Яков Кротов

См.: Мень о малых общинах, ок. 1989;

Приход и община. - Какие бывают приходы - Приход и "малые группы". - Приход как больница. - Приход как семья.

Воскресение есть возвращение в Дом Отчий, в родной дом. Каждый раз, когда выросшие дети приезжают в гости родителям, происходит воскресение. Воскресение происходит и каждый раз, когда мы приходим в церковь. Воскресает семья Божия. Но в чём суть семьи? В крови? Нет, конечно. В духе. У каждой семьи любовь принимает свою форму (а если нет любви, то и семьи нет, одно название). Семья там, где любят друг друга так, что во имя этой любви воздержатся от подлости, от зла, и сделают добро, иногда в ущерб семье. Церковь – «христианская семья» - это тоже традиция любви, и эта семья не там, где чай пьют (хотя чай пить иногда крайне важно для любви), а там, где пьют чай во имя любви. Христианская семья там, где не нарушат заповеди, потому что – мы же семья Божия. Христианская семья там, где всегда готовы помочь тому, кто в семью не входят, помочь без условий и без превозношения. Христианская семья там, где не тянут в семью – ну как можно тянуть в семью! Конечно, прятаться тоже странно, но это ведь Отец решает, кто семья, а кто гость семьи. Должна ли наша семья быть единственной, а все другие исчезнуть? Ненавидеть тех, кто не в нашей семье? Ну-ну… Полнота не в том, чтобы всех к себе запихать, а в том, чтобы тебе было достаточно одного Отца, а уж кого Отец приведёт и в каком качестве, это Его воля. Что ж за неуверенность в своей семье, в её традициях любви и прощения, коли мы вздрагиваем, видя другую, не менее счастливую семью! Нет уж, наше дело не загонять, а ожидать, не просвещать, а светить, не мучать, а помогать и делиться, чем богаты, а когда уже ничем не богаты, то просто радостью.

* * *

Американский православный Марк Стоко так сказал о сути общинной жизни:

«Люди прославляют Господа, стараются изменить свою жизнь и жизнь своей общины».

И никаких внешних подпорок, таких, что ты уходишь с головой в суету, а православие остаётся и без тебя. Либо ты – православие, либо его нет. И обратите внимание на пункт первый – прославление Бога. Среди всей вот этой нашей дряни всё равно первое – прославить Бога. Это – по благодати лишь возможно. И если этого нет… И водораздел не между конформистами и нон-конформистами, ортодоксами и нью-эйджевцами, а между теми, кто прежде всего прославляет Бога, ему это нескучно, и теми, кто пытается заполнить пустоту жизни разговорами о религии. Есть нерв – слава Богу! Бог есть! Жив Бог! – - значит, есть свет, и ты на этом свете стоишь, и ты начинаешь менять себя, нет – ты сосредотачиваешься на изменении других, вместо того, чтобы соединяться с другими в свете. Всё, это смерть духовная. Ну, конечно, в реальности водораздел размыт, но всё же он достаточно чёткий.

ЦЕРКОВНЫЙ ПИПЛ НЕ ВСЁ СХАВАЕТ!

Самое страшное, самая "поповщина" - это наивно-циническая убеждённость, что община - фикция, выдумка, что "каков поп, таков и приход". В семинариях этому не учат - в семинариях это вдыхают из уста в уста. Самоуверенность клерикализма - мол, всегда набегут! людям (ударение на последний слог) всё равно, всё схавают! - есть проявление государственного начала в Церкви, когда она живёт прежде всего за счёт целого, а не за счёт частного. Централизация средств и власти, призванная облегчить существование общины, оборачивается против общины. "Революция менеджеров": они начинают говорить от имени не только собственника, но они начинают диктовать, что будут продавать на рынке, что будут покупать. Разумеется, для этого необходима монополия - поэтому Церковь в современном мире так жаждет монополии и, где только возможно, работает для возвращения средневекового монополизма.

Только в такой структуре возможно существование Церкви, которая в течение жизни одного человека два-три раза меняет свой состав. У католиков после Второго Ватиканского собора из Церкви уходят "реакционеры" и приходят "хиппи", с началом реакции из неё уходят "хиппи" и возвращаются "реакционеры". С виду это незаметно, хотя количественно Церковь уменьшается (если не считать страны Третьего мира, где просто дожёвывается Средневековье и деление на "реакцию" и "хиппи" пока неактуально).

*

*

Забавная юмореска:

«Несколько причин, по которым я не умываюсь: 1. Потому, что меня заставляли умываться в детстве. 2. Потому, что меня не учили умываться в детстве. 3. Те, кто умываются – лицемеры – думают, что они чище других...».

Забавно, но грустно. Выбор метафоры – всегда тест. Тут человек показывает, что для него Церковь – это монолог и аутизм. Бога нет, ближнего нет. Есть самоумывание. Как кошка, которая трёт себя лапкой. Кошмар в том, что в Церкви реально многие именно так и живут, как дети в яслях – играют бок о бок, но не вместе. Конечно, это особенно заметно в казённых религиях, где диалогичность изгоняют целенаправленно, но и в других бывает, бывает…

*

Существует принципиальная разница между теми, кого Господь посылает нам через биологию (родство), теми, кого мы выбираем сами "себе по душе", и теми, кого Господь посылает через Церковь. В Церкви человек "добровольно принудительно" - то есть, благодатью - связывается с людьми, с которыми он вряд ли бы соединился, если бы выбирал себе знакомых. И вот оказывается, что именно эти связи глубже и прочнее других. Если, конечно, церковная жизнь идёт нормально, что бывает, увы, не так часто, а чаще человек и в Церкви подбирает себе ближних самовольно, только прикрываясь разговорами о "догматической чистоте", "каноничности" и т.п., и т.д.

Единственным случаем, когда эти три категории - биология, своеволие и благодать - могут и должны быть слиты, является жена.

*

В жизни Церкви действует то же правило что во всякой жизни: сложные организмы опираются на пирамиду из организмов более простых.

Самый простой и самый распространённый тип религиозного коллектива - "заход" или магазин, когда в храм приходят, чтобы купить некоторое количество святости, благодати, высшего. Однако, как никому не придёт в голову спрашивать у продавца, кроме вырезки, ещё и совета относительно обращения с детьми, так в "магазинной" Церкви человеку не придёт в голову спрашивать священника о чём-то важном. Древние религии не знают духовничества. Иногда - как в современном русском православии - духовничество есть всего лишь разновидность торговли советами. Сама интимная жизнь объективируется и превращается предмет потребления, а не проживания.

Такой "заход" - словно груда гальки или песка. Это не означает, что религиозная жизнь, организованная таким образом, хрупка. Хрупка ли Сахара? Так называемые "родовые религии" в огромной степени состоят именно из такой религиозности, да и в христианстве...

Приход так же отличается от потребительского христианства, как растение от камня. Камень может существовать один, даже в космосе лететь под гордым именем метеора, растение нуждается и в почве, и в камнях, и в других растениях, и в животных. В приходе люди знают, что от них зависит, какова будет атмосфера в храме, будет вызолочен иконостас и трезв священник. Это - растительная жизнь, и растения бывают эти очень красивы и полезны. Как разнообразны растения, так разнообразны и приходы - бывают красивые оранжереи, бывают поля, бывают дремучие чащи.

Община так же соотносится с приходом и заходом как животное царство с растительным и минеральным. Община не может не включать в себя элемент потребления, статики, не может не включать в себя общение и жизнь для себя, но к этому может добавиться нечто ещё. Нечто такое так же трудно определить, как душу человеческую, но так же несомненно определяется, что община состоялась, когда мы её видим. Это "нечто" не обязательно жизнь для других, благотворительность - в конце концов, когда-нибудь ведь уравняются же уровни и не будет нужды во взаимопомощи. У престола Агнца филантропы становятся просто святыми. Община может быть преимущественно богослужебной, но может, наверное, быть и какой-то совсем другой. Она может свидетельствовать о единстве Церкви, она может заниматься миссионерством, а может изготавливать компьютеры и всё-таки быть именно христианской общиной, - всё это так же непредсказуемо, как выбор ребёнком профессии. Да может и не выбрать, стать просто хорошим человеком, - всё равно он достоин любви. Может быть, главное для общины - не считать себя общиной, а хотеть быть общиной, как для хорошего человека главное - не считать себя хорошим.

*

ПРОТИВ МИССИОНЕРСТВА

«Миссионерский приход», «миссионерское христианство», «открытое христианство», - эти идеалы лучше, чем «закрытый приход», «изоляционистское христианство». Правда, однако, в том, что христианство дает людям свободу, но люди умеют расщеплять свободу на свободу выбора и свободу творчества. На первый взгляд, это первый шаг и второй шаг, но очень многие люди делают только первый шаг: выбирают, но творить отказываются, хотя теперь - могут. Тогда христианство из атомной электростанции превращается в атомный взрыв. Цепная реакция ради цепной реакции ничего не производит. Такие христиане (такие общины) могут быть и «либеральными», и «консервативными», но при внешнем различии и даже противостоянии они одинаково потребительские. При внешней обращенности к другим они одинаково эгоистические и сектантские, ибо проповедуют Евангелие ради проповеди Евангелия - и все. Вокруг такого христианства могут быть газовые камеры, войны, голод - но оно откажется их замечать, предаст ближних, чтобы спокойно проповедовать Вышнего. Только вот нужна ли Вышнему такая проповедь, такое коллективное самоуслаждение?

Особенно видна потребительская суть такого христианства, когда оно - в стране, где нет свободы производить. Свобода выбора есть - человек может стать крестьянином или торговцем, но свободы торговли, свободы выращивать пшеницу или продавать брюки - нет, есть жесткая (и, естественно, по этой же причине очень коррумпированная) система тотального контроля и ограничения. От такой кастрированной свободы нормальный человек сходит с ума, а эгоист расцветает: он получает законное право ничего не делать, кроме выбора, стать вечным студентом - и это часто сходит за исполнение совета «быть как дети». Правда, чтобы цвести достаточно долго, необходим приток средств извне - потому что внутри такой системы средства дают неохотно, много их или мало.

