Мф 27, 28 и, раздев Его, надели на
Него багряницу;
Мк. 15, 17 и одели Его в багряницу, и, сплетши терновый венец, возложили на Него;
Ио. 19, 2 И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову, и одели Его в багряницу,
№157 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая.
В христианской (точнее, католической) психологии XVII-XIX веков стало традицией размышлять над тем,
как же было больно Иисусу - психологически от унижения, физически от шипов тернового венца. Но Иисус наверняка
не чувствовал себя униженным, в Нем не было гордыни. Он почти наверняка (к счастью!) не испытывал большой
боли от тернового венца - потому что это был венец не для причинения страданий, какой задним числом выдумали
европейские художники, шипами внутрь, к голове - а венец шипами наружу, из пальмовых веток с длинными иглами,
и изображал этот венец ореол из солнечных лучей: на монетах императоры изображались в таком ореоле. Более
того: евангелисты упоминают эти детали не для того, чтобы вызвать сочувствие к Иисусу, а с совершенно рассудочной,
начетнической даже целью: чтобы показать, как сбылось пророчество Исайи (50,6-7; 53, 3-5). Это не означает,
что сострадать Спасителю незачем. Надо внимательно всматриваться в страдания Иисуса не потому, что они велики,
а потому, что всякое страдание велико, если в него внимательно всмотреться. Грех мазохистской психологии,
которая всматривается в великие страдания Господа, отождествляя себя с ними, в том, что она за этими страданиями
перестает видеть страдания маленькие, страдания окружающих, даже свои собственные страдания. А Иисус пострадал,
чтобы люди стали внимательнее к страданиям ближнего - и, поняв, что и человеку больно так же, как Богочеловеку,
перестали хотя бы увеличивать эти страдания.
*
В русском переводе одинаково переводится "багряница" всюду, где говорится о том, что Иисуса
одели в подобие царской одежды. В греческом оригинале, однако, слова употребляются разные: у Марка и Матфея
- "порфира", а вот у Матфея - "хламида коккинин". "Хламида коккинин" - это вам
не "белый плащ с кровавым подбоем", это не заставляет задуматься, откуда служивые взяли царскую
мантию. Патриарха Филофея, жившего в XIV веке и бывшего по крови евреев, прозвали, к примеру "Коккин".
Он был рыжим. Огненно-рыжий, конечно, близок к красному, как и пурпурный. Однако, "пурпурным" в
некоторых культурах обозначают красный настолько темный, что он переходит в глубокий синий цвет. Солдаты нашли
какой-то мешок цвета, достаточно рыжего, чтобы сойти за пародию на красный, но, конечно, не собственно "пурпурный"
- это было бы и политическое преступление, да и дорого. Русский язык пощадил слово "порфира", а
вот слову "хламида" досталось - ибо от него, видимо, произошло слово "хлам", впервые встречающееся
у Афанасия Никитина. Точно так же от греческого "мантия" произошло "манатки". Было даже
слово "хламидник" - "бродяга". Имелось в виду, что у того, у кого есть хламида, ничего
больше нет. Бродит себе человек по миру в длинной рубахе без царя в голове, сам себе и царь, и псарь, и в
паспорте киноварь. Хламида, очевидно, принадлежала кому-то из солдат, ее ведь сняли, прежде чем бичевать Иисуса,
и на Голгофу уже вели в Его собственной одежде. А на Самого Главного действительно больше походят не средние,
не состоятельные, а самые неглавные, у кого нет даже дырявого зонтика. Счастливыми таких людей назвать трудно,
но хламида несчастного человека - а Иисус был несчастным, когда над Ним издевались - полезнее для здоровья,
чем рубаха счастливого. Во всяком случае, для душевного здоровья. Судьба этой рыжей хламиды, однако, неизвестна,
и даже в Средние века, плодившие фальшивые реликвии с кроличьей скоростью, ею побрезговали. А напрасно.
|
