|
*
Непрерывность - качество новое. Постоянно действующая связь с интернетом - качественное улучшение. Такова и непрерывная молитва. Таково единобрачие. В нём отсутствуют (помимо прочего) периоды разгона и торможения, освобождено место для настоящих приключений. Свобода от суеты, сомнений, дёрганий. Постоянная связь не означает постоянного использования связи. Не факт важен, а возможность факта.
*
*
Рихард Вагнер (современный немецкий эссеист) писал в 2006 г.: "Хейзинговского человека играющего постигла судьба всех человеческих принципов, прошедших через ворота общества потребления. Пропуском в это общество им послужила их воспроизводимость, но она же стала причиной инфляции этих принципов. то, что каждое переживание - повторное, порождает двойственное чувство, а со временем - агрессивность. Кто играет, тот довольно часто применяет насилие".
Тиражируемость - промышленная ипостась повторяемости, удвоения - это исполнение заповеди "блаженнее давать". Обязательно ли тиражируемость означает инфляцию или романтическая ностальгия по уникальному - всего лишь эгоизм? Инфляция возможна, агрессивность возможна в обществе потребления, но неужели общество истребления, средневековья было в этом отношении лучше? Игра часто переходит в драку, но драка никогда не переходит в игру, и этим оправдан человек играющий.
Воспроизводимость, повторяемость - оборотная сторона надёжности.
*
Повторение обнаруживает "запас прочности" того или иного явления. Один роман можно прочитать тысячу раз, другой надоедает после второго раза. Дышать не надоедает никогда. Интересна тут функция юмора: юмор в огромной части обыгрывает повторяемость, передразнивает, словно доводя повторяемость до абсурда. Однако, странным образом, очень часто именно доведение до абсурда помогает понять, как велик ресурс. Можно пародировать жития святых - святости от этого у их героев не убавится. А вот пародировать железнодорожный билет невозможно.
СОН
"Подымись, спящий", - христианский гимн, отрывок из которого запечатлён у апостола Павла. Умереть не страшно, страшно, если смерть - это сновидение. Человек начинает жить по-настоящему, когда спрашивает себя, не спит ли он и отвечает утвердительно. Реальность отвечает симметрично, спрашивая, не сон ли всякая философия, всякая вера, всякий поиск высшей реальности. Сон - существование вне свободы и рабства, вне зла и добра, вне ответственности и благодати, при сохранении того, что обычно завалено так называемой "жизнью" - личности, "я", самосознания. Сон - ненормальное состояние, и всякая болезнь напоминает сон. "Тонкий сон", о котором говорят мистики, есть противоположность обычному сну - тут "я" становится маленьким перед лицом Того, Кто есть источник свободы, добра, благодати. Реальность реальна только потому, что есть высшая реальность. Так, сон - реальная часть реальной жизни именно как сон, как часть. Реальность, которая претендует быть полнотой существования, есть дурной сон, не желающий заканчиваться.
*
ДИНАМИЧНОСТЬ
Человек способен к развитию, но человек не слишком способен осуществить способность к развитию. Развиваться человек может лишь тогда, когда признает себя не вполне человеком, несостоявшимся человеком. Признать это трудно, и многие идеологии оформляют отказ человека развиваться. Например, то, что Бердяев называл "христианство спасения" - веру в то, что человек есть и нуждается лишь в том, чтобы это "есть" освободить от греха и увековечить. Библия говорит, что человек сотворён из праха и наделён духом, - значит, человек и есть прах с духом.
Даже с точки зрения такого наивного буквализма статичность в понимании человека не оправдана. Ведь Библия говорит и о грехопадении человека. Разбитый горшок называется черепками, а не горшком. Полагать, что человек "спасён" - то есть, возвращён в исходное состояние, так же странно, как полагать человека воскресшим. Умираем, умираем! Страннее только наивный буквализм гуманистов: человек-де способен творить, следовательно, он есть существо творческое.