В России такому потребительски-миссионерскому христианству очень помогает приток средств от зарубежных христиан. И вот проходит десять лет, пятнадцать лет, «миссионерские христиане» обзаводятся за чужой счет компьютером, квартирой, машиной и прочим, необходимым для проповеди Евангелия, обзаводятся за чужой счет, им ведь работать некогда, они проповедуют, а те, кто приходит в ответ на их проповедь, тоже не очень-то работает или не настроен делиться, да его и не просят, а может быть, и нечем делиться, ведь в таких странах у всех зарплаты небольшие. И получается порочный круг воспроизводства пассивности, лжесмирения - примирения с социальным злом, ухода в эмоцию и кружковщину («кружком» может быть и сообщество в несколько миллионов человек), ханжеского тыкания пальцем в небо вместо того, чего ждет от людей Христос.

Одно утешение: человек не только способен вечно делать первый шаг, не делая второго. Человек способен сделать второй шаг, не сделав первого - творить, не придя к Богу, миновав «открытое христианство», «миссионерское христианство». Ханжество, консервативное либо либеральное, не в силах, хотя и пытается, монополизировать жизнь. И речь идет не только о великих творцах художественной культуры, но и о творчестве семьи, о творчестве работы, о творчестве жизни.

*

Семья помогает создавать религиозное сообщество, давая человеку модель успешных взаимоотношений с близкими. Однако, семья и постоянно мешает Церкви, потому что присутствует в жизни человека не только как метафора, но и как самая буквальная реальность. Здесь тот же конфликт, что между одной семьёй и другой, между невесткой и свекровью, зятем и тестем.

Самый простой способ разрешить конфликт - отождествить Церковь с семьёй, сделать семью ячейкой Церкви. Такое происходило в средневековом обществе, где религия была общеобязательна. На первый взгляд, это подчиняло семью - Церкви, делая интимную жизнь подконтрольной церковным представлениям об этике, мешая разводиться, делать аборты и пр. Однако, за этику пришлось и приходится платить мистикой. Там, где Церковь - государственный (социальный) институт, там община общеобязательна, а вот личная вера уже вовсе не обязательна. Она становится скорее нежелательным возмутителем спокойствия. Церковь как Тело Христово, куда человек входит по своему решению, а не в силу семейной традиции, исчезает. Семья подчиняется Церкви, но в результате Церковь исчезает, остаётся лишь семья.

Второй способ разрешить конфликт между Церковью и семьёй - уничтожить семью. Это монашество. Способ очень успешный. Монастырь есть община абсолютно свободных мистиков. (Конечно, в Средние века такое было отнюдь не всегда, в монахи шли и от бедности, и от болезней, и по воле старших, но идеал оставался идеалом). Монашество при этом берётся в своём минимальном объёме - как уход от семьи, от родового общества. Бедность, безбрачие, послушание - в историческом монашестве всего этого очень часто не бывало, но "уход" всё же бывал чаще, чем можно было надеяться.

Монашество как эталон индивидуализированного христианства не только не исчезло, оно стало преобладать в современном мире. Это монашество не уходит в изоляцию географическую, но оно изолировано на более глубоком уровне - на уровне личности. Протестантизм, уничтожив монашество, сам - и весь - стал монашеством. Во всяком случае, там, где протестантизм не стал всего лишь оскоплённым католичеством (как в Англии). Все те протестантские движения, которые удастаиваются приставки "нео" - монашество, в котором человек сам определяет своё место в Церкви и мире, без оглядки на какие-либо сторонние факторы.

Членство в общине обычно более жёстко обозначается, чем принадлежность к приходу. Это внешняя жёсткость, которая компенсирует утрату жёсткости внутренней. Русский человек XIV века был жёстко прикреплён к приходу, и попытка отказаться от этого прикрепления рассматривалась как богохульство и наказывалась смертью (религиозные казни всегда были в русской истории; в XIV веке казнили уклонившихся "стригольников", которые всего лишь критиковали продажность духовенства). В XIX веке человек мог годами не посещать храма, но считался православным и членом определённого прихода. Членство жёстко, хотя невидимо, определялось принадлежностью к семье (государству, культуре).

Членство в монастыре уже не может определяться "корнями", оно должно ежедневно подтверждаться поведением. Эту функцию исполняют не столько обеты, сколько обязательное участие в богослужении и хозяйственной жизни. Это жёсткая внешняя фиксация членства. В общинах (независимых от приходов или разными способами с приходами соединёнными) в той или иной степени воспроизводится монастырский принцип: ты член общины, потому что участвуешь в богослужении вместе с другими её членами, потому что выполняешь распоряжения лидеров общины, потому что помогаешь её материальному оформлению.

При этом, разумеется, существует и современное "отшельничество". Может быть даже, большинство современных христиан не посещают никакие приходы, не состоят ни в каких общинах. Но они - христиане. Члены общин смотрят на них свысока, а напрасно - они могут быть настолько же выше общинной жизни, насколько отшельники выше жизни общежительного монастыря. Могут - не означает "всегда таковы и есть", конечно. Идеал Кьеркегора - одинокий Авраам, герой веры, незаметно проходящий по жизни в одежде клерк - это идеал очень высокий. Он опасен уже тем, что слишком легко решить, что ты этого идеала достиг - а проверить невозможно, ибо духовная жизнь проверяется общением с себе подобными.

*

Католическая Церковь до известной степени приручила "нео", дозволив всевозможные "ордена", "конгрегации" и "ассоциации". Всё это двойное гражданство, при котором человек одновременно числится (формально) при каком-то приходе, куда он относится "пропиской", "традицией", но основную жизнь проводит в общине, которую сам выбирает или даже сам создаёт. Папопочитание прикрывает противоречие между старыми, "родовыми" формами церковной жизни и формами новыми, глубоко индивидуалистическими. Прикрытие это сугубо внешнее, и это ещё неплохо - когда почитание Папы становится мистическим, оно разлагает папство и становится идолом.

Православная Церковь неизбежно воспроизвела католическую модель, только воспроизвела стыдливо, пряча действительность от самой себя. Православный приход в урбанизированном мире превратился либо в магазин, торгующей обрядами, либо в клуб, либо - и это не самый плохой вариант - в монастырь без стен. В России 1990-х годов зародились были православные аналоги орденов - братства, союзы братств. Иерархия увидела в них угрозу себе и постаралась ликвидировать. Католическая иерархия точно так же пыталась сперва уничтожать новорожденные ордена и конгрегации, но безуспешно - после чего занялась одомашниванием. В России иерархия преуспевала - не потому, что была сильна, а потому что церковная жизнь оказалась лишь бледным подобием общегражданской, в которой всякая инициатива снизу принимается в штыки и начальством, и согражданами и рассматривается как воинское преступление. В результате здесь церковная общественность замерла примерно на том уровне, на каком была у католиков в XIII столетии: дозволяется существование только приходов. Община, братство могут существовать как объединение внутри прихода активистов - особо преданных своему духовнику прихожан. Должен быть начальник.

Такие "покаяльные семьи" имеют тенденцию разрастаться, превращаясь в подобие братств, но церковная власть следит за тем, чтобы этот процесс обрубать. Поэтому был лишён права самостоятельного служения свящ. Г.Кочетков, создавший "православную конгрегацию" с очень жёстко фиксированным членством, строго очерченной своеобразной идеологией (умеренно-консервативной и в этом смысле достаточно близкой к идеологии нео-застоя) и набором обязательных для всех членов конгрегации крупных и мелких поведенческих форм.

Необходимость мимикрии под приход объясняет феномен общины "Осанна", созданной в начале 1990-х годов. Здесь, как и в конгрегации Кочеткова, жёстко фиксировано членство с обязательным совместным причащением раз в месяц, обязательным причащением ежевоскресно, и с обязательным посещением еженедельных "молитвенных встреч" вне храма.

"В общине существует практика десятины. Каждый член общины может в добровольном порядке отдавать в бюджет общины некоторую часть (не обязательно 10%) своих доходов. По существующей традиции половина десятины передается в храмы, прихожанами которых являются члены общины. Остальная часть десятины вместе со средствами, которые жертвуют друзья членов общины на какие-то конкретные виды служений, используется на покрытие расходов, связанных с деятельностью общины" (http://hosanna.msk.ru, последнее обновление летом 2005 г.).

"Осанна" называет себя "общиной межприходского уровня" и указывает на два московских прихода, пользующихся репутацией "либеральных". Это указание достаточно фиктивно: в одном из этих приходов священник, как нетрудно выяснить, на деле вовсе не контактирует с лидерами "Осанны", в другом из четырёх священников только один симпатизирует деятельности "Осанны", а большинство священников и прихожан недовольны её подчеркнутым изоляционизмом. В реальности община существует не на пожертвования своих членов, а благодаря успешному фандрайзингу, которым занимается симпатизирующей ей заштатный православный епископ в США. Аналогичным образом финансируются и многие протестантские и католические объединения в России. Это специфика страны с паразитарной экономикой и паразитарной психологией, но и в нормальных странах существует напряжённость из-за того, что старая, "приходская" система организации церковной жизни приходит в противоречии с потребностью в организации "общинной". Соединить магазин и клуб оказывается нелегко, хотя современная коммерция подобные гибриды знает.

Общим слабым местом общин оказывается изоляционизм. "Мы ни с кем не общаемся", - признавался Генри Крит, один из руководителей Международных Церквей Христа (протестантское движение, существует с 1980-х гг.). Господствует идеология исключительности, отсутствие желание и, что самое печальное, внутренней потребности к общению с миром за пределами своего кружка. Внутри культивируется тёплая семейная обстановка, снаружу выводится холод, - своего рода холодильная установка, только наоборот. Контакты устанавливаются только с теми, с кем достигается стопроцентное согласие. В православии этот феномен даже не обсуждается, а в протестантизме - вполне. Тот же Крит сравнивал такой изоляционизм с попыткой ограничить круг чтения приходской газетой:

"В наших современных городах, никто искренне не уважает и не доверяет редактору там, где только одна единственная газета - нам нужны мнения разных стороны, аргументы, открытость, дебаты и диалоги. Свобода может быть в том, чтобы в отсутствие согласия оставаться лучшими друзьями".

