это отношения не имеет. Над всем этим базовое различие: элита имеет право знать о подданных всё, подданные не имеют права знать об элите ничего, но заранее принимают, что для неё нормально блудить, лгать и красть. Сверху вниз вектор просвечивания, снизу вверх вектор засекречивания, - как зеркальные окна в комнате допросов. Народ соглашается с этим и создаёт эту структуру, потому что в собственной семье, в собственной жизни каждый надеется быть мини-элитой, насладиться хоть отчасти вседозволенностью (да, «все» и «отчасти» несовместимо, но психология головлёвского тиранства этим пренебрегает).
* * *
Свобода строится не вдруг, внешние акты лишь её цветы, а главное – повседневная конструирование солидарности между людьми. Солидарности не в цинизме и отчаянии, а солидарности в идеалистичности.
Вот, кстати, причина, по которой деспотизм современной России сквозь пальцы глядит (а иногда даже поощряет и финансирует) на оппозиционеров типа Илларионова, Немцова, Касьянова, Лимонова, Навального. Они – одиночки, они антисолидарны, они – политические эгоисты. Деспотизму такие не страшны, деспотизм и сам – политический эгоист, только уже победивший. Пусть расцветают сто цветов, говорит деспот, имея в виду цветы, которые растут каждый сам по себе. Но если он заметит хотя бы двух червяков, которые пытаются что-то сделать вместе – пустит бронетехнику. Раздавит. И все же будущее – не за цветами в кремлевском палисаднике, а за ничтожными земляными червяками. Если, конечно, червяки не будут пытаться жить деспотизмом – тогда получится всего лишь червивый деспотизм, как в нынешней России.
|