Творческое-то творческое, да вот не вполне существо. Творческая природа человека в основном проявляется вовне, в творческом обращении с окружающим миром. Между тем, этот окружающий мир вовсе не для этого создан и уж, во всяком случае, он точно создан не для развлечения творцов. Человек - творец постольку, поскольку он призван творить самого себя (и если человек верует, то он верует и в призвание творить самого себя вместе с Творцом Небесным). Литературное, научное, художественное творчество, - всё лишь бегство (или приступ) этого, главного творчества.
На свой лад и динамический, и статический подходы к человеку затуманивают его, но на свой лад они способны и помочь ему. Гуманизм смиряет человека, превращая жизнь в постоянный экзамен.
Иерархизм религиозный делает жизнь восхождением по лестнице, и если одна ступень взята, то уж она взята навсегда. Если человека рукоположили - он священник. Иерархизм научный даже академика не считает учёным, если тот оставил науку или вторгся в чужую научную область.
Зато иерархизм религиозный компенсирует свою закостенелость тем, что на любой ступени требует от человека смирения, и тут уже бесполезно не только напоминать о том, что ты - священник, епископ, монах - но и бесполезно демонстрировать, что ты делаешь именно то, что и подобает делать священнику, епископу, монаху. Всё равно ты прах. Увы, религиозное смирение даётся с большим трудом, чем научное, и постоянно оборачивается скучнейшим лицемерием. Потому что, как научное творчество без диалога с творением превращается в шарлатанство, так религиозное спасение без диалога с ближним превращается в скуку либо, что ещё опаснее для окружающих, в инквизицию.
ПРЕРЫВИСТОСТЬ
Отпуск похож на субботу как кошка на льва. Эта прерывистость действительно
на службе человека. Как человек проводит отпуск, помогает понять, как он воспринимает
работу. Если человек отдыхает на пляже, не чувствует ли он себя и на работе словно
на песке - в песочных часах, к примеру?
Кому нравится работа, будет отдыхать от нее, переходя от реальной работы к
идеальной. Но ведь и заповедь о седьмом дне есть не отрицание шести дней, а утверждение
того положительного, что может быть и должно быть в любом дне. Профессор, в отпуске
занимающийся альпинизмом, занимается именно тем, что вдохновило его когда-то на
занятия наукой, но редко ощущается в суете буден.
Это не значит, что профессор, отдыхающий на пляже, в науке слабее профессора-альпиниста. Это означает, что вечная жизнь,
которая кажется такой же скучной как отпуск, проводимый не по своей прихоти, а по чужой, будет куда разнообразнее
и прихотливее человеческих фантазий. Ведь "жизнь" - высшее из обобщений, на которые способен разум
- обобщает именно то, что наиболее уникально: различные человеческие жизни. Не вина Творца, что люди умеют убивать
различия между собою и своими занятиями не только на словах, но и на деле.
*
Каждое отступление есть одновременно и наступление. Отпуск тогда хорош, когда после него прежняя жизнь возобновляется
с изменениями (и следующий отпуск, соответственно, уже не будет вполне похож на прежний). Так и "духовные
упражнения", "духовные собрания" ("реколлекции"), принятые у западных христиан, должны
быть не просто припаданием к источнику, отдыхом для возобновления прежнего состояния с новыми силами.
В русской традиции таким "собраниям" вполне соответствует Великий пост (если, конечно, он проводится
верным образом - но и реколлекции нетрудно превратить в фарисейское самоублажение). Великий пост результативен
не тем, сколько мяса не съедено во время самого поста, а тем, сколько мяса не съедено после окончания
поста. Это, конечно, приходит не сразу, а может и вовсе не прийти, если жить безалаберно или, напротив, механически
понимая "устав".
Когда-то отпуск был для нас временем обжорства, возможностью каждый вечер (а то и не только вечер) объедаться
сладким - или пивом с соленьями - или вином. Остренькое и сладенькое в повседневной жизни были способом быстро
расслабиться, и в отпуске это средство превращалось в основное содержание. Теперь наоборот: отпуск есть возможность
отдохнуть от круговорота, расслабиться не наращиванием привычных когда-то чрезвычайных мер, а уйти совсем в
другом направлении, отдохнуть от привычного в остальное время жизни способа отдыхать.