Характерным (хотя не непременным) признаком подобных "семей вне семьи" оказывается финансовая непрозрачность и возложение на лидеров родительских функций. Ведь дети не проверяют, как родители тратят деньги. Поэтому Крит призвал руководителей своей церкви прежде всего "открыть бухгалтерию".

Разумеется, при этом декларируется, что "лидеры общины, не являясь материально заинтересованными в существовании и функционировании общины, также не являются единолично определяющими направление ее развития " (из декларации "Осанны", "единолично определяющими" - стиль подлинника). Отсутствие финансовой прозрачности и чётко прописанных механизмов принятия решения, однако, ведёт к тому, что налицо и "материальная заинтересованность", пусть замаскированная, и "единоличное определение" под лозунгами "соборности".

Особое значение в замкнутых структурах получает имитация открытости, подмена общения - благотворительностью. Уже в XIX веке именно по этой причине восставал против филантропов Толстой. Американка Сью Тэлли так описывает, к примеру, деятельность "Осанны": "Община "Осанна" живёт жизнью Христа: открывают свои сердца бедным, проповедуют благую весть заключённым, направляют к свободе угнетённых различными скорбями и идеологиями". На практике это означает, что члены движения подчеркнуто деинтеллектуализированы, ограничивая себя набожными размышлениями над Библией и катехизическими упражнениями, зато много заботятся о людях, не умеющих говорить, с утраченным или ослабленным интеллектом, о заключённых и больных.

Здесь как в капле воды отражается своеобразие и "большого христианства" в современном мире. Оно прячет свой аутизм за попечением об аутистах, своё вольное обращение с чужими деньгами - за попечением о преступниках, своё неприятие критического мышления - за попечением о скорбных головою. Аутист не спросит финансового отчёта, заключённый не начнёт обсуждать дух и направление миссионерской работы. Не умеющий думать не спросит, уверены ли они, что правильно понимают Библию. Человек, отягощённый своими скорбями, не будет обсуждать высылку грузин из Москвы или геноцид чеченцев. С теми, кто и без обучения в миссионерской школе умеет говорить, кто умеет не только петь, но и думать, им говорить не о чем.

*

Церковь есть обнаружение единства людей. К сожалению, и в Церкви действует принцип "чтобы объединиться, надо размежеваться". Это неверно. Оправдано этим ощущением: в какой-то момент нужно удалиться от людей. Английский историк Тойнби полагал, что вся история состоит из отступлений для сосредоточения и накопления сил - и наступлений. Но приход в Церковь не есть отступление в пустыню. Это приход к Богу, и только необходимостью сосредоточиться для общения с Богом может быть оправдано уединение от людей, избирательность в общении.

Размежевание с людьми - всегда временное, нужное, чтобы убрать межу между собой и Создателем. Такое размежевание не может быть ни постоянным, ни всеобщим. Поэтому рано или поздно человек созревает для того, чтобы выйти к людям - на этот раз не в одиночку, а с Богом. Верующий, который знает, что он - воин в поле, но не один, ещё не знает полной правды. На самом деле, и воин - не я, а живущий во мне Христос, и во всех окружающих - тот же Христос, и поле - поле пахоты и сева, а не поле битвы, так что воображать себя "воином в поле" - это детство христианства. Так подросток стоит, набычившись, воображая себя мушкетером или суперагентом, а со стороны смешно. Правда, иногда у таких детей оказывается в руках оружие - тогда уже не до смеха.

Человек открывает для себя веру как верность Богу. Хорошо, если он откроет для себя веру и как верность людям - жене, детям, собратьям по приходу, духовнику. Но ещё лучше, если он сделает ещё один шаг по лестнице, ведущей на небеса, и откроет для себя верность единству со всеми. Надо не горевать, а радоваться, если человек, укоренённый в каком-то приходе, ходит и в другие, посещает какие-то "посторонние мероприятия".

В неодушевлённом мире есть понятие валентности - способности атома завязывать связи с другими атомами. Чем больше связей - тем больше "сила": "валентность" и происходит от латинского слова "сила", так что имя покровителя любящих, стремящихся к соединению - Валентин - и означает "Сильный".

В мире духовном рост измеряется тоже валентностью: силой завязывать связи с другими, с чужими. Начинается духовная жизнь с зародыша, с тришкиного кафтана, которого еле-еле хватает, чтобы согреть душу. Но цель духовной жизни - обнять всех и вся.

Понятно, что есть риск перескочить через ступеньку и выдать за способность быть со всеми - умение на всех паразитировать. Понятно, однако, что именно величина тени указывает на высоту солнца - и выше всего риск там, где самая высокая цель. Понятны и симптомы, которые помогают опознать легковесность: когда человек всюду только берёт, ничего нигде не даёт, когда человек теряет способность к уединению и религиозен только в толпе. В духовной жизни тоже возможно "подсечное земледелие", когда человек всюду по одному разу поклюёт духовной пищи и ускачет дальше, чтобы не брать на себя никаких обязательств. От такого и Бог ускачет.

Если на одежду пришить сто пуговиц, но каждую - одним-единственным стежком, то очень скоро человек окажется нагим. Но если вся одежда скреплена одной-единственной пуговицей, хотя и пришитой чрезвычайно прочной, наготы не избежать.

*

Путать церковность с дружбой проще, чем спутать церковность с браком. Семью называют малой Церковью, но всё же различие налицо: в семье возможен эгоизм, а в Церкви нет. Церковь, которая стала замкнутой, теряет свою церковность. Семья же в определенные периоды своего существования может быть замкнутой. Избирательность составляет саму суть любви в браке. Избирательность составляет и суть дружбы. Церковь же есть союз по определению не избирательный. Это союз тех, кого избрал Бог, а Бог избрал ко спасению всех. Церковь открыта для всех стучащихся к Богу - то есть, для всякого, кто сознаёт, что между им и Богом есть препятствие, которое может отворить лишь Бог. (Закрыта же Церковь для тех, кто полагает себя вправе распахивать дверь к Богу ударом ноги или движением языка). Дружба в Церкви возможна и даже нужна, как возможно и нужно вхождение в Церковь семьи. Но хотеть в Церкви именно и только дружбы опасно, хотя это естественное желание.

*

Кто такой интеллектуал? Тот, кто, как я, больше денег любит разговоры о деньгах. (А есть еще интеллигенты - люди, которые ненавидят разговоры о деньгах больше денег. Есть нормальные люди, которые ничего больше денег не любят. И, наконец, есть святые, которые денег больше не любят - но и не ненавидят). Вот пишут мне о жизни прихода Американской правосл. Церкви (т.е., бывшие русские эмигранты) под Нью-Йорком. Приход вымирает, в нем всего 47 человек платят ежегодный взнос - 125 долларов, это 2 и 3 поколения эмиграции. Ярые противники славянского, сторонники английского - но это не помогло ОСА, она действительно чахнет. А вот Бекки Макмиллан и Мэтью Прайс из ун-та Льюка пишут о зарплате духовенства в США. Католическая модель: всем платят одинаково, патеру все равно, на каком приходе он служит, но и карьерный рост исключен. Методисты централизованно устанавливают минимум - в результате среди приходов с численностью менее 100 человек 62% без пастора. Баптисты позволяет общину самой устанавливать зарплату - и начинается карьеризм, перетекание туда, где больше платят ("Associated Baptist Press", 20 февраля 2003 г.)

ПРИХОД И ОБЩИНА

Приход - эссенция общины. Но приход, конечно, не только административное явление - в условиях свободы (а где в Патриархии эти условия? а вот у нас в Церкви - пожалуйста, и на Западе, думаю, тоже). Приход и есть община. Только в условиях несвободы появляется различение. Контроль за деньгами, за духовенством, воспитание детей, благотворительность, - все это дела прихода-общины. Правда, если приход большой, в нем, очевидно, возникает несколько кружков по интересам - но стоит ли называть их "общинами"?

Эти кружки превращаются в общины только, если приход лишен возможности быть общиной, как это сплошь и рядом бывает. Достаточно лишить прихожан ежеквартального отчета о финансовой жизни храма, чтобы уже не было общинности. А прихожан лишают вообще всего, кроме Причастия. Но если людям доверяют Святая Святых, почему бы не доверить им ничтожную финансовую бумажку?

В российских условиях, по моему опыту, "общиной" часто называют кружок, который пытается добрать помимо прихода и вне прихода, под фиктивным или полу-фиктивным руководством "батюшки" то, что следует получать в храме. Либо это квази-клубы, а иногда и секты, а бывает, что и просто какой-то небольшой, но, тем не менее, безнравственный бизнес на экуменических контактах, гуманитарной помощи или образовании. Часто за общину выдают коллективизм, когда люди сбиваются в кучу вокруг лидера, чтобы получать удовольствие от инфантилизма и патернализма.

Увлечение общинами начиналось на моих глазах в начале 1970-х годов. Внешним образцом служили протестантские группы, не прямо, а через опыт католиков, которые заимствовали протестантские модели. И хотя священник моего прихода подчеркивал, что для духовной жизни важно общение с другими, чтение Евангелие и свободная молитва, он никогда не требовал, чтобы Евангелие читали именно в кружке, чтобы молились обязательно в кружке, чтобы общались именно в кружке, организованно. Он никогда даже катехизацию не делал обязательной частью жизни христианина. И я, проведший уже не один десяток катехизаций и с полдюжины евангельских групп, с ним согласен и полагаю, что можно быть куда лучшим христианином, не проходя катехизации, не посещая никаких кружков, просто регулярно ходя в церковь, исповедуясь и пр. А можно быть и худшим! Тут нет универсальных рецептов.

Агрессивное требование изгнать кружки так же плохо, как агрессивное требование каждому посещать кружок - иначе, мол, общинной жизни не будет. Многим кружки-"общины" помогли и еще помогут - но, во-первых, иногда эта помощь сугубо душевная, когда просто из христианства устраивают дешевую замену психотерапии, во-вторых, часто эта помощь, решая одни проблемы, втягивает человека в другие. В худшем случае (не всегда!!!) - в изоляционистскую психологию. Критерий простой: часто хождение в "общину" ведет к проблемам в семье, разводам и пр. Такие "общины" надо разгонять, - семья всегда первичнее, и если есть хотя бы подозрение, что за "общиной" скрывается бегство от центра человеческой жизни, надо защищать этот центр.

