Богочеловеческая комедия
В русском языке толерантность обычно ассоциируют с домом терпимости. Между тем, более точная ассоциация – с "Господь терпел и нам велел". Так что тут как с пятнами Роршаха – кто о публичном доме думает больше, чем о Боге, тот и нетолерантен. "Толерантность" именно от латинского глагола, означающего "претерпевать страдание", "переносить". В чем страдание?
Для подростка, например,
величайшее страдание, когда его не принимают в кружок, который ему кажется центром вселенной. Могут принять, но при этом снисходительно, не замечая, не разговаривая – и подростку кажется, что к нему отнеслись толерантно. Лучше бы, думает он, обругали и прямо сказали, в чём у меня изъян, я бы изменился! Да нет, снисходительность вовсе не горит желанием "принимать". Снисходительный человек самодостаточен, толерантный же болезненно относится к особенностям другого, но – терпит. "Господь терпел". Иисус на кресте терпел физическую боль, а до и после – терпел людей, точнее, терпел бесчеловечность людей, недочеловечность людей. Можем ли мы пожаловаться, что Он не объяснял нам, как мы должны измениться? Обычно жалуются, что объяснений было слишком много. </p>
Толерантность есть отношение совершеннолетнего к совершеннолетнему. Толератнтный человек не рассматривает другого как "приезжего", как кого-то, кто вторгся на "мою территорию". Планета Земля не делится на "мою территорию", "твою территорию". Другой поселился на улице, где я живу – это его частное дело. В мой дом захочет войти – другое дело. Так ведь нет, исходная посылка человечества – ксенофобия. Толерантность и есть не какое-то самостоятельное качество,а всего лишь анти-ксенофобия, как свобода есть анти-рабство, и этого более чем достаточно.
Конечно, определенный привкус ксенофилии в толерантности есть. Терпеть другого, мучительно переживая его инаковость, – это, действительно, терпимость. Нечто зубоврачебное. Но вот "Господь терпел" не потому, что люди другие. Если бы люди были отличны от Бога! Мы и должны быть отличны – мы же образ Божий, не Бог, и сколь ни обоживайся, а богом не будешь. Господь терпел, что люди – нелюди, это совсем другое. А что другие – так Он для этого людей и создал.
Физики говорят о возможности "тепловой смерти Вселенной". Если холодное будет нагреваться от горячего, а горячее остывать, то по логике всё станет одной температуры и тогда не только жизнь прекратится, а всё прекратится. А если все люди станут одинаковыми, будет ещё хуже. Радоваться надо различиям, а не рвать волосы на себе или, тем более, на других. Потому и в Апокалипсисе не сказано "горе тебе, ибо ты слишком горяч" или "ты слишком холоден", а сказано, что блевать хочется, потому что и не холоден, и не горяч. Насчёт "блевать" – претензии не ко мне, а к Кириллу и Мефодию, к славянскому переводу. Да, слишком крепко, но неужели было бы лучше иметь один-единственный вариант Библии на языке Снежной Королевы?
Можно ли заменить толерантность любовью, как ее традиционно проповедует религия? Не «терпи со сжатыми зубами», а «люби, как Бог любит»?
Такая формулировка показывает, прежде всего, что человек так и не понял: толерантность – вовсе не со «сжатыми зубами». Толерантность – абсолютно естественное принятие мира во всем его разнообразии. Конечно, если человек при наступлении зимы сжимает зубы… Но это проблема конкретного человека… Или конкретной страны – в постреволюционной России, пожалуй, и до сего дня ненавидят и стреляют от бедра с равнодушной полуулыбкой на устах, расслабленно, думая о своем. А вот при предложении не стрелять – сжимают зубы…
Главное же: Бог – не затычка для дырявых человеческих сердец. Да, Бог любит всех. Но почему я должен об этом говорить, даже если я в это верую? Ну, любит. Я-то не Бог. У меня своя жизнь, свои проблемы. У другого – тоже. Даже если он верующий, ну что я ему буду тыкать Бога под нос?
Проблема даже не в том, что это не работает – вон, американские рабовладельцы веками говорили о любви Божьей, и сейчас говорят, но чернокожих, евреев и итальяшек как не любили, так и не любят. У нас в России тоже – кто больше всего о любви Божией, тот самые паскудные слова вещает про конкретных людей.
Проблема в том, что тот, кто неспособен свою веру веровать внутренне, а с неверующим говорить на его языке, вызывает подозрение, что он вовсе и не верует, а лишь использует религиозный язык для курощания окружающих. Это ведь скрытая угроза: либо ты как я и веруешь, тогда ты при словах "Бог любит" вытягиваешься смирно и любишь, либо ты сука-падла-атеист, я тебя запретю.
Жена меня любит – я же не использую это как аргумент в пользу толерантности. Моя жена, любит меня лично, как говаривали в старину, "не про вас, а про мой запас". Эта ее любовь дает мне силы и на толерантность, и на дружбу, и на любовь к ближнему, но поделиться ею я не только не могу, но и не имею права.
Критерий роста веры такой же, как критерий роста колоса: то, насколько глубоки корни (а религиозная терминология – это корни), а насколько весом и спел колос – то есть обычные человеческие поступки и слова. А если у колоса корни в три метра или, совсем кошмар, корни у него в воздух пошли расти и болтаются как огромный куст, то это уродство и пустоцвет.
*
Когда Толстой описывал свой идеал человека - Пьера после пережитых им на войне потрясений - то главной чертой выставил то, что сегодня принято называть толерантностью. Пьер перестал беспокоиться о чужих недостатках и пороках, но при этом научился отказывать просящим.
«Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего-то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что-то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям -- вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии. Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
В Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по-своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку».
Вот и вся разница между Ветхим и Новым Заветом. Между Богом, не терявшим Сына, и потерявшим.
Заметим, что это сравнение означает, что Бог Нового Завета стал, скорее, немилосерднее.
«В нем теперь явился судья, по каким-то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать. Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным».
Толстой не объясняет, чем руководствуется Бог (Пьер лишь замещает Бога). Он не занимается и оправданием Бога. Он лишь предоставляет людям зеркало, в которое каждый может посмотреть. Но таково и Евангелие. Откровение о Боге всегда есть откровение не о Боге, а о человеке. Чего Бога открывать - Бог не Америка! Не отделен от нас океаном!! Нам бы себя открыть... Вот Христос и открывает нам - себя.