* * *
В истории личности обычно происходит не разрыв различных стадий, а их наезжание
друг на друга. Еще продолжается немое кино, но уже крутится и звуковое.
Путешествие в пространстве - паломничество, туризм - кажется добровольным и
потому более плодотворным, чем путешествие во времени (взросление, старение).
Но свобода плодотворна, когда предметна. Свободное путешествие в кабак
менее плодотворно, чем спокойное сидение на месте, сопровождающееся анализом
прожитого времени.
Все в мире делится на то, что не становится смешным или скучным в результате повторения,
и на то, что становится - если не после первого дубля, то после тысячу первого.
Первая влюбленность - о! тридцать первая влюбленность - 0. Бог и среди бесчисленных
идолов - Бог.
*
Всё повторяемое рано или поздно надоедает. "Ресурс повторов" очень разный у разных явлений, а уж от человека к человеку различия еще более. С кого-то хватит одного катания на карусели, кто-то и в старости кружится вновь и вновь.
Проблема в том, что есть два вида процессов, которые не поддаются такой классификации. С одной стороны, это что-то до такой степени обязательное, что обсуждению не подлежит: дыхание, сердцебиение, сон. Однообразно, но не надоедает.
С другой стороны, это грехи, зло, вообще всё то чрезвычайно однообразное, серое и монотонное, что мешает жить прежде всего нам самим. (Уж не говоря о том, что окружающим подобные процессы мешают и надоедают с первой же минуты). "Мешает жить" - хотя бы тем, что маскируется под жизнь. Грех претендует быть такой же регулярной необходимостью как биение сердца. Только в зародыше своём зло соблазняет оригинальностью, свежестью, сладостью, а потом предпочитает держать человека видимостью неизбежности, неминуемости, обязательности - лёгкой обязательности, выдающей себя за "естественное".
Не с этой стороны и не с противоположной находится благодать. Духовная жизнь непохожа и на биологическую, и на антидуховную жизнь - на грех. Благодать может "переживаться", "чувствоваться", "испытываться", но эти переживания - не червячок на крючке, они предназначены не для того, чтобы задобрить человека, приучить его к благодати как привыкают к наркотикам. Бог привыкания не вызывает. Ханжество есть привычка не к Богу, а к своим представлениям о Боге.
"Религиозное чувство" - всего лишь метафора. Существует не "религиозное чувство", а осмысление религиозного опыта через сопоставление с ближайшим нерелигиозным чувственным опытом. Своеобразие же религиозного опыта в том, что он определённо отличен от всякого иного опыта и несводим к нему. Религиозный опыт по определению есть опыт неописуемого, нечувственного.
Бог схож с жизнью, и "Бог есть жизнь", поскольку человек и собственную жизнь воспринимает как нечто большее самого себя. Однако, Бог иной, чем жизнь, потому что в Боге нет той прерывистости, пульсации, которая есть в материи. Это побуждало думать о Боге как об отсутствии движения. Не потому, что Бог мыслился неправильно, а потому что движение мыслилось неправильно - как результат жажды, необходимость заполнить пустоту, восполнить недостаток. Это движение во имя "спасения" - но есть и движение творческое, когда "всё есть", и именно поэтому начинается свободного, без нужды движение. Это движение, знакомое каждому по любви, даёт и вне веры представление о божественном.
Человек обречён сравнивать опыт Бога с опытом пусть очень возвышенным, но всё-таки человеческим и природным. Неизбежно эхо, обратная связь: человек ищет в Боге черты того, с чем он Бога сравнил. Сравним Бога со светом - начинаем выискивать в Боге градации света. Сравним с дыханием - начинаем подозреват в Боге чередования вдоха и выдоха. Особенность же Бога, как Он открывается человеку, в "неизменности" - не в статистичности, но в отсутствии той пульсации, того чередования полноты и неполноты или разных состояний, которое присуще всему тварному.
|