КАКИЕ БЫВАЮТ ПРИХОДЫ

Свящ. Георгий Шавельский, побывав во время Первой мировой войны на Кавказе, описал и такое устроение церковной жизни:

"В Эрзинджане [в 1916-м году] я встретил местного священника. Он поразил меня своим видом. Это был скорее нищий, чем пастырь. Грязный, нечесанный, в рваной одежде и в каких-то жалких опорках на босу ногу он производил самое тяжелое впечатление. Из разговора с ним я узнал, что никакого образования он не получил, что в Эрзинджане он обслуживает двадцать греческих семейств, которые за духовное окормление платят ему какие-то ничтожные крохи, дающие ему возможность лишь не умереть с голоду. Начальником своим он признавал Антиохийского патриарха и ему одному считал нужным подчиняться. Других посредствующих начальников у него не было. А так как Антиохийский патриарх не мог заглядывать в его приход и лично наблюдать за его деятельностью, то выходило, что он жил без всякого начальства. Я дал ему три рубля, которые он принял с нескрываемой радостью" (2, 189).

Диакон Вл. Соколов (Православная Москва, №271, с. 4) выдал гостайну: в храме Христа Спасителя более тысячи сотрудников. Он призывает "расстаться с ... экономической наивностью - смыслью о том, что на копеечки старушек можно содержать храм" и смириться с тем, что храм будут содержать на средства от коммерческой деятельности мэрии в нем же (как презентация бриллиантов на полуголых девушках, замечу от себя). Сперва сделают все, чтобы в церкви остались только старушки, потом пойдут к маммоне, которая позаботится заранее о том, чтобы старушки были нищие. Все естественно и, главное, совершенно не наивно.

*

В США большинство приходов - это несколько сотен человек. Но в последние годы вдвое возросло количество приходов, которые заслуживают приставку "мега" (американцы, которые называют приходы церквами, используют термин "мегацерковь"). Социологи считают мегацерковью приход, в котором более двух тысяч человек, широкая публика поражается приходам, в которых более 10 тысяч. Падает посещаемость именно в "небольших" приходах, а вот в больших - растёт, словно по евангельской пословице о том, что имеющему ещё и прибавится.

Мегацерковь - это коробка наподобие супермаркета: в Салеме, где баптистский храм вмещает 10 000 сидячих мест, хватило бы места для трех баскетбольных площадок. А членов в этом приходе в два раза больше. Одной из первых мегацерквей США стала баптистская община в Хаммонде (Индиана) - в 1964-м году тут было 2400 человек, недавно община перебралась в здание, вмещающее 7500 человек. Знаменит "Хрустальный дворец" Роберта Шулера, созданный в 1955-м году в Густоне. Проф. Скотт Тамма (Thumma), изучающий мегацеркви, считает, что их около 12 тысяч - десять лет назад было в два раза меньше.

Более половины мегацерквей "евангельские", баптистские, придерживающихся весьма жёстких взглядов на христианскую жизнь, буквалистски относящихся к Библии, миссионерски настроенных. Среди прихожан мегаприходов есть люди, которые жертвуют немного, относятся к церкви как к воскресному развлечению, но много и таких, которые внутри мегацеркви образуют более привычные и интимные группы для взаимного общения и сотрудничества, особенно в делах милосердия и миссии.

Черил Бартон (Burton Cheryl. The Mega Church Movement. http://abclocal.go.com, ABC7, 8.11.2005).

ПРИХОД И "МАЛЫЕ ГРУППЫ"

Священник Александр Мень писал однажды о романе, изображающем жизнь Католической Церкви: "В романе священник сознает, что в дни своего внешнего процветания духовенство делало много ошибок и было далеко от нужд народа. В наши дни у таких, как он, прозревших есть немало последователей, которые противостоят клерикальному консерватизму. Они видят возрождение Церкви в существовании малых общин, читающих Евангелие и стремящихся жить по нему, направляемых проводниками пастырского служения в апостольском духе".

Проблема в том, что на практике малые группы часто оказываются вполне выгодны клерикализму: не потому, что духовенство этими группами руководит, а потому что малые группы становятся способом организации мирянского консерватизма (или мирянского либерализма, что ничуть не лучше, - в общем, по идейному признаку, не по духовному). Свободу человека могут давить и малые группы. Более того, малые группы могут так душить эту свободу, как священник и не посмеет, могут коверкать психику людей. Священнику, возможно, легче иметь приход, состоящий из малых групп, которые сами внутри себя решают некоторые проблемы. И всё же дело обстоит не так просто.

В традиционной православной разобщенности есть положительный смысл - особенно в условиях достаточно несвободной страны. Клерикализм преодолевается не путем создания каких-то "недостающих звеньев", эдаких "приводных ремней", своего рода христианских профсоюзов. С одной стороны, нужны более миниатюрные, персоналистические действия, с другой - макродействия, крупные изменения в церковном устроении. Самая малая община - это Вселенская Церковь, где от одного члена до другого должно быть недалеко.

У всякого коллектива - прихода, малой группы, Церкви - одна проблема. Легче объединить язык, чем ухо. Можно хором говорить, нельзя хором слушать. А общение это в основном слушание - слушание Бога, слушание человека. Непослушание не так страшно, как невыслушивание. Кажется, что Церковь должна говорить, говорить, и говорить, чтобы рассказать о Христе. Неправильно! О Христе нужно не рассказывать, а проповедовать, а проповедь невозможна, если проповедующий не слышит слушающих. И Церковь не потому недостойна самой себя, что христиане мало общаются друг с другом, мало говорят с Богом и друг с другом, а потому, что христиане мало слушают Бога (это - высшая молитва, иначе называемая "созерцательной"), мало слушают друг друга и людей вообще. В конце концов, любая организационная форма может оказаться порочной, может встать между человеком и Богом.

Единство не в том, чтобы узнать друг о друге всё, не в том, чтобы соприкоснуться друг с другом, а в том, чтобы слушать Бога, соприкоснуться с Богом. Христос соединяет, а не разговоры о Христе. Поэтому может быть единство там, где малознакомые люди молятся вместе Христу, но не может быть единства там, где добрые знакомые больше разговаривают о Христе, или об абортах, о многодетности, о Евангелии, чем молятся Христу или слушают Его и людей. Хотя, конечно, лучше быть со Христом и добрыми друзьями, чем без Христа и посторонними друг другу людьми.

Приход как больница

Человек склонен путать выздоровление и спасение, спасение тела, души - и спасение духа. Защищая мытаря от фарисеев, Иисус сказал, что во враче нуждаются здоровые. Это, как и сравнение церкви с больницей, принимают за последнее слово. Но это всё-таки лишь защита мытарей, а в защите нуждаются и фарисеи. Ведь именно праведность фарисеев указана христианам как ориентир, а вовсе не здоровье мытарей.

Человек может излечиться в церкви от застенчивости или алкоголизма, от наглости или тромбофлебита. Человек должен, во всяком случае, стремиться к выздоровлению. Нет ничего кощунственнее мытаря, который откажется бросать греховное занятие под предлогом, что ему нужно семью кормить. Между тем, поразительно, сколь многие люди не желают, приближаясь ко Христу, бросить хотя бы сигарету.

Лечиться и выздоравливать от материальных (включая психологические) проблем надо потому, что главные проблемы начинаются после выздоровления. Да, главные противники Иисуса были из "чистых", из фарисеев - но лишь потому, что большинству мытарей было на Иисуса попросту наплевать.

Когда больные - Ирод, Пилат - соизволили обратить на Спасителя внимание, Он был стёрт в порошок мгновенно. Так стирают Христа в порошок те, кто идёт в церковь - и продолжает пить, самодурствовать, лгать. Если церковная жизнь ограничивается богослужением, человек может всю жизнь пребывать в самообмане (и окружающие его тоже), полагая себя христианином - а он всего-то навсего реализует в церкви те свои амбиции, которые окружающие не позволяют ему реализовать в семейной жизни или на работе. Как только в церковной жизни обнаружится дело, в котором необходима элементарная способность к общению, выявится, что личность-то патологически изуродована. К стыду Церкви, дела такие обнаруживаются редко, и патологии вьют себе под церковными куполами пышные гнёзда.

Однако, самое трагическое всё-таки наступает, когда человек выздоравливает (исцеления бывают, бывают - если о них просят, а человек редко просит об исцелении от душевной слепоты, от патологического эготизма, от ненависти к ближним). Кто бросил курить, избавился от порнозависимости, преодолел самолюбие - с тем Богу намного тяжелее. И окружающим тоже! В конце концов, патологические, больные типы личности распознаются легко, вокруг них естественно образуется санитарная зона. А здоровый тип - здоров. Но гордыня-то в нём все равно есть!

Педагог Антон Макаренко, работавший с сиротами и детдомовцами, говорил, что его работа намного легче труда учителя обычной школы, который работает с обычными детьми из обычных, полных семей. Потому что именно в обычной семье совершилось грехопадение. Адам и Ева не были беспризорниками. Человек, который пытается поработить себе окружающих и при этом беспомощен психологически, а иногда и физически - вызывает жалость. Человек, который порабощает окружающих, пользуясь своей силой - вызывает совсем иные чувства. Первый может больно укусить, второй боли, возможно, не причинит, но сделает своим рабом. В Церкви всегда много "бабьего" - нервозного, истерического. Радости от этого мало. Но всё же главные проблемы Церкви - от "мужицкого", от расчетливого, хладнокровного самоутверждения. Кликуша отравляет приходскую жизнь, но властолюбец эту жизнь просто убивает в зародыше.

Спасение и есть чудо преодоления властолюбия. Исцелить кликушу - Господи, да ну её, пусть закатывает истерики! Но как исцелить страсть к власти? Это и есть то невозможное для людей, что возможно для Бога и что одно нужно у Бога просить.

Приход как семья

Приход не должен быть семьёй, хотя этого часто желают. Приход не должен быть и казённым учреждением, подобием клуба или магазина, как это часто (даже обычно) бывает. Но лучше магазин, чем семья. Никто не кончает с собою от разговора с продавщицей, а от разговора с близкими - сплошь и рядом.

Иногда приход пытается превратить в семью руководитель. Неважно, с какими намерениями это делается, осознанно или нет. Нарушение дистанции между людьми оборачивается термоядерным взрывом. Семьёй может быть только семья. Школа, директор которой говорит о том, что ученики и учителя - семья, это плохая школа. Она, возможно, выпускает в свет отличных математиков, но людей она портит.

Лозунг "Мы - одна семья" (не путать с "мы - одна команда"!) может прикрывать разные пороки. Иногда - это проявление снобизма. Иногда - профессиональной беспомощности. Иногда и того, и другого.

Община не имеет права быть семьей, как и семья не имеет права быть общиной. Семья - малая Церковь, но тут важно помнить не только значение слова "церковь" ("собрание"), но и значение слова "малая". Делать в квартире иконостас на двоих (четверых, десятерых), заводить уставы и прочее, - все равно что писать на рисовом зернышке "Войну и мир".

К счастью, редкий руководитель пытается превратить приход в семью, потому что над руководителем обычно есть другой руководитель. Да и прихожанам вовсе не нужна вторая семья - у них есть свои семьи. К сожалению, не у всех. Те, у кого семьи нет, приходя в храм к Богу, пытаются одновременно - обычно невольно - найти семью в общине. С таким же успехом можно использовать церковный аналой вместо обеденного стола. Но он же наклонный! Он для книги, не для тарелки!!

Самое же ужасное: человек обычно сам виноват, что у него нет семьи (а у кого нет семьи из-за трагедии, тот погружён в трагедию и не будет пытаться заменить погибшую семью эрзацем, хотя бы даже церковным). У человека не сложились отношения с матерью... с отцом... с братом... с сыном, с дочерью... Именно такие люди пытаются в церкви найти себе отца, мать, братьев и сестёр. Не получается - или, точнее, не должно получаться. Церковь даёт возможность излечить заболевшее, а не заменить заболевшее протезом. "Излечение" тут - не возможность общаться с хорошими людьми, когда разучился общаться с ближними, а возможность общаться с Богом. Он - сто матерей, поэтому Он в силе примирить и с родной матерью, если с верой попросить и, конечно, если мать - не будет против.

Мария Витальевна Тепнина, описывая различия двух московских приходов, так выразила различия между жёсткой и свободной общинностью (сама она ходила в храм на Солянке в Москве, позднее была верным старшим другом о. Александра Меня): "А другая община была «мечевская», она такая была известная, гораздо многочисленней. Я, например, когда несколько раз туда попала, то не захотела туда ходить. Потому что, несмотря на то, что все взгляды, обстановка, все было совершенно одинаковым, — там чувствовалась община. Свои — это одно, а к посторонним отношение совершенно другое. Нечленов общины как-то так, знаете, принимают не очень. У них было широкое знакомство, все они друг друга знают, друг друга поддерживают, одни убеждения, одни взгляды — одна жизнь. А в храме на Солянке было гораздо свободнее. Там такого разграничения особого не было". Конечно, это вечная проблема: чем пожертвовать? единством или свободой? Хочется и того, и другого. Думаю, это вообще решает Создатель - Он же Пастырь. Но важно быть готовым принять разные Его решения, а не лезть со своим проектом как с единственно возможным.

ОБЩИНА, ПРИХОД, МАЛАЯ ЦЕРКОВЬ...

Архаичное, репрессивное в современном обычно маскируется лозунгом "Долой индивидуализм!" Примечательно, что индивидуализм обличают в основном люди, которые сами являются крайними индивидуалистами, только встроившимися в систему власти. Главный враг Церкви сегодня - не индивидуализм (он - органичная часть человеческого существования), а союз аутистов, выдающий себя за Церковь. Профессор-теолог, контакты которого с людьми минимальны, живущий в башне из слоновой кости и лишь изредка соприкасающийся с такими же раками-отшельниками, доказывает благодетельность и необходимости "церковности" и пагубность "индивидуализма". Сам профессор не выходит к людям дальше рукопожатия во время мессы и вежливой улыбки оппоненту на конференции. Он состоит на службе, а не живёт в Церкви.

Так в России звали "соборянами" духовенства главной городской церкви, которое было намертво изолировано от людей в своём узком кружке и никакого отношения к Соборной Церкви не имело. Ничего "вселенского" не было и нет во многих деятелях "международных организаций". Власть блокирует установление связей между людьми, составляющих саму суть общения. Можно быть профессором в многолюдном университете - и оставаться законченным эгоистом. Способность наладить отношения с начальством - ещё не выход к людям. Профессор может стать епископом и папой, но он остаётся законченным индивидуалистом, не умеющим и не желающим общаться с людьми, подменяющий общность - господством. Но стол Тайной Вечери кое-чем отличался от стола президиума, где в центре начальник, а по бокам - начальники поменьше.

Те же люди, которые действительно пытаются жить в общине и имеют опыт совместной жизни, не будут обличать индивидуализм. Они, знают, прежде всего, что от таких обличений индивидуализм только крепчает. Кроме того, общению препятствует не индивидуализм, а гордыня - как личная, так и коллективная. Разницу между гордыней и индивидуализмом не понимает лишь тот, кто не понимает разницу между подчинённым и и ребёнком. Эти люди борются с индивидуализмом, как котёнок ловит собственный хвост, - усердно, но безрезультатно.

Репрессивное подменяет субъекта - функцией подчинения, подменяет общину - иерархизмом. Соответственно, и общение подменяется учительством. "Церковь должна учить!" - это новая формулировка старого лозунга: "Нижестоящий должен учиться!" "А для чего же ещё существует Церковь?" - удивится "традиционалист". Между тем, "для чего" существует всё в мире, кроме Церкви. Церковь есть не средство, а цель. Крайне условно можно было бы сказать, что Церковь - для молитвы, но ведь и молитва, настоящая молитва есть не средство, а именно цель. Такая молитва мало известна людям. Она не "для того", а "оттого".

На практике "учительная миссия Церкви" означает прежде всего нежелание говорить о Воскресении Христа на понятном и доступном языке. Если сказать о Воскресении так, как обычно говорят - бездушно, казённо, то никто не откликнется. Признать, что виноват говорящий, очень тяжело - и тогда начинают обвинять слушателей, которые, кстати, уже давно повернулись спиной. Происходит искажение не только представления о Церкви - из общества спасённых и верующих она превращается в сообщество морализирующих. Когда человек хочет учить именно от имени Церкви, страдает его сущность как человека.

Вещающие от имени Церкви склонны обвинять "современный мир" в нежелании слушать проповеди, в готовности заткнуть рот проповедникам. Всё прямо наоборот. Современный мир разрешает проповедовать всем, тогда как архаический мир разрешал проповедовать лишь избранному меньшинству, остальных же объявлял всего лишь слушателями. Современный мир никого не наказывает за проповедь, но предоставляет каждому решать, следовать ли проповеднику. Эта свободы следования и невыносима людям рабовладельческого сознания. Им невыносима мысль о том, что учить и учиться принадлежит человеческой природе. Они считают, что учить принадлежит посту, должности, сумме заслуг, а учиться - судьба тех, кто не имеет соответствующей должности и заслуг. Им мало проповедовать от себя лично, "личное" для них слишком ничтожно. Им хочется проповедовать от имени группы. Но Иисус говорил, что там, где двое или трое в Его имя, там и Он - Он, Христос, а не власть учить.

Притязание одного человека быть учителем не может столкнуться с аналогичным притязанием другого человека. Все люди одного размера - но когда человек входит в коллектив, ему начинает казаться, что он увеличился в размере настолько, насколько велик коллектив по численности или по идее. Поэтому коллективное притязание всегда раздражается при виде другого коллектива с его притязаниями. Тогда и начинается нетерпимость, стремящаяся уничтожить все иные группы и общности, лишить их прав, высмеять и унизить. То, что постесняется делать один, даже самый гордый человек, не постесняется делать даже очень смиренный человек, едва лишь он отождествит себя с группой.

ЗАКОН ПЕРСПЕКТИВЫ И БОРЬБА С НИМ

Человеческий мозг автоматически борется с законом зрительной перспективы. Глазу кажется, что стул рядом больше совершенно такого же стула, стоящего подальше - но мозг вносит автоматически поправку, и человек рассчитывает свои движения, обращается со стульями и со всем миром вообще, исходя из того, что дальнее - меньше ближнего не настолько, насколько кажется, а что вовсе и не меньше.

Существует и психологическая перспектива, хорошо выраженная поговоркой "с глаз долой - из сердца вон". Люди, с которыми мы часто общаемся, кажутся нам более важными, умными, интересными чем люди, которые от нас далеко. Мы болезненно реагируем на мнение узкого круга знакомых и игнорируем мнение о нас большинства, если мы с большинством не сталкиваемся. Нам кажется, что в этом кружке сосредотачивается вся общественность. Если человек - пастырь, учитель, врач, то ему иногда начинает казаться, что те духовные дети самые нуждающиеся в нем, которые больше всего к нему жмутся.

Мозг автоматически с этим, духовным искажением действительности не борется. Руководитель должен совершенно сознательно встряхивать себя и пересматривать свои отношения с окружающими, исходя из того, что ближнее окружение - не единственное и не важнейшее. Собственно, лучший руководитель именно тот, кто учитывает эту перспективу походя, сохраняет чувство пропорции, умеет вовремя отстраниться от тех, кто лезет к нему прихожую, вовремя сказать ласковое слово - или помолиться - о тех, кто стесняется к нему приблизиться.

ПРИНЦИП ПЛЕСЕНИ

Плесень никогда не образуется равномерно. Она образуется ободком вокруг какого-то жирного пятна. В церкви люди тоже сбиваются поближе к проповеднику. Хороший священник постоянно окружен людьми, он весь в делах, в хлопотах, и, когда он поворачивается лицом к народу, ему кажется, что храм переполнен.

На самом деле, в храме всегда есть свободное место - там, у входа. А если глядеть с высоты птичьего полета - или Божьего взгляда - то вокруг священников, конечно, наблюдается скопление народу, но в целом человечество не торопится в храм. Давятся только в первых рядах, а в задних и покуривают, и прислушиваются вполуха, и даже рассказывают анекдоты.

Священник должен помнить об этом эффекте и делать поправку на него постоянно, чтобы не потерять чувство реальных пропорций. И чем лучше священник, чем толкотнее вокруг него, тем больше он должен делать поправку. Не надо думать, что все смотрят на нас и думают о нас. Это относится и к обычному человеку, но ему легче справиться с этой иллюзией, потому что для нее нет оснований. Лидер должен с ней справляться, хотя у него, казалось бы, есть наглядные доказательство того, что им вовсе не иллюзорно интересуются.

ПРИНЦИП СТАДА ДЛЯ ПАСТЫРЕЙ

Помнить о том, что далеко не все смотрят на тебя, мало. Надо еще помнить, что все - в том числе, толпящиеся в первых рядах - смотрят не только на тебя. Человек склонен к ревности, поскольку и настолько, насколько он склонен к гордости. Мы ставим себя в центр мироздания и желаем, чтобы люди были сосредоточены на нас. Я - пастырь, а вы - овцы, и слушайте меня, и никого более. Это опасная и ошибочная позиция для всякого лидера, но втройне она ошибочна для лидера церковного, который и лидером-то может быть назван лишь весьма условно. Дело не только в том, что лишь Христос есть центр мироздания, и ко Христу человека ведут самые разные обстоятельства и люди - попеременно или одновременно. Дело в том, что Христос спасает нас прежде всего от гордыни, а это означает, что Он хочет от нас самостоятельности. Гордыня легко склоняется перед кем-то одним - склоняется внешне, чтобы, на самом деле, над этим одним измываться, превратить его в ширму для самодовольства и эгоизма. Женщины, обоготворяющие священника, обоготворяют всего лишь самих себя и лишь на себе они сосредоточены, а вовсе не на священнике. И сам священник должен заботиться, чтобы не он один был посредником между человеком и Богом. Вот почему старцы с удовольствием посылали своих учеников к другим старцам, вот почему старчество в целом предпочитало быть явлением вспомогательным: живет человек в миру, исповедуется у батюшки приходского, а раз в год к старцу приедет. Хорошо - во всяком случае, когда самый первый духовный опыт накоплен - приучать человека к тому, что ставки надо делать сразу на разные цифры и цвета, к тому, что людей, друзей, впечатлений, мнений, должно быть много - лишь Бог один. Тогда, во-первых, для человека не станет катастрофой исчезновение (смерть, измена, грех) наставника. Во-вторых, человек просто будет лучше, умнее и точнее веровать, когда поймет диалектику "одного" и "многих", когда научится быть деревом в лесу, а не бревном в плоту. Надежно, когда человек не все свои чувства и мысли сосредотачивают на другом человеке, но когда он зацепочками соединен со многими людьми - тогда с каждым из них у него отношения будут более здоровыми, чем если бы кто-то из них монополизировал его внимание. Полезно не только чувствовать себя овцой среди многих овец, но полезно понимать, что и лидеры христианские всегда - во множестве, всегда в стаде, у которого один Пастырь - Христос.

ПАРАДОКС ПАСТЫРСТВА

Взаимоотношение лидера и коллектива - в том числе, пастыря и паствы - заведомо противоречивы. Пастырь - человек, паства - овца. Лидер тем лучше, тем "лидернее", чем больше он личность, чем менее он склонен растворяться в коллективе, сбиваться в стадо. А паства и есть тот самый коллектив и стадо. Те, кто не хотят сбиваться - придут, послушают лидера, и уйдут. Уйдут именно те, кто близок ему по отношению к миру, останутся именно те, кто ему чужд.

Противоречие разрешимо двояко. Первый - старчество. Тысячи и тысячи людей приходили к старцу, но не сбивались в толпу, а оставались одиночками. Категорический запрет распространять советы старца возводил барьер между тем, кому посоветовали, и окружающими. Второй выход - общение через посредство внеличностной материи: через газету, радио, телевидение, письмо.

ГНЕВ

Грех трагичен, но грех у тех, кто по роду деятельности поставлен против греха, становится трагикомедией. Поэтому любимые герои анекдотов - милиционеры, священники, политики. Они не могут позволить себе сердиться, тем более - гневаться, и поэтому именно они гневаются изысканнее и утонченнее всех прочих людей. Хотя и тайком.

Руководство другими в принципе обрекает на гнев, потому что всегда кажется, что тебе должны помогать, а тебе, напротив, мешают. Но это ведь самообман: никто не рвётся наверх, чтобы пользоваться поддержкой других - только, чтобы руководить другими. Теоретически одно другому не мешает и даже одно другое подразумевает, а практически это вещи несовместные.

Нормальный человек может позволить себе сердиться по мелочам, но чем больше ответственности за других - тем меньше пространство для манёвра. И мелочи копятся, пока не происходит большой взрыв. К тому же человек существо стареющее, но стареющее неравномерно.

Юношеский энтузиазм умирает к сорока годам, юношеский скептицизм бессмертен и после сорока обзаводится приятелем в виде цинизма зрелости. Напрасно! Идеалы не стареют, человек стареет. Весь цинизм человеческий есть простое нежелание признать, что идеал потому и идеал, что он не человеком выдуман, не может быть убит человеком и не нуждается в человеке, чтобы существовать. Это - хорошая новость, а не плохая.

Идеал, который нуждается в реализации - призрак, а не идеал. Работать стоит лишь на тот идеал, который не нуждается, чтобы на него работали. Идеал нуждается в одном - чтобы на него указывали и жили в его свете. Священник, психолог, политик, полицейский не должны делать людей счастливыми, они должны помогать людям видеть цель и следовать к ней. Самый лучший психолог тот, все пациенты которого выздоровели и в нём не нуждаются.

Христианские священники - лучшие в мире, потому что самые условные, самые закавыченные, самые ненастоящие. Формально-то они - самые забюрокраченные, не то что муллы, ребе, йоги, которые захотел - и стал, и нет никаких канонов. По сути христианский священник (к епископам это тоже относится) - абсолютный нуль, потому что Христос - абсолютная единица, единственное необходимое звено между человеком и Создателем. От раввина многое зависит, от священника не зависит ничего, потому что Ветхий Завет нуждается либо в Новом Завете, либо в раввине, а Новый Завет уже и в раввине не нуждается.

Священник - не христианский раввин, а христианский антилевит. Место, которое до Христа, было первым среди человеческих мест, со Христом перемещается в другую категорию и там оказывается последним. Жрец возглавляет шествие людей к Богу, священник плетётся где-то в конце процессии ангелов, архангелов, серафимов за Христом. Прямое следствие известного наблюдения: до Христа люди шли к Богу, во Христе Бог пришёл к людям.

ОТБОР ХУДШИХ В ЦЕРКОВЬ

Православные, или, для пущей ясности, христиане - хамы, ханжи, халявщики, халтурщики. Как может быть, чтобы в Церкви собирались именно худшие? Во-первых, Господь пришел не к здоровым, а к больным, и к Нему идут жаждущие исцеления. Но если бы Церковь была полна жаждущих исцеления - это было бы полбеды, а в ней более людей, которые считают, что они вовсе в исцелении не нуждаются, а призваны исключительно исцелять других - а это и есть хамская позиция в жизни. Фарисейство и агрессивное ханжество вырабатываются естественно; проблема в том, что Церковь устроена так, что не сопротивляется ханжеству, а, скорее, поощряет его. Ведь она устроена так, что из нее никого не выгоняют, из нее только уходят - образом прямо противоположным. В месте, в которое всех принимают без разбору, откуда не выгоняют недостойных и где никого не держат, неизбежно остаются не самые лучшие представители человеческого рода. А что делать, когда священник - если по Евангелию - не имеет права никого, вообще ни-ко-го выгнать? Ведь это не его дом, а Божий - дом Бога, Сказавшего любителям выгонять их церкви: "Приходящего ко мне не изгоню вон"! Это не его раб, а Божий - раб Бога, Сказавшего любителям судить прихожан, точно своих рабов: "Кто еси ты, судяй чуждего раба?" Апостол Павел, правда, предусмотрел некоторую процедуру увещевания и изгоняния, но она настолько сложна психологически, что вряд ли кто-нибудь и когда-нибудь ее осуществлял. Таким образом, надо ясно понять, приступая к священству, что в христианстве - или, для пущей ясности, в православии - теоретически невозможен отбор, имже держится всякая эволюция, а следовательно, преобладающее значение получают не святые (для этого нужен Страшный Суд) и даже не просто нормальные (это как раз и есть результат стабилизирующего отбора, отсекающего все, что ниже или выше нормы), а ненормальные, отбросы, худшие. Можно и нужно утешаться тем, что это не случайный эффект, а суть христианства: "Не здоровые нуждаются во враче, но больные". Но священник лишен даже возможности видеть себя врачом, а остальных - пациентами. Он сам - пациент, Один Иисус - Врач.

На деле, разумеется, всякий руководитель, в том числе священник, кого-то изгоняет. Многие священники, обладающие авторитарным характером, изгоняют весьма решительно и однозначно, даже грубо. Большинство же вырабатывает совершенно особый стиль поведения, чуть отстраненный, в который входит: не проявлять ни с кем инициативу. Таким образом, неприятные нам люди не получают от нас лишнего, а приятные, видимо, всегда найдут способ лишнего попросить и его получат. Правда, хамство в том и заключается, что и неприятный человек может попросить лишку - но тут мы ему с полным правом можем указать, что это лишек. Остается, однако, многочисленная категория людей с комплексом неполноценности, которые не решаются ничего попросить. Таких людей больше, чем кажется - но, по определению, священники меньше контактируют с ними, чем с наглыми неприятными людьми и чем со смелыми приятными. Парадокс в том, что стеснительные как раз очень хотят, чтобы им уделили капельку лишнего (по сравнению с положенным Типиконом) внимания, очень переживают, что не получают желаемого, но попросить не решаются. Мысль их, ходя по этому кругу, прорывает некую психологическую колею, которая углубляется при каждом разочаровании, каждой неисполненной надежде (вот сейчас батюшка мной поинтересуется). Справиться с этим механически совершенно невозможно - сколько бы священник ни пытался уделить внимания стеснительным, они будут все заглатывать, но жаждать еще; это совершеннейшая бездонность. К счастью, это действительно безвыходная ситуация, ловушка, в которую Творец нас загоняется с одной-единственной целью: чтобы мы стали Богом, чтобы научились быть не костром, легко растаскиваемым на головешки, а Солнцем - к которому на фривольно-близкое расстояние не подойдешь, но и жаловаться на которое никогда не будешь, даже если оно скрыто за облаками.

ЗАКОН ФИЛЬТРА И БОРЬБА С НИМ

Протестантские миссионеры считают идеальной такую проповедь, которая не собирает вокруг священника толпы, не строит под него некую феодальную иерархию из катехизаторов, молитвенных групп и пр., но такую, которая вызывает своеобразную цепную реакцию - одна за другой рождаются свободные от центральной опеки группы. Разумеется, священник как совершитель таинств нужен и необходим. Но вдвойне нужны и необходимы священники, которые бы научились создавать группы из мирян не под себя, а под Бога. Научиться делать это так же трудно, как научиться не просто выдувать мыльные пузыри, а еще и пускать их в свободный полет, в свободный полет во Христе, не пытаясь подмешать цемент в воду, оставляя Господу решать, как долго жить той или иной общине, когда растворяться ей в Церкви бесследно, когда вдохновлять других своим примером. (Сравнение, кстати, тем более точное, что по сравнению с Церковью все группы и приходы лишь мыльные пузыри, существующие считанные мгновения).

ТРЕНИЯ В ОБЩИНЕ:

НЕИЗБЕЖНОСТЬ, НЕЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ, СПАСИТЕЛЬНОСТЬ

Христианская община не освобождена от действия закона трения, которому подчинено все, создаваемое человеком. Великий изобретатель Игорь Сикорский (изобретший, помимо прочего, и вертолеты) в своей книге о Молитве Господней с откровенно завистливым восторгом писал о том, что Бог сумел обойти разлагающее и замедляющее воздействие трения: небесные тела движутся с огромными скоростями, без всякой смазки, не тратя энергии на трение. В механизмах, созданных людьми, всюду львиную долю энергии отбирает трение движущихся частей между собой: трение и переводит энергию в попусту выделяемое тепло, да еще и разрушает трущиеся части. В человеческом обществе все построено на взаимодействии людей, групп, классов - и здесь тоже львиная доля энергии и ума уходит на трения, на ссоры, на ненависть, совершенно бесплодные, жаркие прения, замедляющие достижение любой цели, а в конечном счете разрушающие всякое общество.

Борьба с трением должна вестись с сознанием того, что отсутствие трения в общинной жизни тоже может признаком опасной ситуации. На пути к миру всегда есть искушение создать мирок, о котором народ сложил дивную своей самоиронией поговорку: "мужик умен, да мир дурак". Это будет мир-в-себе, мир для себя, очень нетерпимый к тем, кто в него не входит, да и к приемлющим его достаточно жесткий. В природе агрессивность, замкнутость, отбор "своих" неизбежны и нормальны - но в христианской общине им не место. В духовной жизни нормально, что, если трения преодолены на каком-то участке общения, то за счет увеличения трений между этим участком и окружающей средой. Храм в этом смысле ненормален, он исключение из естественного порядка, вырезан из него. Может быть, современные православные слишком помнят увещевания великих наших мыслителей недавнего прошлого о том, что Церковь не должна быть изолирована от мира, не имеет права на самоизоляцию. Эти совершенно справедливые слова означают, что Церковь есть добро и любовь не для себя, а для окружающей среды, однако они не означают, что Церковь должна усваивать из окружающей среды ее нравы и ее законы. Что пользы, скажем евангельским оборотом речи, если мы молимся лишь с теми, кто одних с нами политических убеждений, кому нравятся те же газетные статьи, что и нам, кто тех же священников любит? Не так ли поступают и язычники? Христианская община тем и отличается от всех прочих религиозных тел мира сего, что в ней собираются вместе люди, которым друг от друга тошно - и их не тошнит. Так в братстве христиан между собою осуществляется братство христиан как усыновленных Богу людей - ведь сама суть христианства, благая весть нам - это что Бог, Которому должно быть тошно от нас, преодолевает это "должно" и приходит молиться с нами, радоваться с нами, любить нас.

ОБЩИНА И ОБЩНОСТИ

Приходы бывают разные: "правые", "левые" и "никакие", "модернистские" и "консервативные". Безотносительно взглядов приходы различаются организацией своей. Есть "черепахи", у которых кость окружает организм панцирем (духовным, конечно, но вполне осязаемым). Такие приходы принимают посторонних в свою среду лишь после тщательной, долгой проверки, съеденного вместе пуда просфор. Панцирем - отличительным признаком - может служить русский язык в богослужении, вера в скорое пришествие Антихриста, борьба с брюками у женщин или, наоборот, с шотландскими юбочками у мужчин. Новичок, попадая в такую среду, обычно не понимает сперва, почему он чувствует себя неуютно, потому что мало кто на церковных вратах удосуживается и смеет написать, что должен оставить - либо принять на себя - всяк, сюда входящий. Неуютно чувствует себя человек и потому, что большинство приходов относится, скорее, к "планктону" - некая взвесь всяких организмов, никакого костяка, хаотичное движение каждого, из которого складывается неподвижность целого. Если продолжать сравнение с типами организмов, то следует предположить существование организмов, подобных человеческому - со скелетом внутри, а не снаружи, организмов и достаточно закрытых от внешних воздействий, чтобы сохранять свою идентичность и разумность, и достаточно открытых внешней среде, чтобы расти и двигаться не черепашьи, любить и оберегать не только собственные внутренности.

К сожалению, именно "человеческих" христианских общин очень, видимо, мало. Видимо, вообще самое сложное для христианина - быть человеком, а не только ангелом во плоти, не только духовно не прелюбодействовать, но и плотски воздерживаться, не только Христа не предавать, но и собратьев, не только не грешить, но и не хамить. Православный человек обычно вынужден выбирать между пребыванием в облаке планктона и в панцире черепахи. Окружающие либо будут совершенно безразличны к тебе и даже кивком головы не обнаружат своих чувств, либо будут дружески здороваться и интересоваться тобою - интересоваться активно, интересоваться очень активно, интересоваться до того, что человек с тоской будет вспоминать о времени, когда никто не лез к нему в душу, размахивая кадилом.

Знакомство с этими особенностями общинной жизни многих людей отталкивает от Церкви, часто отталкивают навсегда. Разумеется, христианин прямо обязан осуждать себя, когда он видит человека, покидающего Церковь из-за христиан. Мы прямо обязаны молиться о прощении себя и том, чтобы Господь спас этого человека помимо общинной жизни, помимо даже Церкви, спас Самим Собою.

Но молитву эту мы должны совершать, сами оставаясь в Церкви, рискуя жить в общине, научаясь в общинной жизни и церковности, и тому, что община, в конце концов, всегда есть нечто, качественно отличное от Церкви. Во время евхаристии община становится Церковью - но и хлеб становится Телом Христовым, не теряя ничего их признаков хлеба, не приобретая какого-то явного бриллиантового блеска - так и в общине Церковь пребывает, но общиной не ограничивается, к ней намертво и навсегда не привязывается. Общины рождаются и умирают - Церковь остается. Может быть, величайшим искусством пастырства и является умение не просто организовывать и возглавлять общину, но уметь относиться к этому организовыванию и возглавлению спокойно, сохраняя чувство пропорции между данным конкретным стадцем и Небесным Иерусалимом.

Главная опасность, угрожающая любому приходу - любой общности людей - та же, что угрожает любому человеку. Это - гордыня. Счесть себя самыми лучшими - или самыми смиренными - или самыми гонимыми, - особенно легко именно в компании. Разумеется, причина тому - гордыня, которая внутри каждого из них сидит: она заставляет искать ход не самый истинный, а самый впечатляющий соседа и друга. Увы, истина в этом мире - невидима и впечатляет меньше, чем беспримесное смирение. До седых волос может остаться в людях (особенно, если они не привыкли уединяться с Богом) страсть покрасоваться перед другими своей персоной - за счет какой-то другой персоны. Так и начинается дурость тусовки: дурость, не зависящая от того, каковы конкретные взгляды и намерения собравшихся в тусовку людей, дурость агрессивная (хотя не обязательно агрессивно-наступательная; агрессивность может быть замкнута в себе, от этого она еще хуже). Ужас коллективистской гордыни в том, что с нею труднее бороться: лично смириться оказывается проще, чем смириться с тем, что твоя община не самая лучшая, не самая прогрессивная, не самая умная, что вообще "самым" может быть Лицо, а не хоровод.

Самым прискорбным в подобном коллективизме является то, что он все равно обычно заслоняется какой-нибудь личностью, мифологизируя ее. Если речь идет о церковном приходе, то, обычно, тусовка изображает из себя всего лишь подножие священника - но горе священнику, который действительно сочтет себя главным в тусовке, пастырем среди овец. О, повеления такого младостарца выполнять будут - даже самые нелепые, но насколько далеко и он, и его чада будут от подлинно христианского смирения обнаруживается по неприязни к тем, кто не входит в это стадце. Личность, которой прикрывается тусовка, не обязательно должна быть живой - мертвец даже удобнее, а удобнее всего мученик.

Тусовка отличается от общины и тем, что община - общается со Христом, а тусовка есть общность, мешающая такому общению. Но, разумеется, агрессивная общность сама себя считает не агрессивной, а жертвой агрессии. Кто конкретно будет назван гонителем, подлинно ли гонят эту общность или нет - неважно. Сознание гонимости и угнетенности дает огромный психологический выигрыш членам тусовки, оправдывает лень и уныние, гордыню и бахвальство, позволяет выдавать самозащиту за творчество. "Нормальная" же община, даже если ее действительно освистывают, не сумеет этого заметить: она двигается со сверхзвуковой скоростью.

ОБЩИНА И МАЛЫЕ ГРУППЫ

В практике последних десятилетий вопрос об общинной жизни стал разрешаться через организацию "малых групп". Начиная с 1960-х годов миряне (с духовенством или без) собирались вне храма для общения, изучения Библии, богословия, религиозной философии, для совместной молитвы. Создатели этих малых групп видели в них прецедент на Западе - прежде всего, ссылались на опыт Латинской Америке (в 1970-е годы он распространился и в Европе), где католики активно создавали "библейские группы". Создание "малых групп" призвано было создать церковную "среду", сделать мирян активными свидетелями Евангелия. Во многом это было достигнуто. Однако обнаружились некоторые побочные эффекты - достаточно неприятные, обусловленные тем, что Россия была страной с принципиально иной структурой общества - не экономической структурой, а психологической. Западное общество характеризовалось повышенной атомарностью, индивидуалистичностью - и там "малые группы" создавали некоторый противовес изоляции личности от ближнего. Русское общество было и остается структурировано не как кристалл - с четкими узлами (персонами), между которыми существуют определенные связи, а как желе - в нем личность была размазана в общей массе, не имела достаточно автономности, права на интимность. Малые группы здесь часто превращались в одну из разновидностей "мирков", о которых шла речь выше.

Разумеется, это не означает, что надо истреблять всяческие малые группы. Это значило бы истреблять протоплазму Церкви, да и нельзя истребить общности, не истребляя частности. Только уморив всех в газовых камерах, мы решим проблему соотношения Божьего народа и отдельных в этом народе племен, семей и групп. Опасность, которая таится в малых группах, должна преодолеваться в самих же малых группах - иное было бы бегством. Что это подспудно сознавалось в российских малых группах с самого их начала, хорошо видно в том, что они обычно сосредоточивались не столько на изучении Библии, сколько на совместной молитве. Ведь именно совместная молитва - удивительный дар благодати, позволяющий укреплять и общение друг с другом, не ущемляя друг друга, возрастать всем вместе и каждому в его особенности, становясь одновременно и более общиной, и более личностью.

ИДОЛ ОБЩИННОСТИ

В России одним из главных проповедников общинности стал в 1990-е годы свящ. Георгия Кочеткова. Для него община - выход из оппозиции между миром и непримиримостью ко злу и греху. Община лечит индивидуализм и коллективизм. Община удерживает от компромисса со злом и от сдачи злу. Общинность - то, чего не хватало диссидентам, и если в современной России нет диссидентов, то и не нужно - ведь есть община Кочеткова. Кочетков не одинок - он организовал конференцию, где и обсуждалось, как в современной России противостоять злу, почему более нет диссидентов и т.п.

Вот отличие путинской России от брежневской. При Брежневе даже коммунисты не отрицали существование диссидентов - при Путине даже люди, считающие себя "либералами", отрицают очевидное: диссиденты по-прежнему есть, и их даже, к счастью, намного больше, чем в 1970-е годы. Их так же сажают в тюрьмы, так же травят, так же выдавливают из России. Путин, правда, зачищает Россию не так последовательно, как Андропов, но это от падения профессионального уровня политических полицейских суть не меняется.

Общинность превращается в идол, тут и обнаруживается её слабое место. Все претензии, которые поклонники общинности предъявляют окружающим, справедливы и для них. Только соглашательство со злом (Кочетков ведь священник не в какой-нибудь мирной Антиохийской или Финской Православной Церкви, а в юрисдикции с весьма определённой политической репутацией) замкнутость, агрессивность становятся свойством общины. Но это не освобождает личность от этих пороков, а к тому же и затрудняет освобождение от них.

Общинность имеет свойство особенно легко превращаться в идол, как и всё, что связано с Высшим. Трудно превратить в идол мороженое, а любовь - очень легко. Признаки идолопоклонства известны. Нарушается иерархия ценностей - в случае с общиной, если она ставится выше семьи или выше личности. Такое происходило часто с тем монашеством, которое семью презирало, а отшельничество запрещало - хотя именно отшельничество и есть изначальное монашество. Иисус обещал, что Он там, где двое или трое соберутся во имя Его, но Он нигде не говорил, что не придёт к тому, кто будет молиться Ему наедине. Более того, Он даже призывал молиться не общинно, а лично, в уединении.

Риск сделать идола из общинности выше риска самообожествления. Любовь, жажда любви выталкивают человека из одиночества, но в общине человек может удовлетворить эту жажду подделкой. Есть лукавство индивидуализма, когда человек отвергает общение как показное лицемерие, говорит, что будет веровать "в глубине сердца" - но сам вовсе не верует, не молится, не любит, а только говорит. Но есть и лукавство общинности, и оно страшнее, потому что два объединившихся индивидуализма опаснее одного. Спасение от этих двух опасностей - в благодати, что слишком неопределённо, зато определённы признаки благодати: мир и смирение.

*

Жизнь - игра, иногда любовная до детей, чаще спортивная до наград, а то и генштабная, до гробов. Играть - это ещё не общение. Сидят двое игроков за доской в клеточку, и один играет шахматными фигурами, а другой шашками. Самое ужасное - что они могут так всю жизнь двигать фигуры, нелицемерно полагая, что это и есть брак или политика.

Муж обожает жену, верен есть до слепоты, а жена уверена, что муж прекрасно осведомлён о её изменах и согласен на них.

Человек ходит в храм, считает себя членом Церкви, а батюшка-то другого мнения - видит в нём самое больше замерзшего путника, который хочет погреться и которого грех прогнать. Почти всегда это заканчивается тем, что "путник" выживает "батюшку". Впрочем, немногим лучше и платоническая любовь, когда Христа любят, а заповеди Его считают устаревшим морализаторством, когда батюшкины проповеди нравятся, а на исповедь не идут, когда деликатность и ожидание отклика принимают за нежелание отклика. Не лучше и многолетний симбиоз без внутреннего содержания, подобный браку, в котором любовь давно заменена созависимостью, где вроде бы и исповедуются, и общаются, а всё это взаимоуслаждение, а не жизнь перед Богом.

Грань между деликатностью к другому и замкнутостью в себе, между целомудренным общением и отчуждённостью, между верностью другу и предательством идеала, - эта грань всегда подвижна. Она может быть определена не механической физикой, а только квантовой. Это не грань - это и есть непрерывное пространство общения и разобщения, в котором нет внешних критериев, а есть соприкосновение самого внутреннего, самого интимного, и в этом соприкосновении погибает или рождается человеческое.

ПОЧЕМУ ХРИСТИАНИН ДОЛЖЕН БЫТЬ БОТАНИКОМ

Может ли община верующих прожить без регистрации? Независимо от того, запрещена эта регистрация или нет? Думаю - может, и почти уверен, что - должна. Ничто так не дискредитирует современное католичество как наличие "государства Ватикан". Если бы Папа жил как Далай-лама, к нему бы и прислушивались, как теперь прислушиваются к Далай-ламе, а не к Папе.

Для нашей общине эти поправки значения не имеют. Мы дискриминированы уже законом 1997 года, который при большом одобрении народа запретил свободную деятельность "иностранных миссионеров" и "иностранных религиозных организаций". Под предлогом борьбы с Аум Синрике - то есть, с религиозным терроризмом. Ни Гайдар, ни Явлинский, да вообще никто - в защиту религиозной свободы не выступил. Политковская и Минкин обличали "сектантов". Вот как глубоко сидит болезнь, - "закон Димы Яковлева" и охота на "иностранных агентов" это лишь развитие того, что было создано в 1990-е. Развитие советской реставрации.

С точки зрения закона, мы - часть иностранной религиозной организации, как римо-католики, и вообще террористы-экстремисты и просто наймиты Правого сектора.

Но я себя спрашиваю: а зачем нам регистрация в принципе? Чтобы арендовать помещение?

Во-первых, мне кажется, какой-то закон об аренде запрещает проводить богослужения в офисных помещениях, запрещает в принципе. (Я, правда, не смог найти сейчас нужный текст).

Во-вторых, разве я как частное лицо не могу арендовать офисное помещение и в нём с друзьями делать, что хочу? Какая разница - конференция по асфиксофилии или литургия? Указкой я махаю или кадилом? Молюсь или задумался? Врач-психотерапевт снял себе кабинет и даёт консультацию или священник произносит проповедь, принимает исповедь?

Допустим, частному лицу всё-таки запрещено (или запретят) арендовать помещение под богослужение. Служим на квартире! Да, служить на квартире неудобно, уж это я хорошо знаю. Всё-таки для молитвы нужно изменять интерьер с жилого на нежилой. Что ж, давайте покупать квартиру. Я довольно вяло призываю прихожан жертвовать, и то за 10 лет собрали 30 тысяч. А если бы перспектива покупки была реальной - при нерыночных московских ценах уж очень дорого, а если бы как до Путина, то уже можно было бы покупать - то, думаю, народ и энтузиазма больше бы проявил. Купить и регистрировать на верного человека. Как старообрядцы веками жили - и ничего. Причём, только на доверии - никак юридически не оформлялось. И доверие у старообрядцев, конечно, иногда обманывали, но поразительно редко, намного реже, чем сейчас, когда и зарегистрировано всё, и контроль, а мошенников куда больше.

Зачем ещё нужна регистрация? Религиозное образование? В семье! Только в семье!! Подготовка священнослужителей? Во-первых, я не вижу в ней необходимости - в семинариях, форматировании и т.п. У меня подготовки нет, и ничего. Отец Александр Мень семинарий не кончал (очно, заочное всё - фикция). До XVI века не было никакой подготовки священников - а святых-то среди них больше было! Во-вторых, если уж приспичило - опять же на квартирах. Но главное - самообразование. Выбирайте - либо апостол Павел, либо выпускник семинарии. Самое паршивое в этих выпускниках, - самоуверенность. Они уверены, что знают. Впрочем, самое паршивое - что они перестают учиться. А вот это уже смертный грех, даже два - гордыня плюс лень. Не у всех, конечно. Вот Ратцингер - учится, уверен, даже сейчас. А Бургольо, подозреваю, и в семинарии не очень-то учился. Что же, хороший священник должен быть ботаником вроде Ратцингера? Конечно, и всякий христианин должен быть ботаником, ибо и в Евангелии сказано: "Посмотрите на лилии полевые"! Крапиву регистрируют? Подорожники регистрируют?!

Может, захотелось нуждающимся помогать или больных лечить? Отлично! А зачем это делать, отмежёвываясь от неверующих? Вот именно "католическая больница", и чтобы среди персонала никаких православных не было!